Текст книги "Запертые двери (сборник)"

Генуэзская крепость

Я изредка путешествую по интересным местам, когда мне позволяет работа. Поэтому драгоценный отпуск стараюсь использовать по полной программе. Выдавшуюся свободную неделю я потратил на поездку в город-курорт Феодосию, польстившись на большое количество исторических достопримечательностей и, несомненно, на столь ожидаемое купание в море. Кто же знал, что самая главная достопримечательность Феодосии – Генуэзская крепость, окажется единственным и незабываемым моментом моей поездки.

Мой поезд прибыл строго по графику на железнодорожный вокзал курортного городка. Еще из окна своего купе я заметил значительного размера башни с участками древних стен и наметил их первым ориентиром в своем недельном отпуске.

Местный рекламный буклет проинформировал меня о многовековой истории города. Генуэзская крепость в Феодосии – отголосок архитектуры мирового значения. Её сохранившиеся местами части укреплений тянут, словно магнитом, всех прибывших туристов, для которых, впрочем, всё заканчивается фотографированием возле двух уцелевших башен и брожением по стенам крепости. Мне рассказывали о лабиринте под развалинами Феодосийской крепости. По словам местных, там за последние десять лет пропало несколько человек, в основном детей, после чего решением властей по итогам безуспешных поисков входы были завалены. Наличие среди древних развалин немецких дотов времен второй мировой войны разожгло мой интерес ещё больше. Надо отметить, жители Карантинного холма сами мало что знают об истории крепости, если не считать пары историй с пропавшими людьми и возможности использовать куски древней кладки, как строительный материал для личных нужд. Присоединившись к экскурсии, краем уха слушаю экскурсовода и не забываю делать снимки. А вот, наконец, и немецкие доты в окружении средневековых стен, на входы поставлены проржавевшие железные двери с огромными замками.

Но бетонные плиты, служащие потолком дотам, местами обвалились. Тёмные зияющие провалы с осыпавшимся бетоном и торчащей во все стороны арматурой. Видимо, этим путем и попадают вниз любители приключений. Экскурсовод рассказал, что все доты сообщаются с системой ходов под городом. В советское время тут вели раскопки, но после отсоединения Украины всё прекратилось, нет финансирования – нет науки. Да еще пару лет назад итальянцы приезжали с приборами – научная экспедиция.

Оказалось, совсем несложно найти проводника по катакомбам. И вечером возле воздушных колодцев немецких дотов я встретился с моим новым гидом, Аликом. Он протянул мне лист, на котором, по его словам, была схема подземных тоннелей. Последние туристы по одиночке покинули интересующее нас место, и мы уверенно зашагали к черноте ближайшего воздушного колодца.

Я спускался первым, на моём поясе Алик застегнул карабин с тонкой веревкой, мотивировав это тем, что тоннели в несколько ярусов, и если кто провалится на нижние уровни, по-другому вытащить невозможно. Мы спустились на широкую площадку, от которой шли три довольно просторных отвода, в один из которых я и шагнул вслед за проводником. На бетонных стенах на немецком языке облупившейся черной краской были сделаны надписи по технике безопасности. С удовольствием отметил, что понимаю смысл надписей – не зря учил в школе немецкий. Через пятьдесят метров тоннель закончился, и мы перешли в рост человека проход, с обложенными песчаником стенами.

– Работа генуэзцев, – прокомментировал проводник, – но я вам покажу кое-что поинтереснее… древнюю Кеффе…

Я порылся в памяти, вспоминая. Кеффе – самое первое название Феодосии, существовавшее еще до тех времен, как генуэзские послы выкупили у татарского князя Кафу. Поразительно, но многовековые стены из песчаника сохранились лучше, чем шестидесятилетние стены немецких дотов.

Проводник шел первым, я за ним. Промелькнули боковые отводы, не обозначенные на карте. Алик сказал, что ведет меня в подземный храм, и строго приказал не соваться в боковые проходы, объяснив опасность наличием провалов. Мы отстегнули карабины – проводник пообещал ровный безопасный участок – и прошли двести, может быть триста метров. Под землей вообще трудно оценить расстояние, выхватываемое фонарем. Страх начал медленно заползать ко мне за шиворот, я спиной чувствовал некую незащищенность, но естественно признаться в этом не мог.

Мои нервы были на пределе, и когда за спиной раздался какой-то хруст, я инстинктивно шагнул в сторону. Ровно настолько, чтобы угодить в боковой проход с провалом. Прижимая к себе дорогущий фотоаппарат, я кубарем катился практически по отвесной стене вниз. Пролетев с добрый десяток метров, затормозил, врезавшись головой в стену, и отключился. Сколько лежал я в темноте, не знаю. Когда пришел в себя, попытался найти фонарь, но безрезультатно, фотоаппарата тоже нигде не было. Паника волнами накатывала на меня, я попытался взобраться по стене, но отсутствие альпинисткой сноровки не дало мне это сделать. Нащупал в кармане зажигалку и осветил пару метров пространства вокруг себя. Дешевая китайская зажигалка быстро нагрелась, но я успел выхватить в темноте зрением два ответвления и почему-то выбрал правое, хотя, наверное, следовало вообще сидеть и ждать, пока меня вытащат.

Минут десять я шел вдоль стены, пока тоннель не начал подниматься вверх. В лицо ударил легкий свежий ветерок, и показалось яркое пятно выхода.

– Наверное, всю ночь провалялся, утро уже, – сказал я себе, уже мечтая, как сейчас отправлюсь отдыхать в гостиницу. Сильно болела голова в том месте, которым я ударился. Мой слух уловил какой-то мерный гул и чьи-то мерные команды на иностранном языке.

Выбравшись на поверхность крепостной стены, к своему крайнему удивлению я увидел десятки людей, закованных в средневековую броню, по команде выпускающих стрелы в кого-то за крепостными стенами.

«Рыцарский фестиваль, что ли», – пришла в голову мысль и тут же исчезла, когда я увидел с десяток тел, нашпигованных стрелами и аккуратно сложенных возле башни. С этого момента мой мозг лишь фиксировал отрывками события, не в состоянии трезво оценить ситуацию.

«Стены укреплений почти не повреждены, под ними в доброй сотне метров мечется степная конница, беспрестанно обстреливая обороняющихся.

Вдали виднеются катапульты в безопасном удалении от смертоносных стрел защитников, всё небольшое пространство между морем и стенами завалено трупами атакующих».

В голове яркой искрой вспыхивает мысль о штурме Кафы войсками хана Джанибека, щипаю себя за руку и ничего не чувствую. Вообще, кроме зрения, весь организм работает крайне необычно, ноги как ватные. Замечаю, что рядом со мной передвигаются генуэзские арбалетчики, тянут куда-то раненого со стрелой в шее. Меня никто не видит, я вижу всех…

Стремглав несусь в то место, откуда выбрался на поверхность, влетаю в темноту подземного хода и снова отключаюсь.

– Ну давай, приходи в себя, – надо мной склонилось встревоженное лицо проводника, – крепко же ты приложился башкой.

Я осмотрелся вокруг и потрогал здоровенную шишку на голове. Похоже, что больница, приемный покой. Проводник сказал, что переходы к храму завалены, и пройти там невозможно, и что мы только по сообщающимся ходам немецких дотов и бродили, там же я и врезался головой в низкий потолок перехода из одного коридора в другой и потерял сознание.

Я не стал рассказывать Алику о том, что мне привиделось в подземелье, но я до сих пор помню перекошенное от боли лицо раненого защитника древней Феодосии и мечущиеся под стенами войска татаро-монголов.

На Курской дуге

Тёплый июльский вечер был бы тихим, если бы не гулкая канонада в десяти километрах от расположений гвардейского мотострелкового батальона, занимавшего высоту возле крупного села. Там на первой линии обороны развертывалась грандиозная битва с участием миллионов солдат, тысяч боевых воздушных и наземных машин. На курском выступе фашисты армадой тяжелых танковых клиньев с двух сторон яростно рвались пробить оборону советских войск и окружить соединения Центрального и Воронежского фронтов.

Но это было там, это там уже погибли десятки тысяч, и с неимоверной быстротой мотал цифры счётчик смерти, а здесь, на высоком холме над селом, всё замерло. Солдаты вповалку лежали в окопах, дремали, облокотившись на приданные батальону противотанковые орудия, а офицеры долго и томительно всматривались в лес на горизонте. Появись оттуда противник – это означало бы, что линия обороны прорвана, и наступил их черед изматывать рвущихся к Курску гитлеровцев.

Комбат Виктюк обходил позиции, когда к штабному блиндажу подкатил, подпрыгивая на ухабах, трофейный «Henshel». Из него бодро выскочил молодой офицер-особист, побрякивая двумя начищенными до блеска медалями на груди.

– Комбата позови, солдат! – рявкнул он на охраняющего блиндаж бойца в выгоревшей гимнастерке. Неподалеку на него недобро глянул из-под густых бровей один из ротных командиров и нарочито отвернулся. Особистов, как обычно, нигде не любили, а уж на передовой и перед ней втройне.

– Ну что вы так орёте, товарищ капитан! – за спиной приехавшего офицера появился комбат, – Всех немцев распугаете, до Берлина драпать будут. А то и дальше.

– Что вы себе позволяете, старший лейтенант! – побагровев, чуть ли не сорвался на визг особист. – Расстреляю!

– А я на тебя, Максимка, щас орудия как разверну! Как жахну – будешь вниз к своему майору катиться с высотки! – не выдержав, наконец, рассмеялся комбат, и они стиснули друг друга в дружеских объятиях.

– А если серьезно, Сергей, то я по делу. Сам знаешь передний край и близкий тыл наводнены агентами вермахта. Как тут у тебя? Как у бойцов настроение? – капитан пытливо посмотрел на комбата.

– Нормально настроение. Ты мне лучше скажи, а что мы с этими пукалками будем с «тиграми» и «пантерами» делать? – Виктюк обиженно ткнул пальцем на соседнюю высоту. – У соседнего батальона три дивизиона семидесяти шести миллиметровых орудий, а мне с этой фигней воевать. Пехоту фрицев мои пулеметчики и так положат, да и ещё кое-что у меня для них есть. А с танками что прикажешь делать?

– Не паникуй, Серёга, в сорок первом хуже было… Впереди тебя минные поля, сзади полковая артиллерия… – особист вдруг прервался, разглядывая странного солдата, сидящего на бруствере с закрытыми глазами в позе лотоса. – А это что за цирк у тебя? Почему солдат там и без оружия?

– Это сержант Айтал Уйгуров, – комбат замялся, не зная, стоит ли говорить, но потом махнул рукой и выложил. – Он шаман из Якутии. Прислали с пополнением три месяца назад. Так вот, Максим, не поверишь, он без оружия воюет как взвод автоматчиков.

– Серёг, ты не перегрелся-то? Ты же партийный, чего несёшь… какой к черту шаман? – попытался перебить его капитан, но Виктюк продолжал.

– Ночью к нам как то разведка приползла немецкая, а я как на грех вылез покурить. Часовые проморгали немцев, и я тут нос к носу с тремя здоровенными фашистами. Думаю, конец, собрался крикнуть, хоть тревогу поднять, а тут Уйгуров из-за блиндажа выходит, спокойный как береза и без оружия. И тут творится что-то непонятное, фрицы за горло сами себя хватают и сами начинают себя душить. Так мы и взяли их, а шамана этого я к медали представил.

– Видел я доклад, но там ничего такого нет. Сержант Уйгуров и рядовой Замилин обезвредили трех немецких разведчиков. Полезных кстати, про силы фашистов много чего выложили, – задумчиво сказал особист. – Чего этого нет в отчёте?

– Потому что, Максим, я точно не перегрелся такое в докладе писать… – засмеялся комбат. – Пошли, поедим, мой батальон у тебя уже не первый за сегодня, небось. И шофера своего зови, голодными глазами вон зыркает.

– Пойдем, – согласился капитан, – с утра мотаюсь по вашему и соседнему полку. У Петренко вон в полку шпион прибился, вроде как окруженец, а на деле выдал себя. Оса его в шею ужалила, он по-немецки и ругнулся. После беседы со мной пошли выкапывать его рацию в сотне метров перед позициями.

– Хреновый шпион, значит, раз сдержать себя не может, – выразил свое мнение Сергей, – вот Уйгурова в тыл фрицам заслать, он тебе Манштейна на верёвочке приведет. Только рожа у него не арийская…

Они спустились в блиндаж, где к горячей каше с кусками немецкой тушенки повар добавил небольшую фляжку чистого спирта, и долго спорили о немецком самоходном орудии «Фердинанд».

– Товарищ комбат, разрешите?! – влетел в блиндаж командир первой роты и вытянулся, увидев особиста. – Там наши из леса отступают… танка два наших, пехота…пушку тянут.

– Не основное направление, говоришь? – спросил, выбегая вместе с капитаном комбат. Он схватил бинокль у офицера и впился взглядом в окраину леса, до которого было километра три, не больше. Так и есть – несколько десятков крохотных фигур отделилось от опушки, группа бойцов тянет пушку, благо, оттуда легкий уклон до равнины перед высотами. Два танка, повернутые башнями к лесу, ползли в направлении позиций батальона.

– Там же мины, сейчас наши танки подорвутся! – крикнул комбат радисту. – Николаев, что по связи?

– Похоже, это остатки триста восьмого полка. С ними с утра нет связи, – сказал особист, – только почему мало так?

Словно в подтверждение его словам показались и другие отступающие из леса солдаты. В бинокль хорошо было видно, как они тащат на себе раненых. На высоте уже никто не отдыхал. Бойцы похватали оружие и ждали приказа командиров выступить на встречу своим. Командир второй роты вопросительно посмотрел на комбата, тот отрицательно помотал головой. В оптику он разглядел выходящих из леса неровными цепями сотни немецких автоматчиков. Показались черные корпуса фашистских танков, валящих деревья и время от времени плюющихся в сторону отступающих смертельным огнем.

– Выведем батальон с позиций, оголим высоту, – объяснил комбат ротным свое решение, – если им повезет, доберутся до нас. Товарищ капитан, давайте в свою машинку и в штаб полка, доложите ситуацию.

– По связи доложим, – буркнул особист, – ты что, Серёг, думаешь, я увидел фрицев и в штаб рванул? Щас же, жди.

Виктюк неопределенно махнул головой, мол, поступай, как знаешь, не до тебя сейчас. Тем временем у леса разыгрывалась страшная трагедия. Поняв, что от наседающих немцев им не оторваться, трое бойцов остались с пушкой, остальные из этой группы, оставив им имеющиеся два ящика со снарядами, продолжали отступать. Один из советских танков наткнулся на мину и остановился как вкопанный, с заклинившей башней он представлял легкую цель. Экипаж второго понял ситуацию и, прикрывая пехоту, устремился в безнадежную атаку на фашистов. Открыло огонь и оставленное орудие.

Гул недовольства командирами пронесся по позициям батальона, но офицеры не могли отдать приказ спасти остатки полка, не подвергая опасности целиком всю линию обороны.

Артиллеристам, оставшимся прикрывать своих товарищей, повезло с первого выстрела. Башня немецкого танка взлетела в воздух от прямого попадания сдетонировавшего боекомплекта. Удалось и рванувшей в контратаку тридцатьчетверке поджечь танк и пулеметным огнем заставить залечь пехоту. Но из леса волна за волной выходили всё новые силы противника, новые немецкие танки выныривали из зеленеющей рощи.

То место, где стояло советское орудие, покрылось десятками разрывов, не оставивших расчету ни единого шанса уцелеть. Горел, бессильно отведя пушку в сторону, и контратакующий танк.

– Одиннадцать, танков, два батальона пехоты, ведется установка минометных батарей врага на опушке леса, – докладывал по рации в штаб полка связист сведения от наблюдателей.

– Всем бы героев там… – выдохнул командир второй роты.

– А сколько они оставили там просто так? Отступая с позиций? – спокойно спросил капитан у него, рассматривая, как два головных немецких танка наткнулись на мины. Остальные остановились, чего – то ожидая, потом попятились к лесу вместе с пехотой.

– Чего это они? – спросил молодой парень, командир третьей роты, совсем ещё зеленый, ни разу не побывавший в бою.

– Разминировать будут, немцы же не дураки совсем, – пояснил комбат, – они знают, что мы здесь. Видишь, у соседей тоже самое, наше дело пока ждать. Всё, командиры рот по местам.

В подтверждение его словам фашисты выкатили несколько небольших самоходных мин на гусеничном ходу. О приспособлении «Голиаф» советским офицерам читали лекции приезжавшие инструктора и рассказывали сапёры, но в деле они их видели впервые.

«Голиафы» поползли широким фронтом, срабатывая то на одной, то на другой мине. От взрывов детонировали десятки других мин, открывая немцам полосу для наступления. В образовавшийся проход ринулись танки, и уже не цепями, а густой толпой повалила пехота.

Опушка леса ожила выстрелами шестиствольных тяжелых миномётов, швырнувших первые мины на обороняемые мотострелковыми батальонами высоты. Из-за холмов им ответила полковая артиллерия, и окончательную точку в этой дуэли поставили несколько звеньев «Илов», с ревом обрушившихся на позиции немецких минометчиков. Тем не менее, те успели нанести своими сорокакилограммовыми минами ощутимый урон окопавшейся пехоте. Одна из мин попала в грузовик особиста и разнесла его в клочья.

– Эх, хорошая машинка была! – сказал на ухо комбату капитан. – Чего огонь не открываешь?

– Пусть поближе подойдут… А пушкарям пора бы уже начать, полкилометра есть… – комбат подскочил к связисту, доложившему, что командир полка дожидается отчета.

Почти одновременно громыхнули сорокапятимиллиметровые пушки «М-42», приданные мотострелкам, выбивая передние танки противника. Немецкие Т-3 огрызнулись ответным огнем, перепахав взрывами окопы второй роты, там, где, по их мнению, были противотанковые батареи. Вслед за ними началась трескотня противотанковых ружей и пулеметная стрельба. Неся большие потери, гитлеровцы упорно лезли вверх по пологому склону высоты. Выбыли из строя командиры второй и третьей роты. Несколькими прямыми попаданиями немцы уничтожили расчеты пяти противотанковых орудий. Приблизившиеся автоматчики противника обрушили шквальный огонь на позиции мотострелков. Бой за высоту был яростным и ещё больше ожесточился, когда к немцам подошли ещё несколько танков, среди которых был тяжелобронированный «тигр». Одна за другой вспыхивали машины противника, но и орудий у батальона оставалось все меньше.

Пехота противника отстала и начала отступать к лесу под смертоносным огнем мотострелков, но танки врага упорно лезли вперед, прячась за броней головного тяжелого танка. Пять Т-3 и «тигр» были уже в сотне метров от траншей понесшего тяжелые потери батальона. Противостоящие им оставшиеся четыре орудия бесполезно щелкали по броне впереди идущего Т-4, высекая искры и рикошетя бронебойными снарядами. Казалось, вот– вот и танки начнут давить позиции пехоты, расстреляв последние пушки.

«Почему комбат не отдает приказ забросать их гранатами?» – медленно текла мысль у особиста, вышвырнутого из окопа разрывом снаряда, оглушенного. Вокруг него лежали убитые и раненые солдаты, кто-то куда-то стрелял сквозь тянущийся от разрывов и загоревшейся высушенной травы дым. Теперь капитан мог только наблюдать за последними минутами обороны высоты, он уже видел, как вновь возвращается отступившая было немецкая пехота.

Но случилось то, что он ожидал увидеть меньше всего. Из ростового окопа прямо перед танками вылез закопченный, грязный человек… и, держа в руках какую-то непонятную палку с цветными кисточками, стал на пути ревущих и изрыгающих смерть боевых машин.

Танки словно что-то дернуло изнутри, и они остановились, больше не стреляя, только один из них завертелся на разорванной гусенице. Уцелевшие пулеметные расчеты вновь заставили стрелков противника залечь и ползти, словно змей, в сторону леса, а танки так и стояли холодной грудой металла. Совершенно целые, упершиеся стволами башен в человека, который их остановил. Бой закончился. На полкилометра перед позициями батальона всё пространство было усеяно трупами немецких солдат и неподвижными фигурами разбитых танков.

– Молодец, Уйгуров! – заорал оглохший от недавнего шума боя комбат. Его щека была рассечена осколком, бессильно висела простреленная правая рука. Но левой он всё таки дотянулся похлопать одобряюще по плечу высокого Уйгурова, сержанта и шамана.

– Максим, живой? – спросил он, подбежав к распростертому на бруствере особисту, так и не выпустившему из рук автомат, и после его короткого кивка спросил, – видал, что у меня боец вытворяет?!

Капитан слабо улыбнулся и вновь кивнул. На него уже не так искоса посматривали выжившие солдаты. Он пережил с ними бой, он был теперь своим, а не одним из тех, кого они представляли просто расстрельной командой.

Через пятнадцать минут подошли запоздавшие подразделения из полка резерва дивизии – шесть самоходок с десантом автоматчиков на броне. На двух полуторках отправили тяжело раненных в тыл. Бойцы с лёгкими ранениями, в том числе комбат, в медсанбат ехать отказались наотрез.

Выжившие офицеры батальона и танкисты из самоходок долго разглядывали в люки экипажи неведомо как остановленных Уйгуровым танков. Немецкие танкисты сидели, замерев словно живые, но, вытащив их, бойцы отпрянули в сторону. Даже видавшие виды солдаты и офицеры, которые воевали не первый год и видели смерть во всех её ужасных проявлениях, отвели взгляд в сторону от тел погибших экипажей танков. Головы немецких танкистов почернели и раздулись, а на месте глаз были пустые кровавые провалы…

– Уйгурова к медали лично представлю, – просипел особист, более-менее пришедший в себя, – но один танк ему запишу, «тигр» – на медаль ему хватит. Остальные вышли из строя от срабатывания химических снарядов.

– Согласен, Айтал, с товарищем капитаном? – спросил комбат сидящего на броне самоходки сержанта. Тот трясущимися руками пытался раскурить папиросу, его била нервная дрожь, но он справился с собой и согласно кивнул.

– Мне бы табаку, товарищ комбат… Медаль никуда не денется, – сержант наконец полностью совладал с собой и решился обратиться с просьбой.

Особист вынул из кармана пачку трофейных немецких сигарет и его взгляд упал на палку с цветными лоскутками, лежащую на земле рядом с сержантом. Он вопросительно взглянул на Айтала.

– Берите, берите, товарищ капитан… Сейчас жарко будет. Обмахиваться будете, – теперь якут улыбался уже во весь рот.

«Тигр» отправили в тыл своим ходом, а совершенно пригодные к бою Т-3 с половиной боекомплекта развернули на позициях батальона, увеличив его огневую мощь. По связи комбату обещали к утру ещё пополнение мотострелками и артиллерией, а также экипажами, могущими вести огонь из трофейных танков. На соседних участках прорыв противника также был ликвидирован. Полк остановил целую дивизию гитлеровцев, не дав продавить врагу оборону, и нанёс чувствительный урон противнику.

Но самые тяжелые сражения были ещё впереди. Великая битва на впоследствии названной «Огненной» дуге только набирала обороты. Каждый боец, сражавшийся за свою Родину, знал, что исход сражения, независимо от приказов свыше, зависит и от него самого.