Текст книги "Экспедиция в Хиву в 1873 году. От Джизака до Хивы. Походный дневник полковника Колокольцова"

24-е апреля. Хал-ата

Я проснулся в шесть часов утра от духоты, и тотчас разделся, потому что весь был в испарине и песке. Утром, 24-го апреля, погода наступила совершенно тихая, солнце, не смотря на ранний час (шесть часов), жгло сквозь палатку до такой степени, что нет слов, чтобы выразить это тяжёлое, давящее ощущение. Можно себе представить, что бывает среди дня. Вследствие необычайной духоты и постоянного утоления жажды чаем с кислотою, совершенно теряешь апетит и чувствуешь себя как будто разваренным.

В лагере всё было спокойно. Вспоминали вчерашнюю тревогу, а с ней и суматоху; однако, неожиданность эта принесла нам пользу; каждый про себя сознал, что надо быть, как говорится, на чеку.

Часов около двенадцати прибыл Казалинский отряд, так что состав наших соединённых отрядов был следующий: 1 сапёрная рота, 10 рот стрелков, 9 линейных рот, 8 конных орудий, 6 пеших, 4 горных, 2 картечницы, 2 крепостных орудия, 2 мортиры, ракетная батарея и инженерный парк.

Во вновь заложенном укреплении, которое завтра, 25-го числа, должно быть окончено, полагают оставить гарнизон из одной [389] линейной роты, двух крепостных орудий и одной сотни казаков. С остальными войсками мы двинемся к Аму-дарье, где вскоре соединимся с Оренбургским и Кавказским отрядами.

День, 24-е апреля, прошёл в работах по возведению крепости. На обеде у командующего войсками я обратил особенное внимание на распросы его, делаемые генерального штаба подполковнику барону Аминову, относительно собранных им сведений о расстоянии от здешней позиции Хал-ата до Аму-дарьи. Подполковник барон Аминов с самого начала похода был в должности как бы колоновожатого, так что при движении, мы руководствовались теми сведении, которые он собирал об этом пути как в Ташкенте, так и в Самарканде.

25-е апреля. Хал-ата

В два часа ночи разразилась новая буря и песчаная метель. Много палаток, в том числе и столовую командующего войсками, снесло. В седьмом часу утра буря несколько утихла, и явилась возможность выползти из палатки и несколько оправиться. Для того, чтобы кое как сделать свой туалет, необходимо было прежде выйти из палатки для того, чтобы прислуга могла смести или, лучше сказать, свалить песок и стряхнуть его со всех вещей. Обчиститься как следует очень трудно, хотя мы все коротко острижены, но это мало помогает, вся голова, лицо, всё в песке; для глаз в особенности это очень тяжело. Высшее начальство тоже не на розах и все несут почти одинаковые невзгоды, разница самая незначительная.

Носятся слухи, что командующий войсками сильно озабочен дальнейшим движением к Аму, говорят, что сегодня начальники частей будут призваны на совещание. Сведения относительно расстояния до этой реки оказываются разноречивыми; полагали и были уверены, что расстояние от Хал-ата до Аму-дарьи 70 или 80 вёрст по страшному безводному пространству; если бы даже было и до 100 вёрст, то всё-таки переход был бы возможен; но казалинский отряд принёс свежие сведения, на основании которых расстояние от Хал-ата до Аму-дарьи считается слишком в 160 вёрст, и без малейшего признака воды. Было о чём подумать. Огромный (для степи) отряд, масса верблюдов и лошадей должны пройти 160 вёрст по страшным, сыпучим пескам, о которых трудно себе составить понятие, и следовать несколько дней по убийственной духоте без капли воды на пути.

Принимаюсь вновь за перо, чтобы продолжать дневник нынешнего дня. Я было отправился на совещание, но оно, как оказалось, [390] состоится завтра, 26-го числа, после молебствия и освящения заложенного укрепления, которое будет называться укреплением св. Георгия. В ожидании результата совещания, не могу не обратиться вновь к тем ощущениям, которые приходится испытывать в такой местности, которую, по истине, Господь не мог создать для бытия людей. Я готов поручиться, что ни единый человек, который только находится на мало-мальски житейски устроенной земле, не поверит, да и не в состоянии себе представить того положения, в каком мы находимся здесь…. Слова сказки, за тридевять земель, в тридесятом царстве, невольно приходят на ум…. С самого прихода нашего на Хал-ата, ни минуты человеческого положения… День и ночь хаос, день и ночь света преставление, без отдыха и без промежутка!…

Сегодня, с двух часов дня и по сю минуту, седьмой час вечера, ураган валяет всю степь и нас так, что нет слов, чтобы это выразить. Столовую генерал-губернатора так и не могли поставить. Я едва добрался до моей палатки и хотя уже свыкся, но всё-таки ужаснулся: всё засыпано песком; сама палатка безостановочно трепещет, как какое нибудь живое существо; нет возможности ни прилечь, ни заснуть. Гул свирепствующего ветра, отвратительный крик ишаков, и не менее неприятный крик верблюдов, поминутное ржание лошадей, ужасно действуют на нервы… Невыносимо; хотя бы пять минут тишины.

Между тем, рядом слышатся голоса моих соседей, сапёрных офицеров, только что возвратившихся с укрепления. На усиленные и несколько раз повторённые приказания подать чаю, они получают неумолимый ответ, что невозможно развести огня. Нельзя не отдать полной справедливости гг. сапёрам; каждый офицер имел свою часть по возведению и постройке укрепления и самым добросовестным образом исполнял свою обязанность. Мы видели их, на валу укреплений и рвах, сожигаемыми палящим солнцем и засыпаемыми песком и не оставлявшими своего места до тех пор, пока урок не был окончен, пример, ощутительно действовавшей на усердие и рвение нижних чинов.

К ночи разнёсся слух, что завтра вечером, или в ночь, мы выступаем к Аму-дарье. Каждый приказал приготовить, собственно для себя, бутылочки три воды, независимо от той, которая по рассчету верблюдов, лошадей и прислуге каждого, может быть взята в турсуки на три дня, так как предполагали три перехода. Дай Бог, чтобы их было только три.

26-е апреля. Хал-ата

На утро части войск, которые могли [391] поместиться в укреплении, были выстроены для молебствия; на возвышенности был с утра вывешен флаг. Командующей войсками прибыл в крепость к семи часам утра, отслушал молебен с водосвятием, после чего приказал салютовать из двух орудий, поставленных на барбетах, и затем, пропустив войска церемониальным маршем, потребовал к себе в ставку генералов и начальников частей. Совещание не продолжалось и часа времени. Командующий войсками решил: роту сапёров, две роты стрелков, бригады генерала Бардовского, дивизион горных орудий, взвод скорострельных орудий и полсотни казаков отправить вперёд вёрст за 35, где, по распросам, существовали колодцы, в настоящее время засыпанные неприятелем. Отряд этот поручен генералу Бардовскому. По получении сведения от генерала Бардовского, командующий войсками, со всей главною квартирою и частью войск, предполагал тоже двинуться; за ним пойдут и остальные войска, за исключением остающихся в гарнизоне укрепления св. Георгия.

27-е апреля. Хал-ата

Сегодня, к вечерней заре, небо совершенно прояснилось, стало тихо…. Взвилась ракета, вслед затем, выстрел из орудия и зоря пробита. Луна взошла во всём блеске…. Вечер и ночь были так хороши, что это нас всех оживило, и разлило в организме какое-то внутреннее блаженство. С содроганием воспоминаешь об ужасах песчаных бурь; кажется, нет возможности ни одному организму свыкнуться с этой злою природой. Эта местность, жильё ветра, как какого нибудь злого духа, который изгоняет от себя не только человечество, но даже и всякую тварь, так как на всём пространстве до Аму-дарьи и чем далее, тем, говорят, хуже, не существует ни каких животных, не пролетает птиц, а водятся только в песке скорпионы, какие-то особенные жуки, черепахи и омерзительные ящерицы громадной величины, длиною до двух аршин. Кроме отряда, назначенного для отыскания и отрытия колодцев, отправляющегося сегодня в пять часов вечера, генерального штаба подполковник барон Аминов, на основании собранных им сведений, послал несколько джигитов, для осмотра другого пути, ведущего, по словам туземцев, к Аму-дарье по колодцам и ключам. Вследствие этого, командующий войсками решился выждать у Хал-ата два дня, в ожидании ответа от посланных бароном Аминовым джигитов.

Два часа по полудни. Ветер стих, но за то наступила такая жара, которая, казалось, сожжёт и высушить мозги. Страдая от жары и от других степных невзгод, мы часто вспоминали [392] Вамбери, который, как мы все думали до похода, многое присочинил, описывая бедствия, испытанный в степи. Теперь, пересекая тот путь, которым он шёл, нам пришлось убедиться лично в справедливости его слов.

Части, назначенные для отыскания и устройства колодцев, начали с утра готовиться к выступлению; принимали провиант, наливались водою, а около четырех часов по полудни, при ужаснейшей жаре, стали вьючиться. Вьючка это невыразимая возня и самая неприятнейшая процедура, сопровождаемая фырканьем и отвратительным криком верблюдов. В это время командующий войсками, с некоторыми лицами своего штаба, вышел из палатки проводить отряд. Около отправляющихся товарищей собрался целый кружок; все пожелали им доброго пути и счастливого исполнения возложенного на них поручения. При этом, в виде поощрения, им сообщили распространившиеся слухи, что в нескольких верстах их дожидается хорошо вооружённый отряд авганцев, тысячи в две, или три, с орудиями. Это известие весьма радовало уходивших вперёд, и даже составило предмет зависти для оставшихся. К пяти часам все было готово и рота сапёров, две роты стрелков, дивизион горных орудий, две картечницы и полсотни казаков выступили под начальством генерала Бардовского.

Не прошло и получаса времени, как проехал мимо моей палатки верхом, командующий войсками, желая хотя немного познакомиться с неизвестной дорогой, по которой он направил отряд, проводил его до 8-й версты и к вечеру возвратился в лагерь. Солнце закатилось, жар спал, луна опять взошла, наступил прелестный вечер, можно было дышать и не хотелось идти в палатку. Мы разошлись спать часу в первом ночи; ночь была великолепная… ни одна песчинка не шевелилась.

Туземцы, идущие с отрядом, в этот вечер объявили, что ни мятелей, ни буранов более не будет, но, что по верным их приметам, наступает время самых сильных жаров. Хотя весть эта не могла быть утешительною, так как мы уже теперь страдали от духоты, но мне казалось, что всё таки лучше переносить одну жару, чем соединённую с разными буйствами природы. Отходя ко сну, каждый думал об исходе экспедиции Бардовского; неотступно преследовала и меня мысль о дальнейшем нашем походе…. Тяжёлый сон прервал нить этих размышлений.

28-е апреля. Хала-ата

Проснувшись в семь часов утра, я узнал, что ночь прошла не совсем спокойно; обстоятельства [393] заставили командующего войсками, ночью же, отправить три сотни казаков, вслед за ушедшим вчера отрядом Бардовского. Первое известие об этом деле, я получил от своего слуги, который, едва взойдя в палатку, поторопился мне сообщить, что на вышедший вчера отряд было сделано нападение, что подполковник Иванов ранен в руку и в ногу, подполковник Тихменев в лицо; что два казака ранены тяжело, два легко; что из джигитов, сопровождавших отряд, некоторые ранены тяжело и самый лучший из вожаков-джигитов убит.

Наскоро одевшись и выйдя из палатки, я увидел Великого Князя Николая Константиновича, сидевшего на табурете и разговаривающего с казаком, который только что приехал из отряда генерала Бардовского с донесением. Надо заметить, что с этим же отрядом, должен был идти Великий Князь Николай Константинович, в качестве помощника начальника отряда, но, заболев лихорадкою накануне, не мог выступить 27-го числа. При отряде же, между прочими, находились: генерального штаба подполковник барон Каульбарс, как начальник съёмочной партии, генерального штаба подполковник Тихменев, в качестве колоновожатого, и полковник Иванов. Последний был командирован в отряд, как человек боевой (он имеет георгиевский крест) и отчасти знакомый с местностью; перед хивинскою экспедицией он находился в Тамдах, для собирания сведений о путях к Аму-дарье и знал окрестное население. Кроме того, при нём были его джигиты, бывавшее в этой местности.

Приглашённый Его Высочеством присутствовать при донесении казака, я услышал следующий рассказ. Полковник Иванов и подполковник Тихменев, имея в виду обозрение местности, отделились от отряда и выехали вперёд. При каждом из них имелось по два казака, и, кроме того, 11 джигитов, впереди которых ехал вожак, знающий хорошо местность.

Около 8 1/2 часов вечера, партия усмотрела впереди, в близком расстоянии, несколько человек туркменов, вслед за которыми из за той же возвышенности, выскочили человек полтораста всадников и бросились на нашу небольшую групу. Полковник Иванов и подполковник Тихменев, тотчас спешились, приказали казакам и джигитам сделать тоже, изготовили ружья и револьверы, причём полковник Иванов приказал стрелять не иначе как в упор. Туркмены, увидев спокойствие и стойкость этой горсти людей, приостановились и начали стрелять; наши казаки и джигиты, которые [394] тоже имели ружья, отвечали им выстрелами с самого близкого расстояния. В это время полковник Иванов был ранен пулею в ногу на вылет, и в руку так, что пуля засела; подполковник Тихменев получил лёгкую, рану в лицо; из казаков ранены четверо, из которых, два тяжело, из джигитов, один убит, несколько ранены: двое тяжело. Надо заметить, что, как только был усмотрен неприятель, полковник Иванов успел послать к отряду джигита, который на скаку передал известие восьми казакам и офицеру, ехавшим впереди отряда в виде наблюдательного пикета. Казаки, под начальством хорунжего Мамаева, тотчас бросились в карьер выручать своих, и с криком «ура» присоединились к ним. Туркмены, усмотрев пыль и скачущих всадников, вообразили, что весь отряд спешит, на выручку и тотчас отскакали от осаждённых шагов на сто, что дало возможность прискакавшим восьми казакам с офицером присоединиться к своим, спешиться и поддержать перестрелку. Туркмены, в свою очередь, заметив малочисленность отряда, снова стали напирать…. К счастью и к спасению горсти храбрых, взвод стрелков, бывший в авангарде, сбросив с себя шинели, подоспел бегом вовремя…. После двух или трёх выстрелов, шайка разбежалась.

По получении донесения, командующий войсками вышел из палатки и тут же ночью лично приказал подполковнику Главацкому с тремя сотнями идти к отряду генерала Бардовского, и произвести рекогносцировку местности. За ранеными командующий войсками отправил свой тарантас.

В шесть часов вечера, были привезены в лагерь все раненые, кроме подполковника Тихменева, который продолжал следовать с отрядом далее, по назначению. Командующий войсками навестил полковника Иванова, который, между прочим, доложил, что когда они защищались, то их весьма стесняли лошади, которые рвались и не стояли на месте; занятые стрельбою казаки не могли удержать лошадей, вследствие чего семь из них вырвались и попали к неприятелю.

У туркмен оказалось две лошади убитых, да две были захвачены казаками. Сами же, туркмены, вероятно, понесли порядочный урон, но ни одного трупа, по обычаю азиятцев, не было оставлено на месте. Командующий войсками, ещё ночью, отправляя казаков, послал четыре георгиевских креста казакам и [19] джигитам, но по личному ходатайству полковника Иванова, изъявил своё полное согласие наградить и остальных.

29-е апреля. Хал-ата

Предсказание туземцев, как кажется, оправдывается: нет ни бурь, ни мятелей, даже нет ветра; за то духота страшная….

Часу в третьем по полудни, посланные бароном Аминовым, для узнания нового пути к Аму-дарье, джигиты возвратились и сообщили, что от теперешней нашей стоянки у Хал-ата, по направлению к Аму-дарье вёрст сто можно пройти, имея на пути везде колодезную и даже, частью, ключевую воду. Но потом, всё таки, до Аму останется ещё восемь таш, т. е. 64 версты, без капли воды.

Между тем, сегодня же, подполковник Главацкий, возвратившись с своими казаками с рекогносцировки, привёз из отряда генерала Бардовского, от начальника инженеров, наскоро карандашем написанную записку, в которой он извещает, что к завтрашнему дню, 30-го апреля, на урочище Адам-крылган, где они находятся, будет отрыто и изготовлено до двадцати колодцев с водою, не в дальнем расстоянии один от другого и что, по собранным сведениям и вторичным распросам наших джигитов, по всем соображениям и комбинациям, до Аму-дарьи от Адам-крылгана не должно быть более 70 вёрст… По получении этих сведений, командующий войсками, не полагаясь на верные показания джигитов и туземцев, и не желая более терять времени, в этот же день отдал приказ, чтобы в ночь с 29-го на 30-е число, отряду сняться с бивака и следовать к колодцам Адам-крылган. Все в отряде просияли от радости, имея в виду покинуть, наконец, Хал-ата и идти вперёд. Мы столько испытали невзгод на этой ужасной стоянке, что и передать не возможно. К этой тяжёлой обстановке каждый день прибавлялись тревожные слухи о том, что дальнейшее движение до Аму-дарьи невозможно, что здесь в Хал-ата только цветочки, но далее, к Аму-дарье, вот где будут ягодки. Те самые джигиты и туземцы, которые делали розыски, которые с нами шли, все до одного, сомневались в том, чтобы отряд мог дойти до Хивы, или лучше сказать, пройти восемидесятиверстное пространство до Аму-дарьи по сыпучим пескам, при убийственной жаре, и без капли воды…

Ни человек, ни верблюд, говорили они, не стерпят; не даром, урочище Адам-крылган, в переводе значит: человеческая погибель!… При этом рассказывались страшные легенды о [20] происхождении этого названия; на этой местности, по словам туземцев, от жары и безводья, занесённые песком, не только погибали караваны, но, по старинному преданию, Адам-крылган был могилою бухарских войск, погибших здесь во время войны с Хивою. Не придавая большего значения ни этим легендам, ни пылкости азиятской фантазии, войска нашего отрада бодро и весело готовы были переносить все невзгоды природы, лишь бы только идти вперёд.

30-е апреля. Колодцы Адам-крылган

Мы выступили с позиции Хал-ата в три часа ночи на 30-е апреля, в составе девяти рот, одной конной батареи и 3,000 верблюдов. Кавалерия была оставлена с тем, чтобы нагнать нас на предпоследнем переходе к Аму-дарье. Погода, как будто для нашего ободрения, с самой ночи посвежела: задул холодный ветер, так что конная артилерия и главная квартира были одеты в пальто, но пехота следовала в гимнастических рубашках. Не успели мы отойти от Хал-ата двух вёрст, как местность стала изменяться: пошли почти на каждом шагу возвышенности и овраги, спуски и подъёмы. Песок был сыпучий и мягкий: артилерийские колёса на целую четверть увязали в нём, оставляя глубокия колеи; лошадиная нога с бабкой погружалась в песок и это на пространстве, как в то время определяли, до 36 вёрст, от Хал-ата до Адам крылгана. Легко себе представить всю тяжесть этого похода для людей, лошадей и даже для верблюдов… Благодаря Бога, свежесть ночи и воздуха несказанно облегчили поход, и мы с трёх часов ночи безостановочно шли до десяти часов утра, потому что переход этот, до Аму-дарьи, мог быть совершён не иначе, как по самому тщательному рассчету каждого марша. В десять часов утра стянулись на привал и отряд был остановлен. Началось отчихивание людей от пыли и песку, которому вторили откашливание лошадей и рёв верблюдов; эта смесь гармонии, или, вернее, дисгармонии, долго оглашала пустынную окрестность и слышна была издалека. Солнце, по обыкновению, начинало печь жесточайшим образом, духота усиливалась. Нам давался шестичасовой привал на жгучем песку, под открытым небом; кругом нас, на необозримой степи, всюду колючки и затем ничего. Верблюды были развьючены и кормились колючкой; лошади же не имели никакого корма и ни капли воды. Им дали ячменя и, пред выступлением с привала, по порции воды, т. е. по ведру, из турсуков: здесь мы, в первый раз приступили к расходованию воды порциями из турсуков как для людей, так и для лошадей. Верблюдов [21] совсем не поили, во-первых потому, что они легко могут оставаться три дня без питья; и во-вторых напоить всех 3,000 верблюдов, было невозможно: каждый верблюд выпивает за один раз не менее пяти вёдер.

Мы снялись с привала в четыре часа пополудни, отдохнув несколько часов. Дальнейшее следование наше ничем особенно не отличалось: отряд шёл под лучами жгучего солнца по такому же однообразному песчаному пути, как и предшествующий. В седьмом часу вечера стал спадать жар и дыханию сделалось несколько легче, свободнее. Люди и животные приободрились и стали шагать как будто скорее…

К десяти часам вечера мы подошли к урочищу Адам-крылган, где нас встретил генерал Бардовский. Тут местность представляла совершенно особенную картину: повсюду казались нагромождёнными, как бы нарочно, несметные кучи песку, образовавшие высокие песчаные холмы один подле другого; между ними впадины или довольно глубокие овраги. Поэтому, позиция для расположения отряда оказалась довольно тесною, в особенности при размещении тянувшейся с нами вереницы верблюдов. Войска разместились в лощинах, между холмами, только цепь и пикеты были выставлены на холмах. Хотя луна, как говорится, светила полным своим блеском, но, всё-таки, ночное время, в походе как и всюду, мешает хорошенько ориентироваться и поудобнее устроиться. Ариергард присоединился к нам немного позже. По прибытии на Адам-крылган, командующий войсками, не сходя с коня, объехал весь бивак, в сопровождении главной квартиры и своего конвоя. При этом, он благодарил нижних чинов отряда генерала Бардовского за их труды по вырытию колодцев и добыванию воды.

Прибыв на Адам-крылган вместе с главною квартирою и объехав за командующим войсками всю позицию, я попал на то место, где были расположены сапёры, так как место главной квартиры было близко от них. Ко мне присоединился мой сын, адъютант генерал-адъютанта фон-Кауфмана, и ещё кое-кто из товарищей, и наши гостеприимные друзья-сапёры накормили и напоили нас чаем за целый день. Затем, дождались прибытия наших верблюдов; пошёл опять шум, возня, развьючивание этих кораблей пустыни, отыскивание места для них, расстановка палаток… Насытившись у сапёров, я почувствовал, что усталость берёт верх и меня сильно клонит ко сну. Тут меня взяло раздумье: раздеваться, или нет? Сделав такой переход и не предвидя [22] возможности появления неприятеля, о близости которого не имелось никаких признаков, я решился раздеться и тотчас заснул, как убитый.

Вдруг, на утренней заре, когда луна начинала уже потухать, сапёрный горнист до такой степени неистово затрубил тревогу, что я вскочил, как говорится, совершенно без памяти. Слуга мой уже подавал мне платье, а татарин оседлал лошадь; я в минуту был готов, и так как командующий войсками был близко, то вся главная квартира почти одновременно присоединилась к нему. Князь Евгений Максимилианович был одним из первых подъехавших к главному начальнику войск, а чрез пять минут подскакал и страдавший лихорадкою, Великий Князь Николай Константинович.

Генерал-адъютант фон-Кауфман впереди, а мы все за ним, групою переезжали с холма на холм, так как вся местность состояла из крутых возвышенностей и спусков. Вскакавши, по мягкому песку, на первый высокий холм, нам всем чрезвычайно ясно было видно, во первых, все наши войска, стройно стоявшие на своих местах; а, во-вторых, с помощью занимавшейся зари и потухающей луны, мы могли рассмотреть и неприятеля. Он то разъезжал взад и вперёд, то собирался на месте в кучки, то внезапно бросался вскачь по направлению к нашей позиции, как будто делая вид, что хочет атаковать нас; вероятно же он сам сильно трусил выдвинутых против его кучек стрелковых взводов.

Переезжая, во главе своей свиты, с одного холма на другой, командующий войсками совершенно спокойно рассматривал все движения неприятеля и делал необходимые распоряжения относительно высылки пехотных частей вперёд, по направлению к неприятелю; все приказания отдавались им тихо, с невозмутимым хладнокровием. Тем больший контраст представляла его свита и адъютанты, скакавшие в разные стороны для передачи приказаний главного начальника.

Туркмены, между тем, в виду нас, продолжали творить разного рода эволюции: и стреляли и собирались в кучки, потом пускались с гиком вскачь к нашей позиции; но так только раздавался залп какого нибудь из наших стрелковых взводов, тотчас все кучки рассеивались во все стороны. Я видел, как командующей войсками несколько раз отдавал приказания Князю Евгению Максимилиановичу ехать к выдвинутым взводам и давать [23] им направления, соответственно изменявшимся движениям неприятеля, и Его Высочество, всякий раз, пускаясь с места во весь карьер, по крутым спускам и подъёмам, с быстротою и точностью исполнял возложенные на него поручения.

Во время наших переездов, на одном из фасов отрядного расположения, командующему войсками было доложено, что несколько тюков от павших дорогою верблюдов оставлены при небольшом прикрытии, в недальнем расстоянии от позиции, и что, в настоящее время, при появлении неприятеля, они могут подвергнуться опасности. Командующий войсками подозвал к себе генерального штаба подполковника барона Каульбарса, обратившего на себя внимание ещё в кульджинской экспедиции, где он был ранен в рукопашной схватке, и приказал ему взять одну из рот, чтобы отогнать неприятеля от наших тюков. С холма, на котором мы находились, видно было, как барон Каульбарс повёл роту в сомкнутом строе по направлению к неприятелю, и затем, оставив один взвод на возвышенности, которая командовала местностью, где находились наши брошенные тюки и отсталые верблюды, пошёл с другим взводом на встречу туркменам, которых и разогнал несколькими выстрелами.

Часу в пятом утра, неприятель был окончательно рассеян, так что ни одного человека не оставалось вблизи нашего расположения.