Текст книги "Глоток огня"

Глава пятая
Родя он!

В жизни никогда не бывает так хорошо, как ожидаешь, и так страшно, как боишься.

Йозеф Эметс

Спустя сутки после расставания с Сашкой Ул и Родион сидели в одной из самых дешевых гостиниц города Екатеринбурга. Оба старших шныра были заняты делом. Родион варил яйцо в столовой ложке, держа ее над зажигалкой. Ул стирал носки в графине, напустив в него шампуня.

– Ишь как ишшмыгались дорогой!.. Вообще надо бы тазик! А то, чудо былиин, вся культура во мне чешется! – с сожалением сказал Ул.

Родион случайно коснулся пальцем раскаленной части ложки. Скривился.

– Где ж его взять – тазик-то? – спросил он.

– В том-то и дело, что негде. Опять же в графин я налил газировку, – продолжал рассуждать Ул. – Наполнять же газировкой целый таз… я не Альберт Долбушин, чтобы так транжирить!

В качестве добровольной стиральной машины встряхивая графин с носками, Ул подошел к окну. На подоконнике на всякий случай лежали два заряженных шнеппера и саперка. Отодвинув штору, Ул выглянул наружу. Вот она, главная база ведьмарей! Находится в недостроенной телевышке. Страшная, прямая как карандаш башня, чем-то похожая на маяк. Отовсюду видна, из любой части города. Сверху торчат железные штыри. Говорят, с этой башни то и дело прыгают самоубийцы.

Родион убрал палец от разогревшейся зажигалки, позволяя ей остыть.

– Отодвинься-ка от окошка! От греха подальше. А то не ровен час шарахнут через стекло! – посоветовал он Улу.

– Навряд ли шарахнут. Не видно им ничего. Стекло бликует, – возразил Ул, но от окна все же отошел.

Постирав носки в графине, Ул прополоскал их под струей в раковине, после чего высушил феном, который поочередно засовывал внутрь каждого носка, любуясь тем, как носок надувается.

– Ну все, – сказал он Родиону. – Теперь у меня какое предложение? Дадим храпунца минут так на триста, а на рассвете навестим ведьмариков. Не встречал еще ни одной их боевой четверки, которая ухитрилась бы продежурить всю ночь.

Родион кивнул. Он знал это не хуже Ула. Берсерки – еще куда ни шло, а вот у боевых ведьм с дисциплиной худо. До двух или трех ночи они обычно полны сил, носятся, вопят, куда-то едут, во что-то ввязываются и, ссорясь, подливают друг другу в чай цианистый калий, вызывающий у них, увы, лишь расстройство пищеварения. Часам же к четырем утра они обычно приходят к выводу, что неплохо бы немного вздремнуть, и длится это «немного» обычно до середины следующего дня.

До того как заселиться в гостиницу, Ул с Родионом уже провели в Екатеринбурге немало времени. Изучали обстановку. Старались не светиться. «На мягких лапках», как говорила Кавалерия. С ведьмарями пока лицом к лицу не сталкивались, и было непонятно, знают ли те вообще, что шныры в городе.

По Екатеринбургу их водила девушка Тоня – огненно-рыжая и такая зашкаливающе громкая, что ей разрешали разговаривать только шепотом, потому что при любом другом раскладе все вокруг глохли. Когда два года назад за Тоней прилетела золотая пчела, Тоня опшикала ее дихлофосом. Вроде бы не самое страшное, но в сознании у пчелы что-то помутилось, и, когда некоторое время спустя Тоню попытались доставить в ШНыр, оказалось, что ограда ее не пропускает.

Одна попытка, другая, третья. Безрезультатно. Причем не только Тоня не могла проникнуть через ограду, но и ее пчела. Шевелила усиками, крутилась вокруг своей оси – и назад. Кавалерия вообще не верила, что такое возможно. Ведь что только шныры-новички не делали с пчелами! И в раскаленном металле топили, и кузнечным молотом плющили – и ничего. А тут какой-то там дихлофос! Однако факт есть факт – ограда Тоню не пропустила, хотя Тоня и рвалась в ШНыр как только могла.

Родной город Тоня знала блестяще, но общаться с ней было непросто. И не только потому, что Тоня кричала. У нее было клиповое сознание телевизионщицы. Возле сделанного дела где-то ставилась невидимая галочка, и дело мгновенно вычеркивалось из памяти.

– Где выставка-продажа камней? – спрашивал у нее Ул.

– Какая? – удивлялась Тоня.

– Здрасьте-подвинься! Ты сама нам утром показывала!

– Я показывала?

– Там рядом храм еще такой треугольником!

– Ну да! Имеется такой! – спохватывалась Тоня, и в сознании у нее вспыхивало новое дело, ожидавшее своей галочки.

Крайняя робость сочеталась у Тони с такой же крайней отвагой. Мужчин и маньяков она боялась, смешивая эти понятия, и легко могла шарахнуться от безобидного пьянчужки, который стоял за березой потому только, что без березы сразу упал бы. Тоне же мерещилось невесть что. При этом ей ничего не стоило перейти дорогу в трех сантиметрах от мчащейся машины, вытащить у рычащей собаки из пасти кость или встрять в экстремальную перепалку в маршрутке.

Упрямство быстро переходило у Тони в уступчивость. Поначалу она была решительно против чего бы то ни было, но потом сдавалась.

– Я не любительница по заброшкам лазить. Нет, нет и еще раз нет! – говорила она с суровостью педагога из старого советского фильма. – Но, если вы хотите, тут недалеко есть дом, из которого все просматривается!

Они шли в недостроенный дом, и Тоня поднималась по лестнице на десятый этаж, лихо петляя между ржавыми корытами с засохшим цементным раствором. Некоторое время Ул с Родионом стояли у окна, пытаясь запомнить расположение улиц абсолютно нового для них города, после чего Тоня не менее решительно заявляла:

– Я не любительница обедать в общепите, но, если вы хотите, здесь рядом имеется недорогая столовая. Там каждое третье блюдо бесплатно, если в заказе есть вчерашняя котлета.

Вечером, проводив Ула и Родиона, Тоня распрощалась с ними за сто метров от гостиницы – на случай, если они все же маньяки. Шныры – да, но мало ли у кого какие внеслужебные увлечения.

– Уезжаешь? – спросил Ул.

Тоня мелко закивала, как игрушечный слоник с головой на пружинке. Ей надо было ехать за город на последней маршрутке. Дома ее ждала мама, до того звонившая по телефону каждые десять минут и спрашивающая звенящим шепотом, слышным на другой стороне улицы: «Тоня!!! Ты жива? Тебя не убили?» – «Пока нет!» – строго отвечала Тоня. «Но ты мне звони!» – «Хорошо!»

Тоня уже уходила, когда Ул, придержав ее за локоть, негромко спросил:

– Вопрос можно? Весь день сегодня на языке вертелось. Сколько баллончиков ты на нее извела?

– На пчелу? – сразу поняла Тоня.

– На пчелу.

– Пять… В магазин все время бегала.

Ул, кивнув, утешающе похлопал ее по плечу:

– Ну, по барабаниусу! Все будет хорошо!

– Разумеется, будет! – сурово ответила Тоня и снова стала отвечать волнующейся маме, задающей все те же нехитрые вопросы.

Закончив возню с носками, Ул умело подремонтировал шилом и леской отпоровшийся рукав шныровской куртки и лег спать. Заснул он мгновенно. Во сне смешно всхрапывал и говорил кому-то: «Низзя! Сгинь! Это не тебе!» Скорее всего, воспитывал Азу.

Родиону не спалось. Круглая, повисшая прямо над башней ведьмарей луна тревожила его. Дважды он вставал и задергивал шторы, но луна светила и сквозь них. Родион ворочался, пытался накрывать голову подушкой, отворачивался к стене. Ничего не помогало. Хитрая луна все равно давила.

Родион вскочил, сорвал штору. По стеклу, прямо напротив луны, ползала пчела. Он не выдержал и прицелился в нее из шнеппера, одновременно прицелившись и в луну.

– Почему ты еще жива? Сдохла бы ты наконец! – сказал он в сердцах, и непонятно было, сказал он это пчеле или луне.

Пчела покрутилась на лунном диске, медно отливая брюшком, и доверчиво перелетела на шнеппер. Родион сердито сдул ее, сунул шнеппер в сумку и, не будя Ула, стал собираться. Открыл холодильник, достал два ледовика и осторожно переложил их в пакет, чтобы взять с собой.

«Ничего, сегодня холодно. Растаять не успеют», – прикинул он. Обуваясь в темноте, ушиб пальцы об одну из охранных закладок, которые им предстояло заложить на рассвете. Поморщился. Присел, ощупывая пальцы, и зачем-то выругал берсерков, будто именно они были виноваты в том, что он не смотрит себе под ноги.

Если бы удалось заложить закладки рядом с башней ведьмарей! Внешне легкая, задача на самом деле таковой не являлась. Спрятать охранную закладку так, чтобы берсерки не смогли от нее быстро избавиться, – непросто. Идеальный вариант – замуровать закладку в фундамент, но это получается редко. Гораздо чаще приходится импровизировать и что-то изобретать.

Спотыкаясь в тесном коридоре, Родион вышел из номера. Лифт вызывать не стал, спустился по лестнице. Толкнул дверь. Вышел на улицу. Было холодно. Возле гостиницы темными кучами лежал снег. На единственной абсолютно чистой машине помадой было написано «Не хвастайся!». На остальных, грязных машинах надписей не было.

Вскинув лицо вверх, Родион посмотрел на сизое небо, и на него ножом гильотины свалилась безнадежность. В глазах зажглась волчья тоска. Захотелось вытащить саперку, выстрелить в самого себя пнуфом и отправиться в Арктику, чтобы крошить там берсерков и пасть в неравном бою.

Скверно, очень скверно было Родиону все эти последние недели. ШНыр казался ему тесным как тюрьма, а предстоящая жизнь длинной, серой, бесконечной. Надоевшее Подмосковье, невзрачный забор, мокрый парк, знакомый до последнего дерева, блочный дом с отслоившейся, покрытой пятнами грибка штукатуркой, нахохленные галки на проводах – все это казалось Родиону невыносимым.

Ну хорошо. Не нравится – всегда можно уйти. Но куда? В бабушкину квартирку на Парковой улице, где до сих пор стоит ее аккуратный диванчик и сохнут на окнах цветы? Найти работу на складе, обзавестись быстро тучнеющими друзьями и слушать рассказы, сколько они вчера выпили и как им после этого было плохо? Нет, в такой среде он задохнется! Тогда, может, перейти на сторону ведьмарей и, устроив пир во время чумы, выжечь себя псиосом?

Эх, если бы не двушка, если бы не Вторая гряда, за которую так мучительно хотелось прорваться! Если бы человек был тленен и смертен – как бы Родион тогда оторвался, как бы пожил для себя! Ничего и никого бы не пожалел! Полыхнул бы как звезда! А сейчас нельзя! Терпи, шныр! Живи и терпи!

Думая об этом и терзая себя, Родион шел вдоль дороги, держа направление на недостроенную телевышку. Ему хотелось разглядеть ее поближе, прикинуть, где на рассвете можно затаить охранные закладки.

Ночной Екатеринбург был городом странным, с загадочной, неправильной геометрией. Привычная геометрия утверждает, что чем усерднее приближаешься к какой-либо точке, тем ближе от нее оказываешься. Тут же все происходило с точностью до наоборот. Вроде бы Родион честно двигался к вышке, но, вынужденный все время что-либо огибать, оказывался от нее все дальше и дальше. Неожиданно он уткнулся в стадион. Несмотря на ночь, там горели все прожекторы и тепло укутанные, казавшиеся толстыми футболисты, разминаясь, бегали цепочкой. На зелени искусственного покрытия горошинами из лопнувшего стручка рассыпались одинаковые мячи.

Родион постоял у стадиона, наудачу повернул и оказался у длинного дома. Здесь с ним произошла необъяснимая вещь. Он вдруг напрягся как собака-ищейка, и даже ноздри его хищно раздулись. Сердце знакомо забилось, как это бывало только за Первой грядой. Прямо перед ним через равные интервалы лежали крупные фрагменты горных пород и оплавленные подземным жаром слитки металлов.

Родиону почудилось, что все это с двушки. Но почему здесь и лежат открыто? Что-то не стыковалось. Родион перебежал дорогу, ухитрившись дважды споткнуться на ровном месте, и выскочил к камням. Он испытывал суеверный страх и одновременно радость.

Не помня о берсерках, которые легко могли стеречь такое сокровище, он стал гладить камни и слитки так, как пожилая женщина ласкала бы своего любимого кота. При мигающих равномерных вспышках желтого ночного светофора Родион поочередно ощупывал все камни, проверяя, не полыхнет ли где внутри закладка. Увы, ни камни, ни железные руды закладками не отозвались, однако радостное возбуждение не покидало Родиона.

Его нерпь, казалось, была такого же мнения. Отдельные фигурки на ней тихо и тепло мерцали, точно огоньки новогодней елки, когда глазами ребенка смотришь в темной комнате из-под одеяла. Вот зажегся кентавр, вот вспыхнул и погас сирин. Остаточно, слабо, даже для зарядки не хватит, но все же…

Постепенно перемещаясь от камня к камню, Родион обогнул дом. Тут что-то заставило его задрать голову и прочитать буквы над застекленным крыльцом. Это был геологический музей при горном университете. Так вот откуда здесь все эти образцы!

Радость Родиона начала погасать, но не погасла.

Нерпь! Почему она отозвалась?

Где-то рядом коротко просигналили. Родион повернулся. Метрах в пяти от него, через газон, остановился неприметный синий «Логан». На крыше машины горели шашечки такси. Водитель, приспустив стекло, подзывал его к себе.

Глава шестая
Пнуйцы

Рыбы не подозревают, что на свете существует вода, поскольку не мыслят своей жизни вне воды. Им просто не с чем сравнивать. И лишь пойманные сетью и вытащенные на берег, осознают, что вода все же была. И вот они корчатся, бьют хвостом, пытаясь вернуться в воду.

Человек часто не знает, что есть Бог, потому что всегда существовал в Боге. И лишь теряя Бога, он мучительно ощущает, что что-то не так, и начинает Его искать.

Кавалерия

Родион осторожно приблизился. Голова шофера имела форму груши. Интеллектуально скромная в висках, книзу она расширялась и украшалась такими мощными челюстными мышцами, что любой пес, скуля, спрятался бы под диван.

– Ехать будем? – спросил водитель.

Родион быстро прикинул варианты. До рассвета уже недолго. Башню он так и не осмотрел. В городе заблудился. Самое правильное сейчас – вернуться в гостиницу за Улом. Но и гостиницу он один не найдет. Правда, лицо водителя внушало некоторые опасения, но Родион потому и был Родионом, что чаще всего действовал вопреки чувству самосохранения.

– Почему нет? Поехали! – сказал Родион и протиснулся в темный салон машины, на сиденье рядом с водительским. Под ним оказалось что-то холодное.

– Прошу прощения, парень… – прогудел водитель. – Я тут это… деревяшку не убрал. Привстань-ка!

Родион привстал. То холодное, на что он сел, оказалось бейсбольной битой. Аккуратненькой такой, среднего рабочего размера. Родион быстро обернулся, проверяя, нет ли кого на заднем сиденье. Нет, пусто.

– Что-то не так, сынок? – ласково спросил обладатель бульдожьих челюстей.

– Да нет, все так… Вы, случайно, не от Тилля? – ляпнул Родион, незаметно подползая пальцами к карману со шнеппером.

Водитель ответил не сразу. Видимо, пытался понять вопрос.

– Не, я не от фирмы работаю. Улицы темные, на дорогах всякое бывает… – простодушно сказал он, и его тяжелые челюсти приветливо клацнули.

Родион расслабил руку.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Дядя Сережа.

– А я дядя Родион!

– Ну поехали покатаемся, дядя Родион! – просто сказал дядя Сережа.

«Логан» тронулся и начал быстро набирать скорость. Родион внезапно спохватился, что так и не назвал места, куда его везти. И про цену они не договорились. Странновато как-то для таксиста. Его рука еще металась между нерпью и шнеппером, когда дядя Сережа, успевший разогнать машину, без предупреждения ударил по тормозам. «Логан» встал как вкопанный.

Родиона, так и не успевшего пристегнуться, дернуло вперед. Он влетел головой в лобовое стекло и успел еще увидеть на нем круглый, из многих трещин состоящий след от своей макушки. Все же сознание он не потерял. Отброшенный назад, стал приподниматься, но тут дядя Сережа, ласково сказав «Отдохни, сынок!», несильно тюкнул его по затылку средней частью биты.

Наступила ночь. В черепном домике у Родиона погасили свет.

Когда он очнулся, то обнаружил, что сидит на земле, косо прислоненный спиной к дереву, за ствол которого были заведены его руки. Рядом с ним стояли трое мужчин. Один из них был знакомый водитель «Логана» с тяжелыми челюстями. Двое других – спортивные, быстрые в движениях парни лет по двадцать пять. Не пытаясь приподняться, так как голова сильно кружилась, Родион попытался добраться до кармана, но обнаружил, что не может двигать руками. В запястья что-то вгрызалось, сковывая руки за спиной. Родион пошевелил пальцами. Он чувствовал, что нерпь на нем, но дотянуться до ее фигурок не было ни малейшей возможности.

Заметив, что пленник пришел в себя, водитель «Логана» присел с ним рядом на корточки. Его лицо было очень сочувственным:

– Очухался, друг? Узнал меня?

– …дядя Сережа, – сказал Родион.

– Правильно! Дядя Сережа. А это Лешик и Кузя… За наручники не обижайся! С ними как-то понадежнее. Нам от тебя фокусов не надо.

Родион что-то прохрипел, лишая себя радости знакомства с Лешиком и Кузей. Параллельно он попытался определить, не сняли ли с него ботинки, где в правом каблуке был припрятан узкий нож штопорной формы, зажимавшийся в ладони как кастет. Имелось еще и несколько сугубо шныровских штучек, но уже не в каблуке, а за спиной, с обратной стороны ремня. Метательные иглы вещь хорошая, но при скованных руках ими не воспользоваться. Лучше подойдет небольшая герметично закрытая капсула.

Если сдавить ее достаточно сильно, капсула лопнет. Вода из источника, некогда набранная в Межгрядье, попадет на хлопчатую ткань, пропитанную слизью эльбов. Хорошо так полыхнет. Если не на треть города, то уж на весь этот сквер точно. Десятиминутная слепота всякому, кто вовремя не закроет глаза, обеспечена. И не только слепота. Некоторое время Лешик, дядя Сережа и Кузя будут очень не дружить с реальностью. Когда же они обретут способность двигаться, Родиона здесь уже не будет. Если он, конечно, успеет освободиться от наручников.

До каблука незаметно не дотянуться, а вот до ремня пожалуй, но пока эти трое на него смотрят – нереально.

– Откуда ты знаешь про Тилля? Ты ведьмарь? – спросил один из парней.

Родион заторможенно задумался: кто он, этот парень? Лешик или Кузя? Может, Лешик. А может, и не Лешик. Тогда Кузя.

– Так ведьмарь? – терпеливо повторил парень.

Родион прохрипел, что нет. Одновременно он соображал, почему вообще был задан такой вопрос. Сами ведьмари никогда не называют себя ведьмарями. Это все равно что немцы в сорок первом году, ворвавшись в дом, заорали бы: «Фрицы в хате есть?»

– Эх, Кузя-Кузя! Конечно, не ведьмарь он! – сказал дядя Сережа. – Это ж ежу понятно, что шнырь!.. Спасибо, я его из машины заприметил, когда он у камней вертелся. Что, думаю, вертится? Неспроста это. А когда он про Тилля заговорил – тут уж я точно все понял.

Один из парней виновато вытер рукой нос, и Родион, во‑первых, понял, что это Кузя и есть, а во‑вторых, увидел, какие набитые у него костяшки. Сразу понятно, как человек проводит свой день. Утром качалка – вечером груша. Или: утром груша – вечером качалка.

Родион пальцами попытался дотянуться до ремня. Вот он! Прямо под пальцами, очень близко, но мешает куртка. Не дотянуться. Эх, встать бы! Но эти трое сразу что-то заподозрят. Ребята ушлые.

– Не шнырь, – поправил Родион. – Шныр.

– А какая нам разница, а, шнырь? Думаешь, оттого, что ты шнырь, бить тебя будут меньше? – с вызовом спросил дядя Сережа.

Родион посмотрел на борцовские запястья дяди Сережи. В сочетании с набитыми костяшками его друга Кузи знающему человеку они многое объясняли.

– Венды? – спросил Родион.

– Пнуйцы! – щепетильно поправил дядя Сережа.

Пнуйцы были ответвлением вендов. Такими же, как мстюны, антимаги и антивсеги. Разница между ними была небольшой, но существенной. Мстюны били только тех, кто неуважительно отзывался о родоначальнице движения вендов Женьке Шмяке. Не любишь Женьку – вот тебе! Антимаги били только магов. Антивсеги били всех подряд, кроме шныров. Пнуйцы же были самой дикой и анархической разновидностью вендов. Они били и шныров тоже.

– Знаешь, шнырь, девиз пнуйцев? «За одного битого двух небитых дают»! – с вызовом произнес Лешик.

От Кузи он отличался более длинными руками и носом со следами перелома.

– Правильный девиз! – похвалил Родион. – Особенно приятно, что ты его выучил! Долго учить пришлось?

Лешик секунд пять усердно думал, после чего, разобравшись, что над ним издеваются, двинулся к Родиону. Тот, готовясь его встретить, неприметно подтянул к груди ногу.

Дядя Сережа, примирительно сопя, вдвинулся между ними.

– Не надо, Лешик… И ты, шнырь, тоже… Не ерепенься! Успеется еще зубами помусорить! – сказал он и, протянув руку, ощупал Родиону макушку. – Кость вроде целая, – сказал он заботливо. – Порезиков тоже нету. А ведь стекло мне едва не пробил!.. Давно я замечаю, что головешки – они сверху крепкие. Будем говорить – сплошная кость!

Родион едва не брякнул, у кого голова сплошная кость. Но сдержался. Он не хотел, чтобы его опять били. Во всяком случае, до тех пор, пока руки у него скованы.

Небо едва начинало сереть. Похоже, с того момента, как его перехватили у музея, прошло не более получаса. И еще Родион заметил, что недостроенная телевышка находится отсюда совсем недалеко. Он отчетливо видел ее всю, начиная почти от основания.

– Мы ведь, парень, чего хотим? Чего в вашу жизнь лезем? – проникновенно продолжал дядя Сережа. – Шныри, ведьмари – вы все вроде как особенные. Одни летают не пойми куда, приносят чудеса всякие. Я уж там не вникаю. У других машины дорогие, деньги, волшебство, девочки. А нам, простым ребятам, это обидно. Вот ему, Лешику, обидно. И Кузе тоже обидно. Да, Кузя?

Кузя пригорюнился. Чувствовалось, что только уважение к дяде Сереже мешает ему обидеться окончательно и долго-долго пинать Родиона ногами.

– Потому что простого человека – его ведь тоже защищать надо! Если его не защитить, простого человека, то кто же его, простого человека, защитит? Вот мы и решили вас бить, чтобы справедливость была! – с надрывом сказал дядя Сережа. – Правильно я говорю или неправильно?

Кузя и Лешик закивали. На дядю Сережу они смотрели с благоговением. Чувствовалось, что среди местных пнуйцев дядя Сережа – выдающийся оратор, если не глава движения.

Родион не перебивал дядю Сережу. Он понимал, что, пока дядя Сережа работает языком, он не работает руками, и это хорошо. Дядя Сережа между тем увлекался все сильнее. Он больше не сидел на корточках, а стоял и жестикулировал, вздымая руки к небесам и словно выговаривая им за то, что он, дядя Сережа, не шнырь и не ведьмарь. Нету у него магии, и машина у него не «Лексус», а между тем и золоченые шмели за ним не прилетают, и прочие радостные чудеса в жизнь его не вторгаются.

Родион, как ни трещала у него голова, слушал внимательно. Почему-то дядя Сережа ненависти у него не вызывал, даже почти ему нравился. В словах дяди Сережи было столько искренней убежденности, что Родион и сам почти уверился, что шныры – зло и главное, что с этим злом можно и нужно делать, – это его бить. Потому что если не бить, то простому человеку обидно – а защищать-то его надо? Простого-то человека!

– Надо, надо! Обязательно надо! – поддакнул Родион.

Лешик и Кузя разом уставились на него, взвешивая, не содержит ли слово «надо» какой-либо обиды простому человеку, которая позволит им наконец распустить руки.

Родион напряг мышцы, проверяя, насколько слушается тело. Тело-то слушалось, но голова продолжала кружиться, да и наручники мешали. Эх, дотянуться бы до ремня! Родион опасался, что если сейчас начнет проявлять излишнюю активность, то в самый ответственный момент его поведет и защитники простых людей вмиг раскатают его по асфальту.

Дядя Сережа несильно пнул Родиона ногой:

– Эй, шнырь, ты как-то отвлекся! Сюда слушай, ушами!.. Видит простой человек, что мы вас бьем, и не так ему обидно жить на свете!.. Потому и сегодня бить тебя мы будем долго, чтобы больше ни один шнырь в наш город не сунулся!

То, что в финале его будут бить, для Родиона тайной не являлось. Какие бы мысли ни посещали пнуйцев, вывод они всегда делали один.

– А ведьмарей-то вы бьете? – спросил он.

Кузя и Лешик застенчиво заулыбались.

– Как же не бить? – любовно глядя на своих молодцов, сказал дядя Сережа. – Хлопцы вчера берика возле торгового центра поймали! Здоровенный такой лось! Все пытался до топора добраться. А на днях делмэна у «Высоцкого»[2]2
  Элитный высотный дом в Екатеринбурге.


[Закрыть] подстерегли. Уж мы защищали, защищали простого человека!.. Хлопцы-то больше кулаками, а я человек уже неновый, мне суставы беречь надо. Так я, грешным делом, биту себе завел. «Вразумлятор» называется.

Родион с его битой был уже знаком.

– И что делмэн? – спросил он.

– Уехал делмэн на «Скорой» в больничке лежать… Горячий был, все вернуться грозился! – ласково сказал дядя Сережа. – Подлечится, так вернется. Да только я думаю, что смелости у него поубавилось, так что теперь другого пришлют.

«Делмэнами» пнуйцы называли деловых людей, приписанных к форту Долбушина, которых Гай отправлял в разные города России для открытия новых баз ведьмарей. Магией делмэны не обладали, за закладками не охотились, личинок в себе не взращивали, на псиосе не сидели. Честолюбивые, жесткие, трезвомыслящие, умевшие унюхать свою выгоду через бетонную стену и через эту же стену ее и выцарапать, снабженные крупными суммами денег, делмэны решали для ведьмарей вопросы сугубо практические: покупали здания, оборудовали их, устраивали базы снабжения, приобретали транспорт. Лишь когда все было готово, прибывали берсерки, служившие для охраны, и последними – прикомандированные Белдо боевые маги. Обычно это был капризный и склочный народец, который занимался непосредственно вербовкой инкубаторов и вселением в них элей.

Дальше инкубаторы тщательно отслеживались до момента, пока из их тела не проклевывался эльб, что в подавляющем большинстве случаев стоило инкубатору жизни. На похороны, устраиваемые обычно торжественно, приезжал сам Белдо. Старичка поддерживали под локти Млада и Влада. Они же незаметно всовывали ему в пальцы бумажку с именем усопшего, которым сам старичок обременять свою память не любил.

Текст был обычно одним и тем же. Дионисий Тигранович особенно не импровизировал.

– Дорогой (ая) (имя)! Жестокие звезды забрали тебя у нас! Ты был прекрасен и горд и ушел в вечность! Бренная плоть не выдерживает напора гениальности, ведь мудрость она получает с небес! Твой прекрасный дар отнят у нас, но мы навеки сохраним тебя в своей памяти! – сотрясаясь от рыданий, произносил Белдо.

Попутно он осторожно скашивал взгляд на люк, откуда по тайным переходам обычно можно было проникнуть в подземное хранилище эльбов, оборудованное стараниями делмэнов по последнему слову техники. Там, в хранилище, где мощные машины поддерживали определенную температуру и влажность, медлительно ковыляла та самая «вселенская гениальность», недавно убившая своим рождением инкубатора.

Дядя Сережа постепенно уставал ораторствовать и начинал повторяться, что вызывало понимающие ухмылки его юных коллег по пнуйской идее. Они, как видно, хорошо знали дядю Сережу и ожидали, что он вот-вот начнет переходить к рукоприкладству. Родион замечал это по тому нетерпению, с которым Лешик и Кузя начинали разминать и растирать пальцы.

Неожиданно на примыкавшей к скверу круглой площади появился белый спортивный «Ауди». Автомобиль подъехал тихо. Остановился. Несколько секунд внутри машины происходила какая-то возня, заставлявшая ее слегка сотрясаться. Затем пассажирская дверь распахнулась. Наружу неловко вывалился худой высокий человек в куцем пиджачке, из которого торчали его длинные руки. Несколько секунд человек стоял на месте, озирался и явно не представлял, куда ему идти. Он отшатнулся было к «Ауди», но чьи-то руки решительно развернули его в сторону припаркованного «Логана» пнуйцев.

Человек еще немного пошатался, а потом пошел. Шаги у него были заплетающимися, конечности двигались несинхронно. Он казался большой куклой, к рукам и ногам которой привязаны веревки, в то время как невидимый кукольник навис над ней сверху. Чем дольше смотрел на него Родион, тем отчетливее убеждался, что одна из ступней у незнакомца явно сломана, потому что наружу торчала кость, а сама ступня болталась. Лицо кривилось точно от сильной боли. Казалось, он вот-вот закричит или застонет, но вместо этого он начинал хохотать, как человек, испытывающий зашкаливающее удовольствие.

Дядя Сережа озабоченно обернулся, проверяя, куда это так настойчиво смотрит его пленник.

– Чего, шнырь? Пьяного увидел? Думаешь, он тебе поможет?

– Может, и поможет. Это растворенный, – сказал Родион.

– Чего-о?

– Он бы умер давно, но эльб его псиосом шарашит. Замещает боль на удовольствие.

Такой вид инкубаторов Родион встречал лишь однажды. Хрупкая девушка у него на глазах, преследуя Ула и Макса, пробегала насквозь межквартирные перегородки недостроенного дома, пробивая их своим телом. Родион стоял снаружи и видел, как она несется, а из окон летит гипсовая пыль. Это было запредельно страшно. Почти добравшись до Ула, девушка упала и больше не поднялась, потому что эльб все же не рассчитал возможностей человеческого тела. Родион потом нашел у нее в кармане маленькую игрушку-цыпленка. Значит, что-то живое, человеческое в ней еще теплилось и проступало в моменты, когда власть эльба слабела.

Девушка была еще жива. После этого цыпленка Родион не удержался и погладил ее по руке. Девушка слабо, но все же благодарно улыбнулась ему и умерла.

Но дядя Сережа всего этого не знал. И опасность явно недооценивал.

– Растворенный? Это как кофе, что ли? – спросил он с издевкой.

– У меня в кармане бинокль. Достаньте его! Скорее!

Дядя Сережа с неохотой полез в карман, но почему-то в свой.

– В моем кармане!

– Твой карман, мой карман… Я тебя умоляю, шнырь, какие могут быть счеты между простыми людьми? – прогудел дядя Сережа, и Родион сообразил, что содержимое его карманов давно перекочевало к пнуйцам.

Дядя Сережа достал маленький бинокль, и, держа его двумя пальцами, повернулся к Родиону:

– Этот, что ли? Из театра утащил?

– Поднесите его к глазам! – потребовал Родион.

Дядя Сережа начал было подносить бинокль к глазам, но внезапно остановился и цокнул языком:

– Э нет, шнырь! Знаю я ваши штучки! Я это сделаю, а у меня зрачки сварятся. Сперва сам посмотри!

И, направив бинокль в сторону растворенного, он приложил его к глазам Родиона. Внутри бинокля полыхнуло розовое пламя. Родион увидел эльба. Это был особенный эльб. Меньше обычных, почти карлик. Лицо плоское, лишенное каких-либо черт и лишь пылающее точками глаз. Эльб сидел у худощавого на плечах, ногами обвивая его шею. Многочисленные пальцы коротких рук корнями уходили растворенному в мозг.

Пока корни тонкие, они похожи на охотничьи паутинки, которые выстреливаются эльбами, когда летишь сквозь болото. Такие корни еще управлять человеком не могут. Они лишь воздействуют на его органы чувств, посылая видения. Вначале эльб управляет ласково, многое обещая и многое давая взамен. Он понимает, что от него еще могут отказаться. Со временем паутинки утолщаются, разветвляются, захватывают все отделы мозга. Мозг разрушается, и власть эльба становится полной. Теперь никакие завлекательные образы больше не нужны. Убеждения тоже не нужны. С человеком больше не церемонятся. Лишь воздействие на центр удовольствия, чтобы заглушить боль, – и вперед, моя лошадка! Не важно, что у тебя сломана нога, ты три дня не спал и неделю не ел! Все равно скоро издохнешь! – Н-но, вперед!