Электронная библиотека » Дмитрий Иловайский » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 1 апреля 2024, 16:20


Автор книги: Дмитрий Иловайский


Жанр: История, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Кроме Джона Мерика сюда явились и голландские посредники, ван Бредероде с тремя товарищами. Один из них (Антон Гутерис) в своем описании этого посольства изображает крайне бедственное состояние Северо-Западной Руси, по которой оно проехало из Ревеля в Новгород. Страна до того была опустошена казацкими и литовскими шайками, что путешественники нигде не находили селений и ночевали обыкновенно в лесу; редко где-нибудь встречался полуразрушенный монастырь. Из Новгорода они отправились в Старую Руссу и нашли ее в совершенном разорении; отсюда двинулись к месту переговоров; при переправе через реки нередко лед ломался, люди и вещи падали в воду; чтобы просушиться, надобно было зажигать ближние пустые хижины. Чтобы отдохнуть в какой-нибудь опустелой деревне, необходимо было прежде вытаскивать из избы трупы ее хозяев, убитых казаками; но удушливый трупный запах скоро выгонял гостей, и приходилось проводить ночь на морозе.

Съезд уполномоченных открылся 4 января 1616 года в палатке, в присутствии Джона Мерика и голландских послов. На первом же заседании возникли горячие споры; поводом послужило включение в титул Густава Адольфа – Корельский. Шведы, кроме фактического владения Корелой, ссылались на уступку ее еще Василием Шуйским. Московские послы отрицали эту уступку после их измены в Клушинской битве; отсюда произошли у них с Делагарди взаимные упреки по поводу этой битвы. Потом еще большее неудовольствие обнаружилось по поводу королевича Филиппа, о присяге которому напомнил Делагарди. Так как посредники во время этих горячих споров страдали в шатре от ужасного холода, то следующие заседания происходили уже в помещении английского посла. Мало-помалу задор и требования обеих сторон уменьшились при помощи посредников. Между прочим, шведы отказались от кандидатуры королевича Филиппа, русские от своих притязаний на Ливонию; но все еще далеко было до взаимного соглашения. В конце февраля уполномоченные разъехались, условясь летом вновь собраться в ином месте, а до того времени заключили перемирие. Во время этих переговоров обозначилось, что английский посол более держал сторону русскую, а голландцы – шведскую.

Следующий съезд состоялся, однако, не ранее декабря; он собрался в деревне Столбово (близ Тихвина) и происходил уже без голландцев, при посредстве одного Джона Мерика. И на сей раз переговоры велись с большими затруднениями, тянулись более двух месяцев и только в конце февраля 1617 года закончились мирным трактатом. Сущность Столбовского договора заключалась в следующем: Швеция возвращала Москве Новгород с его областью, но оставляла за собой Ивангород, Ям, Копорье, Орешек, Корелу (Кексгольм) и Ижору (Ингрию). Москва уплачивала Швеции 20 000 серебряных рублей. Царь отказался от своих притязаний на Ливонскую и Корельскую земли. Торговля возобновляется с обеих сторон свободная; но шведским торговым людям не дозволяется ездить с товарами через Московское государство в Персию, Турцию и Крым, а равно и московским купцам через Шведское государство в Англию, Францию и другие западные страны. Подданных с обеих сторон не перезывать, а перебежчиков выдавать и так далее.

Хотя шведы по этому договору и отказались от главного своего завоевания, Новгорода Великого, но Густав Адольф считал договор очень выгодным для Швеции. Этот проницательный государь, несмотря на бедственное наше тогда положение, ясно сознавал силу могучего русского народа и опасности, грозившие от него для соседей. Поэтому он очень радовался тому, что в руках шведов осталось все течение Невы, и русские были теперь совершенно отрезаны от Балтийского моря. Свою радость он высказал на сейме. «Россия – опасный сосед, – говорил он, – у нее сильное дворянство, многолюдное крестьянство, населенные города, большое войско. Но теперь русские без нашего позволения не могут выслать ни одной лодки на Балтийское море. Большие озера Ладожское и Пейпус, Нарвская долина, болота в 30 миль шириной и надежные крепости отделяют нас от них. Теперь у русских отнят доступ к Балтийскому морю, и, надеюсь, не так-то легко будет им перешагнуть через этот ручеек». Следовательно, знаменитый король хорошо понимал, какое великое значение имело бы владение Балтийским берегом для будущего развития России, и в этом отношении сходился с гениальным русским государем (Петром I). Он щедро наградил своих уполномоченных, а более всего Делагарди из денег, уплаченных русскими по договору.

В Москве, несмотря на потерю Балтийского берега и другие уступки, также были довольны договором: во-первых, он возвращал России столь древнюю и важную ее часть, как Новгород Великий; а во-вторых, развязывал руки для продолжавшейся борьбы с Польшей. Наши уполномоченные князь Мезецкий получил боярство, а Зюзин окольничество. Особенно щедро награжден был английский посредник, то есть Джон Мерик, или Иван Ульянович, как его называли в Москве: ему в изобилии выданы меха, ткани, разные вещи, украшенные дорогими камнями, и золотая цепь с царским портретом (парсуной). Но верный представитель своих национальных интересов, Джон Мерик повел речь о другого рода вознаграждении за свои труды: он стал просить увеличения торговых льгот для англичан и, главное, позволения их купцам ездить с товарами Волгой в Персию. Для переговоров с Мериком назначены были бояре Федор Иванович Шереметев и князь Димитрий Михайлович Пожарский. Ему возражали, что теперь русские купцы покупают у англичан товары в Архангельске, отвозят их в Астрахань и там продают кизиль-башам (персиянам), отчего получается прибыль и казне, и им самим; а если англичане будут ездить прямо в Персию, то и кизильбаши перестанут приезжать в Астрахань. Указывали также на опасности по Волге от ногаев, а далее от войны персиян с турками. Мерик пытался устранить все эти возражения, но тщетно. Московское правительство спрашивало по этому поводу мнения своих торговых людей. Впрочем, переговоры с Мериком окончились, по-видимому, благополучно: на его просьбы и предложения не отвечали безусловным отказом, а говорили, что их нельзя решить без Земского совета. Со своей стороны, москвичи предлагали ему заключение наступательного союза против Польши; Мерик, конечно, отклонил подобное предложение[4]4
  Акты Арх. эксп. Т. III. № 46, 76. Акты ист. Т. III № 52, 53, 284. (То же в СГГ и Д. Т. III. № 34). Дополн. к Акт. ист. Т. II. № 3—24, 30–32, 42–47. (В № 47 замечательно судное дело о пропуске посадских людей из Новгорода одним боярским сыном, стоявшим на карауле у Славянских ворот, весной 1616 г. Делагарди осудил его на смерть, но по ходатайству митрополита смертную казнь заменили торговой, т. е. кнутом.) Акты Моск. гос-ва. Т. I. № 52–61, 64, 66–69, 71, 73, 76, 78, 80, 82. Дворц. разр. Т. I. С. 171, 172, 283. ПСЗРИ. Т. I. № 19 (Текст Столбовского договора). ПСРЛ. Т. III. С. 267–273 и в прибавлениях «Сказание» об осаде Тихвинского монастыря. Никон. лет. Лет. о мн. мятежах. «Повесть о прихождении Свейскаго краля с немцы под город Псков». Сообщена М. Семевским (Чт. Об-ва ист. и древн. 1869. Кн. I). Н.П. Лыжин «Столбовский договор и переговоры, ему предшествовавшие». СПб., 1857. Не особенно важно как исследование, но ценно по своим приложениям, которые занимают большую половину книги и представляют разные документы, относящиеся к переговорам и событиям. F.P. Adelung «Uebersicht der Reisenden in Russland» (Гутериса описание Голландского посольства в Россию и Пальма – донесение шведского посольства о пребывании в Москве. См. Чт. Об-ва ист. и древн. 1863. Кн. 4). E.G. Geijer «Geschichte Schwedens». III. И. Галленберг. «История Швеции в правление короля Густава Адольфа Великого» (Svea Rikas Historia under Konung Gustav Adolf den Stores regering). К.И. Якубов. «Россия и Швеция в первой половине XVII в.». Сборник материалов, извлеченных из Моск. Глав. архив Мин. ин. дел. и шведского Гос. архива. 1616–1651 гг. (Чт. Об-ва ист. и древн. 1897 г. Кн. 3). Первый отдел, относящийся к царств. Михаила Федоровича, заключает: 1. Переговоры в с. Дедерине 1616 г.; 2. Переговоры в с. Столбове 1617 г.; 3. Посольство кн. Барятинского в Швецию в 1617–1618 гг.; 4. Отправление туда же гонцов в 1618 г.; 5. Приезд в Москву Густава Стенбука с товарищами в 1618 г… Того же К.И. Якубова «Русские рукописи Стокгольмского гос. архива» (Ibid. 1890. I и IV). В помянутых выше приходо-расход. книгах Казен. приказа на с. 212 находим пожалование стольникам и воеводам кн. Семену Вас. Прозоровскому и Леонтию Андр. Вельяминову за тихвинское сидение по серебряному кубку и по шубе из бархата и камки на соболях с серебряными золочеными пуговицами.


[Закрыть]
.


Польская война требовала еще большего напряжения, чем шведская, как по относительному тогда могуществу Польско-Литовского государства, так и по упорству, с которым поляки не хотели признать избрания Михаила Романова, настаивая на бывшей присяге москвичей королевичу Владиславу.

Московскому государству на западе особенно чувствительна была потеря древнего русского достояния, Смоленска; а лично новоизбранному государю тяжело было терпеть еще и плен своего родителя Филарета Никитича. Чтобы освободить последнего, пытались предлагать размен пленных. Так, еще в марте 1613 года от имени Земской думы послан был к Сигизмунду дворянин Аладьин с изложением неправд польского короля, с предложением вывести из России польские войска, отпустить вероломно задержанных послов и разменять пленных. Известный полковник Струс, от имени всех польских пленников, также писал королю умоляющие письма об обмене его с товарищами на Филарета Никитича и других московских послов. Пленные поляки не раз извещали свое правительство, что царь не хочет брать за них никакого выкупу, а только требует освобождения своего отца Филарета. Но тщетно. Земской думе отвечали паны-рада, наполняя свой ответ укоризнами в измене Владиславу; а для мирных переговоров предлагали посредничество немецкого императора.

В 1614 году государь отправил к своему пленному отцу игумена Ефрема с разными вещами; паны неохотно допустили игумена до Филарета, при котором он и оставался до его освобождения. Вскоре потом приехал в Польшу дворянин Желябужский с грамотами от Михаила к Филарету, от бояр и духовенства к Филарету и князю Голицыну с товарищами и от бояр к панам-раде. Бояре пространно писали панам, опровергая их обвинения в измене Владиславу, твердо настаивая на законном выборе Михаила и своей ему неколебимой верности и сообщая о его позволении послать уполномоченных на рубеж для переговоров о мире; причем они не отвергали посредничества немецкого императора. Желябужскому дозволили лично вручить грамоты, писанные к Филарету Никитичу, после того как канцлер Лев Сапега предварительно их сам прочел. Филарет находился тогда в варшавском доме Льва Сапеги, который состоял при нем приставом, вместе с паном Олешинским. Филарету разрешили написать с тем же Желябужским ответную грамоту сыну; но при этом Лев Сапега настаивал, чтобы в ней Михаил не был называем государем. Однако Филарет на то не согласился. «Бог дал ему царство, не мне отнимать его», – говорил он. По словам летописца, отпуская Желябужского, Филарет послал с ним свое благословение государю Михаилу Федоровичу; «а житье мое все видишь сам», – прибавил он. Есть известие, что Филарет, когда узнал о воцарении своего сына, то изменил свое поведение в плену: сделался упрям, дерзновенен и наотрез отказался писать в Москву такие грамоты, какие требовали от него паны. О нем, впрочем, немало заботилась жена Струся, которая хлопотала, конечно, ради своего мужа, находившегося в московском плену. Князя Василия Васильевича Голицына Желябужский не видал, потому что тот оставался в Мариенбурге. Но на обратном пути он виделся с Шеиным, который с женой и дочерью жил в Смоленском повете, в вотчине Льва Сапеги. Шеин послал свой совет государю энергично продолжать войну, потому что дела в Польше и Литве были плохи. Желябужский узнал вообще, что почти все литовские сенаторы желают мира, но канцлер Лев Сапега возбуждает короля к войне; туда же тянут и польские сенаторы. В ответной грамоте, врученной Желябужскому и исполненной всяких укоризн, паны-рада предлагали устроить съезд где-нибудь на границе между Смоленском и Вязьмой. В Москве приняли это предложение и в сентябре 1615 г. отправили уполномоченных.

В предыдущем году Михаил Федорович, по совету с Земской думой, решил послать большую рать для отобрания у поляков занятых ими городов. Воеводами назначены были стольники князья Дмитрий Мамстрюкович Черкасский и Иван Федорович Троекуров. Начало похода было удачно: воеводы взяли Вязьму и Дорогобуж, благодаря сочувствию самих жителей; Белую сдала им немецкая часть гарнизона, несмотря на сопротивление литовской. Воеводы подступили к Смоленску; поставив острожки и засеки по дорогам, ведущим в Литву, они отрезали сообщения с ней; в Смоленске настал голод, и гарнизон едва держался. Неприятелям помогли нестроения, начавшиеся в русской рати, по-видимому, от неспособности и разногласия воевод; одни ратники совсем покинули острожки и засеки, другие беспорядочно вступили в бой и потерпели поражение. Литовские отряды пробились к Смоленску и снабдили его припасами и подкреплением. Черкасского и Троекурова отозвали, послав на их место других воевод (кн. Ивана Андреевича Хованского и Мирона Вельяминова). Около того времени под Смоленском открылся съезд уполномоченных, с московской стороны в их главе стояли князья Иван Воротынский и Алексей Сицкий и окольничий Артемий Измайлов, а с польско-литовской – киевский бискуп князь Казимирский, гетман Литовский Ян Кароль Ходкевич, канцлер Лев Сапега, Христоф Радзивилл и известный Александр Гонсевский, подобно Сапеге, ярый враг Москвы.

Посредником явился здесь посол германского императора Еразм Ганделиус; но это был посредник, пристрастный в польскую сторону. (Австрийский двор не был доволен избранием Михаила Федоровича и не хотел забыть эфемерной кандидатуры эрцгерцога Максимильяна.) Съезд уполномоченных продолжался с ноября по январь 1616 г. включительно; много было споров и всяких пререканий; особенно горячился и отличался дерзостью Гонсевский. Литво-поляки стояли на присяге москвитян Владиславу, не хотели признавать царем Михаила и не допускали его титула в переговорных грамотах, не хотели уступать городов и даже отказали в заключении перемирия. Съезд разъехался, и военные действия продолжались с новым рвением в разных местах; но главная борьба происходила под Смоленском. Гонсевский привел помощь смоленскому гарнизону и стал в полевом укреплении или остроге, по соседству с острогом московских воевод. В Северскую землю он отрядил известного Лисовского. Но в Комарицкой волости Лисовский, этот злейший враг России, внезапно умер вследствие падения с лошади. Лисовчики воротились под Смоленск, выбрав своим полковником Чаплинского. Гонсевский поставил еще острог на большой московской дороге, то есть на главном сообщении русских воевод с Москвой, чем сильно их стеснил, и подвоз запасов к ним прекратился. Эти воеводы под Смоленском менялись не один раз. В данное время здесь начальствовали стольники Михаил Бутурлин и Исаак Погожев. Литовские отряды не допускали к ним помощи. Главная вспомогательная рать была отправлена в Дорогобуж с боярином князем Юрием Сулешовым. (При нем товарищами были князья Семен Прозоровский и Никита Барятинский.) Но эта рать ограничилась несколькими неважными, хотя и удачными, сшибками с неприятелем, за которые воеводы получили в награду золотые. После того Сулешов был отозван в Москву. Между тем Погожев и Бутурлин, не получая ни подкреплений, ни припасов и слыша, что сам королевич Владислав собирается идти к Смоленску, покинули свои острожки и окопы и отступили; причем должны были отбиваться от неприятельских нападений и потеряли много людей (в мае 1617 г.).

В Польше действительно решили послать в Московское государство самого претендента, то есть молодого королевича, со свежим войском, конечно, в том предположении, что его появление вызовет там рознь и новые смуты, с помощью которых можно будет вновь овладеть Москвой. При этом ни архиепископ-примас в своей напутственной речи, ни королевич в своем ответном слове не скрывали надежды на распространение католической веры (или, по крайней мере, унии) в Восточной Руси. Своему походу Владислав предпослал окружную грамоту к московскому народу, в особенности к служилым людям (от 15 декабря 1617 г.). Эта грамота распространялась о его правах на российский престол, то есть о принесенной ему присяге при гетмане Жолкевском и о великом посольстве к его отцу с просьбой отпустить его на царство. Но тогда он был еще «не в совершенных летах», а теперь пришел в «совершенный возраст», так что может «быти самодержцем всея Руси и непокойное государство по милости Божией покойным учинити». Владислава сопровождали несколько комиссаров от сената или королевской рады для наблюдения за интересами Речи Посполитой. Главными руководителями в делах военных и политических состояли при нем литовский гетман Ходкевич и канцлер Лев Сапега. Передовым отрядом командовали полковник Чаплинский и все тот же Александр Корвин Гонсевский, литовский референдарий и староста Велижский.

Поход Владислава начался удачно. В первой московской крепости, Дорогобуже, воеводой сидел Иванис Ададуров; он со своими товарищами изменил Михаилу, присягнул Владиславу и сдал ему город. Затем следовал город Вязьма. Здесь был воеводой князь Петр Пронский, а его товарищами князья Михаил Белосельский и Никита Гагарин. Пронский и Белосельский бросили город и бежали в Москву; Гагарин хотел обороняться, но, видя общее бегство из города ратных людей и посадских, заплакал и поехал вслед за другими. В Москве по приказу государя Пронского и Белосельского, бив кнутом, сослали в Сибирь, а поместья и вотчины отобрали. На князя Гагарина государь опалы не положил. С главным же изменником, Ададуровым, поступили довольно мягко. Владислав отпустил его с товарищами в Москву, чтобы он склонял жителей на сторону королевича. Его сослали в Верхотурье, а товарищей разослали по другим городам. Передовым польским отрядам удалось еще взять Мещовск и склонить к измене Козельск. Но тем и кончились легкие успехи поляков. Калужане при их приближении просили государя прислать воеводой князя Димитрия Михайловича Пожарского; государь исполнил их просьбу, а князь оправдал возлагавшиеся на него надежды. Он укрепил Калугу и усилил ее гарнизон, склонив перейти на государеву службу шайку воровских казаков, промышлявших в Северщине. Полковники Чаплинский и Опалинский вздумали ночью внезапно ворваться в Калугу; но у Пожарского были хорошие караулы; неприятеля впустили в надолбы (внешнюю ограду), а затем ударили на них и отбили. Неприятели осадили Можайск; но из Москвы успели прислать сюда надежных воевод князя Б.М. Лыкова и Гр. Валуева. На помощь Можайску пришла еще рать под начальством князей Дм. Мамстр. Черкасского и Вас. Ахамашукова Черкасского. В соединении с ними должен был действовать и кн. Пожарский. Произошли жаркие битвы под Можайском и Боровским Пафнутьевым монастырем. В Можайске и около него в острожках скопилось так много ратных людей, что им грозил голод; по приказу государя князья Пожарский и Волконский двинулись сюда, помогли отступить из города и острожков лишним отрядам с кн. Б.М. Лыковым (Дм. Мам. Черкасского увезли отсюда раненого) и оставили только необходимое число людей с воеводой Волынским. Можайск оборонялся так стойко, что Владислав, не желая терять под ним время, со своими поляками, западнорусами и наемными немцами двинулся к Москве. Туда же на помощь к нему шел гетман Конашевич-Сагайдачный с 20 000 запорожцев. Сагайдачный взял и разорил Дивны, Елец и некоторые другие места и направился к Оке. Князья Пожарский и Волконский двинулись к Серпухову, чтобы заградить ему переправу. Но тут в рати произошли какие-то волнения; бывшие у них казаки опять заворовали; а главное, Пожарский снова тяжко заболел и был отвезен в Москву. Гетман успел переправиться, Каширской дорогой пришел к столице (в сентябре 1618 г.) и соединился с Владиславом, который стоял табором в знаменитом Тушине. Идя к Москве, королевич вновь обратился к ее жителям с грамотой, в которой на этот раз особенно настаивал на том, что его напрасно обвиняют «советники Михаила Романова», будто он намерен истребить православную веру.

Главная опасность заключалась, однако, не в поляках и запорожцах, а в той шатости, которая по временам обнаруживалась среди русских, как отголосок недавней Смуты. Так, летописец сообщает, что, когда из Можайска прибыли воеводы князь Черкасский и Лыков, между ратными людьми произошло какое-то возмущение; они приходили на бояр с большим шумом и требовали сами не зная чего; волнение едва утихло без пролития крови. А тут еще явилась над Москвой комета, которую народ счел предзнаменованием новых бедствий. Но такое опасение на этот раз оказалось напрасным. Услыхав о походе Владислава от Можайска к Москве, государь собрал 9 сентября духовенство, бояр, служилых и всяких чинов людей, то есть Земскую думу, и просил у нее совета, как оборонить Святую церковь и всех православных христиан от своего недруга королевича Владислава. Тут все единодушно дали обет Богу «за православную веру и за их государя стоять, и с ним в осаде сидеть, и с недругом его биться до смерти, не щадя голов своих». На том же Земском соборе государь указал расписать воевод и ратных людей по полкам и городам, а «воеводам на Москве и в городах всем быть без мест до 7128 (1620) года». Нужно заметить, что, несмотря на трудное время и грозивших отовсюду врагов, местнические счеты возникали тогда беспрестанно и причиняли большой ущерб военным действиям. Царский и соборный приговор хотя ослабил зло, но вполне оно не прекращалось даже ввиду неприятельского нашествия.

На том же Земском соборе произведена была роспись всем городским воротам, стенам и башням с определением начальных и ратных людей для их обороны. В числе последних, кроме дворян и детей боярских из разных городов, стрельцов, даточных людей, мы видим московских подьячих, гостей, гостиную, суконную и черные сотни. Очевидно, все способные носить оружие были призваны на службу. По тому же соборному приговору в города были посланы бояре и дьяки собирать там ратных людей на помощь Москве. В Ярославль отправился князь Иван Борисович Черкасский, в Нижний – князь Борис Михайлович Лыков и так далее.

Так как уже наступала осень и неприятелям грозила близкая зима со всеми ее лишениями, то в совете королевича потребовали решить дело внезапным ночным приступом. Но два немецких перебежчика успели предупредить о том московские власти, и осажденные не были застигнуты врасплох. Главный удар направлен был на Арбатские ворота Белого города и соседнюю с ним стену. В ночь на 1 октября поляки и запорожцы подошли к этим воротам, которые укреплены были еще внешним острогом. Петардами они вышибли острожные ворота и вломились в него; но москвичи сделали вылазку, и тут произошла жаркая, упорная сеча мечами и бердышами. На рассвете неприятели были отбиты и с большим уроном (до 3000 человек) отступили в свои таборы. У Арбатских ворот начальниками были стольник князь Василий Семенович Куракин и князь Иван Петрович Засекин; а пространством между Арбатскими и Никитскими воротами ведал окольничий Никита Васильевич Годунов. Этот неудачный приступ смутил неприятелей, ввиду единодушного и дружного отпора со стороны москвичей, грудью стоявших за своего молодого государя. Владислав снова отошел в Тушино; а затем, по совету с гетманом Ходкевичем, канцлером Сапегой, старостами и комиссарами, прислал к боярам с предложением вступить в мирные переговоры. Государь назначил уполномоченными бояр Федора Ивановича Шереметева, князя Даниила Ивановича Мезецкого и окольничего Артемия Васильевича Измайлова (снабженных титулами наместников Псковского, Суздальского и Калужского) и двух дьяков, Болотникова и Сомова. Во главе польских и литовских уполномоченных явились епископ Каменецкий князь Адам Новодворский, канцлер Лев Сапега и референдарий Александр Корвин Гонсевский. Три раза съезжались обе стороны за Тверскими воротами на речке Пресне и толковали о перемирии; но при взаимных пререканиях и преувеличенных требованиях пока не могли прийти ни к какому соглашению. Вследствие недостатка съестных припасов и конского корма Владислав покинул Тушино и пошел к Троице-Сергиеву монастырю. Передовые его отряды уже действовали в том краю; но тут они потеряли своего предводителя – лихого наездника Чаплинского, который был убит троицкими служками. Зато в окрестностях Троицы с русской стороны пал крещеный татарский наездник Михаил Тинбаев, сын Канай-мурзы, прославившийся своими богатырскими подвигами в схватках с неприятелями. Вскоре потом некоторые литовские отряды были побиты в Ярославском и Устюжском уездах. На льстивые предложения Владислава о сдаче монастырской власти архимандрит Дионисий и келарь Авраамий Палицын велели ответить пушечными выстрелами. Военные неудачи, наступившие морозы и недостаток в продовольствии, волнение наемных жолнеров, которым нечем было уплатить, делали положение Владислава критическим. Сагайдачный меж тем отделился от него, пошел под Калугу, с помощью измены захватил ее острог или внешний город и тут остался в ожидании, чем кончатся переговоры.

Владислав предложил возобновить эти переговоры. Московское правительство тем охотнее откликнулось на его предложение, что и в Москве уже сильно давали себя знать лишения и тягости осадного положения; а казачество и чернь начали вести себя неспокойно. Несколько тысяч казаков, соскучась бездействием, проломали часть одного укрепления, ушли и занялись грабежом в окрестностях столицы. Едва удалось разными обещаниями уговорить их воротиться на свои места. 23 ноября те же уполномоченные съехались под Троицей в селе Деулине. Возобновились и прежние пререкания, и заносчивые требования поляков. Особенно бранными речами отличался все тот же Гонсевский. Но твердость русских послов и плохие обстоятельства подействовали умиротворяющим образом. 1 декабря 1618 года заключено было четырнадцатилетнее перемирие на следующих главных условиях: Литве предоставлены города Смоленск, Белый, Дорогобуж, Торопец, Себеж, Красный, Новгород-Северск, Чернигов, Стародуб и некоторые другие; Москве возвращались Козельск, Можайск, Вязьма, Мещерск; Филарет Никитич, князь В. Голицын и прочие русские пленники обменивались на Струся и Будилу с товарищами; королевичу с польскими, литовскими, немецкими и черкасскими полками немедля оставить московские пределы. Владислав все-таки не отказался от своих притязаний на московский престол; но щекотливый вопрос о том был обойден в Деулинском перемирии с очевидной целью не расстроить соглашения. При всей своей невыгодности, это перемирие было радостно встречено в Москве; ибо давало наконец давно и страстно желаемое успокоение измученному Московскому государству. Царь щедро наградил Ф.И. Шереметева с товарищами.

Те же московские уполномоченные, то есть Шереметев, князь Мезецкий и Измайлов, к 1 марта 1619 года отправились в Вязьму, чтобы по условию разменять пленных. Но тут им пришлось довольно долго ждать польских комиссаров; а когда последние приехали наконец в Дорогобуж, то глава их Гонсевский вновь затеял разные пререкания и медлил разменом, в явном расчете, что московское правительство ради освобождения отца государева поступится еще чем-нибудь в пользу Литвы. Но сам Филарет Никитич писал из Дорогобужа русским послам, чтобы они не уступали более ни одной четверти земли. Наконец размен состоялся между Дорогобужем и Вязьмой, 1 июня, на пограничной речке Поляновке. На ней были устроены два моста: по одному проехал на русскую сторону в колымаге митрополит Филарет, за которым шли пешие Михаил Борисович Шеин, думный дьяк Томила Луговский и прочие русские полоняники; а по другому в это время шли в противоположную сторону польские полоняники. Князь Василий Васильевич Голицын не дожил до освобождения и незадолго перед тем умер в плену; только тело его было отпущено на родину. Князя Ивана Ивановича Шуйского поляки пока удержали на королевской службе и только в следующем, 1620 году, по особой просьбе бояр, отпустили его в Москву.

Возвращение Филарета в столицу было приветствуемо торжественными встречами. В Вязьме спрашивали его о здоровье бояре Борис Михайлович Салтыков, князь Иван Борисович Черкасский и князь Афанасий Васильевич Лобанов-Ростовский; в Можайске его ожидали архиепископ Рязанский Иосиф, боярин князь Димитрий Михайлович Пожарский и окольничий князь Григорий Константинович Волконский, в Звенигородском Савинском монастыре разные духовные и светские лица, с вологодским архиепископом Макарием и боярином Василием Петровичем Морозовым во главе, в подмосковном селе Хорошове управлявший тогда Патриаршим ведомством крутицкий митрополит Иона, троицкий архимандрит Дионисий и боярин князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой. Сам государь со всем Освященным собором и всенародным множеством встретил отца на реке Пресне 14 июня. Оба они упали друг другу в ноги и, по описанию этой встречи, несколько минут оставались в таком положении, проливая радостные слезы. Потом Филарет сел в колымагу, а государь с народом пошел пеший впереди. Первым делом по возвращении Филарета было посвящение его на престол Всероссийской патриархии, который со времени Гермогена не замещался, в ожидании отца государева. Для сего воспользовались пребыванием в Москве иерусалимского патриарха Феофана, приехавшего за милостыней. Феофан вместе с русским Освященным собором просил «великого труженика» принять вдовствующий престол св. Петра. Филарет, по обычаю, сначала отказался, но потом согласился. 24 июня он уже был посвящен[5]5
  СГГ и Д. III № 7 (Грамота Сигизмунду от Земской думы в марте 1613 г.), 8 (Роспись послов и разных людей, задержанных в Польше), 9 (письмо Николая Струся к королю), 13 (ответ панов-рады Земской думе), 15 (из наказа Ушакову и Заборовскому, посланных к императору Матфию), 24, 25, 26 (грамоты, посланные с Федором Желябужинским в декабре 1614 г.). На грамоте от Боярской думы к панам-раде (1—24) подписи с печатями одиннадцати бояр, с князем Ф.И. Мстиславским на первом месте и князем Д.М. Пожарским на последнем. Затем следуют подписи пяти окольничих, крайчего, думного дворянина (Кузьмы Минина), постельничего и двух дьяков. Далее № 36 (1617 г. октября 18, наказ Д.М. Пожарскому относительно обороны Калуги), 39 (Грамота Владислава россиянам в августе 1618 г.), 40 (Земский собор в Москве, 1618 г. 9 сентября, относительно обороны против Владислава, с расписанием осадных воевод и ратных людей), 41 и 42 (о сборе рати в Нижнем и во Владимире на помощь Москве), 43 (о встречах Филарету Никитичу), 45 и 46 (чин поставления его в патриархи и утвердительная грамота Феофана). Тот же чин поставления в более обширном виде и с «известием о начале патриаршества в России» в Дополн. к Актам ист. II. № 76. Акты ист. Т. 3. № 4, 7 (о ссылке изменивших литовских людей Хмелевского и Староховского в Верхотурье), 72 (окружная грамота Владислава о его правах на московский престол, в декабре 1616 г.), 77 (об Ададурове в Верхотурье. Ему с женой и детьми велено давать по 2 гривны в день на содержание, в июле 1619 г.). А в следующем, 1620 г. этот Ададуров, по милости к нему Филарета Никитича, переведен из Верхотурья в Казань (ibid. № 89). Вероятно, в его поведении были какие-либо смягчающие обстоятельства. Акты Зап. России. Т. IV. № 208–210. Акты Арх. эксп. Т. 3. № 12, 92, 94, 97–99, 227 и 320. (Тут увещательные грамоты от московских воевод к русским людям, служившим в литовских полках.) «Подлинные свидетельства о взаимных отношениях России и Польши». Изд. Муханова. 1843.
  Разр. кн. Т. I. На столб. 606–608 приветственные речи М.Б. Шеину, дьяку Т. Луговскому и прочим воротившимся пленникам, со спросом о здоровье. Разрядные книги 7123–7125 гг. (Времен. Об-ва ист. и древн. Кн. 1, 2 и 3). Дворц. разр. Т. I. Тут на 125-м столбце известие о поведении второго воеводы под Смоленском кн. Троекурова. По донесению Дм. Мам. Черкасского, Троекуров перестал заниматься делами по следующему поводу: Михаил Пушкин, которому было поручено собрать дворян и детей боярских украинных городов на государеву службу, пришедши под Смоленск, отдал списки собранных им людей одному князю Черкасскому, считая, что ему «отводить людей к Троекурову невместно». Из Москвы прислали увещание Троекурову «в бесчестие себе того не ставить». Столбцы 354–383 (Владислав под Москвою и Деулинское перемирие). Акты. Моск. гос-ва. Т. I. СПб., 1890. № 62, 63, 65, 77, 79, 81, 83, 84, 93, 109–121. (Любопытны № 81 и 83, содержащие расспросные речи о состоянии русского осадного войска под Смоленском, а также о количестве и состоянии польского войска, в апреле 1614 г.) Сборник Муханова. № 113 и 114 (Речь архиепископа Гнезненского и ответ Владислава). Historica Rus. Mon. Т. II. Append. № XXIV (Грамота Владислава дяде своему римскому императору. 1617 г.). Дела польские в Архиве Мин. ин. дел. № 29 и 30, по ссылке С.М. Соловьева в примеч. 5 к Т. IX. См. его же «Острожковские и подмосковные переговоры». Документы, относящиеся к мирным переговорам с поляками в 1618 г., возвращение Филарета и поставление на патриаршество также у Иванова в «Описании Государственного разрядного архива». М., 1842. С. 283–301. О тех же дипломатических актах см. Н.Н. Бантыш-Каменского «Переписка между Россией и Польшей». Чт. Об-ва ист. и древн. 1862. Кн. 4. Об участии иерусалимского патриарха Феофана в поставлении Филарета см. в Православном палестинском сборнике (Вып. 43. СПб., 1895): «Сношения патриарха Феофана с русским правительством» Каптерева. Виленский Археогр. сборник. Т. 4. № 46 (1614 г. Письмо литовских пленников из Нижнего Новгорода гетману Ходкевичу о том, что царь никаких денег за них не возьмет, а требует освобождения своего родителя из польского плена). Письма Ивана Николаевича Романова из Москвы к Филарету Никитичу, находившемуся в польском плену, с указанием на письма к нему же от Ивана Борисовича Черкасского и братьев Салтыковых. Извлечено из Скуклостерского семейного архива в Швеции Чумиковым (Чт. Об-ва ист. и древн. 1869. Кн. I). Шуйские акты, изд. Гарелиным. М., 1893. № 14 и 15, относящиеся к нашествию Владислава и разорению от черкас. Никон. лет. Т. VIII. Лет. о мн. мятежах. (В них на с. 220 и 312 неудачу переговоров под Смоленском летописец приписывает думному дьяку Петру Третьякову, который будто бы не послал своевременно полного государева указу московским уполномоченным.) Голикова «Дополнение к Деяниям Петра Великого». Т. II. С. 441. Книга об избрании на царство Михаила Федоровича. М., 1856. Изборник Андрея Попова. 363–367. Временник. Кн. 4 (Поместные дела), кн. 5 (Смесь. 1 с. о награде Ф.И. Шереметеву за Деулинское перемирие), кн. 16 (Иное сказание о Самозванцах. 143–146. Чудеса св. Сергия, относящиеся к нашествию королевича Владислава). Авраамий Палицын. Маскевич. Кобержицкого Histiria Vladislai – usque ad excessum Sigismundi III. Dantisci. 1655. Извлечение из него в русском переводе «О походах польского короля Сигизмунда и королевича Владислава в Россию» (Сын Отечества. 1842. № 4). Об осаде г. Михайлова Сагайдачным современное сказание. Киевская старина. 1885. Декабрь. (Извлечено из Рязанских губернских ведомостей.) Для участия в польско-русских отношениях 1618–1619 гг. боярина Ф.И. Шереметева см. обстоятельный труд А.П. Барсукова: «Род Шереметевых». Кн. II. СПб., 1882.


[Закрыть]
.

Все эти внутренние и внешние войны с воровскими казаками и русскими ворами, со шведами и поляками стоили чрезвычайного напряжения Московскому государству, уже страшно разоренному предыдущим Смутным временем. Важнейшая забота правительства поэтому устремлена была на добывание средств для содержания войска. И вот Великая земская дума, с мая 1613 года подкрепленная соизволением вновь выбранного царя, рассылает по городам сборщиков, мирских (дворян и дьяков) и духовных лиц (архимандритов и игуменов) с грамотами, в которых приглашает население, особенно торговых людей, по мере сил («облажася по своим прожитком и промыслом») вносить в казну деньгами, хлебом, сукнами и другими товарами на жалованье ратным людям. «Дворяне, и дети боярские, и атаманы, и казаки, и стрельцы, и всякие ратные люди великому государю нашему бьют челом беспрестанно, а к нам царского величества богомольцам (т. е. духовенству) и к боярам приходят с великим шумом и плачем по вся дни, что они от многих служб и от польских и литовских людей разорения бедны и службы пополните нечем, и будучи на государево есть нечего, и от того из них многие по дорогам ездят, от бедности грабят и побивают, а унята их никакими мерами, не пожаловав, немочно».

Города с подобными жалобами на свое крайнее разорение от литовских людей и русских воров также посылали в Москву, прося льгот и всяких облегчений от податей и повинностей. Такие же жалобы встречаем и от некоторых монастырей. Поэтому с означенными требованиями правительство, естественно, обращалось по преимуществу в северо-восточные края, менее других пострадавшие в Смутное время. Между прочим, от царя и от Земской думы сборщики с таковыми грамотами были отправлены к известным солепромышленникам Строгановым в Сольвычегодск и в их городок Орел на Каме. Представителями этой семьи тогда были сыновья современников Ивана Грозного, то есть трех братьев – Якова, Григория и Семена, – Максим Яковлевич, Никита Григорьевич, Андрей и Петр Семеновичи. Кроме требования добровольной жертвы, судя по грамотам, на них, так же как и на торговых людях вообще, причитались те казенные доходы, которые они не вносили в предыдущие смутные годы (невзирая на денежное вспомоществование Строгановых царю Василию Шуйскому). В 1614 году в Москву доставлены были от Строгановых 3000 руб.

Но собранные таким способом средства оказывались недостаточны. Поэтому в следующем, 1615 году указом государя и приговором Великой земской думы «велено со всех городов Московского государства, со всех людей с животов сбирать служивым людям на жалованье деньги, пятая доля» (по-видимому, 20 % валового дохода). Это касалось, собственно, посадских, то есть гостей, торговых и черных людей; а уездные люди, крестьяне, обложены по 120 рублей с сохи «живущей» или обрабатываемой (соха тут равняется приблизительно 800 четям, или 400 десятинам). Сия «пятая деньга» собиралась с большой строгостью, то есть с помощью «нещадного» правежа, и притом собиралась не товарами, а чистыми деньгами, и опять преимущественно в северо-восточных Приволжских и Прикамских местах. Только с восточных инородцев ясак взимался соболями и другими мехами. На долю помянутых четырех братьев Строгановых пришлось к прежним 3000 приплатить «пятинных денег» 13 800 рублей. А в следующем, 1616 году им предписывалось прислать полные 16 000 в Москву, где вручить их соборному старцу Дионисию Голицыну, чудовскому архимандриту Авраамию, богоявленскому игумену Симону, боярину князю Димитрию Михайловичу Пожарскому и дьяку Семену Головину. (Это был род финансовой комиссии, выбранной из своей среды Великой думой для сбора пятой деньги.) Но Великая дума сим не ограничилась, а в том же 1616 году, и даже в том же апреле месяце, особым приговором постановила взыскать со Строгановых еще 40 000 рублей, в счет будущих с них «податей и пошлин». Приводим только те земские приговоры, которые дошли до нас; были, конечно, и другие о подобных же чрезвычайных сборах. Дело в том, что именно в это время, при продолжавшейся еще борьбе со шведами, война с Польшей получила неблагоприятный для нас оборот под Смоленском: поляки перешли в наступление. Стали ходить слухи о приготовлениях Владислава к походу. Московское правительство, со своей стороны, должно было напрягать силы и готовиться к отпору.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации