Текст книги "Из одних бумаг"

Дмитрий Комаров
Из одних бумаг

© Комаров Д.А., 2021

* * *

Надеюсь, однажды мы увидимся снова

Маме, папе и попугайчику Кеше

Мягкое ладонное. Едва-едва получается сжать мячик с коротким беззвучным смехом и смущенной улыбкой. Не ступить на землю. Не выскочить из-за школьной парты в шесть с половиной десятилетий назад. Только обвести взглядом стены и остановиться на лицах. И закрыть глаза. И увидеть красавицу перед зеркалом. И заметить за спиной тех, чье присутствие никто не признает. Заплакать. Быть разбуженной голосом священника. Или сына. Или наоборот. Все наоборот. Незаслуженно наоборот.

Ровно в восемь распахнется дверь и в комнату прошествует он, чтобы снова быть рядом и не оставить. Это привычка. Не оставлять. Он в пиджаке. За окном завершается лето. Полки с рядами сувениров возвращают обратно кванты наполненного смыслом. Они без боязни смотрят на облака над поеживающимся здешним миром. Смерть закончилась.

Осталось не забыть одного кроху, чья безусловная любовь честнее иного человеческого стиха. Захочет – на плечо волшебника. Захочет – на запястье его спутницы. Как усядется, закивает: можно лететь. И они полетят…

К звездам.

Раз в две жизни

verba

 
небо в сеточку из ветвей,
сбросивших листья. а мы в начале
новой истории, где полей
не достигают мосты из стали.
 
 
и в связи с этим по нам дожди
частые, чистые барабанят.
тоже устали они, поди.
мука со смыслами и словами.
 
 
комьями грязи грехи с сапог
струйки смывают. мы будем лучше.
нас наконец-то увидел бог.
неординарных. больных. заблудших.
 
 
черновики. а звучали как!
дело закрыто. дела такие.
небо с вуалью – наверняка.
мы превращаемся в прописные.
 
 
рукопись, поднятая с земли.
нас редактируют сами звезды.
мы и не знали, что мы могли.
знали дожди. и пронзали воздух.
 

белый цвет

но больше прочего – белый цвет. с теплотой твоей кофты и складками капюшона. та опрятная легкость и рассыпной привет, заповеданный к чашке. и – креслу. и – телефону. но домашнее прочего – имя вслух. и совсем непохожее на проходные будни. в стеариновых сумерках. и далеко вокруг. и за мягкими шторами. и без оного пополудни. но загадочней прочего – кисти рук, по которым бегут утонченности сложных линий. по одной из теорий, они замыкают круг, и в том круге – сады, и садов тех дары обильны. но любимее прочего – просто так. на двух встречных орбитах смотреть, как родное солнце подает – раз в две жизни – какой-то условный знак, по которому вечное с вечным пересечется.

в чае есть что-то английское

 
в чае есть что-то английское,
в чае, который вы любите,
я – тоже. следите за мыслями –
они превращаются в кубики.
на блюдцах кусочками сахара.
минуты. не тают. забытые.
и теплое нежно-двоякое
сквозь пальцы немного размытое
прибоем рисованным. только ли?
а вдруг – еще парусным трепетом.
картина ведь ваша? негорькими
глотками сольется со щебетом
пернатых с причального берега,
где мизерен шанс снова свидеться.
в картине есть что-то от Рериха,
в вас – добрая честность провидицы.
 

мандариновое

мандариновое – это не когда к предпраздничной суете пристает оранжево-горькая кожура, это совсем другое, это такое «где», где твоя молчаливость подумает, что «ура». где духи начинаются резким обрывом в слепящий свет, согреваются, полнятся сном, посвящением, чистотой. терпкость мягче и мягче, слабее, а сладкие ноты – нет, и ты перед огнем, накануне самой собой. гололедных поленьев в камин побросаешь. стыл поначалу прокравшийся в комнату воздух, но счет пойдет на минуты, и от ветровых перил оттолкнешься в уютное, станет совсем смешно помнить солоноватое, скучное, бренное – ишь чего! за рукав кто-то дернет легонько. о, господи, это же Питер Пэн! что ты делаешь здесь? приглашаю на Рождество. на окне свертки вкусностей, в красном носке – презент. по зеленым иголочкам спустятся на ладонь феи в клеверных платьицах и обратят тебя в ту счастливую девочку, что, разводя огонь, привносила в мир нечто значительнее огня. и не станет ни лучше, ни хуже – все как и есть. просто ты не молчишь, и сияют твои глаза. в зазеркалье бьет полночь, покуда у прочих – шесть. подходящее время о вере в тебя сказать.

за шторами

 
за шторами – дивный лес
и ягодная страна,
безоблачная она
и боли, и страха без.
 
 
пойдем проживем час,
который отвел бог
на хлеб и густой сок,
на музыку и нас.
 
 
за шторами – ты, я
сквозь струи травы вброд,
а солнце росу пьет
и жжется, смеясь.
 

написана на устах

 
я настоящая – в красоте
зеленых улиц моей Рязани.
ее дворовое – не везде,
но то, что вечно, в моем дыханьи;
но то, что светится, серебрит,
когда свой пост оставляет месяц,
и строгой выправки фонари,
и утонченность небесных лестниц.
мои духи – нежно-сладкий май,
когда все – первое, все – в бутонах,
когда на памяти был трамвай,
звонком будивший мою влюбленность.
я настоящая – что сейчас,
что в сновидениях о прошедшем.
мой теплый город, как тот рассказ,
в деталях капельку сумасшедший.
к плечу малюсенький парашют
прижмется. мой одуванчик – лучший.
меня нет подлиннее, чем тут,
щекой к щеке дорогого плюша.
а бог пусть дальше вращает мир –
я все приемлю, коль то от бога.
на крае блюдца лежит зефир,
и точно так же лежит дорога.
под белокурость подобран день;
ночь, утро, вечер – само собою.
под шелест платья – на шаг ступень,
под ощущение винтовое.
я настоящая – вся в мечтах
о свежеветреной неге парков,
и я – написана на устах,
и я – ценнейшая из подарков.
 

одной маленькой девочке

 
одной маленькой девочке бог придавал цвета,
и, склоняясь над снимками, та не могла смириться
с черно-белыми точками на безупречных лицах –
артефактами пленок, с которых текла вода.
 
 
безупречного вкуса она, человек-любовь.
с каждым фото стройнее, изящнее, птица-лебедь.
и светало на сердце ее, и светлело в небе,
когда в крошечном зеркальце таяли тени снов.
 
 
кадры стали уютнее. бог улыбнулся ей,
этой маленькой девочке, что узнается в счастье,
и решил про себя, раз подобное в его власти,
он не в праве не сделать ее мир еще цветней.
 

нежнеет

 
и ты стоишь на снимке черно-белом,
и взгляд не в зал, а в сторону окна
в цветной рассказ о том, как птица пела
и ты была до счастья влюблена.
был райским сад, оставшийся узором.
нежнеет ткань по линиям судьбы.
ладонный май сквозь золото пробора.
осенний свет под вешним голубым.
и ты добро во всей его палитре.
вполоборота к солнцу. посмотри.
наш грубый мир, разобранный на титры,
застыл, но ты, прошу, но ты не говори
с его лукавством сумеречной зоны,
раскосый дождь и пепел обходя,
стой ближе к тем неписаным законам,
что не боятся пепла и дождя.
красивая – ни автора, ни роли –
на черно-белом снимке у окна.
храни тебя цветущий сад от боли
на всем пути реальности и сна.
 

по мотивам твоей радуги

 
радуга
с особенностью
возникать накануне дождя.
над репейником мотыльки.
грунтовой прожилкой дорога в поле.
если взором к зеркальной реке,
отражения ослепят.
если задуматься,
в шутке не соль –
шутка в самой соли.
 
 
открывай.
открывай, что возможно.
настежь. с окном. нараспашку.
и начинай играть.
заповедная радуга
мной переброшена в твой город.
теплым клавишам это знакомо –
тебе их понравится слушать
и, слушая, доверять.
а еще ты заметишь,
что в платье красивом
и туфельки из хрусталя в пору.
 
 
я совсем по соседству
продолжу срывать неземной цвет
и подбрасывать в радугу,
дабы с полей перетекла свежесть
чумового дождя,
который смеется над шутками
минимум сто лет
и умеет стеной
от беды оградить,
уберечь нежность.
 

cappuccino

 
у cappuccino есть важное: его вкус
и вид из окна кафе, и капли дождя на стеклах.
и когда ты присел, а напротив присела грусть,
обращаешь внимание, как эта грусть промокла.
она смотрит на пенку, застывшую у краев.
ей минуту назад было так зябко, так стыло!
по губам пробегают безмолвные волны слов,
и тряхнешь головой: что-то в них было…
окна через себя пропускают дневной свет –
с ним приветлив дымок, ароматный и растворимый.
только здесь и сейчас – для него нет понятия ни лет,
ни сомнений, и это по-своему ощутимо,
как все зыбкое, все настоящее… как… ты?
твой глоток на двоих плюс та музыка, те люди.
у присевшей напротив – светлеющие черты.
cappuccino не все – cappuccino еще будет.
 

зашифрована

я тебя зашифрую в потоках земных дождей, и, под струи волос подставляя ладони, бог озарится просветом улыбки – такой твоей! – и проследует в люди одной из своих дорог. на обочинах оной покоятся снег и пыль, на обочинах оной – попавший под камни лед. и, на каждом шагу соблюдая бессмертный стиль, он, смотря в твою сторону, по городам идет… узнает среди паствы танцующих венский вальс и в алмазных подвесках сверкающий чистым смех, устремляя свой взор вновь и вновь в расписную даль, заприметит знакомую женщину… лучше всех… она будет ему представляться… ее зовут… ее любят… она вдохновляет… она поет… здешним землям достались сожители и живут так, как эта знакомая женщина не живет… бог-ценитель читает по вывескам карту вин и сдвигает засовы, и тащит за шиворот дураков, и бросается в реки за мертвыми без причин, и не слышит спасибо и просто каких-то слов… он за всем этим так устает, хоть – в крик… ищет жадно ладонями струи земных дождей… и когда зашифрована ты обратишься в блик, мир спасется одной красотой твоей.

к ее предназначению

на твоих ладонях белые маги видят линии перемены дат – не совсем аналогии с той, что надвое делит привычную карту мира. их нельзя ни в одном из случаев задать парой координат, но на каждой есть свой Мыс Доброй Надежды, своя Пальмира. рассекая воды на асинхронные гребни рокочущих вольно волн, заклинания действуют, только не каждое ясно передается слуху. и могучие маги, представь себе, не отвечают за это ни на микрон, уступая почетное право возвыситься человеку и человеческой силе духа. по дуге сквозь тучи уносятся мыслями витязи о золотых и больших крылах – маги смотрят вослед, и улыбки не сходят с их лиц, просветленных и посвященных в тайну. ты заметила, нечто с любовь на твоих материнских, красивых, не помнящих зла руках? ты заметила, у волшебства есть черты стопроцентно твои, твой характер и первоначальность?

уловить, как с мачты сорвется и скатится возглас «земля! земля!», и комочек ее ощутить, сжимая в ладони как будто бы хлеба белого мякиш. твой Мыс Доброй Надежды, а также Пальмира не раз приютят тебя. и останется море дат, и ты сможешь увидеть то, что видели только маги.

о кораблях

здравствуй, мой старый-престарый пруд и четыре березки на берегу твоем. мы с тобой ежегодно встречаемся. тут как тут молодые пичуги исследуют окоем. нам до них как до неба: не прыгнуть и не достать. но на редкость упрямые мы продолжаем быть. в двух шагах приводняется береста. в два прыжка я опять отплываю жить. этот год ожидается жарче, но бог бы с ним! мне пришло сообщение, что пора… всяко видевший парусник пусть перейдет к другим и достигнет иной широты, чем достиг вчера. два других корабля (и для каждого – новый курс) поведем мой напарник и я, по своим морям. старый-старый мой пруд, я за нас больше не боюсь – мы соленые волны разбрызгаем в крик «земля!».

из любых инкарнаций

для определения слов «изящество», «очарование» и «любовь»… белый ворох – в почтовом ящике… только-только не многословь… кап-капельные крыши города мартом теплятся… чик-чирик… снегом кружится ретро холода, и весеннее – сны твои… как лучится в тебе все женское, как толкуется каждый взгляд… и изысканное, главенствуя, нитяным золотит наряд… стебельками узоры… тонкости… мягким голосом – имя… свет… от начальности к завершенности береги-сохраняй секрет… солнце радует, солнце прячется… кто-то встретился – кто-то… жаль… среди черт есть черта отгадчицы, а еще есть черта – печаль… перво-наперво пишешь ближнему… в чем ответ и каков вопрос?.. ты не можешь не быть услышана, ты не можешь не быть всерьез… в небо смотрит голубка… скоро ли… направлением север-юг… над высотными частоколами… над колоннами вольных слуг… станет мыслимо море синее, потому что давно пора… горизонт размывает линию от сказания до вчера… сизокрылое… как трепещуще… как настойчиво… сильно как… мы когда-нибудь сможем, встретившись, говорить о моих стихах… я тебя провожу до пристани для космических кораблей… а хрустальный бокал игристого вновь останется на земле… из любых инкарнаций сложится… что-то – вечное, что-то… жаль… остальное само приложится… в том числе и немой хрусталь…

за три десятка царств

 
и будет день, и звонкий посвист птицы
разбудит дом с ухоженным крыльцом,
позолотится на двери кольцо,
и добрым скрипом скрипнут половицы.
сквозь брешь в листве прольется чистота
на эти стены. пятнышками тени
пройдут по белым клавишам ступеней,
играя вальс для старого кота.
а тот прижмется к женскому теплу,
проводит в кухню с запахом печенья.
здесь очень много комнатных растений,
в уютном доме слева на углу.
и затрепещет свет на стебельках,
и, прислонившись к стеклам, листья будут
тянуться к сада яблочному чуду
с его тропинкой дум о пустяках,
а также – всём. за книжной чередой,
за три десятка царств и девять жизней
судьба придаст им праведного смысла,
и две дождинки встретятся с рукой.
не будет бури! капли – так, случайность.
она снаружи. клумбы у скамьи.
и по своим тропинкам муравьи
продолжат путь земной и беспечальный.
там хорошо, там будет островок,
взойдут ростки и подберутся ноты,
и возвратится с картами в колоду
все то, что прежде шло наискосок.
 

Зорче

поэзия неба в белом

у зимней поэзии масса облачных преимуществ. не так слепит из-под навеса над головой и синюю синеву зашторивает, давая возможность смотреть глазами (чувствительными глазами) на выжженную главу из тома о светской жизни, из книги о модных людях, написанной популярно для радио и кино. так проще, когда от мыслей, начавших ходить по кругу, теряешься средь табличек, закрывших собой окно. а тренды проходят мимо, а жизни проходят гладко. покрытые лаком фразы, брендированный декор – все так и сияет. солнце не может ходить украдкой. и верить себе – не может. и отпуск с каких-то пор берет, отправляясь в страны, где менее развит синтез, где меньше персон и слуг. там тает в прожилках листьев, излечивает ангину, становится снова ярким и снова – на прежний круг. поэтам зимы заметны те самые его пятна от выплаканных печалей, бессилий и пустоты. на чем-нибудь межпланетном, на чем-нибудь невозвратном их строки оставят тени, похожие на следы прозрения и надежды на правильные вопросы в бумажной обертке в клетку с чернилами на боку. под пасмурным небом легче взбирается на утесы с обзорами, что столь редки на нашем людском веку. изнанки рельефней – пальцы построчно постигнут холод, нетканая вечность станет понятнее на петлю. так, так создается нечто, что не принимают в школах,

и так происходит чудо, устойчивое к огню, к давно огрубевшим шуткам, искусственным розам, пыли, упущенным шансам, розни, активности напоказ. поэзия неба в белом и зимнесть ее стихии сближают с надежным солнцем, которое помнит нас.

муравьи

а что если и нет смысла вырываться, выискивать и встречать, нервно из очереди в очередь, из толпы в толпу перестраиваться, роняя мелочь, поднимая ее же, нырять с головой непокрытой в окно, разлетаясь на скорлупу своих взглядов, цепляющихся за облака и честной народ (дефиниции – самое большее, на что те годны), задевая лопатками зодиакальный свод за века устоявшейся степени кривизны? нет и смысла? но что же так? раскаленный день каждый раз возвращается рисовать мираж. и падение длится, и нимфы отходят в тень – жизнь становится проще. беремся за карандаш (чьи попытки легко корректировать до нуля), за удобные памятки, справочные статьи, оседаем песчинками, думая, мы – земля, а последняя думает: муравьи.

зорче

 
заводили часы. начинались и падали в город.
там до слез щекотал нафталиновый запах зари.
терпковатая ночь исчезала на первом же скором.
жженой сырости пар над мозаикой частной земли.
 
 
проверяли дела, тормошили и делали кофе.
частоколы стекла и набоковский голос с листа.
начинались опять по наитиям философий,
замирали на звук, доносившийся иногда.
 
 
замирали во сне, сне, который кончался не утром,
не ко времени дня, не по случаю, ни-ко-гда.
откликались на свет сквозьтуманного перламутра.
атропиновый шок. привыкание. чистота.
 
 
и плывут, и плывут от оси до оси кучевые,
ослепительный луч разрезает на ломтики их.
многим очень везет, и отчасти – отчасти – слепые
становились, становятся, станут
зорче некоторых других.
 

утренний вкус

 
только ты и узнаешь мой почерк,
оставленный в прошлом.
только ты отболишь,
превратившись в немую любовь
к шоколадным следам
растворимого кофе на ложках
и мельчайшим росинкам,
в туман покрывающим новь.
 
 
на полях для заметок ни много,
ни мало, молитвы.
кто их здесь начертал,
исповедуя наши грехи?
впрочем, кто бы то ни был,
мы с ним или с ней уже квиты:
нас оставила жизнь,
а того, кто молился, – верхи.
 
 
за неверием ждал
не случавшийся прежде столь часто
надоедливый град,
раз за разом чинивший разгром.
только ты и кивнешь
изувеченным душам согласно
и наполнишь две чашки
обычным крутым кипятком.
 
 
в разговоры не встрянут ни книги,
ни пальмовый остров,
а в излучинках губ
не задержится большее чем.
что до суммы,
то мир не относится к суммам серьезно;
что до разностей,
то он и к ним безразличен совсем.
 
 
так и буду смотреть на волнистое
в новой прическе;
от напитка горчит,
но проходит едва не тотчас.
только ты и пройдешь
метко заданным жизнью вопросом,
только утренний вкус
и останется после от нас.
 

а какое-то время

а когда посвящаешь себя не самому важному, кажется, высшесть подыскивает какой-то другой закат, и нехватка чего-нибудь эдакого безбашенного, и избыточной зрелости краповый аттестат, и одуряющий суетным город подкованный, цокающий с медно-железными скрипами у двери, и нечаянно сказанное, и недостаточно растолкованное, страдающее, но верящее, что разгорится… или сгорит. и под хрупкими колбами теплятся жизни лампочек, и никак не насмотришься на подсвеченный мокрый снег, и незримые духи, свесив ноги с магнитных рамочек, водят за нос экстрачувствительных, а какое-то время – всех. а какое-то время думаешь, убежденным себя представивши, и рассеянный свет над улицей, у двери, сквозь сырую сыпь, и комфортная тишина безобразно запавшей клавиши, и какой-то другой восход, и проезд шириною в нить.

на квинту чаще

мы на трех берегах, хотя берега только два. мы считаем бесчетные хлопья прибрежной пены. очень хочется встретиться будучи на ногах, очень хочется тронуться от пустоты вселенных. очень хочется в путь, очень хочется без пути – чтобы чайки на крик отзывались на квинту чаще, потому что так мало достаточно, чтоб сойти… и, под запись признавшись, не выдержать черный ящик… после хвойного запаха станет казаться, всё… пережили крушение… пере-… чертовски пере-… и когда неизвестный назначит второй слет, не вернутся поэты, которые бы сумели… и тогда мы не вспомним, как холм городил холм, зарастая как шрам, подставляя траву ветру. это очень красиво, но не повторит волн, гребешками которых нас сбили в пучки света. мы не помним ни капли, но, веря в родство душ, можем подозревать, что в нас есть от другой жизни… мы на трех берегах, хлопья пены и вся чушь – только малая часть уготованных нам чисел…

другие миры

 
а другие миры есть
а другие миры чудо
просто ищем все здесь
и поближе отсюда
просто смотрим где свет
сторонясь очагов тени
и проходит состав лет
мимо нас по земной сцене
 
 
а другие миры ждут
трогай милый мой трогай
оставляй тесноту
и смиряйся с дорогой
пусть петляет пусть мчит
пусть пытает разлукой
пусть на вздохи молчит
и берет многоруко
 
 
замечай как слепа ночь
и как любят ее звезды
уходя уходи прочь
и учись говорить просто
и однажды смотря ввысь
ты отправишь стихи в небо
а в ответ зашумит бриз
и запахнет теплом хлеба
 

озорные смешинки

 
в твоем первом лице отзывчиво говорят
озорные смешинки, подчеркивая усталость
незадачливых сущностей, ставших в один ряд,
настоявшихся в нем под овации из зала.
ну их, аплодисменты! к чему утомлять дух
малоискренним гулом, попавшим в чумной воздух?
озорные смешинки поддерживают от двух
и до более «g» перегрузок. так космос
покорять и приходится: небо твердит нам
о вселенской любви затмевающей… о, чудо!
мы же жертвенных блюд преподносим его ртам
море… море морское… и людно, тут так людно…
спрячься в пышность ресниц – кто достоин, найдет.
ты красива. и очень. за этим – поля смыслов,
те, где лишних и лишнего нет, где тебя ждет
уравнение – ключ… и счастливые числа.
 

отдыхай

 
отдыхай.
выдалась пауза. отдыхай.
не смотри в зеркала, демонов не окликай.
отражения – ложь, хрупкий лед. не наступай.
и у тьмы не спрашивай, на светлое уповай.
 
 
отдыхай.
изумрудные волны переводи
на язык того самого, что в груди.
а под веками – век приснопамятный. не грусти.
прах и злато – в одной горсти.
 
 
отдыхай.
пусть они без тебя дойдут
до решений и выхода в чертову пустоту.
отдыхай. все, что нужно, с тобою. тут.
так и делают красоту!