Текст книги "Когда умирают боги"

Дмитрий Красько
Когда умирают боги

Арес

1

Я шел на Набережную, не совсем понимая, зачем, собственно, я туда иду? Накануне, после невероятно долгого перерыва, ко мне заявился Шустрый Гера и, привычно чаруя фальшивой улыбкой, сказал:

– Приходи, очень нужно. Там буду я и еще трое наших.

При этом он небрежно помахивал жезлом вестника, который для маскировки был переделан в легкую трость. Щеголь, да. Ему бы еще гангстерские усики и какую-нибудь шляпу «борсалино» – хоть сейчас в Америку времен сухого закона. Там такие щеголи на раз-два миллионными состояниями обзаводились. Ну, да Шустрому никакого сухого закона для этого не надо – он на ровном месте кого хочешь облапошит, а потом с круглыми глазами будет доказывать, что деньги в его кармане выросли сами собой, причем исключительно от сырости. А он – честный, благородный и вообще никого в жизни не обманывал. Пройдоха из пройдох. Но вестником выбрали именно его.

Однако и слова, и небрежное помахивание жезлом – все это были очень слабые доводы. Что касается жезла, то я и в прежние времена был свободен от его влияния, а фраза «Там буду я и еще трое наших» за живое не задела. Я был не в восторге от его визита, а уж попытка соблазнить меня встречей еще с тремя подобными персонажами вообще отдавала слабоумием. С другой стороны, персонажей, подобных Шустрому Гере, в рядах тех, кого он отнес в разряд «наших», кажется, больше не было. От этого становилось легче, но не настолько, чтобы сломя голову мчаться на Набережную. Я две тысячи лет прожил, не видя и не слыша никого из «наших», и при этом очень даже неплохо себя чувствовал. Он стал первым обитателем Горы, кого я увидел за последнее время – и мое самочувствие резко ухудшилось. Странная взаимосвязь.

Я тоже в долгу не остался. Хмурое «Привет» да вялое рукопожатие – вот все, что нашлось у меня для вестника богов. Надеюсь, он остался не очень доволен оказанным ему приемом. Хотя вида не подал – типы вроде него никогда не выказывают разочарования. Невыгодно. И Гера продолжал сиять улыбочкой, хоть и понимал, что мы оба прекрасно знаем ей цену. Тем не менее, он умудрился убедить меня. О, это хитрющий лис!

Поэтому сейчас я и шел на Набережную, задаваясь вполне резонным вопросом – а зачем я туда иду?

Открытое кафе «Прибой» ввиду середины мая, пронизывающего сырого ветра со стороны залива да разгара рабочего дня пустовало. Крайний столик – не угловой, потому что углов на пирсе, где располагалось кафе, попросту не было – занимали четыре серьезные персоны. Каждая из которых была с легкостью опознана мной, несмотря на то, что с нашей последней встречи прошло почти два десятка столетий.

Шустрый Гера, с которым я уже встречался, сидел с краю. Даже в это утреннее время у него был такой вид, будто он только что придумал абсолютно безопасный и стопроцентно выполнимый способ украсть миллион, и теперь сам восхищался своей изобретательностью.

Большой Гера сидел, привольно откинувшись на спинку скамьи, и его небольшая курчавая борода огненно-рыжего цвета весело топорщилась во все стороны. Большой Гера пил пиво прямо из двухлитровой пластиковой бутылки и был счастлив, что он есть, что он такой большой и сильный, и что он пьет пиво.

Напротив него расположился Прометей. По факту, он был выше и шире в плечах, чем Большой Гера, но, изможденный и сутуловатый, выглядел довольно невзрачно на фоне мощной мускулистой фигуры своего дальнего родственника.

Председательское место, само собой, досталось Афине. Как всегда, холодная и неприступная, с прямой до невозможности спиной. Мне почему-то вспомнились британские дамы времен королевы Виктории и лозунга «Леди неподвижна». Впрочем, строгости осанки Афина училась не у них – она всегда отличалась высокомерием и несгибаемостью. Во всех смыслах. Даже когда ее обожаемые Афины были принуждены ползать на коленях перед Спартой, Филиппом или римлянами.

На плече Афины, как я не без удивления отметил, сидела привычная сова. В отличие от хозяйки, совы не были бессмертны, но, со смертью предыдущей, Афина где-то быстренько добывала себе новую. Видимо, ее божественная сущность проявлялась даже в этом – не проходило и нескольких часов, как на ее плече спокойно восседала очередная питомица, лишь время от времени подслеповато помаргивая. Что выглядело довольно глупо – за долгие тысячелетия я так и не смог уяснить, чего ради сова стала для греков символом мудрости. Впрочем, как и змея. На мой взгляд, если кто из зверей и достоин символизировать мудрость – так это странное существо ленивец. Потому что полная адаптация и минимум лишних движений. Совершенство.

В прежние времена Афина и змей таскала за собой. Нынче, однако, я таковых рядом не приметил. Наверное, побоялась травмировать слабую психику людей, с которыми волей-неволей приходилось общаться. Дама со змеей – это, по нынешним временам, серьезная экзотика. От которой с некоторыми даже истерика может приключиться. Хотя дома ее вполне мог дожидаться целый серпентарий – Афина была страшно привязана к традициям. Допускаю, что за две тысячи лет она даже сумела сохранить все свои атрибуты, включая доспехи, шлем и даже щит с головой Горгоны. И пусть за столом восседала без них, но дома-то, рядом со змеями, места вполне хватало. Почему нет? Дом – хранилище вместительное, туда много всякого хлама притащить можно.

Но была в ее облике и серьезная уступка прошлому – не считая совы, конечно. Прическу она себе сделала, по нынешним меркам, весьма необычную. Хвост густых волос шел от затылка ко лбу – точь-в-точь, как на коринфских шлемах. Издалека, да после хорошей попойки, такую конструкцию можно было принять за панковский ирокез, но вблизи, на трезвый взгляд, все выглядело весьма мило. Даже я вынужден был признать это, не являясь ни поклонником Афины, ни любителем шлемов вообще и коринфских – в частности.

Неторопливо подойдя к столику, я поднял руку в приветствии:

– Замечательная встреча. Может, кто-нибудь объяснит, как пятеро олимпийцев умудрились собраться за тысячи километров от Олимпа, во Владивостоке? Только не говорите, что все это ради меня.

– Не льсти себе, – холодно обронила Афина. – Просто город у моря. Привычная среда обитания. Мы переезжали сюда независимо друг от друга.

– Нас здесь вообще должно быть шестеро, – Геракл глотнул пива и сопроводил все это мощной рокочущей отрыжкой. – Артемида тоже сюда перебралась. Но ты же ее знаешь – ушла в тайгу. Гермес не смог ее найти. Привет, Арес.

– Привет, – я кивнул. Пожалуй, с ним, да еще с Прометеем действительно стоило повидаться. Даже несмотря на то, что с Гераклом во времена оные у меня случались весьма интересные стычки. Однако он о них быстро забывал, поскольку – явление для родичей Зевса почти исключительное – был абсолютно незлопамятным. Ну, подрались – и подрались. Чего между двумя мужиками не бывает? Я на него тоже зла не держал – Большой Гера был довольно пустоголовым малым, и этим частенько пользовалась Афина, науськивая его на меня. А потом исподтишка помогала в бою. Такая уж натура была у этой богини мудрости и справедливой войны.

Что до Прометея, то с ним у меня вообще размолвок не случалось. С ним кому угодно было очень трудно поссориться. Это умудрялся регулярно делать, кажется, только Зевс. Конфликтов с другими обитателями Горы я, даже наморщив лоб, не припомню. К тому же его с Гераклом объединяла одна общая черта, которая мне импонировала – отсутствие напыщенности. Пока большинство олимпийцев надувало щеки и делало людям – а заодно и друг другу – разные пакости, доказывая, что с богами шутить нельзя, а они есть самые-рассамые боги, Геракл неторопливо накачивался вином. Ему, по большому счету, было плевать, что он бог. Так же, как прежде было плевать, что он всего лишь человек. Потому что в первую очередь он был Гераклом. Большим, сильным и добродушным. Хоть и недалеким.

И Прометей в первую очередь был Прометеем. Он все время тетешкался с людьми, словно добрая нянька с маленькими карапузами. Впрочем, люди тогда и были лишь маленькими карапузами. В качестве развивающей игрушки он подарил им огонь, который хитро спер у Гефеста – и жутко разозлил своего царственного кузена. Зевс осерчал так сильно, что сослал Прометея на Кавказ аж на две тысячи лет – с тем, чтобы к нему, прикованному к скале, каждый день прилетал орел и склевывал печень. В итоге орел сдох от ожирения, Прометея расковали и разрешили вернуться, а я с тех пор его сильно зауважал – не каждый способен рискнуть своей печенью, заранее зная, что проиграет. Впрочем, оставался открытым вопрос – а согласился бы Прометей на риск, будучи предупрежден, что проиграет печень не единожды, а ежедневно в течение двух тысяч лет, сколько, бишь, раз это будет? Я думаю, что да, согласился бы. Потому что даже после возвращения из ссылки он не перестал быть Прометеем, хоть и ходил некоторое время скособочившись.

Собственно говоря, не прочь я был бы повидаться и с Артемидой – в своем отвращении к интригам, царившим на Олимпе, мы с ней были единодушны. Она в знак протеста все свое время проводила в тогда еще девственных лесах Греции, появляясь на Горе лишь для того, чтобы сквозь зубы засвидетельствовать почтение папеньке и маменьке, а я, хоть и оставался обитателем Горы, так и не смог стать полноправным олимпийцем.

– Рад тебя видеть, – проговорил Прометей и вытянул руку в направлении скамьи: – Присаживайся. Нужно обсудить серьезную проблему.

Я воспользовался предложением, но не преминул отметить:

– Что серьезную – это я понял. Иначе зачем вам приглашать меня, иноземца, на эту встречу?

– Никак обида не уляжется? – кривовато усмехнулась Афина. – Впрочем, ты всегда был злопамятным.

– Какую обиду ты имеешь ввиду, и при чем здесь злопамятность? – усмехнулся я в ответ. – Того факта, что я чужеземец, никто изменить не сможет, и обижаться тут глупо – это раз. Два – вы сами всегда старательно напоминали, что я не вашего роду-племени. А три – я тоже не особенно стремился влиться в ваши славные ряды. Ты до сих пор не поняла, что в моем положении была куча преимуществ? Вам приходилось все свои дела делать, оглядываясь на Старика – вдруг ему что не по нраву придется? А я в это время говорил, что думал и делал, что хотел. Меня, правда, за это записали в буйные неадекваты, но, ради свободы действий, такое мелкое неудобство можно перетерпеть.

– Ты тоже со своей свободой старался за рамки не выходить, – хитро прищурился Шустрый Гера. – Чтобы Старик в тебя ненароком молнией не запустил.

– Не запустил бы, – я покачал головой. – Ты это сам прекрасно знаешь. Я после Горы все время, почти две тысячи лет, гадаю: почему он ничего со мной, таким плохим, не сделал. Ему просто нужен был гадкий бог, козел отпущения, на которого можно свалить все. Мол, смотрите – вот он: своевольничает, ввязывается в войны и развязывает их, когда ему заблагорассудится. Он и есть бог плохой войны, и на нем вся ответственность за ваши страдания и гибель в сражениях. А мы, остальные – хорошие, мы ведем правильные войны и за нас можно и нужно умирать. Хотя вы, «правильные» боги, вели себя ничем не лучше меня, а частенько и хуже. Вам ли не знать? Поэтому я и оказался на Горе. Поэтому он и не испепелил меня. Ведь в таком случае пришлось бы искать другого кандидата на роль плохого бога, и нет гарантии, что этот бог действительно не оказался бы плохим. Видимо, я с самого начала был не самым худшим вариантом, раз его выбор пал на меня.

– Хватит спорить, – с досадой бросил Прометей. – Зачем старые обиды ворошить? Все давно в прошлом. Мы собрались здесь, чтобы решить одну на всех проблему. Так и давайте ее решать.

– Это правильно, – прогудел Большой Гера и вскинул вверх руку, сжимавшую бутылку с пивом: – Я голосую «за».

– Я тоже «за», – сказала Афина. – Хотя и была против того, чтобы приглашать Ареса. Но, раз уж он здесь – давайте сообща думать, что нам делать.

– Если все «за», то и я «за», – легкомысленно прощебетал Шустрый Гера. Кто бы сомневался. В таких делах он всегда следовал за большинством. Он только аферы в одиночку проворачивал, чтобы прибылью не делиться.

– А я вашу идиллию нарушу, – едко заявил я. – Потому что не знаю, о чем речь, и «за» голосовать не собираюсь. Но, если кто-то посвятит меня в общую тайну…

– Речь идет обо всех нас, олимпийцах, – резко проговорила Афина. – Похоже, над нами нависла серьезная опасность.

– И в чем она заключается?

– В чем она заключается – неизвестно, но она есть.

– Паникерство, – не без злорадства отмаетил я. – Опасная штука. Прямой путь к поражению.

– Это не паникерство!

– Тогда что это? Мы имеем: твое заявление об угрозе для всех-всех, и… И все. Больше ты меня ничем не порадовала. Из этого следует только один вывод: тебя что-то напугало, и ты ударилась в панику. Или я что-то пропустил?

– Ты ничего не пропустил, – снова заговорил Прометей. – Просто Афина не все сказала. Или, вернее, не с того начала. Наверное, от волнения.

– Наверное, – язвительно согласился я. – Она, как меня увидит, всегда волноваться начинает. Полагаю, какое-то неразделенное чувство. Так что лучше начни ты. С того, что сам считаешь самым важным.

– Два месяца назад в Афинах убили Старика.

На такое заявление я не нашелся, что ответить. Да ответа и не требовалось. Новость действительно ошеломляла. Трудно было представить, что могучий Зевс, Громовержец и прочая, наводивший ужас на всю Элладу, а под именем Юпитера – и на всю Империю, может умереть. Мне он был никто – не отец и даже не злой отчим, просто глава клана, в составе которого я, по странному стечению обстоятельств, оказался. Но за долгие тысячелетия я привык, что во главе этого клана стоит именно он. Этот факт въелся в кожу, сросся со мной намертво. Даже семнадцать с лишним столетий, истекшие с той поры, как олимпийцы начали покидать Гору и клан практически распался, положения вещей не изменили. Где-то глубоко в подсознании клан продолжал существовать, и во главе его все так же стоял угрюмый седобородый старик. Которого, оказывается, уже два месяца, как не было в природе.

Разобравшись с накатившими эмоциями, я посмотрел на Прометея и, осторожно подбирая слова, заметил:

– Теперь ваше беспокойство более или менее понятно. Но это все равно не повод для паники. Боги ведь тоже смертны. Я сейчас никому тайны не открыл? Мы ведь все об этом прекрасно осведомлены, правда? Такое и раньше случалось.

– Раньше времена были другие, – резко возразила Афина. – Более бурные и насыщенные. И потом, когда это происходило, другим заранее было известно, кто, за что и каким образом. А если на то хватало могущества Горы, то боги воскресали. Только Гора давно стала просто горой, никакого могущества в ней больше нет и, умерев, мы уже не воскреснем. Так почему Зевса убили именно сейчас? Ведь до нас, по большому счету, никому дела нет?

– А вы уверены, что его именно убили?

– Его нашли на лужайке перед домом с пулей в голове. Стреляли из охотничьего ружья. Ни в самом доме, ни у соседей охотничьего оружия нет.

– Довольно глупо, – заметил я. – Профессиональные убийцы охотничьим оружием не пользуются. Шуму много, а преимуществ никаких. С нарезным и проще, и незаметнее.

– Значит, это был непрофессионал! – сварливо отрезала Афина.

– Позвольте, я продолжу? – Прометей поднял руку в останавливающем жесте. – Нам сейчас, на самом деле, неважно – стрелял в Зевса профессионал или его в гневе порешил чей-то обесчещенный супруг. И то, и другое в равной степени возможно. Но мы не будем останавливаться на этом, Арес. Месяц назад в Чикаго, в США, был убит Аполлон.

Я нахмурился. Убийство Зевса, конечно, плохо укладывалось в голове. Но оно, во всяком случае, было объяснимо – Старик имел вздорный характер и неконтролируемое либидо. В этом Прометей был прав – его вполне мог расстрелять какой-нибудь рогатый муж в приступе справедливого негодования. Но за что убивать Аполлона? Этот дурачок, наделенный необыкновенной мужской красотой, был настолько влюблен в себя, что никому не мог причинить вреда. Он ни с кем не ссорился, потому что мало с кем общался, почитая единственно достойным себя обществом – свое собственное. Он никогда никого не соблазнял, – и никогда никем не был соблазнен, – потому что единственным существом, достойным его любви, пусть даже только плотской, в его глазах был он сам. Слухов о его победах на любовном поприще – как над мужчинами, так и над женщинами – ходило множество, но большинство из них распускали сами «побежденные». Очень уж хотелось причаститься величайшей красоты солнцеокого. Впрочем, может быть, несколько раз у него и были с кем-то контакты близкого рода – с этим я спорить не буду, ибо никогда к слухам не прислушивался и уж тем более не собирался проверять их достоверность. Но одно могу сказать наверняка – даже отдаваясь кому-то (вариант, кажущийся мне наиболее вероятным, особенно учитывая количество увивавшихся за ним юнцов), либо принимая тех, кто ему отдавался сам, Аполлон делал это, любуясь только собой. Такое уж он был создание. Полная противоположность своей сестре-близняшке Артемиде.

Из ступора самолюбования на моей памяти он вышел лишь раз – когда во время осады Трои решил примкнуть к дядюшке Посейдону, а также ко мне и Афродите. Но и это он сделал не по своему почину, а, скорее, под влиянием сестры. Да еще потому, что все боги так или иначе были задействованы во время той войны, и оставаться в стороне для него значило потерять лицо. А он не хотел терять свое такое красивое лицо. Вот и примкнул. Но поиграть мускулами, которые у него были весьма и весьма (но не такие, как у Геракла, а по-женски сглаженные) при всех ему не привелось. Хитрая Афина, видя, что ее обычные интриги не помогают и Троя падать ниц не собирается, придумала деревянного коня. Аполлон, быстро сообразив, куда дует ветер, сбегал в противоположный лагерь и договорился о перемирии себя с ними. Еще до того, как наступила развязка, он был на Олимпе, предаваясь любимому занятию – самолюбованию. После этого случая я предложил добавить к его многочисленным титулам новый – титул бога онанизма. Правда, кроме циника дядюшки Посейдона, который по случаю падения Трои и, значит, собственного поражения, выбрался на Гору, мое предложение никто не оценил. А Посейдон еще долго веселился, и от его буйного хохота море тоже разбуянилось и изрядно потрепало флот ахейцев, возвращавшихся из под стен разрушенного Иллиона. А люди решили, что дядюшка гневается. Да ничего подобного.

В общем, убивать Аполлона было глупо и, собственно, не за что. Я, во всяком случае, не мог назвать ни одной причины, как ни напрягал голову.

– Чтобы ты опять не вздумал сомневаться, что это убийство, я тебе сразу скажу, что по этому поводу двух мнений быть не может, – заявила Афина. – Его нашли утром в криминальном районе с многочисленными ножевыми ранениями и пробитой головой. Ни денег, ни ценных вещей при нем не было. Явное разбойное нападение с летальным исходом.

– Бедный глупец, – грустно заметил Прометей. – Он был слишком зациклен на самом себе, чтобы сообразить, что происходит вокруг. Если бы он хоть на минутку отвлекся от самолюбования, то понял бы, где живет, и что ходить одному ночью по такому кварталу не стоит. Удивляюсь, как его раньше не убили.

И снова он был прав. Я этот момент как-то упустил из виду. Аполлон был абсолютно безвреден для окружающих – это верно. Зато окружающие вполне могли нести потенциальную угрозу для него. В гетто не любят смазливых юношей с манерами педерастов, а именно это всегда отличало Аполлона.

– Все равно непонятно, – тем не менее, возразил я. – С чего вы решили, что опасность угрожает всем олимпийцам? И не только олимпийцам, если исходить из присутствия здесь Геракла и Прометея. Мне эти два убийства совсем не кажутся взаимосвязанными. Скорее, случайное совпадение.

– Ты сам веришь в то, что сказал? – Афина презрительно посмотрела на меня.

– А я не могу верить или не верить. Я не был ни в Афинах, ни в Чикаго. Не видел ни одного из мест происшествия. Поэтому могу полагаться только на то, что услышал. И мне кажется, – заметь, я говорю «кажется», – что эти два случая между собой никак не связаны. Разный почерк, разные персонажи, разные мотивы. Даже континенты – и те разные. Хотя последний фактор в наше время ни о чем не говорит. Просто две нелепые трагические смерти, совпавшие по времени, не более. Но ведь мы здесь все знаем, что такое бывает. Мойры очень изобретательны и в этом смысле обладают тонким эстетическим вкусом.

– Все верно, – согласился Прометей. Геракл, допивший пиво, выбросил пустую бутылку в урну и отправился за следующей. Ему было неинтересно то, что собравшиеся хотели сообщить мне – он все это знал. Еще менее ему было интересно слушать результаты наших умствований – как мыслитель он был слаб и не любил загружать голову лишней работой. – Эти два происшествия сошли бы за случайное совпадение, если бы не одно «но». На прошлой неделе в Мельбурне была убита Афродита.

– Бред! – вырвалось у меня. Если Аполлон был личностью до крайности аморфной, на внешние раздражители практически не реагирующей, но и негативных эмоций почти не вызывавший, то Афродита, обладая последним качеством в не меньшей степени, на внешние раздражители – сиречь людей – реагировала бурно и однозначно, вызывая всеобщую любовь. И, главное, щедро отвечая на нее своей собственной. Причем, Пенорожденной было все равно, на чьи чувства отзываться – мужчины или женщины, старика или юнца, который только-только осознал, для чего ему природа между ног сардельку приделала. И вот кому понадобилось убивать ее, если даже обманутые жены, вместо того, чтобы враждовать, становились ей любовницами?

– Бред, – согласился Прометей. – Вряд ли среди людей найдется хоть кто-то, кто смог бы поднять на нее руку. Тем не менее, она убита. Справедливости ради отмечу, что ее смерть больше, чем две предыдущих напоминает несчастный случай. Ей в висок угодил мяч от гольфа, когда она принимала солнечные ванны, сидя в шезлонге у бассейна. Она упала и раскроила о гранитный вазон другой висок. Но согласись, что, если две смерти – Зевса и Аполлона – еще можно принять за случайное совпадение, то три, последовавшие одна за другой, совпадением назвать крайне сложно.

– Пожалуй, можно попробовать согласиться, – я решил слегка сдать позиции. – Поэтому вы и решили, что опасность угрожает всем, кто так или иначе связан с Олимпом?

– Да, – хмуро сказала Афина.

– А почему до сих пор не разобрались, кто убил их? Зачем было выжидать столько времени, к тому же звать меня?

– А как бы мы разобрались во всем этом? Мы тоже не были ни на одном из мест преступления.

– Не совсем понял, – я недоверчиво посмотрел на нее. – Вы так хорошо осведомлены о подробностях, и хотите сказать, что не побывали нигде?

– Не побывали, – заверила она. И с досадой поправилась: – Вернее, я опять не так выразилась. Просто однажды мы почувствовали, что не стало Старика. Потом – Аполлона. Ты же знаешь – мы можем чувствовать друг друга. И даже определять примерное местоположение. Жалко, что не совсем точное. Наверное, поэтому и собрались во Владивостоке в таком количестве – в глубине сознания хотели быть ближе. Но я отвлеклась. Потом исчезла Афродита. Мы с Гермесом сумели разыскать друг друга здесь, и Гермес побывал в Афинах, Чикаго и Мельбурне. И скупил там все местные газеты. Это было самым простым и быстрым способом узнать, что произошло. А, узнав, мы решили, что неплохо было бы собрать военный совет с участием всех, кто находится в пределах досягаемости. И, коль скоро во Владивостоке нас собралось целых шестеро, то совет проходит здесь и сейчас. – Наблюдая за ней во время этого монолога, я не без удивления отметил, что она, собственно, тоже женщина, а не то колючее, надменное и погрязшее в интригах создание, что запомнилось мне со времен Горы. Видимо, неожиданно вставшая перед всеми неразрешимая загадка заставила даже ее отбросить то искусственное, во что она укутывалась долгие тысячелетия, вынужденно неся бремя девы-воительницы. Да еще в таком не самом здоровом с моральной точки зрения обществе, каковое представлял собой Олимп. А может, поспособствовало и двухтысячелетнее пребывание среди людей. Адаптация, знаете ли. – К сожалению, Артемиду отыскать не удалось. Видимо, шляется сейчас где-то со своими любимыми оленями и тиграми.

– Ланями и львами, – ностальгически закатил глаза вернувшийся с новой порцией пива Геракл.

– Если ты найдешь мне во всем Приморье хоть одного льва, – категорично проговорила Афина, – я живьем съем мою сову.

– Это я Грецию вспомнил, – успокоил ее Большой Гера, но сова тревожно кулдыкнула и на всякий случай перелетела с правого плеча Афины на левое. Хотя в качестве защиты от поедания этот маневр никуда не годился. Впрочем, я уже говорил, что не понимаю, почему она стала символом мудрости.

– Не надо вспоминать Грецию, – отрезала Афина, снова ставшая сама собой – вернее, той, какой ее все из нас помнили. – Греция осталась далеко. И в прошлом, и по километражу. Нам сейчас нужно определиться, что делать дальше. Каким образом избежать других смертей.

– Предупредить всех нужно, – сказал Шустрый Гера. Самое ожидаемое предложение с его стороны. Кому, как не ему, Вестнику Старика, могла прийти в голову эта мысль? Тысячелетиями проживая на Олимпе, он отыскивал тех, кого поручал найти Зевс, и передавал им то, что поручал передать Зевс. Мальчик на побегушках. Правда, не у кого-нибудь – у самого Громовержца.

– Зачем? – резко спросил я.

– Что ты имеешь в виду?

– Зачем предупреждать их об опасности? Если вы можете чувствовать друг друга, значит, все уже знают, что Зевса, Аполлона и Афродиты больше нет. Спорю – они пришли к тем же выводам, что и вы?

– Они не знают подробностей, – возразила Афина.

– Для того, чтобы насторожиться, подробности не нужны. К тому же обстоятельства смерти у всех троих разные. А при таком раскладе подробности только повредят, потому что каждый будет примеривать их на себя. Убийца же – если он есть – довольно умен и каждый раз изобретает новый способ устранить жертву. Поэтому, если я буду опасаться мяча для гольфа, пули или грабителей в темном переулке, меня очень просто будет отравить или подстроить автокатастрофу.

– Что ж, ты прав, – согласился Прометей. – Но нам все равно нужно что-то предпринять.

– Я не знаю, что вы могли бы предпринять, – честно признался я. – И я не знаю, как вы меня нашли…

– Я тебя тоже могу чувствовать, – Шустрый Гера скромно потупился.

– … и зачем вообще меня сюда позвали, – проигнорировав его признание, докончил я.

– Что значит – «зачем»?! – неприязнь Афины, которая на протяжении всего разговора ощущалась почти физически, растворилась в ее безмерном удивлении. – Ведь ты один из нас!

– Давно?

– Но ты все равно олимпиец!

– Брось! – я поморщился. – Никогда и никто из вас, родственников Зевса, не считал меня полноправным обитателем Горы. Да это, наверное, так и есть. Я прожил среди вас долгие тысячелетия, но не научился чувствовать других на расстоянии. Я чужак. Я из Фракии. Я из другого Пантеона. Так что, говоря начистоту, ваши проблемы меня не касаются.

– Иными словами, ты думаешь, что убийца до тебя не доберется, раз ты не наш кровный родственник?

– Не самое тонкое замечание для богини мудрости, а? На самом деле мне все равно – доберется он до меня или нет. Я прожил огромную и, на мой взгляд, не самую плохую жизнь. Если мойры решат, что она должна закончиться – что ж, так тому и быть.

– Мойры определяют направление, а не путь, – мягко проговорил Прометей. – Только тебе решать, какой дорогой ты в этом направлении пойдешь. Выберешь ли разбитый проселок или великолепный автобан? А может, вообще предпочтешь идти пешком – через горы и овраги? Выбор за тобой. И уж тем более мойры не могут сказать, на каком километре своего пути ты закончишь движение.

– Угу, – проворчал я. – Они мне как-то об этом же толковали. Но мне все равно.

– Неужели ты ничего не понимаешь? – грозно нахмурилась Афина. Явно забыла, что мы восседаем не на Горе и она уже давно не зам Зевса по организационным вопросам. – Это люди, умирая, попадают в царство Аида и сохраняют надежду возвратиться под солнце. Богам такая роскошь недоступна. Умирая, мы исчезаем навсегда. Просто растворяемся во Вселенной.

– Я знаком с этой информацией, – я скупо улыбнулся. – Но не вижу, как это согласуется с тем, что я должен участвовать в решении вашей проблемы.

– И после этого ты удивляешься, что на Олимпе тебя считают чужаком?

– С чего ты взяла, что я этому удивляюсь? В конечном счете, я сам всегда старался сохранять дистанцию и не слишком сближаться с вами, чтобы не потерять право на собственное мнение – только что говорил об этом, забыла, что ли? Но пока я еще могу распоряжаться собой. А потому разрешите откланяться.

Я поднялся и действительно склонил перед ними голову. Просто жест вежливости, не более.

– Не зря я была против того, чтобы приглашать тебя, – в ярости прошипела Афина.

– Прометей, Геракл, – я проигнорировал ее выпад. – Рад был с вами повидаться. Берегите себя. Мне будет очень жаль, если убийца доберется и до вас. Если, конечно, какой-то убийца действительно существует, а не является плодом фантазии… – и я многозначительно посмотрел на Афину. Та вспыхнула и открыла было рот, но так ничего и не сказала – Большой Гера, сам того не заметив, перебил ее и поставил точку в нашей беседе:

– Ты тоже себя береги.

Он выглядел весьма кисло. Ему не понравилось, что встреча завершилась безрезультатно. Даже пиво сделалось вдруг не таким вкусным. Но повлиять на ситуацию он, увы, не мог.

2

Возможно, постороннему мое поведение могло показаться странным. Посторонний, возможно, решил бы даже, что я струсил. Однако мое знакомство с нынешними собеседниками длилось не одну тысячу лет, и можно было с уверенностью сказать, что они подобных глупых выводов делать не станут. На Олимпе я слыл кем угодно, только не трусом. Впрочем, от Афины порой можно было услышать и обратное мнение, но от нее в мой адрес вообще что угодно можно было услышать. Даже то, что моя постель заправлена бельем из кожи поверженных недругов. Она, интересно, сама пробовала спать на кожаной простыне, укрываясь кожаным одеялом? Ну да ладно. Я давно научился не принимать близко к сердцу ее выпады. Хотя порой сдержать себя бывало трудновато.

Гипотетический посторонний, опять же, вполне мог упрекнуть меня за то, что я самоустранился, оставив общую проблему ярмом висеть на шее соратников. На что я мог бы ответить этому гипотетическому, что, во-первых, проблему общей не считаю и вообще не очень уверен в существовании какого-то там убийцы; а во-вторых, называть кого-то из обитателей Горы моими соратниками просто нелепо. Я всегда выпадал из обоймы, поэтому сейчас искренне не понимал, с чего вдруг им приспичило пригласить на совет меня, чужака. С Прометея взятки гладки – тот к ратным делам фактически никогда отношения не имел. А остальным? Что – всем сразу стратегическое чутье отказало? Воткнуть в тщательно подогнанный и четко работающий механизм чужеродную деталь – и ждать, что после этого механизм заработает еще лучше? Глупость. Согласись я на сотрудничество – и принесу скорее вред, чем пользу. Ко всему прочему, я всегда старался сам принимать решения, а они на это не пойдут. В первую очередь, Афина, которая с удовольствием заблокирует любое предложение, исходящее от меня. А я в отместку буду принимать в штыки все, что исходит от нее. Да, я могу быть мстительным. Трудно не заразиться этой дрянью, прожив столько тысячелетий на Горе.