Текст книги "А есть ли у вас план, мистер Фикс?"

Глава 6. Английский как китайский

Ну, а дальше всё пошло своим чередом. Занятия, то есть lessons, «What is your name?», «How are you?» и все такое прочее.

Сказать по правде, уровень английского у капитана был ниже всех. С чтением еще куда ни шло. Ну, этакий русский вариант английского. Даже без какого-то намека на изящную английскую кашу во рту. Впрочем, Петровича это ничуть не смущало. Старый он, чтобы чересчур усердно играть в другую жизнь и коверкать привычную ему речь. Потому говорил так, как ему было удобно.

Ана слух он вообще не понимал и половины того, что звучало, а то и больше.

Говорят: «Аnd now – listen», типа: «А сейчас – слушаем», а он решает, что конец лекции «end of lesson» и сейчас перерыв на обед. Встает и собирается идти подышать свежим воздухом. Народ говорит про медведя, про «bear», а он выруливает на пиво, на «beer». И так постоянно. Но капитана это вроде как не смущало. Сам смеялся в числе первых.

Он вообще все время попадал в дурацкие ситуации из-за того, что был словно с далекой планеты. Вот, например, у него спрашивают про самое интересное путешествие или запомнившегося человека, и он начинает вспоминать, как это было на самом деле. Время идет, а он мысли и слова подобрать не может. Народ уже хихикает вокруг, а он все думает. И в итоге выдает что-то из разряда «fool emotions». Типа собор какой-то красивый посетил, или человека какого-то стоящего встретил. Много ли таких людей вокруг, а он вспоминал. Не знает, что тут не надо правду говорить, нутро выворачивать. Тут надо бойко на вопрос ответить и на экзамене оттарабанить. А что у тебя на самом деле – никому здесь неважно. Мак об этом знал ещё с первых английских уроков. Главное, чтобы уверенно и бойко. И за соотечественника ему, как всегда, было стыдно.

Молодежь из группы всё больше и больше начала подсмеиваться над стариком. А для них-то он – действительно старик. И каждый, кому за тридцать. Маку было из-за этого неловко, но уж не настолько, чтобы как-то влезать. Хоть и соотечественник, так ведь все равно не его это дело. А может, и тем более, что соотечественник. Сам ведь сюда приехал этот капитан. Понимал, куда едет. В его-то возрасте.

Так рассуждал Мак и в конце концов убедил себя, что не его это дело. Держался сам по себе и чуть иронично улыбался в адрес тезки.

А тут ещё эти братья-славяне любили подбрасывать огонька на отвлеченные темы. Вот учитель задает какой-нибудь вопрос, типа как вы свободное время проводите, а они хихикают и чего-то там говорить начинают. Английский у них тоже еще тот, но трындят что-то про коммунизм, социализм, капитализм, оккупацию. И на Мака с Петровичем поглядывают, словно они вместе за все эти «измы» отвечают.

«Видать, от этого нам никогда не отделаться», – с раздражением подумал Мак. Он, конечно, любую оккупацию и сам осуждал, но отчего-то всё это ему было неприятно. При чем тут он и оккупация?

У Петровича были другие мысли. Ему было не до отвлеченных рассуждений. Он все про этот английский думал, и понял, что это – та ещё засада.

Это ж какую надо иметь историю нации, чтобы так запутать всех во временах, намерениях и условиях. Там, где у всех настоящее, прошедшее и будущее, у них – настоящее как настоящее, прошедшее в процессе или будущее не пойми какое. Идеальный вариант, чтобы замести следы и скрыть свои планы. Но ведь как-то же эти британцы живут со своим языком. И живут-то вроде неплохо. И оттого английский раздражал его ещё больше.

– Они же мыслят клише! – возмущался он в пустоту. – Такие иероглифы как целое предложение! В Китае и то, наверное, проще. Вот у нас – «однажды». А у них – «once upon a time». Четыре слова, каждое из которых по отдельности означает что-то свое! А вместе ни с того ни с сего – «однажды». Как говорится, suddenly. Или даже не «однажды», а «давным-давно». В каждом словаре – по-своему. Вот и думают они корпускулами. А по отдельности не понимают. Мозги у них так устроены! Зажаты они больно!

Так рассуждал Петрович каждый вечер после занятий. Хотя и сам понимал, что еще непонятно, кто более зажат – они или он. А впрочем, из-за филологии он особо переживать не собирался. В конце концов, каждый имеет право на свой английский. Тем более что были у него здесь дела и поважнее.

В канун уикэнда, выйдя после занятий на свежий британский воздух, Петрович вздохнул полной грудью. Еще не было темно, но вечерняя прохлада уже несла облегчение после жаркого летнего дня. Дневная суета растворялась в преддверии конца недели, и Петрович подумал, что в Англии все-таки хорошо. Даже несмотря на их язык. Вот прям хорошо. И самое главное, что об этом он знал, кажется, всегда.

Ещё в десять лет, когда пионером собирал макулатуру, а уже тогда старшеклассники ему строго говорили, что если он увидит журналы «Америка» или «Англия», чтобы сразу отдавал им! И довольно противно при этом смеялись. Такая вот дедовщина. А он к этой задаче тогда отнёсся серьезно, выискивал эти журналы в море печатной продукции. Но кто ж их будет сдавать? Это ж «Англия». На переработку такое не отправишь.

Журналы тогда он так и не нашел, но чувство замирания от возможной встречи с далекими мирами осталось. Потом, в подростковом возрасте, пришло увлечение роком. Следом за старшими слушали Queen и группы того времени. Город-то был портовый. Джинсы, пластинки, супербазука, фарцовка, магазины «Альбатрос» – все это вместе ещё больше укрепило его в загадочной любви к Туманному Альбиону. Да и какой русский не будет все это любить? Запретный плод ведь всегда сладок.

Лет в семнадцать решил создать свою рок-группу. Тогда их все создавали. Назвал «Ролл-романс». Нотной грамоты он, конечно, не знал, в музыкальную школу не ходил. Поэтому сел за ударные. Палочками можно и без грамоты махать. Плюс у него за плечами всё-таки была пара лет пионерского барабана. Те марши он запомнил на всю жизнь.

Кем был, кем был старый барабанщик?

Чем был, чем был старый барабан?

Уже в тот рок-период он осознал муки творчества. Надо же было чего-то петь, найти свой образ, манеру. А с этим всегда непросто.

Чей-то отец привез из моря журнал «Рок-сайленс». Это сейчас он понимает весь оксюморон, заложенный в названии. А тогда они его зачитали до дыр. Тут стало понятно, что под битлов или квинов играли все. Но это был не их путь.

В конце концов, после споров и бурных обсуждений в качестве образца для подражания остановились на группе «Блэк мэг». Играли они зажигательно и уверенно. В их лучах даже Петрович в его семнадцать лет из неуверенного подростка превращался в вполне себе самодостаточную личность с отрешенном взглядом и барабанными палочками в руках. Такое не забывается. И вот теперь он хотел найти тот самый паб, где начинали эти самые «Блэк мэг».

Глава 7. Неприступный Черчилль

У Мака английская мечта имела несколько иной, в чем-то противоречивый облик. Причем это выяснилось уже тут, на местности. Ведь это ж хорошо рассуждать об идеальном из российского далёка, а как только до всего можно дотянуться рукой, так сразу же возникают простые вопросы: куда идти, что посмотреть, и сколько это будет стоить?

Вот тут-то несколько неожиданно выяснилось, что в Англии у Мака было два идеала – Уинстон Черчилль и Карл Маркс. Каким образом эти два антипода сплелись в его сознании в нечто единое, даже ему было не до конца понятно: поборник империализма и его ярый противник. Но чего только в жизни не бывает! Да и антиподы, как известно, сходятся.

Хотя, если вдуматься, на самом деле всё было гораздо проще. Про Черчилля Мак делал научную работу и теперь хотел непосредственно прикоснуться к тому то, что пропустил через себя. А Карл Маркс – это ж почти как Че Гевара. Романтики, может, поменьше, зато более интеллектуально. Революции-то совершаются сначала в мозгах. А кто ж не хочет революцию в семнадцать лет? Хочется во всем опровергать поколение отцов, искать новые идеалы. Желательно – запретные. И со всем этим идти в мир. Вот и Мак шел проторенной дорогой. И походка его была легка, лондонский воздух кружил голову и звал вперед.

«Социализм противоречит природе человека», – звучало в голове Мака, пока он крутился между памятником с тросточкой и военными комнатами. И мир английской столицы всецело соглашался и с черчиллевской фразой, и с настроениями Мака. «Где мы и где Лондон?», – сокрушался он. Все здесь было красиво и на века, и оттого желание стать здесь своим становилось все больше и больше. Да еще осознание, как далек его родной домой от высот цивилизованного мира, накатывало обычной русской тоской.

– Мощный мужик, – сам себе говорил Мак, глядя на сгорбленный памятник премьер-министра. – И не Шварценеггер, и весь как Баба Яга на чайнике, а какая за ним мощь! Вот он – Британский лев собственной персоной. И Вторую мировую выиграл, и по Советскому Союзу в Фултоне шарахнул на десятилетия вперед, и ведь в конце концов в цель-то попал!

По бункеру британского правительства Мак гулял часа полтора. Проникался духом и традициями победы, какой она должна быть на самом деле: с гордо поднятой головой, прямой осанкой и спокойной верой в свои силы.

– И война-то у них тут была другая. Какая-то интеллигентная. Ну, бомбили, но ведь это ж не спаленные деревни по всей стране, не ужас, не надрыв, не 28 миллионов, – рассуждал Мак, и такая война казалась ему какой-то более правильной. Не такой кровавой, более джентельменской. Цивилизованной что ли. А в России – все дикость, за что ни возьмись.

Архаичные шифровальные машины, старинные комоды, узкие, но почему-то все равно удобные кушетки, пожелтевшие документы и карты мелькали перед его глазами, и как-то само собой становилось понятно, где был подлинный центр борьбы с фашизмом.

– Цивилизация – вообще великая вещь, – хмуро сделал вывод Мак, выйдя из бункера на Кинг Чарльз Стрит и оглядываясь по сторонам, а вечерний Лондон окутывал его своими мягкими огнями.

Припадать к могиле Маркса было уже поздно. От Черчилля до Хайгейтского кладбища так быстро не дойдешь. Ну, да это в другой раз, махнул рукой Мак. Не стоит мешать великих людей в кучу, тем более с такими разными подходами к жизни, решил он.

Про разницу он уже все понимал, но она его ничуть не смущала. Даром что один был певцом богатых, а другой – радетелем бедных. Хайпа хватать они умели одинаково красиво. По всему миру шли волны. Да и что один без другого? Один оттеняет другого, а по факту – в выигрыше каждый.

Если бы в их годы были всякие ток-шоу, так можно было вообще запускать проект «Битва политических философов», и еще неизвестно, кто кого задавил бы. Что с того, что первый оказался более дальновидным? Видать, знал, что с босотой каши не сваришь. Не на тех Карл Маркс сделал ставку, не на тех. Хотя качели людских симпатий – дело непредсказуемое. То в одну сторону, то в другую. В конце концов, люди ведь всегда любят гонимых. Или наоборот – победителей. А они время от времени меняются ролями.

– Вот что значит харизма, – вздохнул Мак, еще раз взглянув на силуэт памятника Черчилля. И мечты одновременно о свободе и богатстве вновь засверкали в его сердце с удвоенной силой. А эти мечты, что называется, вечны. И о свободе, и о богатстве. Вопрос только в том, кто быстрее возьмет их на щит и как будет трактовать. Но об этом Мак решил подумать чуть позже, а пока зашагал к Биг-Бэн. Все равно ведь он торчал тут рядом. Самое время увидеть его и умереть от чувства извечно неприступного Лондона.

Глава 8. Давай вжарим!

Найти тот самый бар, в котором двести лет назад играла никому не известная группа, было не так-то просто. Петрович не помнил ни название, ни уж тем более район – вообще ничего.

И группу, естественно, в Лондоне тоже никто не помнил. Разве что посланец далекой российской глубинки. Но он не в счет. Тут этих групп, как селедок в бочке. Не помнят тех, что пел в прошлом месяце – чего уж говорить про десятилетия. Приходилось полагаться на собственные силы, и что-то смутное все-таки всплывало в памяти. Какие-то рабочие окраины, близость порта, дым, идущий из корабельных труб. Поэтому и пошел Петрович наудачу. А это, как известно, в России самый надежный способ. Даже в Лондоне. Свой мир мы ведь все равно привозим с собой.

Двинулся туда, где было спокойнее – в сторону порта. Морской воздух – он ведь во всем мире один и тот же. И народ там вроде свой, понятный, хоть и говорит на чужом языке.

Плохо, что шел, как говорится, по старым навигационным картам. На основе той информации, которую усвоил еще в мореходке. А с тех-то пор прошла уйма времени. И всякий там Доклендс давным-давно был закрыт. Но Петрович-то этого не знал. Вот и ходил кругами по финансовым центрам мира, построенным на его руинах. Ходил и все думал: куда мог потеряться порт? Точно сгинул. А нет порта – так и непонятно, где искать «Блэк мэг».

Пока бродил, глазел по сторонам. Народу много. Слегка чопорные, но симпатичные. А что вы хотите – Англия. Кругом все вычищено, вылизано. Или кажется таким. И газоны в триста лет где-то есть. И все так чинно, не спеша. Любой, кто попадает в такую среду, становится чуть-чуть аристократом. Можно ведь себя так почувствовать равным среди равных, когда тебя уважают, и ты уважаешь того, кто рядом. А чего не уважать, если кругом никто никуда не бежит, а если и бежит, то по нашим меркам – просто гуляет бодрым шагом? И никто к тебе не лезет со всякими делами. Мой дом – моя крепость, моя жизнь – мой выбор.

На втором часу путешествий Петрович понял, что никакого «Блэк мэга» ему тут найти не светит. Где он только ни был за время поисков. Прошел пару арабских, еврейских и еще каких-то кварталов. Шум-гам, как на восточном базаре. И никаким роком из 70-х тут и не пахло. Под конец замучился так, что и сил никаких не было. Зашел в первый попавшийся бар и заказал пива. Когда сделал первый глоток, понял, что даже эти безнадежные поиски далекой мечты не были напрасны – таким вкусным оно было. И в память о своей мечте поднял бокал:

– За «Блэк мэг»! – произнес он и сделал глубокий глоток.

И в этот самый момент произошло невероятное. Какой-то мужик, который сидел рядом с Петровичем за стойкой, неожиданно резко поднял голову и произнес:

– For Black mag. I am from Black mag! I am Jimmy Big Guitar!

От удивления у Петровича даже глаза полезли на лоб. Вот так наобум зайти в первый попавшийся бар и встретить своего кумира юности! Поскольку такие совпадения невозможны, как известно, именно они и случаются. При этом неменьшим чудом был тот факт, что Петрович умудрился понять то, что ему сказали на самом настоящем английском языке.

Через часа полтора разговора непонятно на каком языке окончательно стало ясно, что этот товарищ – действительно Джимми-Большая Гитара из того самого «Блэк мэга». То есть, грубо говоря, именно его и копировал Петрович всю свою недолгую музыкальную жизнь. Конечно, он постарел за минувшее время, но не настолько, чтобы забыть свою молодость. Седина только добавляла рокерского шарма, а ироничный взгляд стал более мягким и все равно прорывался из-под твидовой клетчатой кепки обычного жителя Лондона.

Эх, как же мечтал в своей юности Петрович встретить Джимми! Поговорить с ним, обсудить что-то настоящее, важное И вот теперь они сидели с ним рядом и пили пиво. Фантастика.

Про группу в Англии, естественно, никто и не помнит, и Джимми-Большая Гитара приходит сюда просто потому, что в далекой юности играл в этих стенах. Его тут никто не знает, так что можно побыть самим собой.

– Как это никто не знает?! – возмутился чуть хмельной Петрович. – Я вами всю жизнь восхищался! А вас тут и не помнят! Ну, я сейчас им все скажу!

Мужик с удивлением смотрел на Петровича. А тот выбрался на импровизированную сцену, на которой стояли перкуссия, ударные, бас и обычная гитара. Осмотрел их. И махнул Джимми:

– Давай, иди сюда. Сейчас вжарим.

И они вжарили. Да так, что народ в баре гудел и свистел чуть ли не все время их концерта. Петрович то работал на ударных, то брал бас. Мужик солировал на гитаре и тоже давил по ударным. Потом к ним подтянулась молодежь. Играли всё, где была мелодия: и «Блэк мэг», и битлов, и Animals. Зал гудел и стонал. А капитан и британский старик просто спокойно и с достоинством играли на хороших музыкальных инструментах. И это был триумф. Триумф их молодости и мечты.

Расставались они как братья. Каждый говорил на своем языке и о том, что ему было важно. Петрович – о том, что зря он бросил музыку, хотя если бы не моря, в которые он подался вместо рок-группы, он бы здесь точно не оказался. Большая Гитара рыдал на его плече то ли от счастья, то ли от нахлынувших воспоминаний о молодости.

Да и Петрович был счастлив от того, что нашел свой «Блэк мэг». И от того, что еще раз убедился: для хорошего штурмана не бывает недоступных дорог и целей – в конце концов, он же не только музыкант, но и судоводитель.

На этой волне как-то быстро дошел до Биг-Бена. Глядя на стрелки главных английских часов, вспомнил про Гринвич. Все пытался понять: Биг-Бен – он это или не он? Здесь он проходит или где-то в другом месте? Но ничего не придумал. А в ушах еще звучал шум восторженных аплодисментов британской публики. Как же всего этого ему не хватало всю жизнь!

В этот момент часы сделали несколько ударов, пытаясь что-то сказать Петровичу на своем часовом языке. Капитан тайного послания не понял, но почувствовал, что пора уходить. В конце концов, уже становилось темно.

И в этот момент столкнулся нос к носу с Маком. Тем самым соседом по английскому языку.

– Хеллоу! – произнес капитан, все еще пребывая в эйфории от своего музыкального триумфа.

Мак в ответ промолчал. И действительно, еще минуту назад он парил над Лондоном – городом мечты. London Eye медленно вращался вокруг своей оси, а с ним вокруг своих надежд крутился и Мак. И так чудесно было лететь над центром мира в голубом вечернем сиянии окрестных деревьев, что, казалось, так бы и крутился всю жизнь. И так хотелось продлить этот миг до бесконечности. Или сделать его гарантией чего-то большего, чем просто тридцатиминутная поездка вверх-вниз, ведь именно сейчас Лондон, да и, считай, весь мир был у его ног. А он – над ним, почти в небесах.

Тем неприятнее было на выходе из этой сказки столкнуться всё с тем же соседом по парте. Видать, тоже пришел посмотреть на Лондонский глаз.

Поначалу Мак хотел сделать вид, что не заметил этого рыбака, да только очутился с ним нос к носу, так что взгляд уже было не спрятать.

Настроение как-то скукожилось. Но обратно в школу шли вместе. Все равно в одном направлении. Петрович счастливо улыбался, а Мак был хмур. И в основном всю дорогу молчали. Причем каждый – о своем.

Глава 9. Преступление в туалете

Обещали – сделали: через пару дней их повезли к хоббитам. Как назло, Маку опять пришлось сесть с Петровичем. Их словно друг к другу пришили.

Ехали, молчали, смотрели в окно. На уютные газончики, основательные дома. И тут капитан неожиданно произносит:

– Красиво у них… Умеют…

А у Мака тут с языка и сорвалось:

– Да, умеют! А у нас-то почему не так?! Не умеем?! – и весь его гнев, все его обиды зазвенели в этих словах.

– В смысле? – переспросил Петрович. Он уже выучил у молодых членов команды своих пароходов этот вопрос и умело вставлял его в нужное место.

А Мак словно завелся:

– Ну, вот у них, здесь все красиво, достойно, все чисто. А у нас-то не так!

– Не, не так, – покачал головой капитан и улыбнулся юношескому задору собеседника. Но дальше продолжать не стал. Влезать в этот извечный спор Петровичу не хотелось, не до того ему было.

Но Мак требовательно смотрел на него. Петрович почувствовал, что проигнорировать этот взгляд все-таки не сможет. Он немного помолчал, потом взглянул на своего юного собеседника.

– Да ладно тебе. Каждый живет так, как привык… – постарался сгладить тему Петрович.

– А я не хочу – как привык! – резко ответил Мак. – Точнее, как привыкли вы. Я знаю, как может быть лучше!

– Это здорово! – кивнул капитан. – И как?

– Хотя бы – как здесь!

– А-а-а… – протянул Петрович. Но потом откинулся на спинку кресла и почесал щеку. Выдержал небольшую паузу и спросил: – А ты давно в подворотни рядом с нашей школой заходил?

– Какая подворотня? – раздраженно ответил ему Мак. – Я там вообще не был!

– Сходи, узнаешь много нового, – миролюбиво сказал Петрович. – Я, пока к Биг-Бэну шел, кое-что посмотрел. Открытки всегда выглядят ярче, чем реальность. Проверено. Как везде.

Он говорил без особого напора. Чего раздражать парня? Мак это слышал и оттого злился все сильнее.

– Ну и что? – не соглашался юноша. – Здесь такое только в подворотнях, а у нас такая вся жизнь.

– Ты хочешь сказать, что знаешь всю жизнь? И нашу, и их? – посмотрел ему в глаза капитан.

Мак раздраженно поджал губы. Но тут капитан, улыбнулся:

– У меня сын был такой же. Хотел переустроить весь мир, а когда я ему говорил, что надо убрать в комнате, он очень возмущался, – и Петрович подмигнул молчащему юноше. – Я ему говорил: вышел бы, подмел, где грязно. Это ж проверенный способ изменить мир. А?

И Петрович улыбнулся еще чуть шире. Да, молодежь есть молодежь, подумал он. А Мак шумно выдохнул, но отвечать ничего не стал. Просто пожал плечами и как-то неопределенно покачал головой. То ли в знак согласия, то ли несогласия, но выглядело это более-менее дружелюбно. По крайней мере, не столь воинственно, как прежде.

Он отвернулся к окну, и до самой деревни они молчали.

А у хоббитов было как во всей Англии: «Моя нора – моя крепость». И кругом леса, лужайки, озера. Идиллия, да и только. Как сказал капитан, открытка.

Потом их ещё немного повозили по Лондону. Долго стояли перед каким-то собором.

– Красивый… – сказал Петрович, задрав голову вверх, и вспомнил про своего знакомого краеведа и его рассуждения про сгоревший собор. А этот не спалили, вот он и стоит.

Потом была дурацкая вечеринка в каком-то пабе. Всем выдали колпаки и водили по магическому квесту: про привидения, волшебников и колдунов. Петровичу это быстро надоело, он заказал себе пива и сел в стороне. Пиво было вкусным. Не то что шоу. Но тут уж кому – что.

Маку квест понравился больше. Хотя и он про себя решил, что если бы ему было лет десять, то было бы вообще круто, ну а сейчас просто прикольно. И колпак выдали солидный.

При ответах в игре несколько раз он попадал в пару с той самой француженкой. Он поначалу стеснялся, но в нужный момент – и Мак этого совсем не мог ожидать – на помощь ему пришел Петрович. Он как-то так ловко отправил их бегать в мешках в поисках то ли ключей, то ли каких-то писем, что скованность сразу исчезла. Француженка улыбалась, не пряча взгляд, и оттого и Мак улыбался прямо и дружелюбно. Оказалось, что её зовут Изабель. И всем было хорошо: и Маку рядом с француженкой, и Петровичу с настоящим пивом.

А на следующий день вышел скандал. Уже под вечер, после занятий, Мак пошел в санузел их блока и обомлел. Душевая, туалет были уделаны так, что и говорить неприятно. Мак еще подумал, что, наверное, опять бачок полетел. Но этого было мало. Кто-то явно усилил возможную неисправность техники.

Но дальше додумать он не успел. Тут же за его спиной появились его же одногруппники и начали кричать ему что-то шипящее в лицо. Он даже оторопел. И из всего этого крика вроде как выходило, что вся эта грязь, как бы это сказать, была его рук дело.

– Schwaine! – почему-то по-немецки бросили ему в лицо.

Что уж и говорить, прав был все-таки Фёдор Михайлович. Но в тот момент Макару был не до классиков. Обида и бессилие душили его. Ему хотелось плакать. Он был растерян и раздавлен. Он был один.

Вскоре на стол директора легла жалоба. Начались разборки. Никто ничего доказать, конечно, не смог. Но они утверждали, что застали Макара на месте туалетного преступления. И говорили об этом на каждом углу. И выглядело это вполне натурально. По крайне мере, им верили и отворачивали от Макара свои взгляды. А ему хотелось провалиться сквозь землю. Не будешь ведь к каждому встречному подходить и говорить, что это сделал не ты. А в завершение всего администрация школы попросила компенсировать затраты на приведение помещения в порядок.

Два дня Мак провалялся в своей комнате. Через силу заставлял себя приходить на занятия. Да и там больше молчал. Избегал любых взглядов и разговоров.

За окном зарядил лондонский дождь. Он стучал по стеклу и карнизам, и Мак впервые почувствовал, что очень хочет домой.