Текст книги "Дровосек"

Со временем фамилии Курихина и Фридмана появились в журнале «Посев». Борису нравилось быть «узником совести», и, довольный собой, он ждал освобождения, чтобы выехать на историческую родину.

Всю эту благостную картину нарушил приезд группы студентов и преподавателей Ленинградского университета, осужденных на разные сроки за создание Христианско-социальной партии, которая действовала с правых, антикоммунистических позиций. Правда, говорить о какой-то работе партии было бы преувеличением. Ее разогнали вскоре после основания. Похоже, чекисты знали о становлении ХСП с самого начала и просто ждали, когда процесс из намерений перейдет в деяния и, таким образом, наберется состав преступления.

В первый же вечер после приезда в бараке разгорелась жаркая дискуссия между диссидентами и правыми христианами. Тогда Борис впервые обратил внимание на Аристарха Комлева, являвшегося одним из руководителей ХСП. Тот отличался острым словом, убедительными доводами и глубокой продуманностью всего, что говорил. Курихин стал прислушиваться к его выступлениям.

Баталии эти, поначалу очень накаленные, постепенно приобретали умеренную тональность и чем дальше, тем больше становились похожими на научную конференцию. Именно этот спокойный и рассудительный тон обнажил то, что не видно было за горячностью первых сшибок: диссидентская сторона пользовалась не своими, а зарубежными доводами, придуманными на основе опыта западных демократий. Члены же ХСП строили размышления на основе национальной истории. Мало того, что профессиональная подготовка питерцев была выше знаний разномастной диссидентской братии, они еще опирались и на философскую традицию русских мыслителей.

Решающим для Курихина стало одно из выступлений Аристарха Комлева, обобщившее целый ряд предыдущих идейных схваток.

Очень ровным, не окрашенным в эмоциональные тона голосом этот бывший доцент говорил вещи неопровержимые и настолько язвительные по своей сути, что его оппоненты едва удерживались от свиста. Но в такой аудитории свист был бы равносилен признанию поражения.

– Следует прямо сказать, – начал Аристарх, – что советское диссидентство является третьей и на сегодняшний день самой слабой попыткой осуществления антинационального переворота в России. До этого было еще две попытки. Первая – в феврале семнадцатого года, вторая – при неудавшемся рывке группировки Троцкого к власти в середине двадцатых годов. Обе они вели к учреждению в нашей стране диктатуры чужого капитала, и обе они, как вы знаете, закончились провалом. Сначала – коротко о первых двух попытках.

Имеется масса исторических свидетельств и документов о том, что в 1914 году международным финансовым кругам удалось стравить три европейские монархии, развалить их и посадить в них своих ставленников. Так в 1918 году в России появилось Временное правительство Александра Керенского.

В ту пору для подобных дел широко использовались масонские организации, и вы, конечно, знаете, что все европейские буржуазные революции были плодом их неутомимой деятельности. Удивительного здесь ничего нет, потому что масоны олицетворяли силу денег, рвавшихся к власти, и сбрасывали автократии путем заговоров. Уже в пору октябрьского переворота масонство в большинстве развитых капиталистических стран называлось финансовой олигархией и вышло на международную арену как объединенная сила.

Так вот, вопреки их расчетам, буржуазная революция в России непредвиденно втянулась в фазу хаоса, и им пришлось пойти на сговор с большевиками, которые на практике являлись маргинальным ответвлением созданного ими же социалистического движения. Едва ли это надо лишний раз иллюстрировать примерами. Конечно, здесь имело место исторически вынужденное решение, так как большевики-ленинцы не были в прямом подчинении международных финансовых центров и играли свою игру. Единственный и безусловный плюс для этих сил от правления большевиков состоял в их ненависти к православию как духовной основы русского самосознания. Мы полагаем, что международный финансовый заговор рисковал многим, даже собственной безопасностью, поддерживая Ленина, так как, найдя опору в России, коммунизм мог одолеть и сам этот заговор. Но они шли на этот риск, потому что ставки были очень высоки, потому что без уничтожения православной веры Россия осталась бы для них неприступной твердыней. И главное, рядом с Лениным стоял их основной ставленник Троцкий, который и должен был взять власть в свои руки.

Однако уничтожение православия – лишь ключевое условие для дальнейших шагов, которые привели бы к распространению контроля на эту богатейшую часть земли. Но как отнять власть у большевиков после того, как они исполнят свою главную функцию – палачей русской души?

Группировка Троцкого планировала установить в СССР наиболее жестокую форму военной диктатуры и превратить страну в плацдарм для перманентной революционной экспансии. Имеются все необходимые доказательства теснейшей связи Льва Давыдовича с американской финансовой олигархией. О том, в какой форме Бронштейн принес бы Россию в виде жертвенного тельца на подносе своим родственникам, неважно. Ясно одно, что его пропаганда перманентной мировой революции была лишь дымовой завесой, из-за которой сегодня очень трудно различить реальные планы. Но если здесь есть желающие, я в отдельном сообщении изложу, что совсем не для мировой революции Троцкий прибыл из США в Россию, а для того, чтобы создать условия для группы крупнейших американских хищников, в том числе, группировки Якова Шиффа и его дяди Абрама Животовского, вломиться в Россию и начать дележ этого неимоверно жирного пирога. Заокеанских банкиров вовсе не беспокоили заполошные лозунги Льва Давыдовича о мировой революции. Для них главное заключалось в том, что он ненавидел землю, на которой родился, и был готов за власть продать душу дьяволу. Они это знали и хотели его руками ухватить Россию за экономические жабры. Но для этого Троцкий должен был создать советский троцкизм – большой отряд работников партии и правительства, который бы выполнял эти задачи. Это был вполне прагматический и обоснованный план, имевший шансы на успех. Но на их беду появился Сталин, которого они поначалу не принимали всерьез, и этот политик перечеркнул их планы. И если бы не победа Сталина в схватке за власть с Троцким, мы, возможно, находились бы сейчас в стране, весьма и весьма близкой по всем своим параметрам к США. При этом русским отводилась бы примерно такая же участь, как краснокожим в Америке, а президентом России был бы ставленник какого-нибудь могучего треста или картеля. Поэтому ХСП выступает за признание исторической заслуги диктатора Сталина в деле борьбы с международной финансовой олигархией. Он отсрочил час ее прихода в нашу страну, изгнав Троцкого из СССР и приспособив США к обслуживанию собственных интересов. При Иосифе Виссарионовиче никаких планов по порабощению СССР американские финансисты себе позволить уже не могли. Он был суверенным политиком.

После того, как Сталин расправился с политической оппозицией и ее арьергардом в тридцатых годах, произошел временный откат, и страна смогла выстоять войну с фашизмом. Новые усилия по размягчению коммунистического режима и проникновению внутрь его начинаются с приходом Хрущева. Это и есть точка отсчета вашего диссидентского движения. Все то, что с подачи Ильи Эренбурга получило название «оттепель», на самом деле являлось первой попыткой дискредитации коммунистической идеологии с псевдогуманистических позиций. Писатели «оттепели» как бы осуждали сталинизм за его жестокости и осторожно намекали на то, что есть другая, более человечная формация. При этом кивали на Запад. Имей они гражданскую совесть – они должны бы указать на утраченную Россию, а не на Запад, доказавший свою чудовищную двуликость и антигуманность порождением национал-социализма. А вот царская Россия была по-настоящему исторически гуманной. Она единственная реализовала гармоничную вертикаль от Бога, через помазанника, к верующему человеку. Да, она была заведена в пропасть. Да, ее обманули и оболгали, привели к общественному перевороту. Но, согласитесь, мораль самодержавия не была двойной, так же как не может иметь двойной смысл Священное писание. Опиравшийся на христианскую мораль царизм потому и проиграл историческую схватку, что в отличие от своих врагов не мог прибегнуть к массовым репрессиям. Не могли к ним прибегнуть и белые армии. В таких схватках смиренный проигрывает на земле, чтобы победить на небе. Однако это не тот язык, на котором вы способны понимать высказанное. Вернемся к историческим реалиям.

Пора рассмотреть вашу роль, уважаемые товарищи по несчастью, ибо, как я убедился, многие из вас искренне верят, что борются за светлое будущее своей родины. Все вы набрались политической премудрости из литературы и радиопередач, идущих с Запада. Не так ли? В наших дискуссиях нам ни разу не приходилось слышать из ваших уст ссылок на русских мыслителей. А, согласитесь, у нас ведь была великая философская школа. Почему же вы ее игнорируете? Мое мнение таково. Если бы вы изучали работы русских философов XIX века и мыслителей эмиграции XX века, вы бы не пришли к необходимости демократических перемен западного типа в нашей стране. Сразу оговорюсь: без народовластия здоровое общество вообразить нельзя. Но народовластие не синоним западной демократии, об этом отдельный разговор. Демократия же – это настолько широкое определение, что под его вывеской можно и черта спрятать. Вот вы и прячете под ней жирного, самодовольного и самоуверенного западного черта. Мол, будет у нас свободный рынок и многопартийность – будет земное счастье и благоденствие. А вот ответьте на такой вопрос: в Мексике свободный рынок и многопартийность существуют с двадцатых годов. А отчего же нищие они такие? Ведь если хорошо подумать, то мы придем к одному ответу: потому что Мексика открылась влиянию США и решила построить у себя американизированное общество. В результате в страну вломились американские монополии, которые, совершенно не заботясь о ее процветании, выпивают из нее последние соки. Они на корню купили правящие демократические структуры и управляют ими, как хотят.

Смею утверждать, уважаемые оппоненты, что вы попали в лагеря по лени. Вы даже не знаете, что демократия никогда не была претворением в жизнь воли большинства. И что само понятие «воли большинства» придумано на заседаниях якобинского масонского совета во времена далекой Французской революции, хотя сами масоны, если и представляли какое-то большинство, то это – большинство своих денег. Для вас дико прозвучит утверждение, что решения русского царя были куда ближе к народному волеизъявлению, чем решения купленного олигархами американского конгресса. Потому что царь руководствовался единой православной моралью, не позволяющей наносить ущерб своему народу. А если вы хотите указать на его неправедные решения, вроде расстрела в Кровавое воскресенье, то ищите за ним происки ваших духовных единоверцев, подталкивавших самодержавие к крушению.

Хотя, может быть, я напрасно считаю вас столь непросвещенными. Возможно, здесь есть и настоящие враги России, те, кто хотел бы видеть ее в рабской зависимости от международной олигархии. Возможно. Но большинству из вас, прежде чем пускаться во все тяжкие, следовало бы хорошенько изучить то, что написали предшествующие поколения русских мыслителей. Глядишь, вы открыли бы для себя и закономерности развития российской истории, и особую роль православия в ней, и причины искоренения его врагами России. Может быть, и ход мыслей стал бы у вас совсем другим. Хотя должен сказать следующее. Великое наступление западной цивилизации на Россию еще только по-настоящему начинается. Оттачиваются идейные топоры и заряжаются финансовые мортиры. С нашим полубезумным ЦК у врагов есть реальный шанс развалить коммунистический бастион. Вот тогда и вы окажетесь у самого кормила нашей ладьи. Только все ли Вы от этого будете счастливы? За сим я свою речь завершаю, а коли будет охота, продолжим наши изыскания завтра.

Борис Курихин слушал Аристарха и со стыдом думал, что, действительно, его знания позорно дырявы. Родную историю он изучал по кастрированным советским учебникам, в которых одна неувязка сидела на другой. Мировую историю познавал отрывочно по таким же пособиям – и в результате, в голове царила путаница, в которой доминировала лишь одна не очень вразумительная уверенность в том, что в СССР все плохо. Аристарх тоже не утверждал, что здесь все хорошо. Но его анализ опирался на неведомые Борису исторические материалы и выглядел очень убедительно. Особенно же Курихина задело то, что в своих научных изложениях Комлев говорил те же вещи, что и его престарелый отец, в политике совсем ничего не понимавший. Борис вспомнил их последнюю размолвку.

Районный уролог Курихин принял, как положено, вечернюю порцию медицинского спирта и с размягченным лицом расспрашивал сына о московской жизни. Тот же, находившийся как раз в фазе взвинченности из-за ареста группы диссидентов, не мог говорить по-доброму. В ответ на отцовские вопросы из него лезли озлобленные и, как ему казалось, справедливые суждения об идиотской политике КПСС. Отсутствие свободы личного мнения, преследование инакомыслящих, отсталость и пещерное мышление компартии вызывали в нем чувство активного протеста. Отец же, казалось, поддерживал этих кретинов.

– Боренька, сынок, пойми, что мы маленькие людишки. И ты, и я. Тебе кажется, что ты хорошо понимаешь происходящее. Это ошибка. Ты его не понимаешь, точно так же, как и твой старый отец. Что там натворили твои писаки, мне неизвестно. Но я уверен в одном: никакой абсолютной свободы для человека существовать не может. Он ею обязательно злоупотребит. Ведь что делает партия? Она просто-напросто заменяет собою религию. Раньше человеческие инстинкты сдерживала церковь, а теперь церкви нет. Кто их должен сдерживать, кроме КПСС? Некому. Вот она и старается. И по-своему правильно делает. Вот не дай Бог такие, как твои друзья, своего добьются, тогда будет худо. Человечишко-то, без контроля который находится, такого Кузьму изобразит, что ты сам от него убежишь в знойные пустыни. Запомни, сынок, человек должен иметь страх перед властью. Прежде всего – перед властью Божьей, а коли ее нет – то хотя бы перед властью людской. Иначе из него бесы выпрут.

Борис сатанел от слов отца. В его представлении именно свободный от любого контроля человек раскрывает свои творческие потенции. Свобода в любви, свобода в самовыражении и свобода в передвижении были для него главными критериями земного счастья. Когда же он пытался довести все это до отца, старый Курихин ковылял к комоду, наливал себе еще одну мензурку спирта и упрямо твердил свое:

– Твоя свободная личность повторяет уже изобретенный Гитлером нордический тип человека. Только Адольф шел еще дальше: для обеспечения такой степени собственной свободы необходимо подавление других людей. Так что, сынок, не знаю, чего твои писаки хотели достичь, но к хорошему они не стремились. Видно, хотели в России западные порядки завести. А это дело безнадежное. Поверь мне, старику, ни черта из этого не получится.

Борис криком доказывал свою правоту. Мол, ничем русский человек не хуже европейца. И все эти нормальные правила жизни он в состоянии усвоить. И будет когда-нибудь цивилизованное общество в этой стране. И будут люди писать и говорить, что они думают.

Старый Курихин грустно ухмылялся, слушая его, и гладил руку матери, никогда не вмешивавшейся в мужские разговоры. А она смотрела на сына тревожными, все понимающими глазами и молчала. Вообще, его мать была удивительно замкнутой и обращенной в себя женщиной. Став взрослым, Борис решил, что это результат пережитого ею в Ленинграде периода. Ей, пятнадцатилетней девочке, пришлось отвезти на санках на кладбище тела своих родителей и брата. Сама она осталась жива благодаря, видимо, периоду пубертации, когда юное женское тело совершает чудеса ради выживания и сотворения потомства. Ее вывезли в Кашин, где она устроилась работать санитаркой в военном госпитале, там познакомилась с молодым военврачом, ставшим впоследствии ее мужем. Кажется, Алексей Курихин и сам не подозревал, какое его подкарауливало счастье. Молодая, красивая и по-женски чувственная жена оказалась предельно нетребовательной и неагрессивной. Она довольствовалась тем, что пошлет ей Бог, но и душу свою не открывала. Привыкший считать, что жена может выплакать на плече мужа свои горести, а порой и признаться в грехах, он с трудом привыкал к такой жизни. Сара могла горячо любить его ночью, а потом, отвернувшись к стене, думать о чем-то своем. В ней происходила своя жизнь, в которую она никого не пускала. Со временем он смирился с этим, найдя такой образ общения даже удобным. Между ними не было трудноразрешимых проблем.

По мере участия в лагерных дискуссиях Борис Курихин все больше и больше сдвигался на сторону Аристарха. Логика доцента была несокрушимой, а знания его не шли ни в какое сравнение с подготовкой оппонентов. Но окончательным обстоятельством, побудившим Бориса порвать со своим прежним окружением, был не какой-нибудь идейный повод, а намерение противников «подставить» питерца. Курихин оказался свидетелем разговора двух бывалых диссидентов, Мишки Фридмана и Бени Кантора, обсуждавших, каким образом заткнуть рот Комлеву. Среди политических не были распространены методы физической расправы, и разговор шел о способах компрометации Комлева в глазах остальных обитателей зоны. Самый простой и надежный способ – сфабриковать обвинение в «крысятничестве», то есть – воровстве среди солагерников. Пойманный на таком деле заключенный становился изгоем и лишался права голоса до конца срока.

Желание защитить Комлева побудило Бориса к действию. Сначала он пытался разубедить Фридмана тем доводом, что с политическими оппонентами нельзя бороться уголовными методами. Но Мишка только зло ухмылялся и смотрел на него как на блаженного. Фридман даже не вступал в спор с Борисом, хорошо зная его романтическое прекраснодушие. Он, наверное, просто пожалел, что неосторожно начал разговор о мести в присутствии своего приятеля. А Курихин чем дальше, тем больше впадал в отчаяние. На его глазах готовилось неправедное дело. Было горько то, что оно готовилось его идейными товарищами, но каким образом их остановить, он не знал. Проведя несколько бессонных ночей, Курихин решился на невозможное. Улучив момент, Борис подошел к дежурному офицеру рабочей зоны и сказал ему, что хочет увидеться с «кумом». На следующий день он был вызван под благовидным предлогом в административное здание, где его ждал в отдельном помещении оперуполномоченный спецотдела КГБ Виктор Щербаков. Этот молодой, цепкий офицер имел незаурядное обаяние и отличные способности оперативника. Курихин пришел к нему спасать Аристарха, а через некоторое время почувствовал, что и сам имеет потребность в общении с этим человеком. Между ними стала появляться симпатия. Щербаков сразу понял, что имеет дело с чистой душой, не способной пойти на агентурную работу среди своих товарищей, и не стремился склонить Бориса к этому. Однако он обладал другим, весьма ценным для этой ситуации качеством.

Виктор Щербаков попал в Дубравлаг по распределению после пяти лет обучения в Высшей школе КГБ, которая давала солидные специальные и политические знания. В школе читался курс по подрывным идеологическим диверсиям противника, и он хорошо владел этим материалом. Разговор с Курихиным начался с уголовного дела Бориса, а потом незаметно перерос в долгий диалог о жизни. Постепенно Курихин стал понимать, какая сложная и напряженная борьба за души советского народа идет на идейном фронте. Теперь ему стало открываться, что вся высокопарная фразеология о правах человека и демократии со стороны диссидентов является либо ложью, либо проявлением глупости. Настоящими заправилами этой кампании, прятавшимися за спины диссидентской братии, были враги его страны, страстно желавшие ее развала и подчинения их воле. Чем дальше, тем больше Курихин осознавал, что настоящим смыслом идейной борьбы против СССР было устранение стратегической опасности для международного финансового капитала и взятие под контроль несметных богатств этой страны. Для врагов СССР его территория как и прежде оставалась притягательным лакомым куском пирога. Лишенные возможности захватить этот кусок силой, они взяли курс на обман и мистификацию населения.

А опасность от Комлева Щербаков отвел достаточно простым способом. Он вызвал главного заговорщика Фридмана к себе на беседу (эта форма работы являлась широко распространенной), попросил написать небольшое объяснение по поводу производственного конфликта в рабочей зоне, оставив его ненадолго в кабинете в одиночестве. Приближалось обеденное время, на столике у окна под белой салфеткой стояло блюдо с кусками жареной курицы, салатом и графинчиком водки. Фридман не смог побороть позыва плоти. Он отхлебнул немного водки и съел кусочек курицы. Этого и надо было оперуполномоченному, потому как мясо было щедро нашпиговано чесноком. Как только Миша вернулся в барак, аромат этого деликатеса стал щекотать унылые носы заключенных. Таким образом на авторитете Фридмана была молчаливо поставлена точка, потому что старожилы зоны знали: только своих стукачей «кумовья» угощают на встречах вкусными обедами.

Чем ближе надвигался день выхода на свободу, тем тяжелее было Курихину сделать свой выбор. Внутренне он давно перешел на сторону Аристарха и активно занимался самообразованием, выписывая себе доступную литературу. В то же время внешне он еще примыкал к крылу диссидентов, хотя вел себя пассивно и в дискуссиях не участвовал. Все его прошлое было связано с этим направлением, и он не мыслил себе разрыва со своей средой. Немалую роль в этом играло и его намерение выехать в Израиль. Как представителя диссидентов его, конечно, примут там «на ура», а как сторонника Аристарха Комлева – едва ли. Оставаться же в Союзе не имело смысла. Здесь все пути, кроме отъявленно диссидентского, для него закрыты.

Курихин не знал, что предпринять. Ехать в Израиль и заниматься тем, что уже перерос и считал вредным, он не хотел. Оставаться в СССР и влачить жалкое существование в социальных низах – не соответствовало его жизненным установкам. Борис мучительно думал о дальнейших путях своей жизни. Им овладевало ожесточение против диссидентщины, которая обманула его, неопытного парня, использовала в своих целях и будет до конца использовать таким же образом, если он сам не вырвется из ее пут.

Сумев взглянуть на деятельность диссидентов другими глазами, он увидел, что среди них есть немало честных и искренних людей, стремящихся противодействовать жестокой машине коммунистического режима, но все они являются слепыми орудиями закулисных сил, стремящихся подорвать СССР совсем не ради общечеловеческих ценностей.

Однажды ему в голову пришла простая и ясная мысль: место его – среди тех, кто борется с этими силами, которые ненавидят его страну. Они – враги его народа. Промучившись несколько бессонных ночей, Курихин пришел к Щербакову и изложил просьбу связать его с представителями советской разведки. Он решил выехать на Запад и работать там на Москву в качестве агента.

Прежде чем в Дубравлаг приехал Данила Булай, большую подготовительную работу провел Щербаков. Он основательно изучил мотивы и серьезность решения Бориса, закрепил его готовность охарактеризовать тех, кого Курихин считал своими идейными и политическими врагами, подробно разобрался с перспективами его устройства за рубежом. Данила ехал на встречу с уже сформированным в общих чертах агентом.

За неделю пребывания Данилы в сто первой зоне они подружились и понравились друг другу. Курихин был помещен в штрафной изолятор – за намеренно совершенное нарушение, и Булай мог работать с ним целыми днями. Однажды Курихин рассказал Даниле об Аристархе, а затем Булай смог увидеть того со стороны.

Потом Борис Курихин освободился из заключения и покинул Советский Союз. Документы он оформлял на выезд в Израиль, но, как и многие другие диссиденты, из пересыльного пункта «Джойнта» в Вене повернул в Германию. Вскоре по заданию ПГУ Борис осел в Западном Берлине и подъехавший к тому времени Данила установил с ним связь. Всю первую командировку Булая в ГДР они успешно сотрудничали. Борис занимался выявлением агентуры израильских и американских спецслужб в эмигрантских организациях и делал это очень ответственно. Однако после ряда операций над ним нависла опасность разоблачения. Москва приняла решение законсервировать этого ценного агента. Связь с ним прекратилась. Некоторое время спустя Курихин уехал в США, а Данила возвратился на Родину.

Теперь здесь, в мордовской деревеньке, Данила Булай сидел за одним столом с Аристархом.