Текст книги "Карта Хаоса"

Глава 3
Новая знакомая зоркоглазика

«При поединке, как на холодном, так и на огнестрельном оружии, противникам разрешается безусловно иметь на себе обыкновенной формы очки. Употребление во время поединка пенсне, случайное падение которого может быть причиной различных недоразумений, не допускается…»

И. Микулин. Из «Дуэльного кодекса»

Чем дольше Корнелий жил в Москве, тем реже телепортировал и тем чаще ездил на метро. Корнелий любил метро. Любил грохот вагонов, особенно последнего, на котором не висли сзади другие вагоны и не мешали ему болтаться. Любил резиновый запах новых эскалаторов, выветривающийся не раньше, чем через два года после открытия станции.

Любил момент, когда прожектор поезда рождается в тоннеле, а потом и сам поезд стремительно вылетает с дребезжаще-резким электрическим гудком: отгоняет бравирующих студентов, пытающихся попасть под всесокрушающее зеркало машиниста. Любил надпись «не прислоняться» и те многие издевательства, которые творились над ней.

В каждом вагоне у Корнелия имелся свой любимый закуток. Находился он у самой двери – справа или слева. Здесь тебя не сметала толпа, давившая обычно строго вперед, и можно было комфортно стоять, прислонившись плечом к стенке, а бедром к поручню. Единственное, что требуется от обитающего на этом месте, – регулярно наклоняться чуть вперед, открывая схему метрополитена и позволяя недоверчивому пассажиру убедиться, что «Пушкинская» и «Чеховская» – это примерно одно и то же, только через переход.

Порой, правда, Корнелию вспоминалось, что метро – это уже Верхнее Подземье. Еще, конечно, не Тартар, но уже место не самое благонадежное, обиталище нежити и многих нестабильных потусторонних существ, для которых глубины меньше ста метров – смертный приговор. Не самая безопасная территория для связного Эдема, пусть даже далекого от совершенства.

Нельзя сказать, чтобы свет совсем уж не присутствовал в метро. Были у него тут и свои подконтрольные участки. В основном в переходах между станциями, там, где стояли флейтисты, маскирующиеся под уличных музыкантов.

Передвижные эти пункты отсекали от пассажиров привязывающихся к ним суккубов и усложняли комиссионерам беспорядочное рысканье в поисках добычи. Разумеется, суккубы и комиссионеры давно научились их обходить, но всё же чернильной слизи, заменявшей им кровь, они им портили немало.

Корнелий тоже не прочь был при случае шугануть подвернувшегося суккуба или меткой маголодией загнать комиссионера в промежуток между вагонами, где тот мрачно кривлялся на сцепке, не в силах причинить никому вреда.

Но всё же главным образом Корнелий ездил в метро для того, чтобы пополнять записную книжку строчками телефонных номеров. Депеши из Эдема неделями могли лежать в его сумке, не доставленные адресатам потому лишь, что Корнелий редко мог сосредоточиться настолько, чтобы сделать хотя бы одну осмысленную пересадку. С утра и до вечера он пребывал в радостной пьянящей эйфории человеческого мира.

Из этой эйфории его умел выводить только Эссиорх, очень неприятно и больно бивший по лбу костяшкой среднего пальца правой руки. Фокус этот назывался: «Тук-тук! Я твой отрезвин!»

А отрезвлять было от чего. Без еды человек умирает через несколько недель. Без воды проживет несколько дней. Без воздуха задохнется за минуту. Без любви же он не протянул бы и секунды. Даже мгновение прожить без любви – совершенный нонсенс, ибо одной лишь любовью существует весь огромный мир с лампочками звезд, фонарем солнца и несколькими большими континентами, лениво плескающимися в каменной ванне Мирового океана.

Под любовью, разумеется, следует понимать не пошлый клубок страстей, высиженный в телеящике томящимися клушами, а иное светлое, пронизывающее, острое состояние единения с миром. Кем-то оно ощущается остро, кому-то же и простое «привет!» буркнуть невероятная победа над собой. У всякого своя мера. Но и это тоже усилие, сделанное в направлении к любви.

Корнелий же мало-помалу подменял великую любовь к миру любовью частной – к девушкам. При всем том чувство Корнелия было восторженным, распыленным и бескорыстным. Он настолько был полон неуемной радости, что ему обязательно нужно было поделиться ею с кем-нибудь, иначе он лопнул бы от восторга как воздушный шар. Делиться же радостью с девушками было гораздо приятнее, чем с молодыми людьми. Они не смотрели на тебя с недоверчивым прищуром, просчитывая, с какой силой и под каким углом надо ударить в челюсть, чтобы им не мешали слушать плеер всякие эмоциональные субъекты.

Как всякий страж света, Корнелий воспринимал эйдос конкретнее, чем тело. Он всегда видел, какому эйдосу нужна помощь и какое слово надо сказать, чтобы он загорелся чуть ярче и перестал бы чадить грустью и беспомощной тоской. Только эйдос представлял для него истинную ценность. Тело же, эту будущую белковую подкормку гробовым червям, часто замечал лишь постольку-поскольку, как замечают кроссовки на ногах у приятеля: «А-а, ты опять эти старенькие откопал? Ну и умница!»

И потому часто случалось, что у иной красавицы ящиком падала челюсть, когда, равнодушно пройдя мимо, Корнелий подходил к ее затюканной подруге, которая втайне воспринималась красоткой как бесплатное приложение к журналу. Ну или как вечную бонну, которой вручаются мокрые бумажки от мороженого.

Безвкусно одетых и назойливо накрашенных девиц Корнелий старательно избегал.

– У девушек, как у насекомых: яркая расцветка чаще всего предупреждение, что насекомое ядовито, – утверждал он.

Эссиорх с ним не соглашался.

– Часто, но не всегда. Смелее всех одеваются смирные и славные тихони. Это у них всплеском, два-три раза в год. Границ по наивности не знают, вот и перегибают палку. Хочется что-нибудь такое с собой сотворить, чтобы, наконец, проснуться. Вот и ищут себя на четвереньках в потемках, как потерянный ключ. Какой-нибудь осёл увидит ее в такой день и обязательно подумает какую-нибудь грязь. Он же не знает, что эта тихая девочка Нина везет бабушке диабетический сахар.

Как бы там ни было, а Корнелий продолжал собирать телефончики, как трудолюбивая пчелка собирает мед.

В метро знакомиться с девушками было удобно. В переполненном вагоне они ощущали себя в большей безопасности, чем где-нибудь на пустой ночной улице с видом на луну. Единственное, что в метро было неудобно, общаться. Все заглушали стук и грохот. Иногда самый простой вопрос приходилось повторять раз восемь, всякий раз повышая голос, и часто случалось, что в девятый раз, когда оба собеседника уже переходили на крик, поезд внезапно затихал, и твой вопрос был слышен всему вагону.

Часто бывало, что какой-нибудь студент, обучавшийся пить разнокалиберные напитки в тракторном вузе, в группе, состоящей из десяти парней и одной серьезной девушки, фанатично помешанной на дизельных двигателях, набирался храбрости познакомиться в метро.

Хлебнув для большей отваги сложной смеси метровоздуха, студент приближается к той, с которой он мысленно уже готов вить гнездо и строить шалаш в зарослях бамбука, и, назойливо помаячив перед ее лицом, чтобы быть визуально отделенным от остальной толпы, произносит:

– Привет! Я Максим! Как тебя зовут?

Грохот. Удивленный взгляд. Девушка не слышит. У незадачливого ловеласа начинают сдавать нервы. Он вдруг вспоминает, что у него нос картошкой или, допустим, прыщ на лбу.

– Зовут как? – безнадежно повторяет он. Ему жутко.

Поезд дергает. Девушка, ничего не понимая, начинает крабом отползать вдоль поручня. Парень пугается еще больше. Собственный мелкий недостаток приобретает вулканические размеры. Прыщ становится громадным, как вулкан, и дышит лавой. Он уже ненавидит бедную девушку, с которой всего пять минут назад мечтал создать здоровую ячейку общества и даже, возможно, умереть в один день.

Теперь вопрос звучит с угрозой:

– Имя у тебя есть? Знакомиться будем или как?

Стук колес. Теперь уже слышит весь вагон, кроме той, кому вопрос адресован.

– Хоть как-нибудь вас зовут? В паспорте у вас чего-нибудь написано? Алло!

– Настя, – наконец говорит девушка.

Грохот. Теперь уже не слышит сам незадачливый ловелас.

– Как-как?

– Настя!! АНАСТАСИЯ!

Парень моргает. Он улавливает только кучку разрозненных звуков, однако признаться в глухоте ему неловко.

– «И я?» Прости, я не расслышал: ты и кто?

– У тебя что, бананы в ушах? – взрывается девушка.

Тут поезд как раз выскакивает на станцию, и вопрос разносится громко и четко. Пассажиры смеются. Студент смертельно обижается. Сердце обрушивается в нем, точно тракторное колесо на ногу механику.

– Больная какая-то! – говорит он вполголоса, трусливо прячет бананы в ушах под наушниками и отправляется пить пиво, навеки сделав неутешительный вывод о коварстве и злобе женского пола. Еще один сложившийся молодой холостяк пополняет ворчливые ряды старых коллег.

Хотя, если разобраться, у технаря в метро при должной настойчивости шансы всё же имеются. Технарь – практик, твердо стоящий на ногах и имеющий ясные приоритеты, пусть даже они просты, как табуретка. Гуманитарию же сложно вдвойне, поскольку голова его, наполненная хаотичными и скользко-софистическими знаниями, рождает порой неожиданные даже для самого хозяина звуки. Если вопрос технаря: «Можно с вами познакомиться?» в теории можно еще угадать, то попробуй-ка угадай: «Читали ли вы Кьеркегора? Хотя по вашим печальным очкам я вижу, что вы больше любите Джойса!»

Но и из этого положения Корнелий научился выходить. Во-первых, он знал в Москве все относительно тихие линии, где говорить можно было вполне нормально, а, во-вторых, таскал с собой в метро блокнот и строчил в нем вопросы с чудовищной скоростью.

Получалось нечто вроде:

КОРНЕЛИЙ: (пишет в блокноте) Девушка, что вы делаете сегодня вечером?

ДЕВУШКА: (пишет) Мою голову, забираю конспекты и пишу шпоры к зачету.

КОРНЕЛИЙ: А завтра утром?

ДЕВУШКА: Мою голову и сижу в библиотеке.

КОРНЕЛИЙ: А днем?

ДЕВУШКА: Сдаю зачет.

КОРНЕЛИЙ: А после зачета?

ДЕВУШКА: Мою голову и иду в библиотеку писать бомбы к экзамену.

Убеждаясь, что череда зачетов и экзаменов уходит в дурную бесконечность и грозит слиться с горизонтом, несчастный Корнелий в качестве прощального сувенира вручал девушке вырванное из своего крыла перо, которое она чаще всего принимала за голубиное, и, дружелюбно пожелав ей удачной головомойки, оставлял ее в покое.

* * *

В тот поздний апрельский вечер, незадолго до закрытия метро, Корнелий прогуливался по станции «Краснопресненская», поджидая поезда. Он только-только закончил развозить секретные депеши, которые из несрочных стали уже совсем срочными, поскольку доставить их нужно было еще полторы недели назад.

Станция была совершенно пустая, что в перенаселенной Москве всегда пугает. Чтобы чувствовать себя одиноким, романтику необходима толпа. Когда же толпы нет, романтик невольно начинает нервничать и искать людных мест, чтобы вновь, обособившись, стать самим собой.

Интервалы между поездами сделались большими, и нетерпеливый Корнелий внутренне поскуливал, то и дело поглядывая на часы, разменивающие уже четвертую минуту.

Девушка появилась неожиданно, со стороны большого зеркала, необходимого машинисту для того, чтобы видеть, когда хлопать дверями, дабы защемить побольше пассажиров. Высокая, тонкая, чем-то похожая на цветок лилии. Нос небольшой, чуть вздернутый. Лоб высокий. В строении бровей привлекательная неправильность. Не то излом, не то легкая приподнятость окончаний, придававшая лицу удивленный вид. Под глазами едва заметные усталые полукружья.

«Лет семнадцать», – прикинул Корнелий.

Ему казалось, что еще несколько секунд назад слева от него никого не было. Не из тоннеля же она вынырнула?

На левой щеке у девушки был короткий шрам, горизонтальный и алый. Он касался края губ, отчего казалось, будто она непрерывно улыбается одним углом рта. Корнелий посмотрел на шрам и по наитию снизил возраст девушки примерно на год.

Одета девушка была во всё черное. Высокие десантные ботинки. Кожаные брюки. Кожаная узкая куртка с несколькими дробными и блестящими металлическими пластинами на спине и груди. Единственным исключением являлся красный шелковый шарф. Все вещи – и ботинки, и куртка, и шарф – были в крапинах грязи и пахли чем-то затхлым. Тиной?

К правому бедру девушки были пристегнуты ножны, а в них широкий и длинный, сантиметров тридцати нож-тесак. Корнелий удивился. С его точки зрения ходить с таким по городу означало непрерывно провоцировать нервную московскую милицию. Один только философ Сократ методом целой цепочки умозаключений сумел бы доказать, что такой нож имеет хозяйственно-бытовое значение, служит для заготовки лучины и обтесывания ножек табуреток и холодным оружием не является.

Рядом с девушкой шел громадный худой пес угольного цвета. Единственное «неугольное» исключение составляла узкая белая полоска на голове. Похоже, некогда пес получил ножевую рану, и шерсть на ней выросла уже седой. Породу собаки Корнелий затруднился бы определить – в ней угадывались и азиатская овчарка, и дог, и ньюфаундленд, и кто-то из крупных дворняг. Одно было несомненно – собаки в роду у нее подобрались серьезные, не искавшие в жизни мягких диванов и сбалансированного корма.

Первое, что потрясало, была величина пса. Спина находилась примерно на том уровне, на котором обычно ожидаешь увидеть раму велосипеда. Так и хотелось перебросить ногу и сесть верхом, вот только ногу было жалко. Если одежду девушки еще можно было назвать сравнительно чистой, то пса грязь покрывала почти целиком.

Заметив Корнелия, пес напрягся. Морда его невообразимо сморщилась, даже скомкалась. Кожа подобралась, как она умеет подбираться только у бойцовых собак и волков. Обнажились желтовато-белые клыки размером чуть ли не с палец. Не тратя времени на рычание, пес рванулся вперед.

Корнелий метнулся рукой к флейте, уже понимая, что не успевает даже достать ее. Расстояние между ними было шага три.

– Назад, Добряк! – приказала девушка, дергая пса за узкий кожаный ремень, служивший чем-то вроде поводка. «Чем-то вроде» – это потому, что всякому ясно было, что пса такого размера и веса на нем удержать так же невозможно, как на резинке от треников.

Пес, почти сбивший Корнелия с ног, подчинился. Шерсть на загривке опала. Морда перестала морщиться. Услышав один раз, что трогать Корнелия нельзя, умный зверь потерял к нему интерес и неохотно вернулся к хозяйке. Лишь верхняя губа осталась приподнятой – ровно насколько, чтобы были видны предупреждающе оскаленные клыки.

«Ты мне не нравишься! Если она считает, что убивать тебя не стоит, – живи, но не жди, что я буду вилять тебе хвостом!» – точно говорил он Корнелию.

Незадачливому связному стало не по себе. Как страж света, Корнелий старался не думать ни о ком плохо. Перья от этого быстро теряли белизну. Подумать же хорошо тут как-то не получалось.

– Собака – друг человека, – напомнил он себе. – Хотя какой должен быть человек, чтобы у него был такой друг! Или какие враги должны быть у человека, у которого такой друг!

Для девушки присутствие Корнелия на платформе тоже оказалось сюрпризом. Она не то метнулась, не то сделала резкий шаг влево, потянув за собой пса, вскинула на него глаза, но сразу же прошла дальше и остановилась примерно на месте второго вагона. Там она и стояла, покачивая сумкой на длинном ремне и нетерпеливо посматривая в пустой тоннель.

Громадный пес сидел рядом, изредка с угрозой оглядываясь на Корнелия. По всему было видно, что Добряк – для него самая подходящая кличка.

Девушка нервничала. То и дело, точно опасаясь чего-то, она озабоченно смотрела в тоннель, и лицо у нее становилось напряженным. Поезда все не было. Казалось, секунды прилипают к циферблату электронных часов, а потом, точно издеваясь, большими скачками дергаются вперед.

Самый бестолковый связной света взволновался. Чем дольше он жил в человеческом мире, тем сильнее увлекался и «залипал». С ним происходило то же, что с сотнями стражей до него. Все чаще он мыслил, как молодой человек двадцати с малыми копейками лет – представлялся себе суровым и грозным, сам же вел себя как радостный и веселый щенок.

Постепенно в голове у него точно сам собой образовался рубильник с положениями ON/OFF. В положении «ON» Корнелий был страж. В положении же «OFF» – задиристый очкарик с веснушками, любящий цветные сны.

Случались дни, когда он не вспоминал о том, что он страж света и в жизни у него существует некая высшая миссия и цель, отличная от простого переваривания пищи, блуждания по городу, переработки новых вещей в мусор и получения базового набора удовольствий.

Конечно, спроси у Корнелия некто: «Ау! Проснись! Ты что, забыл, кто ты?», он бы опомнился, но спрашивал его об этом только Эссиорх, и то чаще кулаком по лбу.

В состоянии «ON» любовь Корнелия была возвышенной, бескорыстной, щедрой и соответствовала стандартам света. В состоянии же «OFF» это был обычный сумбур с сомнениями, метаниями и фоновой мыслью: «А оно мне всё надо?»

В этом отключенном от неба состоянии Корнелий влюблялся только чем-то одним: или разумом, или сердцем. Когда увлекался один разум, сердце начинало ныть и стонать, отравляя разуму всякое удовольствие от логических построений и самоубеждений, точно уставший ребенок, увязавшийся за взрослым на прогулку.

«Это та самая девушка, которая нам нужна, потому что: а) б) в) г)! Смотри! Вся логика в нашу пользу! Не тормози!» – убеждал разум. «Катись ты со своими а) б) в)! Не то! Не мое!» – артачилось сердце.

Когда же влюблялось сердце, а ум оставался холоден, происходило всё наоборот. Вредный ум принимался поливать сердце ледяной водой убийственных доводов и за предсердия и желудочки оттягивал в сторону. «Посмотри на нее! Кого тут любить? Она же: а) б) в) г)! Сопоставляй факты, глупое животное! Нечего блажить!»

В завершающей стадии затянувшегося сражения обычно являлся Эссиорх и коротким ударом костяшкой пальца в лоб переключал Корнелия в состояние «ON», автоматически убивавшее бессмысленные метания.

Длинный поезд показался из тоннеля и, не снижая скорости, с электрическим дребезжанием пронесся мимо платформы. Все вагоны были освещены, и все пусты. Сюрреалистическое зрелище! Корнелий остановился на краю, завороженно наблюдая за синей гусеницей, вползающей в тоннель.

Когда поезд появился, девушка рванулась было к нему, точно желая вскочить на ходу, но, поняв, что это невозможно, отпрянула и, пробежав несколько шагов вдоль состава, остановилась в замешательстве. Пес тоже сделал несколько скачков, толкнулся мордой в захлопнутую дверь вагона и, отброшенный, упал на бок. Сразу вскочил, вернулся и сел у ног девушки.

Из-за грохота вагонов услышать ее слова было непросто, но Корнелию почудилось, будто девушка негромко крикнула что-то сердитое вслед удаляющемуся поезду. Затем, взяв себя в руки, продолжала нетерпеливо покачивать брезентовой сумкой, точно черная кошка подрагивала хвостом. На Корнелия она ни разу не взглянула.

«Ах так! Ну и ладно! Чем больше я тебе не нужен, тем больше ты мне нужна!» – подумал он.

Досада ужалила Корнелия сердитой пчелой. Связной обиделся и сделал охотничью стойку. Чем дольше он всматривался в девушку, тем сильнее путался. Ему было и тревожно, и радостно. Он сам не понимал, что с ним творится. Происходило нечто необычное с точки зрения положения «OFF», в котором находился замученный курьерской беготней Корнелий. И сердце и ум разом сказали «нет», а потом так же разом сказали «да!» И снова «нет», и снова «да».

– Так не бывает! Что-то тут не так! – сказал себе Корнелий.

Переключившись на истинное зрение, он убедился, что эйдос у девушки присутствовал, но немного странный. Точно рассеченный наискось, он состоял из двух половин. Одна из них была яркой и живой, другая – тёмной, будто обугленной.

Корнелий озадачился. За всё время своего пребывания в человеческом мире он не встречал ничего подобного. В большинстве случаев эйдосы осветлялись или тускнели целиком, без жестких разделений или границ. Разделенный эйдос – такой же нонсенс, как, допустим, вода, покрашенная в полосочку.

– Ничего себе! – невольно произнес Корнелий, в котором страж света на время заглушил бестолкового собирателя телефончиков.

Так как он стоял близко, девушка услышала и, повернув голову, окинула его быстрым взглядом, после чего вновь отвернулась. Корнелий успел заметить, что глаза у нее были странные, песочного цвета. Зрачки расширенные, без отблеска.

Одно точно: напугана она не была.

– Смывайся отсюда, очкарик! Если еще один поезд пройдет пустым, скоро здесь будет жарко, – бросила она.

Корнелий не обиделся на «очкарика». Своей ботанической внешностью он скорее гордился и всячески ее усиливал. Если у тебя есть внешний недостаток – акцентируй его, и он легко превратится в достоинство.

– Я не очкарик! Я зоркоглазик!.. – поправил Корнелий и быстро уточнил: – В каком смысле жарко?

– Не смотаешься – поймешь! – процедила девушка сквозь зубы.

Растратив все свои интеллектуальные способности на шуточку про «зоркоглазика», Корнелий испытал кризис разговорного жанра. Обычно многоречивый, теперь он сумел связать три предложения, лишь помогая себе овечьим блеяньем:

– Хороший пес! С такими никакой конницы не надо! Как тебя с ним в метро впустили?

Девушка не ответила. Она подбежала к краю платформы и, заглядывая в тоннель, прислушалась. Громадный пес прислушивался вместе с ней, повернув голову и насторожив уши. Оба были настолько синхронны, что у Корнелия даже мелькнуло подозрение, не составляют ли оба единое целое.

С грохотом подъехал поезд, но не на эту платформу, а на соседнюю. Девушка на секунду задумалась и рванула туда. Грязный пес спешил за ней большими скачками. То и дело обгонял, оборачивался, проскальзывал. Ту же дистанцию, что и хозяйка, он ухитрился пробежать зигзагами и вдвое бестолковее. В вагон он вскочил первым, выскочил и снова вскочил.

Приотстав, Корнелий помчался за ними и успел в последний миг. Двери хлопнули за его спиной.

– Чуть крылья не прищемило! – сказал Корнелий весело.

Он ничем не рисковал, зная, что ему никто не поверит. Людям с непросветлившимся эйдосом невозможно поверить в крылья, как невозможно ясно увидеть звезды в захватанный телескоп.

Девушка обернулась. В поезде она выглядела повеселевшей.

– А ты что тут делаешь? Ты же ехал в другую сторону! – спросила она.

– У зоркоглазика есть имя. Его зовут Корнелий! А тебя как-нибудь зовут? – незадачливый связной спешил узнать все самое главное, пока состав не разогнался и не начался грохот.

– Как-нибудь зовут. А что, очень важно?

– Для теоретической науки все детали имеют ценность.

Девушка усмехнулась. Когда она смеялась, шрам на ее щеке отползал вниз, и возникал привлекательный зигзаг.

– Ну, Варвара.

– Варвара Краса Длинная Коса?

Лучше бы он удержался, потому что шутка не понравилась.

– Сказок перечитал? Слушай, отвали, а!

Уловив недовольную интонацию, пес угрожающе зарычал на Корнелия, но тотчас получил по морде коленом.

– Добряк, назад! Сказано: не трогать ботана!..

Девушка сорвала с головы черную вязаную шапку из тех, что любят носить туристы, лыжники и диггеры, не раздобывшие еще удобную каску с фонарем. Волосы у нее были короткие, темные. Лежали они неровными прядями и вообще ощущение было такое, что девушка стрижет себя сама.

– Беру свои слова назад! Длинная коса отменяется, – со вздохом признал Корнелий.

– Опять коса? Тебя что, зациклило? Мечтал в детстве заплетать куколкам бошки, а мама покупала машинки?

Корнелий улыбнулся, оценив градус ехидства. Он уже ощутил, что Варвара колючая как еж, а раз так, то с ней надо быть мягким как колобок. Да и вообще с девушками не спорят. Почти всякое женское мнение условно. Любая девушка сама себя семь раз опровергнет в течение минуты, если дать ее речи изливаться спокойно, не встречая препятствий.

Состав начало побалтывать. Вынужденный сделать паузу, племянник Троила стал оглядываться. Ему было интересно, какое впечатление произвела девушка с громадным псом на остальных пассажиров.

Оказалось – совершенно никакого. На них даже никто не смотрел.

Последний час перед закрытием метро – время, когда никто ничему не удивляется. Этот час принадлежит влюбленным, возвращающимся с романтического дежурства. Еще – печальным дамам с вениками тюльпанов или длинной шпагой единственной розы. Еще – подвыпившим красноглазым дяденькам в съехавших набок галстуках, которых культурно выперли из гостей, десять раз вежливо повторив, что завтра чудовищно сложный день. Еще – сонным поварам и официантам недавно закрывшихся кафе. Еще – бодрым дачникам, любящим рискованно успевать на последнюю электричку или запрыгивать на ходу в единственный автобус, с предварительным забрасыванием в его приоткрытые двери рюкзака и тележки. И, наконец, это час зорких карманников, которые сдергивают у уснувших пассажиров мобильники и выхватывают сумочки у грустных дам, всегда оставляя им цветы. В ночном вагоне одни только карманники пытаются казаться правильными и скомпенсированными людьми, и по этому признаку их всегда можно опознать.

Корнелий стоял рядом с Варварой, неуютно отгороженный от нее псом. На плече у девушки висела зеленая брезентовая сумка. Вместительная, надежно и крепко прошитая кожаными шнурами, с мощным ремнем. На такой можно было без особого риска висеть над пропастью, зацепившись ремнем за сук. Корнелий знал толк в вещах, сделанных своими руками. В Эдеме других вещей и нет. Массовое производство и поточные линии освоены исключительно в человеческом мире, где всякий скрыто стремится быть похожим на кого-то иного, разумея под похожестью внешнее сходство.

– Классная сумка! – искренне сказал Корнелий.

Он сам толком не знал, почему ляпнул про сумку. Про погоду было бы некстати. В метро, как во всяком уважающем себя подземье, погоды нет. А искусственные фразочки типа: «Как ты относишься к розовым бегемотикам?» он предпочитал не использовать. В них ощущалась вымученная заученность, присущая лишь тоскливым профессиональным ловеласам. Это с одной стороны. С другой же, на такие вопросы очень просто ответить одним словом: «Никак!» и этим разом обрубить весь разговор.

Варвара, усмехнувшись, посмотрела вначале на свою сумку, затем на очкарика. Ее громадный пес оскалился, будто тоже улыбнулся.

– Нравится, говоришь? – спросила она с интонацией, которую Корнелий не совсем понял.

Ободренный Корнелий потянулся к ремню сумки, желая разглядеть ее поближе. Не успел связной коснуться его даже и пальцем, как что-то больно ударило его по запястью. Корнелий не уловил мгновения, когда девушка выхватила тесак. Так он впервые его увидел – синеватый, многослойный, отлично отточенный, кузнечной, никак не заводской работы. Правда, надо отдать Варваре должное, удар она нанесла тупой стороной. Одновременно снизу, в сантиметре от руки курьера-недотепы капканом щелкнули зубы пса.

Корнелий ошеломленно уставился на зазубрины на клинке. Если бы удар был нанесен чуть выше, он пришелся бы зазубринами.

– Ты что, перегрелась? – сердито крикнул Корнелий.

– Только попробуй еще раз коснуться, и я отрублю тебе кисть! – хладнокровно предупредила Варвара.

Корнелий понял, что это не шутка. Миг – и клинок скрылся в ножнах. Движение было привычным, быстрым, доведенным до автоматизма. Ощущалось, что повторяют его много раз в день, причем не один год.

– Весеннее обострение жадности? Я же только посмотреть хотел! Желаешь сделать хорошего человека невыносимым – сделай его частным собственником, – мстительно сказал Корнелий, потирая ушибленное запястье.

Поезд дернулся, точно налетел на незримое препятствие, и резко остановился в тоннеле, так и не добравшись до «Белорусской». Варвару бросило на Корнелия, и она вынуждена была ухватиться за него. Тот чудом успел вцепиться в поручень и повис, как на турнике. Ноги оторвались от пола. Только пес устоял на четырех лапах, и даже сделал два бодрых прыжка против хода поезда.

По вагону прокатились две дачные тележки, ставшие временно самодвижущимися, и один офисный мэн с лицом упадочного римского императора, выгнанного из гостей. Бедолага проснулся минуту назад и задумчиво маячил перед схемой, пытаясь осознать, сколько кругов он нарезал уже по кольцевой.

Свет мигнул и погас. Вагон погрузился в чернильную тьму. Узкие стены тоннеля сдавили состав. Кто-то зажег фонарик и хаотично скользнул лучом по стеклам. В узком луче света синими толстыми удавами змеились кабели. В соседнем вагоне у кого-то сдали нервы. Корнелий услышал глухой удар, хруст стекла и крик. Вагонное стекло очень толстое. Лопается оно длинными трещинами. Добиться от него бодрого звона – утопия.

Тусклое резервное освещение вспыхнуло только спустя минуту. Одновременно в динамике проснулся хмурый мужской голос, совсем не похожий на тот причесанный записанный голосок, которым объявляются станции:

– Говорит машинист! Линия обесточена. Вскоре поезд продолжит движение! Сохраняйте спокойствие!

– О, приключение! – бодро сказал Корнелий. – Видишь, бояться нечего!

Варвара не разделяла его оптимизма.

– Они просекли, – пробормотала она.

– Они – это кто? – спросил Корнелий с куда меньшим энтузиазмом в голосе.

Только что он мысленно проверил возможность телепортации и озадаченно осознал, что ускользнуть, если потребуется, сможет лишь один. Вытащить Варвару ему не по силам. Верхнее Подземье не его территория.

Девушка не стала уточнять. Казалось, само существование Корнелия выскользнуло из ее сознания.

– А ну отодвинься! Добряк, следи, чтобы нам не мешали! – коротко скомандовала она, толчком локтя отправляя свою сумку за спину.

Вновь достав свой тесак, она стала разжимать двери, действуя им как рычагом. У Корнелия опять появилась возможность оценить многофункциональность этого оружия. Рапира сломалась бы тут быстрее чиха. Да и штык, которые златокрылые порой пристегивают к флейтам, пожалуй, тоже.

– Здесь есть «Экстренное открытие дверей»! – подсказал Корнелий и сразу же получил краткий ответ:

– В курсе. Но мне так не интересно.

– Вы с ума сошли! Задержите их! Они погибнут! Есть тут настоящие мужчины? – крикнула одна из дачниц.

«Настоящие мужчины» робко зашевелились, оглядываясь друг на друга. Один из них двинулся было к ним, подогревая себя покачиванием богатырских плеч, но Добряк показал клыки, и герои предпочли ограничиться репликами из зала.

Разжав дверь настолько, что образовалась узкая щель, Варвара дала псу короткую команду. Пропустив его вперед, она и сама ужом нырнула в тоннель. Корнелий тоже попытался проскочить, но, поскольку Варвара уже выдернула тесак, захлопнувшаяся дверь зажевала его руку беззубыми челюстями.

Не растерявшись, Корнелий ухватился руками за поручень. Легко подтянул ноги, закинул их в открытую верхнюю часть окна и, перевернувшись на живот, скользнул по вагону вниз. Варвара боком пробиралась по узкому тоннелю. За ней бесшумно двигался угольный пес. Когда он оборачивался, выпуклые глаза отблескивали желтым.