Текст книги "Сорные травы"

Дмитрий Дзыговбродский, Наталья Шнейдер
Сорные травы

© Дзыговбродский Д., 2019

© ООО «Яуза-каталог», 2019

Глава 1

«Ненавижу баб», – раз в пятый за утро подумал я.

Мысль вертелась в голове и так, и эдак – но никак не могла добраться до речевого центра. Хватало ещё воспитания, вбитого отцом, чтобы понимать – все твои нелады и противоречия с мирозданием нужно держать под черепной коробкой. Там им и тише, и уютнее. Если уж решил ненавидеть кого-то, лучше начать с себя. Конструктивнее получится. Да и объект ненависти поближе будет.

Настроение было отвратительным – до тошноты, до желания разбить любое зеркало, попавшееся на глаза и отразившее моё мрачное лицо. Причин за пару лет набралось достаточно. Причины вообще имеют привычку скапливаться, как дерьмо в забившемся коллекторе. Но, наверное, самая значительная и наиболее свежая причина такого настроения – прошедшая ночь. Удивительная, шикарная, запоминающаяся ночь с очень красивой и страстной девушкой. Ночь, когда я на дежурстве, по версии для жены. Ночь, когда я единственный и любимый для девушки, в эту самую минуту легко управлявшей автомобилем, в пассажирском сидении которого угнездился не выспавшийся и злой на весь мир я.

Парадокс?

Как по мне – нет.

Был бы отец жив, точно бы спросил:

– Сынок, а может, ты пидор латентный? Раз женщин ненавидишь.

Отец всегда умел сбить с ног словесным ударом. Я так и не научился парировать его выпады – умер отец намного раньше, чем во мне скопилось достаточно жизненной мудрости и цинизма для противоборства с ним. Да и умер так, что меня до сих пор мучает чувство вины. Привет из могилы, чтобы сынок нос не задирал. Так что внутренние диалоги с отцом для меня совсем не редкость. Привычка, скорее уж. Личный психотерапевт из загробного мира.

Может, меня так совесть пробирает? Так вроде не мальчик – давно должен был от этого рудимента избавиться. Современный мир совесть не жалует – добро пожаловать в очередь за динозаврами, моральные метания. В профессии хирурга лишние эмоции ценятся ещё меньше. А всё равно муторно на душе. И Машка вспоминается – знает о моих похождениях или нет? Скорее всего, да – умная баба всегда в таких вопросах из себя ДУРУ Для мужа строит. До поры до времени. А потом выставляет счёт – от и до.

Дорога стремительно уносилась за стёклами машины – весенние улицы радовали глаз тусклой от городской пыли листвой деревьев, не убранным с зимы подснежным мусором, разбитыми и перевёрнутыми мусорными баками и толпами пешеходов, которые делятся на уже моих пациентов и ещё нет. Время такое, мало кто избегает знакомства со скальпелем – болезни молодеют, патологии ширятся. Зато все без исключения пациенты – и мои бывшие, и мои будущие – к Машке попадут. Рано или поздно. «Дороги все до одной приводят сюда. В дом вечного сна…» – вовремя вспомнилась строчка песни «Крема».

Лена весело бибикнула замешкавшемуся на светофоре джипу – тот рванул прочь, уважительно взрёвывая двигателем перед маленькой и шустрой женской машинкой, – глянула иронично:

– Что закручинился, Иван-царевич? Аль беда какая стряслась?

И врать не хотелось, и правду не скажешь. Да что ж это такое сегодня со мной? С ясной и холодной ненавистью теперь уже исключительно к самому себе я оптимистично ответил:

– Домой не хочу, на работу не хочу, к тебе хочу. Укради, да?

Ленка звонко рассмеялась – у неё это всегда получалось настолько заразительно, что у меня даже против воли улучшалось настроение. Ещё когда мы вместе работали в больнице, я прибегал к ней после особо тяжёлой операции, чтобы просто поболтать и выпить кофе. Хирургу страшнее всего не когда пальцы дрожат, а когда нервы звенят как струны. Но сегодня её улыбка не смогла, как обычно, вытащить меня из трясины самоедства и чисто русского сплина. Коллектор переполнен – как рванёт, прячьтесь все. Я стоять останусь. Мой коллектор – чего бояться?

– Джигит просит, чтобы его дама украла?

– Времена такие. Самого джигита держат сто и один аркан – не вырвешься, не выберешься, не убежишь.

– Тогда украду – сам напросился, – улыбнулась Лена и напела чуть слышно. – Спрячь за высоким забором Ивана, выкраду вместе с забором…

Девушка уверенно вывернула через узкие улочки на параллельно идущий проспект. Ещё два квартала – и больница, где я работаю. А ещё через три дома офис Лены – представительство очередной фармкомпании. Я остался в больнице – всё же прикипел к отделению, которое ещё моего отца помнит. А вот Лена, как настали тяжёлые деньки для врачей, ушла. Платили в представительстве неплохо – Лена быстро обросла хорошей машиной, дорогой одеждой и, самое главное, уверенностью в себе. И раньше симпатичная девушка, она стала настоящей красавицей. Некоторым женщинам, чтобы стать ослепительными, нужно немногое – уверенность в себе, чуточку денег и желанный мужчина рядом. По словам Ленки, третий ингредиент – это именно я. Негодный выбор, как по мне, но сил не хватает об этом сказать.

Я, на мгновение обо всём забыв, залюбовался ею. Полные губы – чуть намечается форма сердечка, но именно что чуть-чуть. Не дотягивая до глянцево-журнального эталона, губы кажутся намного естественнее и красивее. Большие серо-зелёные глаза с пушистыми, длинными от природы ресницами. И дополняющий всё это великолепие ироничный взгляд, как будто постоянно провоцирующий. На подвиги? На глупости? На откровенность? Длинные светлые волосы – от рождения светлые. Крашеные современные офисно-планктонные блондинки могут только позавидовать такой длине и такому цвету. Королева, которая уверена, что нашла своего короля. Жаль, король в этом не уверен. Да и какой я король – валет, не более. И даже не козырной.

И, смазывая впечатление, перед глазами встала Машка. Строгая причёска, тёмные густые волосы ухвачены в косу. Яркие карие глаза смотрят то ли насмешливо, то ли обвиняющее – мол, что ж ты, козёл, живую жену с любовницей сравниваешь. Даже губы, узковатые, но я помню, насколько нежные и теплые, чуть изогнуты полузаметной усмешкой. Маша, Машка, Маруська, не отпускаешь ты меня.

И в очередной раз за утро я про себя отметил: «Ненавижу баб».

Каким-то женским чутьём Ленка заметила мой взгляд. Обернулась и подмигнула:

– Что так изучаешь внимательно?

– Любуюсь. И не верю.

Лена чуть притопила педаль газа, и машина вырвалась вперёд из потока товарок за мгновение до красного света, прорвавшись на жёлтый сигнал светофора.

– А ты верь. Твоя я, твоя. А ты мой – и даже не дёргайся, не убежишь.

– И от бабушки ушёл, и от дедушки ушёл, – неловко пошутил я.

– А от такой симпатичной лисички, как я, не уйдёшь, – уверенно протянула девушка.

– Не уйду, – согласился я, хотя уверенности не ощущалось. Может, я всё же Машку люблю? А бегаю по бабам от дури и скуки? Иначе почему так муторно на душе?

– Что, сынок, прыщавого подростка в себе так и не перерос? – сказал бы отец.

И, наверное, оказался бы прав.

Лена заметила, как у меня во взгляде промелькнула тень, быстро наклонившись, чмокнула в щёку. Потом, глянув коротко на дорогу и не заметив в ближайшие метров двести каких-либо препятствий, посмотрела на меня серьёзно и сказала:

– Иван, я понимаю, что тебе тяжело всё менять. Просто знай, я тебя люблю. И всё будет хоро…

Время, звонко щёлкнув, как сломавшиеся часы, резко замедлило ход. Лена начала заваливаться на меня, я попытался её подхватить, но так и замер, не дотянувшись совсем чуть-чуть. Не мог отвести взгляд от её глаз – зрачки Лены мгновенно расползлись тёмным пятном на всю радужку, утопив зелёный цвет в тёмной трясине. В этом было нечто настолько пугающее, что я всё никак не мог протянуть руку. Самое страшное, что взгляд её за секунду стал пустым и тёмным, как круг воды от упавшего камня в ряске пруда. Руки Лены безвольно соскользнули с рулевого колеса – машину резко начало заносить. Но не успел автомобиль развернуться перпендикулярно дороге, как удар сзади размазал меня по сиденью. Затылок основательно приложило о подголовник. Я ещё успел краем глаза заметить, что впереди наперерез к нам вылетает с перекрёстка синяя иномарка, как время снова набрало ход с триумфальным грохотом и треском – и от нового удара полетел головой вперёд в лобовое стекло.

Щёлк.

Боли не было. Показалось, что шея благополучно сложилась и ушла в плечи. Руки запоздало метнулись прикрыть голову, но только лишь не позволили лицом на излёте треснуться о торпеду. Зазвенело в ушах, и на мгновение от хлёсткого удара отнялись кисти рук.

Щёлк.

Где-то рядом звонко хлопнуло рассыпающееся стекло. Взревел сигнал грузовика. И вслед ему пронзительно рявкнула сирена «Скорой», но сразу замолкла. Тут же донёсся ещё один аккорд столкновения.

Щёлк.

Ещё один удар – но более мягкий, как будто что-то прикрыло. Тело по инерции бросило влево – больно приложился плечом о руль. Донёсся издалека отчаянный крик женщины. Ещё несколько звучных ударов, но где-то совсем-совсем далеко.

И машина остановилась.

Я неуверенно вытянул руку, открыл дверь. Не верилось, что всё кончилось. Вот только что – всё?

Тело плохо слушалось, набитое по ощущениям ватой и по факту адреналином. Это только кажется, что с выплеском гормона ты превращаешься в терминатора. Скорее уж в Буратино, пока организм не поймёт, что со всем этим допингом делать. Потом уже будешь бегать живчиком, но первые секунды – это всегда ступор.

В ушах ощутимо звенело, и зрение немного туманилось. Выбравшись из машины, я, с трудом удерживаясь на ногах, опёрся о крышу автомобиля. Ещё немного мутным взглядом окинул окрестности – и мне открылась картина такой аварии, что голливудские режиссёры слюной бы захлебнулись от зависти. Русский масштаб и удаль.

За нами стояло штук семь разбитых машин – именно они и смягчили удар дальнобойной фуры. Последние в ряду автомобили исковеркало ударом так, что мне сразу стало понятно – выжившие там если и будут, то ненадолго. Из машин уже повылезали люди и ошалело метались между автомобилями. В сам грузовик крылом влетела «Скорая». Водитель уже обкладывал дальнобойщика трёхэтажным, а врач с медсестрой деловито выковыривали кого-то из ближайшей разбитой машины. Синяя иномарка, которая и подставилась под нас, развернулась практически на сто восемьдесят – из неё никто пока не появился. Стоило бы пойти поинтересоваться, выжил ли там кто, но я собирал силы, чтобы обойти машину и посмотреть, что с Леной. Тяжёлое предчувствие сжало ледяным хватом горло – вспомнились расширенные зрачки. Хреновый признак, ой хреновый. Мысленно обругав себя за слабость, я на подгибающихся ногах обошёл автомобиль и открыл дверь.

Лена с разбитым лицом лежала на руле. Открытые глаза смотрели в мою сторону слепо и бездумно. Уже по внешнему виду было ясно, что проверять незачем. Но всё же во мне сработали условные рефлексы врача. Я попытался прощупать пульс – ничего. Прикрыл её глаза ладонью и резко убрал руку – реакции на свет тоже нет.

С каким-то накатывающим ужасом – не хотелось верить, что она вот так просто умерла, – провёл ладонью по своему лбу и почувствовал маслянистую влагу. Глянул вниз – багряный след на руке.

И пришёл в себя. Резко и сразу. Как будто собственная кровь убедила в реальности происходящего.

Уже уверенно и чётко вытащил Лену на асфальт – внимательно осмотрел. Переломов нет, череп вроде в порядке, шея не сломана, чуть разбито лицо, но именно чуть.

Мертва. Абсолютно. Точно.

В груди полыхнула давно не испытываемая злость. Привык уже по работе, что люди умирают. А вот оказывается, что к смерти знакомого (близкого?) человека оказался совсем не готов.

Издалека, похоже, что с параллельной улицы, раздался звук взрыва. Завыли сирены пожарных. Что ж за херня творится?

Ещё раз для уверенности прощупал сонную артерию Лены.

Ноль.

Глянул на часы – по ощущениям, прошло не более двух-трёх минут с момента аварии. А значит, шанс ещё есть. Примерился и прямо как по учебнику дважды чётко ударил кулаком в прекардиальную область.

Проверил пульс.

Ничего.

Сложил ладони на груди Лены и резко провёл тридцать компрессий – Пал Палыч из академии точно бы минимум четвёрку поставил, если бы увидел своего ученика. Пятёрок Палыч принципиально не признавал, мол, лучшая пятёрка – оживший пациент.

Я на мгновение закрыл глаза, глубоко вздохнул и начал делать Лене искусственное дыхание. Тридцать компрессий, два вдоха, тридцать компрессий, два вдоха…

Проверить пульс.

Ноль.

Прервался и быстро набрал «Скорую». Линия ответила короткими гудками.

И снова. Тридцать компрессий, два вдоха…

Проверка.

Двадцать компрессий, два вдоха.

Снова попробовал набрать «Скорую» – тот же нулевой результат.

И снова два десятка компрессий, два вздоха.

Наконец, я резко отстранился.

Дальше не было смысла реанимировать. Это только в голливудских фильмах главный герой реанимирует-реанимирует героиню – а она открывает удивлённые глазки минут через десять и романтично обнимает спасителя. В реальности всё немного быстрее заканчивается. Десять минут – гарантированная смерть мозга. Семь минут – с большой вероятностью потерпевший получит диэнцефальные нарушения на всю оставшуюся жизнь. То есть главная героиня очнётся в лучшем случае доброй и послушной идиоткой – хотя, исходя из голливудских стандартов, главный герой только рад будет.

В руководствах пишут, что надо держать умирающего на непрямом массаже до приезда «Скорой», мол, всегда остаётся шанс. Но прошло уже больше десяти минут, а «Скорую» у меня вызвать так и не получилось. Судя по тому, что творилось вокруг, помощи я не дождусь.

Я отработал все мероприятия чётко минут на пятнадцать. Пора прекращать.

Я устало присел рядом. Дико захотелось пить. Нет, алкоголь точно не годился. Вот бы чего-то холодного, шипучего, чтоб прям в нос ударило. Отвлекло. В горле саднило – видно, перестарался при искусственном дыхании.

– Прости, Лен… Херовый из меня Иван-Царевич получился.

Я ладонью прикрыл ей глаза, поднял на руки и аккуратно усадил в машину – незачем на грязной дороге лежать. Не смотрелась Лена на асфальте. Никак. Рукавом протёр ей лицо, хоть немного убрал кровь – только под носом чуть-чуть запеклось.

Самое противное – не было ощущения потери. А от этого было особенно тошно.

Что-то ведь между нами происходило?

Должно же быть мне, чёрт возьми, больно?

Или я совсем уже профессионально деформировался?

Ни сожаления, ни горя, как будто парализовало все чувства. Я застыл рядом с машиной – задумался, что делать. Надо бы позвонить, предупредить родных, сообщить об аварии. Но тут я понял, что ни имён её родителей, ни их адреса, ни телефона не знаю. Растерянно сунулся в машину – найти телефон Лены или сумочку.

Но тут заорал мой телефон.

– Иван, в больницу. Срочно, – сухо сказал Олег Данилович, наш главврач.

– Не могу, – просипел я в трубку, откашлялся и продолжил. – Я тут в аварию попал. Куча машин побилась. Знакомая погибла. Я не…

– У нас хуже, – прервал меня Олег Данилович. – На работу. Быстро. И сразу ко мне.

В следующее мгновение он отключился, не дав мне возможности даже согласиться, не говоря уж об обратном. Возражения не принимаются. Жив ли, мёртв ли – будь на месте. Это тебе не в офисе штаны просиживать и в экселе таблички набивать. Когда на тебе ответственность за жизни и здоровье людей, сантименты неуместны.

В этом был весь Олег Данилович – близкий друг отца, в какой-то степени мне отца заменивший. Даже то, что я в тридцать три стал заведующим хирургическим отделением, в большей мере его подарок. Не мне. Моему отцу. Как потом мне рассказал Олег Данилович, отец сам его попросил. Я тогда, вконец разругавшись с отцом – нашла коса на плуг, – решил отправиться в армию прямо со второго курса медицинской академии, блистательно завалив зимнюю сессию. Не знал я тогда, совсем не знал, что отцу оставался всего лишь год – с диагнозом плоскоклеточный рак лёгких долго не живут. Но отец всё равно перед смертью позаботился о близких людях, насколько успел. Олега Даниловича устроил на своё место главврача, непонятно каким образом протащив его на эту должность, минуя бюрократию Минздрава, – смысл отцу был верховодить в больнице, если последние песчинки в часах уже летели вниз. Вот только условие поставил или попросил – кто разберёт их отношения, – что если я возьмусь за ум и после армии всё же стану врачом, то Олег Данилович возьмёт меня в больницу и не мытьём так катаньем заставит стать хорошим хирургом. Как отец. А потом, если достойным сынуля окажется, отделение хирургическое передаст. То, в котором отец начинал, в котором долгое время заведовал.

Ох и поиздевался надо мной дядя Олег, поизмывался власть. И ночные дежурства чуть ли не в два раза чаще, чем другим, – хотя в этом и было немалое благо, неплохие деньги выходили. И выволочки при всех в коридоре да на планёрках, а не в тиши да неге кабинета. И выговоры административные за малейшие проколы. И частое ассистирование на операциях, даже когда после ночной смены ни хрена не соображаешь.

Но всё же выковал скальпель себе под руку – так, чтобы доверять можно было, как своему старому другу. Сделал из меня того, кем бы хотел видеть отец, – во всяком случае, я на это надеюсь. И нисколько не жалею, что пришлось всё это вытерпеть. Это моё искупление за то, что отец умер, когда я был в армии, – я даже на его похороны не попал. Мне теперь всю жизнь искупать – стать если и не лучше, чем отец, то хотя бы не худшим врачом. Жаль, что таким же человеком-глыбой быть не получается. У отца бы точно не было этой дурацкой беготни по бабам. Он любил работу, а женщин просто терпел рядом.

До больницы оставалось совсем недалеко. Даже виднелись вдали верхние этажи здания. В обычное время я бы прошагал это расстояние минут за десять-одиннадцать. Но сегодня пролетел минут за пять – видать, адреналинчик действовать начал. Ещё подумалось, что надо будет потом зайти к коллегам в неврологическое отделение, чтобы глянули на предмет сотрясения. Вроде бы и голова не кружится, не тошнит, не водит – а ссадина на башке изрядная, до сих пор немного кровит. Знаю по опыту да по рассказам знакомых нейрохирургов, насколько коварны такие удары, – бегает человек ещё дня три, а потом шлёп на пол, и готов. Кровушка от удара накопилась по-тихому, придавила какую-то зону мозга – и вперёд к патану. Не смешно будет, если я к Машке попаду. Но потом, всё потом…

По пути попробовал дозвониться до общих с Леной знакомых, чтобы подсказали, как связаться с родителями. Но никто трубку не брал. Пару раз вообще мелодичный голос сообщил, что сеть перегружена. Уже перед входом в больницу вспомнил о Машке, набрал её номер. Но жена отбила чуть ли не сразу – злая, наверное, может, даже и догадывается, какие у меня дежурства бывают. Да и пусть догадывается – меня тоже всё достало.

Привычно вместо парадного входа рванул через приёмник терапии. А там творился форменный бедлам. На полу лежали с десяток человек. Причём их позы намекали, что жизнь в телах если и теплится, то едва-едва. Вокруг них бегали, несомненно, родственники. Из общего гомона можно было понять, что обеспокоенные близкие требуют, чтобы немедленно да сей же час к ним спустились реаниматологи, кардиологи, да и сам главврач заодно. Больше всего надрывалась полная, богато, но безвкусно одетая тётка – и скорая сволочи, потому что не дозвонишься, и тут преступники, потому что помощь не оказывают, а она сама мужа пёрла целый квартал. У тишайшей Елены Ивановны – бессменного врача приёмного отделения – щёки уже алели сердечным румянцем, а шея напряглась жгутами жил. Кажется, сейчас будет взрыв – тогда родственники позавидуют тихо лежащим на полу. Тут появились четверо санитаров – и споро утащили два тела. С ними, позабыв про свои требования, рванула чуть ли не половина митингующих – одни, охраняя унесённых санитарами, другие, требуя, чтобы немедленно занялись их пострадавшими.

Воспользовавшись временным затишьем, я пробрался к двери ординаторской:

– Елена Ивановна, что за бедлам происходит?

– Ой, батюшки, – всплеснула руками женщина, – с вами-то что, Иван Игоревич? У вас же кровь идёт!

– Уже почти нет, – мрачно пошутил я. – Вся закончилась. Что в больнице творится? Мне Олег Данилович звонил – сказал, что проблемы.

– Да не проблемы, а чёрт-те что, – нахмурилась женщина. – В любом случае Олег Данилович всех заведующих собирает у себя. Мне сказал, чтобы сразу направляла к нему, если кого увижу.

– А кратко? Что стряслось?

Елена Ивановна наклонилась поближе к окошку и тихо прошептала:

– Иван Игоревич, у нас больше сотни смертей за последний час. Только в больнице. И ещё всё время несут в приёмный покой людей с улицы.

Видимо, выражение лица у меня оказалось соответствующим. Женщина поджала губы, горестно всплеснула руками и так же тихо продолжила:

– И не только пациенты. Ещё несколько врачей и сестёр. Моя напарница Алевтина Фёдоровна – царствие ей небесное – так и осталась в сестринской сидеть. Как присела передохнуть, так и отошла.

У меня резко заколотилось сердце. На губах пересохло – во уж не думал, что так отреагирую. Казалось бы, ко всему привык. Что ж сегодня за день такой? Но постарался успокоить женщину:

– Не беспокойтесь, Елена Ивановна. Сейчас схожу к Олегу Даниловичу и всё выясню. Думаю, после собрания станет известно, что происходит.

Более не задерживаясь, я рванул в своё отделение. Меня встретила перепуганная старшая медсестра.

С порога я рявкнул:

– Сколько?

– Восемь, – поняла она с одного слова:

– Кого-нибудь вытащили?

Сестра мотнула головой и разрыдалась.

– Ну, тихо, тихо, – сбавил я тон. Не люблю женские слёзы, особенно если женщина мне в матери годится. Сам виноват – у неё пациенты мрут, а тут ещё я ору с порога. – Наши все живы?

– Да-а, – всхлипывая, ответила старшая. – А в терапии Анечка из манипульки умерла-а-а…

Жаль девчушку – я эту медсестру помнил. Совсем молоденькая, только из медучилища, стройненькая, как берёзка, – и такая же светлая по характеру. Зав. терапией нарадоваться на неё не могла – всем поможет, всё успеет. И вот тебе…

Чувствуя, что дело приближается к полноценной истерике, я снова перевёл голос в командную тональность:

– Валентина Матвеевна, прекратите. Вы на работе. Позаботьтесь об умерших – для начала перенести их в одну палату, оградите от прочих пациентов, сообщите в морг. Да, и все истории мне на стол – я буду разбираться.

Уже на бегу попросил:

– И дайте мне бинт, смоченный в спирте, – надо хоть кровь вытереть. Неудобно с разбитой головой к Олегу Даниловичу являться.

Заскочив в ординаторскую – ни одного врача, все куда-то запропастились, – сбросил куртку. Тут как раз сестра подоспела с бутылочкой спирта, шариком ваты и сложенным бинтом. Я как мог оттёр кровь со лба – вроде больше не сочится. Из волос выдирать застывшие тёмные комки не стал – времени нет. Надеюсь, в моей тёмной шевелюре и видны не будут, но на всякий случай прикрыл колпаком. Посмотрел на себя в зеркало – морда офигевшая, глаза дикие. Странно, что внутри абсолютное спокойствие. А по делу-то можно и паниковать – столько смертей. На ходу застёгивая халат, поспешил на второй этаж, в администрацию.

Там тоже бегали, но не кричали. Шёпотом переговаривались и делали страшные глаза. Перед самым кабинетом Олега Даниловича на светлом ламинате лежало тело, укрытое простынёй. Краешек немного сдвинулся – виднелась рука с ярко-красным маникюром и длинными аристократическими пальцами. Я медленно подошёл к простыне, откинул ткань с лица. Так и думал – секретарь шефа Алина. Сколько ей было? Двадцать семь? Двадцать девять? Ещё вчера мы сидели все вместе – Алина, я и зав. отделением кардиологии Натаныч – в кафе при больнице и весело болтали, делились планами на лето. И вот теперь у неё нет никаких планов, нет лета – нет ничего. И выражение лица спокойное-спокойное, как будто задремала на минутку. Странно видеть её такой – энергичную, смешливую, деловую Алинку. Аккуратно прикрыл лицо белой тканью и встал. Еле слышный скрип двери заставил меня вздрогнуть. Резко обернувшись, я увидел шефа. Олег Данилович, близоруко щурясь, смотрел на тело.

– Такая молодая, Ваня, правда?

– Молодая, – эхом повторил я. – Олег Данилович, что происходит?

– Заходи, Иван, советоваться будем. Мне как раз из Минздрава звонок пришёл. Быстро тунеядцы отреагировали. Мы тебя только ждали да Игоря Натановича. Но Натаныч… уже не придёт.

– Игорь тоже? – ошарашено пробормотал я.

– Да. Нашли в ординаторской за столом минут десять назад, – мрачно кивнул шеф и махнул приглашающе рукой. – Заходи.

В кабинете собрался весь цвет больницы – и не только заведующие, но и наиболее опытные врачи. Я даже одного из своих заприметил – Сергей Валентинович Луканов, как обычно, проигнорировал моё приветствие, только щёки надул. До сих пор простить не может, что сопляка заведующим поставили в обход него. Хотя, поговаривают в отделении, неприязнь издалека идёт – Луканов ещё с отцом что-то никак поделить не мог. Да и Олег Данилович сделал хороший подарок старожилу – поставил над ним сына старого недруга. Видать, было за что осадить Сергея Валентиновича. Но сегодня тот сидел рядом с шефом – какие бы ни были разногласия, но опыт остаётся опытом. И сейчас он более всего нужен.

Главврач не спеша прошёлся по светлой комнате, уставленной стеклянными статуэтками да рамочками с дипломами, выглянул в окно и только после этого задал вопрос:

– Ваши мысли, коллеги?

На удивление никто не стал никого перебивать. Вообще тишина стояла такая, как будто в школе учительница написала на доске архисложную задачу, да вот как решать, никто не знает – и потому весь класс стыдливо молчит, чтобы не позориться.

Александр Викторович, опытный инфекционист, тихо предположил:

– Эпидемия? Тропическая лихорадка?

– Тогда уж лёгочная чума, – мрачно пошутил шеф. – Не развивается всё так быстро. И симптомов нет, насколько я знаю. Никаких.

Видимо, на меня так удар головой подействовал, что я полез на баррикады:

– Я видел… Перед смертью резко расширяются зрачки. И больше ничего.

– Любопытно, – прищурился шеф. – Что предполагаешь?

– Ну… – я замялся. – Если исключить отравление атропином. А его исключаем сразу – столько отравы негде сейчас взять. То… похоже на смерть коры мозга.

– Массовая? «Дом-2» пересмотрели? – ехидно поинтересовался Сергей Валентинович. Видно было, что он получает непередаваемый кайф, осаживая молодого выскочку.

– Я… – у меня на мгновения перехватило горло, но я продолжил. – Я видел эти проявление вблизи. Умерла молодая женщина. Без патологий. В последнее время не жаловалась ни на боли, ни на слабость, ни на температуру.

И, бросаясь в омут с головой, продолжил:

– Я был с ней последние сутки – никаких тревожных симптомов не заметил. Ни вчера, ни ночью, ни в последние минуты перед смертью.

Олег Данилович тревожно глянул на меня:

– Маша?

– Нет, – я запнулся. Блин, оказывается и мне бывает стыдно. – Другая женщина.

Луканов язвительно прокашлялся и отметил:

– В наше время…

– Яблоки были слаще, а сливы больше, – оборвал его шеф. – Мы не на собрании комсомола, Сергей Валентинович. Пока что, как ни удивительно, только Иван Игоревич может хоть что-то сказать о симптоматике и развитии… этой… хвори.

– Точно хворь? – спросил зав. отделением терапии. – Может, токсикологи что скажут. Вода там или выброс какой?

– По всей стране? – мрачно поинтересовался Олег Данилович.

Тут уже подскочили почти все.

– Стране? – ошарашено переспросил терапевт.

– Минимум стране, – кивнул шеф. – Мне из Минздрава звонили: официальная версия – новый вирус гриппа, высоковирулентный[1]1
  Вирулентность (от лат. Virulentus – ядовитый) – сумма свойств микроорганизма, определяющая его болезнетворное действие (БМЭ).


[Закрыть], с геморрагическими[2]2
  Геморрагия – (от гемо… и греч. rhegnymi прорываю) истечение крови из сосудов при нарушении целостности, проницаемости их стенок (кровотечение, кровоизлияние) (Большой энциклопедический словарь).


[Закрыть] осложнениями.

– Чушь, – резко бросил инфекционист. – Уж геморрагии мы бы сразу заметили. Да и вирус не бывает совсем без симптомов. Опять эта финансистка крутит Министерством, как хочет, – кто такую дуру поставил командовать здравоохранением?

– Известно кто, – пробурчал Луканов, – и известно за что. Но к медицине или иным профессиональным успехам её заслуги отношения не имеют.

– Чушь не чушь, а такова будет официальная позиция, меня знакомый уже предупредил – так что гласно будем повторять эту сказку для обывателей. Но в работе будем ориентироваться на здравый смысл, – заметил Олег Данилович. – Ещё версии есть?

Ответом ему была кладбищенская тишина. Даже стало слышно, как за сплошными стеклопакетами окон шумит перепуганный народ на улицах.

– Тогда за работу. Живых проверить, контактировавших изолировать, умерших – в морг, персоналу инструктаж, палаты обработать тщательно, всем маски… Так, ничего не забыл? – шеф с хрустом сломал карандаш и продолжил. – И молчать! Ясно? Все гипотезы мне, все версии сюда. Для прочих любопытствующих – грипп. Не хватало ещё, чтобы журналисты какую-нибудь вавилонскую чуму придумали.

Кто-то еле слышно застонал – видимо, представил, что понапишут акулы пера, когда сообразят, насколько всё жарено да остро. А там покоя врачам не будет – ни от пациентов, ни от родных, ни от знакомых. Ещё ипохондрики как стадо леммингов набегут – и ладно бы только поликлиники осаждали, так они же сразу за лечением примчатся, невротики бешеные.

Все потихоньку начали расползаться. Но в спину донёсся голос шефа:

– Александр Викторович, Иван, останьтесь!

Луканов недовольно обернулся, хотел что-то сказать, но, поймав злой взгляд шефа, промолчал. Логично – не время выяснять, у кого стаж длиннее да толще.

Шеф усмехнулся:

– Я прям как папаша Мюллер.

Александр Викторович, инфекционист, удивлённо посмотрел на него.

– Ну, – пояснил Олег Данилович, – «а вас, Штирлиц, я попрошу остаться». Что, совсем склероз замучил, Саша?

Тот махнул рукой и присел на стул. Я же решил постоять – мне ещё сегодня до хрена сидеть придётся, эпикризы смертные катать.

– Итак, Саш, а теперь спокойно мне объясни, почему чушь, – попросил Олег Данилович. – Я всё же хирург бывший, меня ваши тонкости инфекционные не интересовали ещё с академии.

– Да просто всё, – вяло ответил Александр Викторович. – Тебе как, по-научному или как простому обывателю?

– Хм, знаешь, а давай-ка по-простому. Мне мэр звонил – просил, чтобы я ему объяснил, как разберусь. Вот и поможешь мне собрать версию для чиновников, чтобы они хоть что-то поняли.

– Ну, тогда… Вспомни азы. Сколько сейчас известно вирусных кирпичиков? Шестнадцать типов гемагглютинина и девять типов нейраминидазы[3]3
  Гемагглютинин – полипептид, назван так благодаря способности гемолизировать эритроциты. Он обеспечивает прикрепление вируса к клетке. Нейраминидаза – это гликопротеидный комплекс, который определяет ферментативную активность, отвечает за способность вирусной частицы проникать в клетку хозяина и выходить из нее после размножения. Гемагглютинин и нейраминидаза являются факторами агрессии вируса гриппа.


[Закрыть]. И практически все комбинации известны, их возможная вирулентность и патогенность тоже. Помнишь, как всё срались от H1N1, хотя я тогда ещё говорил, что новой «испанки» не будет.

– Да это понятно, – поморщился шеф. – А сейчас ты почему отметаешь возможность?

– Да потому, – пожал плечами инфекционист и тяжело вздохнул. – Не складывается. Новые комбинации вируса нам передаются по большей части от поросят да птичек. Самый патогенный, насколько я помню, был птичий H5N1. Тогда смертность скакнула до тридцати процентов. А сейчас сколько? Явно выше, и намного. Но вирулентность тогда у вируса была низкая – так и задавили эту гадость карантином. Птичьи вирусы плохо передаются от человека к человеку – они привычные к высокой температуре птиц. А у нас в носоглотке и крови вирусам как в Антарктиде – холодно, противно и жрать нечего. Вот и получается, что наиболее опасные птичьи вирусы плохо передаются. А вот свиные варианты вируса передаются хорошо, но особой угрозы от них нет – так, почихать да посопливить с фебрильной температурой. А у нас сейчас что? Куча трупов без предшествующих симптомов и бешеное распространение. Не вяжется…