Текст книги "Темная сторона дороги (сборник)"

– У нас, правда, не «Волга».

– Но и не велосипед, – улыбнулась девушка и вытерла слезы.

Дальше началось «тут помню, тут не помню». Мы встали у какого-то прудика, дождь вроде бы закончился – не помню. Мы пили, смеялись, говорили… Встреча давних друзей, елкины. Что случилось потом? Нет, я догадываюсь. Сто из ста, что х** Петрухи ровесников искать не стал, он решил воспользоваться тем, что было. А было, надо признать, то, что надо. Девочка пообсохла, сняла мою курточку. Рыжие шелковистые волосы падали на обнаженные плечи, зеленые игривые глаза манили окунуться в них… Нет, я, конечно, не одобряю, но понять их можно. Они, и не видя ее, почесывали в мудях, а когда заглянули в ее бездонные глаза… плюс алкоголь… не сдержались, мудаки. Ведь знал же, что нельзя им верить, нельзя их оставлять наедине с ней. Но я перебрал так, что в прокуренном салоне машины мне не хватало воздуха. Вышел подышать, спустился к пруду и отключился.

Дальше я ничего не помнил, но моя попутчица сильнее сдавила мое запястье, дернув, подвела к крутому берегу и свободной рукой указала на мужчину, лежащего у воды. Кто это, я понял сразу. То, что я там провалялся, было ясно и без нее. Я не помнил, что произошло здесь, в машине. Девушка развернула меня к «копейке», стоящей в паре метров от нас. Внутри играла музыка (кажется, Сташевский), смеялась девушка. И вдруг все стихло. Нет, Сташевский все еще фальшивил, но резко оборвавшийся смех говорил только об одном – в машине что-то произошло. И это что-то никоим разом не было связано с выбранной композицией на новой магнитоле ТЕС. Я дернулся, но попутчица удержала меня. Она двумя пальцами коснулась глаз, а потом показала на машину. Мол, смотри. И я смотрел.

Не было ни криков, ни воплей (если не считать Сташевского), не было чего-то похожего на изнасилование. Просто жуткая ночь под злободневную песню «Любовь здесь больше не живет». И вдруг крик:

– Ах ты, сука!

И хлопок. Будто в ладоши кто ударил.

– Держи ее!

Дверь с хрустом открылась, стекло дождем высыпалось на траву. Девушка, раня руки, выползла из машины. Она почему-то была в моей куртке. Когда девушка поднялась в полный рост, я увидел у нее в руках нож. Небольшой выкидной с какой-то бредовой картинкой на черных пластмассовых щечках, туристический. Я всегда его брал с собой. Вот и в ту ночь он оказался в кармане куртки.

– Не подходите! – взвизгнула девушка.

Я посмотрел на ту девицу, из прошлого, а потом на эту, что пришла напомнить о себе. Мне стало жутко. Я все еще не помнил, как ее зовут, но я знал, что девушки… Той, с ножом, сейчас не станет, а этой, что так крепко держит меня за руку, уже нет в живых.

– Не трогайте ее! – крикнул я и вырвался из хватки попутчицы.

Они не остановились, они просто не услышали меня. Петруха озверел. Санька вывалился из машины вслед за Петрухой. Он матерился, что тот сапожник. Я их, надо признать, такими видел впервые. Словно два хищника, они загнали добычу и собирались…

– Не подходите! – вскрикнула девушка. – Я убью себя. – Она приставила клинок к груди и надавила на рукоятку с такой силой, что джинсовая ткань не выдержала и разошлась.

Я дернулся в сторону девушки и каким-то образом оказался у нее за спиной. Попутчица что-то крикнула мне, я ей ответил, мол, это надо остановить, но озверевшие друзья нас не видели и не слышали. Их целью была девушка с ножом. И тут произошло то же, что и за год до этого. Только тогда я пьяный спал у воды, а теперь, выходит, и поучаствовал. Девушка как будто испугалась чего-то за спиной и вдавила нож в грудь. Ее ноги подкосились, и она осела на землю.

– Черт! – взвизгнул Санька. – Петруха, что это?!

– А ты что, не видишь?! – заорал на него Петька. – Эта дура себя зарезала!

– Она что, чокнутая?!

– Какая теперь разница?

Петруха подошел к девушке и присел рядом. Ее рука все еще сжимала рукоятку туристического ножа. Петр разжал ее пальцы и посмотрел на черную ручку.

– Слушай, а чей это нож?

– Ну ты и придурок! Какая разница, чей это нож? – Санька едва не плакал.

– Это ты придурок! Ты ее убивал?

– Что ты такое говоришь? – Санька всхлипнул. – Я ее не трогал…

– Трогал или не трогал, следствие разберется.

– Какое следствие!

– Вот и я о том же. – Петруха резким движением вынул нож и, не задумываясь, бросил его в пруд. – Нож этот, скорее всего, Семы. Найдут его менты и выйдут на нас…

– Ну и пусть, – как капризный ребенок, произнес Санька. – Пусть! Мы же ее не убивали!

– Поздравляю. Но беда в том, что знаем об этом только мы с тобой.

Саня совсем скис, я его таким не видел. Вечно улыбающийся заводила теперь походил на хнычущего мальчишку, потерявшего редкую почтовую марку.

– Что нам делать?

– Брать Сему за жабры и обратно на свадьбу. Там все в говнище, прибьемся к кому-нибудь. Брательник потом под страхом смертной казни будет утверждать, что мы с ним всю ночь провели.

Елкины, да так все и вышло. Я проснулся на диване в пристройке. Замерз, как бобик, про девушку вообще забыл. Я спросил о ней лишь через пару дней, когда мы возвращались домой. Я вспомнил о ней… черт! Как бесчеловечно! Я вспомнил о ней только из-за куртки. Пятно на рубахе я так и не отстирал, вот и хотел закрыть курткой.

– А че, она так в моей куртке и слиняла? – спросил я.

– Ага, – наперебой закивали друзья-сволочи.

– У тебя хоть там в карманах документов не было? – спросил вдруг Петруха.

Вот тогда-то и надо было понять. Елкины, куда ж мне? В карманах, кроме ножа (да и он там оказался случайно), ничего не было. Я ж куртку-то только на свадьбу впервые надел. Модник, елкины. Надел, это еще громко сказано. В руке протаскал, да она на стуле провисела, а потом вот и девице сгодилась под дождем, значит. Расстроился я, конечно, маленько, но не побежишь же по деревням в поисках рыжей девицы в цветастом сарафане и моей куртке. Махнул я тогда на это рукой, от жены так и так влетит, куртка просто до кучи будет.

Да, все так и было. А потом эти паскудники умерли. Через месяц или около…

Мы с попутчицей снова оказались в кабине. Она была в моей джинсухе, испачканной с левой стороны кровью. Мы сидели молча, глядя прямо перед собой, будто два приятеля под впечатлением от просмотренного ужастика. Мне хотелось спросить ее, о многом хотелось спросить, но я боялся открыть рот. Боялся произнести хоть слово. Каждое из моих слов могло стать последним. Но все же спросил:

– Чего ты хочешь?

Молчание.

– Что я тебе должен?

Снова тишина.

– Ведь я тебе ничего не сделал.

– Именно поэтому ты все еще и живешь, – ответила она.

Я снова замолчал. Я понял, за что они умерли, и почему сердце – одного тромб успокоил, другого шампур с прилипшими кусочками подгоревшего мяса. Зуб за зуб, что называется. Но непонятно было, я-то ей зачем. И, самое главное, я все еще не знал, как ее зовут.

Она будто прочитала мои мысли… хотя что тут скрывать, ведь так оно и было. Существо, способное показывать прошлое, непременно может читать мысли. По законам, елкины, жанра. Под нос, значит, сунула мне листок. Тот самый, из бардачка.

Ефимова Нина Аркадиевна. Значит, Нинка она. Я все еще в надежде, что сон это, розыгрыш, елкины, вчитываться в бумажку стал. Дата рождения мне без надобности (я ведь видел – молодая, красивая), так, глянул вскользь, что родилась в поселке Белый Яр Ачинского района Красноярского края 16 августа. Меня интересовало другое. Канцелярское «умер(ла)» манило больше всего. Умерла 21 августа 1993 года, п. Белый Яр Ачинского района Красноярского края. Я отложил документ. Все верно. А мы были на свадьбе в Нагорново, в трех километрах от Белого Яра. Все совпадало. Вот такая мистика, елкины.

– Ну и что дальше? – не выдержал лохматый. В этот раз на него никто не шикнул. Всем было интересно услышать продолжение, а пауза слишком затянулась.

– Ну и что дальше? – будто передразнив молодого, произнес Семен. – Я повернулся к Нине и отдал ей ее последний документ.

– Поехали, – просто сказала она.

Я не стал спрашивать, куда и зачем. Я вел машину, словно во сне, не глядя на дорогу. В голове мелькали странные картинки. Петруха, схватившийся за сердце в душном салоне своей «копейки» под песню «Позови меня в ночи». Санька, упавший на колени с шампуром в груди под песню «Я не буду тебя больше ждать». Нина, лежащая на берегу пруда под песню… Потом все смешалось – музыка, крики, автомобильные сигналы, мертвецы и живые.

Наконец «КамАЗ» остановился. Сам, без моего участия. Мне казалось, что я им не управляю уже давно. Я был в обществе мертвецов где-то там, далеко, где звучали песни Сташевского.

Нина выпрыгнула из кабины и, повернувшись ко мне, сказала:

– Помоги мне!

Я, не раздумывая, подчинился. Да, именно подчинился, потому как никакого желания помочь ей от чистого сердца у меня не было. Она будто заставляла меня. Я вслед за ней подошел к кузову, откинул уже открытый тент и вытащил пустой гроб. Прежде чем забраться в кузов, я огляделся – мы стояли напротив кладбища. Гроб, елкины, действительно был пуст, потому как его хозяйка шла впереди меня.

Когда она привела меня к разрытой могиле, я даже подумал, что сейчас запоет Сташевский «Нет у меня друзей и нет врагов», но тишина не отозвалась ни единым звуком. Нина улеглась в гроб и сложила на груди руки. Я ждал то ли приказа, то ли наказания.

– Ну все, – сказала вдруг Нина. – Проводил. Обещал и проводил. А теперь толкай.

– Чего? – Я не понял, чего она хочет.

– Толкай гроб вниз.

– Я не могу… – прошептал я.

«Ты же жива!» – едва не вырвалось.

– Толкай! – взревела девица. – А то закончишь как твои дружки!

– Хорошая мотивация, – вставил свое слово лохматый Леха.

– Да, – кивнул Семен. – Я столкнул гроб вместе с покойной в яму. При этом тело девушки выпало, привалившись к стенке могилы. И я увидел, что не девушка это вовсе, а старуха. И вместо сарафана черные одежды на ней. Когда старуха открыла глаза и попыталась встать, я бросил вниз крышку гроба. Может, она перевернуться решила и лечь удобней, не знаю, проверять не стал. Схватил валявшуюся рядом лопату и начал засыпать яму. С последним комком земли, упавшим на могильный холмик, я пришел в себя. Я стоял среди могил поздней ночью с лопатой в руках, словно осквернитель или еще кто. Меня охватил ужас, я отбросил лопату и со всех ног бросился бежать к своему КамАЗу.

– И что, вы больше туда не возвращались? – спросил Сашка – шофер-интеллигент, прозванный за черный чуб Цыганом. Он даже в общении с коллегами-дальнобойщиками разговаривал уважительно и без фамильярности.

– Через два дня… я пришел на кладбище вместе с приятелем, который и подсуетился мне насчет этой перевозки, с Виталичем. Для начала я ему рассказал о случившемся, а уж потом потребовал от него причитающийся мне остаток заработка. Как он меня тогда в психушку не сдал, не пойму. Не было никакого заказа, а тем более заработка. Оказывается (жена моя так рассказала), я подвез в тот вечер из Есауловки до Тарутино семейную пару с пожитками, но это вылетело у меня из головы, и я, вместо того чтобы вернуться в Красноярск, двинул на Ачинск. Виталич посмотрел на меня как на чокнутого, но проехать до кладбища со мной согласился. Я с трудом нашел то место. Но, когда подошел к могиле, я едва и сам не поверил в собственное сумасшествие. Вместо свежей могилы стоял памятник с фотографией Нины, похороненной здесь сорок лет назад. Не в 93-м, как она мне показала, а в 53-м. На фото точно была она. По черно-белому выцветшему снимку было не определить цвет волос и глаз, но я не сомневался, что при жизни девица была рыжей, с зелеными озерами глаз. Могила заросла настолько, что, казалось, ее не посещали со дня похорон. В траве я увидел что-то голубое. Тряпка или… Я протянул руку и вытащил из зарослей свою джинсовую куртку. И самое странное, ни дырки в ней не было, ни кровяных пятен. Она выглядела так, будто я ее вчера купил и положил на могилу.

Что со мной произошло в ту ночь, я так до конца и не понял, но, по слухам, ходившим по окрестным селам, Ефимова Нина Аркадиевна была ведьмой. Что там случилось с ней в августе 53-го, никто не знает. Нашли ее труп на берегу того злополучного пруда, где мне довелось выспаться, похоронили. С тех самых пор бродит Нинка на участке Ачинск – Боготол трассы М53. Просит подвезти до кладбища. Кто подвозит, в живых остается, а кто нет… Тем, кто отказывается, спектакль с трагическим концом показывает, а на сороковой день после представления изводит отказников. Те, кто часто здесь ездят, знают о Нинке и не останавливаются возле одинокой фигуры в цветастом сарафане. Мне, я думаю, она дала второй шанс… проводить ее. И я вроде как справился.

Так что, ребяты, послушайте совета старика – встретите Нинку, не останавливайтесь. А коль остановились, везите прямиком на кладбище. Не противьтесь, а то она не только спектакль покажет с неминуемой кончиной всех участников – и актрисы, и зрителей, – но и потаенные уголки вашей души откроет. А узнать, что ты распоследняя сволочь, прячущаяся за моральными устоями или близкими к ним нравственными ценностями, куда хуже смерти. Говорят же: в тихом омуте черти водятся. Вот ведьма отказавшим ее проводить выпускает чертей на поверхность. Так-то, елкины…

Юлия Ткачева
До следующего раза

© Юлия Ткачева, 2014

Воробьево, Новосибирская область

В конце октября Глеб решил съездить на дачу.

Вечером в пятницу, после работы, он сел в машину, позвонил жене, предупредив, что вернется не раньше завтрашнего вечера, выслушал ее рассказ о том, как прошел день и как вели себя девочки, – и выехал на пригородное шоссе.

Дорога была почти пуста. Весь день шел дождь, на асфальте стояли лужи, редкие машины проносились мимо, разбрызгивая воду из-под колес. Глеб ехал медленно: он никуда не торопился и не собирался зря рисковать на мокрой трассе. Лихачей Глеб не одобрял, сам водил осторожно – даже слишком осторожно, замечала иногда жена.

Дача досталась Глебу от родителей. Он наведывался туда нечасто, раз в три-четыре месяца. Проверял, цела ли крыша, менял прогнившие доски, чинил покосившееся крыльцо. Пустой дом медленно ветшал и, хотя вполне еще годился для жилья, был обречен: старый дачный поселок располагался неудобно, слишком далеко от города, железная дорога и автотрассы лежали в стороне, добираться туда приходилось, петляя по старым проселкам. Пока родители были живы, Глеб с женой то и дело бывали у них на даче, а дети, случалось, жили с бабушкой и дедушкой все лето. Но, когда свекров не стало, Нина решительно заявила, что никогда особо не любила сельский отдых, а если Глебу так нужна дача, можно купить другую. Поприличнее, с удобствами и электричеством и, главное, не в такой несусветной глуши.

Дача поприличнее была Глебу не нужна, его устраивала эта, родительская, которую он помнил с детства, которую когда-то выстроил его дед. Глеб стал ездить присматривать за домом «в несусветной глуши» в одиночестве.

Никакой практической необходимости в его визитах не было: дом, в котором никто больше не станет жить, не нуждался в присмотре. По правде говоря, Глебу просто нравилось тут бывать. Он бродил по заросшему двору, сидел на крыльце, наслаждаясь тишиной и покоем. Топил печку, прочищая, если требовалось, забившийся дымоход. Листал пожелтевшие журналы десятилетней давности, устроившись в старом отцовском кресле. Спал, завернувшись в одеяло, на продавленном скрипучем диване, слушая сквозь сон, как шуршат под полом мыши. Уезжая, Глеб чувствовал себя отдохнувшим, не хуже, а то и лучше, чем после недели, проведенной с семьей на курорте.

Нина, кажется, это понимала. Во всяком случае, она ни разу не заикнулась о продаже дачи – впрочем, кто бы ее купил! – и Глебовы редкие отлучки на выходные принимала безропотно.

Перед тем как свернуть с трассы, Глеб притормозил, бросил взгляд в зеркало и только потом аккуратно крутанул руль. Фары выхватили из сгущающейся темноты указатель: село Воробьево. Джип съехал с асфальта, под колесами захрустел гравий. Машину тряхнуло раз, потом другой, Глеб поморщился: начиналась самая неприятная часть пути.

Слева тянулось поле, поросшее травой, торчали кусты чертополоха, тут и там зияли проплешины голой, мокрой земли. Справа над дорогой нависали деревья – живая изгородь, когда-то высаженная для защиты от ветра, со временем обросла кустами, превратившись в непролазную чащу. Обочины устилала опавшая листва. Машина подпрыгивала на ухабах.

Проселок впереди раздвоился, на развилке торчал еще один указатель, утверждавший, что дорога налево ведет в Воробьево, а направо – в Сидорово. Глеб свернул направо. Теперь по обе стороны от раскисшей грунтовки стоял лес, темные, островерхие ели вперемешку со смутно белеющими в сумраке прочерками березовых стволов. Опять пошел дождь. Налетел ветер, с берез посыпались мокрые желтые листья.

Из пелены дождя медленно выплыла автобусная остановка: потемневший от воды жестяной козырек в потеках ржавчины над вкопанной деревянной скамейкой.

На скамейке сидели люди: две женщины, замотанные в одинаковые платки, съежившиеся под холодным ветром. Глеб проехал мимо, женщины проводили его в меру любопытными взглядами. Правая, как ему показалось, более молодая, вяло махнула рукой без особой надежды. Глеб не остановился. Глушь, она, конечно, глушь, но автобусы здесь ходят, он знал – а значит, ночевка на сырой скамейке теткам не грозила.

Мельком подумалось про молодую: будь она одна, пожалуй, можно было и подвезти. Но брать в машину двоих означало потом всю дорогу слушать местные сплетни – нет уж, спасибо.

Дорога петляла то вправо, то влево. Глеб проехал мимо пруда, затянутого ряской, мимо старого, покосившегося сарайчика, выстроенного здесь, вдали от людского жилья, непонятно кем и непонятно для чего.

Коротко просигналив и на секунду ослепив фарами, мимо проехал автобус, по самую крышу заляпанный грязью. На заднем сиденье Глеб успел разглядеть давешних теток. Автобус ехал быстро – слишком быстро для размокшей узкой грунтовки, раскачиваясь и подскакивая на кочках. Должно быть, водитель выбился из графика, а может, просто торопился домой.

Давным-давно, когда Глеб был ребенком, они с родителями ездили на дачу на таком же – может быть, даже на этом самом – автобусе. Мама жаловалась, что после полуторачасовой тряски у нее болит голова. У Глеба голова не болела, зато его тошнило, и как же они все, помнится, радовались, когда отец наконец-то купил машину.

Впереди замаячила очередная остановка. На ней тоже кто-то был – кто-то стоял под ржавым навесом.

Глеб притормозил. Сначала ему показалось, что перед ним молодой парень, но через мгновение он разглядел, что худощавое, короткостриженое существо с длинной тонкой шеей, кутающееся в мужскую куртку, принадлежит к женскому полу.

Девушка сощурилась, ослепленная фарами, наклонилась к окну джипа.

– Извините, – голос у нее был хрипловатым, то ли простуженным, то ли прокуренным, – вы, случаем, не обгоняли по дороге автобус?

– Наоборот, – ответил Глеб. – Автобус меня обогнал. Минут десять назад.

Лицо у девушки вытянулось.

– Вот блин, – сказала она. – Кажется, это был последний.

Глеб бросил взгляд на часы: было почти девять.

– Давай садись, – предложил он. – В Сидорово?

Она кивнула.

– А куда еще, тут одна дорога. Вы ведь туда же?

– Нет, – ответил Глеб. – Я в Старый поселок.

То место, куда он направлялся, не имело собственного имени, официально являясь дачным сообществом номер то ли семь, то ли восемь, Глеб точно не помнил. Местные между собой называли его Старыми дачами, или Старым поселком.

– Вот блин, – снова сказала девушка. – Значит, только полпути.

– Не стану же я выбрасывать тебя из машины в темноте, – ответил Глеб. – Довезу, куда нужно, и вернусь в поселок.

Он плавно тронулся с места. Джип покатил вперед. С мягким гулом заработала печка, девушка вздохнула и вытянула ноги. Глеб почувствовал запах мокрой ткани от ее куртки и еще, кажется, запах духов – легкий, терпкий и холодный.

– Домой едешь? – спросил он, просто чтобы хоть что-нибудь сказать.

– В гости к родителям.

– Откуда?

– Из города.

Она на несколько секунд задумалась.

Глеб ждал.

– Ну, – начала она неохотно, – мы вроде как ехали вдвоем с… неважно, с парнем. К моим родителям. И немного поругались.

– Угу, – отозвался Глеб, начиная жалеть, что подобрал ее.

– Я сказала, что доеду на автобусе, а он может ехать сам… туда или обратно, куда захочет. Он поехал вперед. Я ведь не знала, что автобус уже был.

– Ага, – сказал Глеб.

– Если… если он все-таки решит за мной вернуться, – попросила она, – вы ему посигналите? Ну что я здесь, с вами?

– Конечно, – он все яснее чувствовал, что сделал ошибку, остановившись рядом с промокшей девушкой. Но кто мог знать.

– У него красный «фольксваген». – Она окончательно смутилась.

Глеб через силу кивнул. Почему-то красный автомобиль разозлил его окончательно. Глеб терпеть не мог машин ярких, кричащих цветов, его собственный джип был черным.

Их тряхнуло особенно сильно, девушка ойкнула. И сразу после этого машина выровнялась, мотор загудел ровнее. Под колесами был асфальт.

– Здорово, – сказала она. – Приятно для разнообразия перестать чувствовать, как тебя взбалтывает изнутри.

– Это ненадолго, – заметил Глеб. – Сейчас будет мост через реку, а потом снова проселок.

– Я знаю.

Мост в свое время строили на совесть, но теперь вид у него был изношенный. Асфальт прорезали трещины, между плитами опор тут и там укоренились ивы и березки. Речка, которая когда-то, Глеб помнил, была глубокой и быстрой, сейчас больше походила на овраг, дно которого сплошь заросло ивой. Возможно, где-то там, внизу, и текла вода, но отсюда, да еще в темноте, ничего было не разобрать.

Глеб аккуратно ехал по узкой дороге, огороженной белыми деревянными столбиками. Ограждение было ветхим, кое-где столбики повалились. В одном месте отсутствовал целый сектор.

– Стойте, – сказала девушка неожиданно высоким, звенящим голосом, без тени хрипотцы. – Там, под мостом, что-то есть.

– Я не вижу, – возразил Глеб и тут же увидел.

Под тем участком, где на дороге не было ограждения, внизу лежала темная груда железа.

Автомобиль, свалившийся с моста.

Красный автомобиль.

В темноте было видно плохо, но яркие фары Глебова джипа освещали достаточно для того, чтобы это разглядеть.

Девушка резко распахнула дверь, выскочила наружу – Глеб едва успел надавить на тормоз, хорошо еще, что ехали они очень медленно, иначе пассажирка попросту выпала бы на дорогу. Оскальзываясь на мокрой глине, всхлипывая, она начала торопливо спускаться вниз. Спуск был не слишком длинный, но крутой, Глеб, ухватившись за оставшийся от ограждения столбик, закричал сверху:

– Эй! – и понял, что не знает даже, как ее зовут. – Эй, остановись!

Она повернула к нему зареванное лицо:

– Это же, – длинный всхлип, – из-за меня! Из-за того, что мы поссорились… А-а-ааа…

Она сделала еще один шаг вперед, покачнулась, потеряв равновесие, упала на четвереньки.

– Да стой же ты, дура! – рявкнул Глеб. – Приглядись!

Девушка всхлипнула еще раз – и наконец-то остановилась.

Увидела то, что Глеб заметил почти сразу.

Автомобиль был старый. Ржавый. Должно быть, он пролежал тут не меньше года, а то и больше. Сквозь искореженные обломки проросли молодые ивовые кусты. Пролом в ограде моста тоже был старый, дырки, оставшиеся от вырванных деревянных столбиков, затянуло грязью, засыпало листьями и пожелтевшей хвоей.

– Вот блин, – произнесла девушка жалобно. – Я… извините. Я так испугалась, что… извините. Я, правда, дура.

– Поднимайся.

Глеб помог ей выбраться на дорогу. Руки у нее были ледяными, пальцы дрожали крупной дрожью.

Они забрались в машину. Снова включилась печка.

– Держи, – Глеб налил ей воды из бутылки, жалея, что у него нет с собой ничего покрепче, да хотя бы термоса с горячим чаем.

– С-спасибо, – она понемногу успокаивалась, хотя зубы еще стучали.

– Как тебя зовут-то?

– Света.

– Хоть в другой раз буду знать, что кричать.

Она улыбнулась; улыбка вышла вымученной, но он, по крайней мере, заставил ее улыбнуться.

– Может, обойдемся без другого раза? – спросила она.

– Было бы неплохо, – согласился Глеб.

Они снова съехали с моста. Асфальт, как Глеб и предупреждал, снова сменился грунтовым проселком.

– Вы так медленно водите.

Глеб мотнул головой в сторону моста, оставшегося за поворотом.

– Ты видела, что бывает с теми, кто ездит быстро.

– Откуда вы знаете, что с ними случилось.

Он пожал плечами.

– Там же все понятно. Занесло на повороте перед мостом, свалились. Чтобы так вылететь, скорость нужна приличная. Лихачили, не рассчитали.

Света – теперь он знал, как ее зовут, – поежилась.

– Я ему позвоню, – сказала она. – К черту все. Ссора эта такой глупой кажется теперь. Сейчас…

Она начала рыться в сумочке в поисках мобильника. Глеб следил за дорогой. Ну вот и хорошо. Все к лучшему, даже дурацкое происшествие. Сейчас она позвонит, помирится со своим парнем, и ему, Глебу, не придется за полночь ехать в Сидорово.

– Вот блин, – сказала Света озабоченно, разглядывая мобильник.

Тот не подавал признаков жизни.

– Разрядился? – предположил Глеб.

– Если бы. Я на него, кажется, упала – там, под мостом.

– Могу дать свой.

– Пожалуйста, если можно.

Глеб сунул левую руку в карман куртки. Там было пусто.

– Вот блин, – медленно проговорил он. – А я свой, наверное, уронил вниз. Когда тебя вытаскивал.

Ее лицо снова вытянулось – как тогда, на остановке, когда Глеб сказал ей, что последний на сегодня автобус уже ушел.

– Прости.

Удивительно, но Глеб совсем не был расстроен потерей недешевого телефона, переживая только о том, что девушка по имени Света, с которой он полтора часа назад даже не был знаком, не может прямо сейчас позвонить своему парню и помириться с ним.

Она тяжело вздохнула.

– Это вы меня простите. Все из-за меня же.

– Меня Глеб зовут, – сказал Глеб.

Света улыбнулась ему – на этот раз самой настоящей улыбкой, теплой и дружеской, разом сделавшись удивительно милой и совершенно не похожей на худощавого парня.

Проселок вильнул влево, и ответная улыбка сползла с Глебова лица. Он не был точно уверен, но вот этого свертка не помнил. Или, может быть, помнил, только поворот должен был оказаться… ну в другом месте.

Но он давно не бывал здесь. А память, случается, шутит странные шутки.

Проселок свернул еще раз, места вроде бы по-прежнему были знакомые, да и как они могли заблудиться, дорога здесь, как заметила Света, была одна.

– А вы женаты? – спросила Света.

– Да.

– И дети есть?

– Две девочки, Вика и Оля. В школу ходят.

– Здорово, – сказала Света. – Я тоже всегда хотела… – Она запнулась и поправилась: – Хочу двух девочек. Чтобы платьица, косички-бантики, куклы всякие.

Глеб хмыкнул.

– Ой, это что?

Фары высветили тонкий, бледный силуэт.

По обочине дороги шла женщина – или, может быть, молодая девушка. В куртке, похожей на Светину. Правда, ее никто бы не спутал с парнем: длинные светлые волосы лежали на плечах, спускались по спине почти до пояса.

Женщина двигалась небыстрым, ровным шагом, не обращая никакого внимания на яркий свет фар, бивший ей в спину. Посреди темного, промозглого октябрьского леса, вдали от всякого жилья. Руки ее были пусты: ни сумки, ни корзинки. Ничего.

– Может, это из поселка? – предположил Глеб. – Уже, кажется, близко.

Джип поравнялся с женщиной.

Она замедлила шаг и повернула голову, чтобы поглядеть на пассажиров в машине, – и Глеб увидел ее лицо.

Он нажал на газ, резко, изо всех сил утопив в пол педаль.

Джип рванул вперед, их со Светой вдавило в спинки кресел.

Деревья по обочинам слились в смазанную полосу. Машина подпрыгнула на высоком ухабе, пролетела по воздуху, приземлилась с грохотом и скрипом, снова подпрыгнула.

Света повернула к Глебу лицо, бледное, с расширившимися глазами.

– Разобьемся же! Нельзя так гнать!

Нельзя, он знал – конечно, знал, просто не мог остановиться, не мог перестать давить на газ, потому что перед глазами стояло то, что он увидел. То, что осталось где-то там сзади – и от чего нужно было оказаться как можно дальше.

И как можно быстрее.

Света наклонилась к нему, крича прямо в ухо, что нужно сбавить скорость. Джип дребезжал, какая-то ветка чиркнула по боку с противным хрустом. Куда-то подевалось зеркало: Глеб хотел в него взглянуть, а его просто не было.

Света трясла его за плечо и визжала уже без всяких слов, на одной высокой ноте.

Машина в очередной раз подпрыгнула, и Глебова нога соскользнула с педали.

Еще некоторое время джип катился по инерции, затем остановился. Глеб откинулся на сиденье, дыша часто и тяжело. Протянув руку, повернул ключ: мотор затих, фары погасли.

Света что-то говорила: он слышал смутный шум, но не мог разобрать слов. В ушах гулко стучала кровь.

– …Зачем? – повторила она в очередной раз. – Что случилось? Что произошло?

– Ты, – сказал Глеб, с трудом шевеля губами – говорить отчего-то было трудно, собственный голос доносился словно издалека, сквозь вату. – Что ты видела?

Светлана подумала несколько секунд.

– Дерево на обочине, – ответила она, тщательно подбирая слова. – Сначала мне показалось, что мимо кто-то идет, но когда мы подъехали ближе, я увидела, что это дерево. Береза. Совсем облетевшая, на самом краю дороги. Белый ствол, ветки обвисшие.

– Береза, – повторил Глеб.

– Ну да. А что?

Он не ответил. Не знал, что сказать. Просто завел машину и тронулся вперед – медленно и аккуратно. Как всегда.

И даже руки у него почти не дрожали.

Света напряженно смотрела вперед, судя по всему, всерьез раздумывая, не стоит ли выйти из машины. Глеб ее не винил: понимал, что они чудом не разбились. Слева – вдалеке от дороги – мелькнул белый тонкий силуэт. Очередная береза, что же еще. Глеб заставил себя разжать руки, вцепившиеся в руль крепче, чем нужно. Краем глаза уловил движение справа. Педаль газа вибрировала под ногой.

Медленно и аккуратно, сказал себе Глеб. Не лихачить. Я должен ехать аккуратно. Я не один, у меня в машине пассажир, я должен держать себя в руках.

Из темноты впереди выступила тень – и через мгновение ее с головы до ног залил свет фар.

Она стояла посереди дороги, перегораживая путь машине.

Женщина. Высокая, худая, с длинными светлыми волосами. Волосы падали ей на лицо, скрывая наполовину – так, что на Глеба и Свету она смотрела только одним глазом. Длинное белое платье казалось ветхим, изодранным, сквозь прорехи просвечивала бледная кожа.

Ее лицо было спокойно. Она терпеливо ждала.

Глеб остановил машину.

Света сидела, сжавшись в комочек, кажется, она что-то шептала Глебу, предлагая то ли ехать назад, то ли, наоборот, не останавливаться, он не понял, не слушал, не слышал.

Он знал, чувствовал, что выхода нет.

Глеб вышел из машины и приблизился к ожидавшей его женщине.

Ветер шевелил ее волосы.