Текст книги "Осколки фарфорового самурая"

X

Возвращение из супермаркета на тот момент показалось мне менее захватывающим событием, правда, не лишённым спортивного азарта борьбы и восторга победы над почтовым ящиком: ключей от него я никогда не имел, хотя почту изымал регулярно. Способов было несколько, но захват бумаг между указательным и средним пальцами правой руки по эффективности превосходил все остальные, включая щипцы для кондитерских изделий и пинцет из маникюрного набора. На этот раз в мой почтовый ящик по старой памяти проникло пригласительное письмо на запланированный на следующей неделе ежегодный театральный вечер для истинных ценителей.

Нахлынувшие воспоминания едва не вернули меня к моему жалкому состоянию. Дело в том, что моя жена была и остаётся большой поклонницей театра, вследствие чего нам пришлось вступить в элитный клуб его почитателей. За довольно большие членские взносы мы получали лучшие места, скидки, пригласительные на премьеры и творческие вечера, принимали активное участие в жизни театра. С самого начала я, как мог, противился этой затее и подговаривал её подружек делать вид, что им интересна та или иная постановка. Иногда авантюра срабатывала, и мой вечер оставался свободным от чьих-то жалких потуг изобразить высокое искусство, но неудач было гораздо больше. Теперь в моих руках был билет и программка со списком высокопоставленных гостей, включающим губернатора и мэра с супругами. Поначалу я хотел отказать и не тратить впустую два-три часа своей жизни, но, немного поразмыслив, решил пойти, ведь других планов у меня пока не было.

Программка всё ещё была у меня в руке, когда я зашёл в квартиру. Попытка повесить куртку, разглядывая приглашение, оказалась неудачной, и неконтролируемый рукав смахнул с полки фарфорового самурая. Этот полёт оказался для него последним: такого отношения к себе фарфор, даже японский, вынести не пожелал и распался на осколки разного размера.

Он достался нам совершенно случайно. Приблизительно через полгода после нашей свадьбы у моей двоюродной бабушки случился юбилей, на котором собрались разбросанные по миру представители большой и некогда дружной семьи. Моя троюродная тётка обитала в то время в Японии, откуда привезла целый саквояж безделушек. На торжество мы пришли одни из первых и потому получили возможность покопаться в милых японских штучках. Вееры меня не впечатлили, миниатюрная катана вызвала резкий протест со стороны супруги, и мы сошлись на фарфоровом воплощении японского дворянина. Он простоял на полке в прихожей два с половиной года, и всё это время исправно охранял входную дверь от непрошеных гостей, духов и сквозняков. Он был незаметной, но очень важной частью интерьера, которой будет не хватать после нелепой утраты.

Я принялся убирать осколки с пола, мысленно ругая себя за отсутствие пылесоса. Процесс очень походил на тот, что путём бесконечных проб, логических и ассоциативных размышлений превращает чехарду разноцветных кусочков картона, вытряхнутых из коробки, в альпийский пейзаж или величественный парусник с картинки. Разница лишь в том, что на этот раз результатом будет полупустой полиэтиленовый пакет битого стекла, уже через пять минут после начала уборки со звоном выброшенный в жерло мусоропровода. Сначала я собрал крупные осколки. Всего их набралось пять: согнутая в колене правая нога, левое предплечье, средняя часть спины, правая и левая рука. Края фарфора оказались очень острыми, и я не заметил, как порезался. Внутри левой руки оказался спрятанным крохотный веер. Я аккуратно раскрыл его и поднёс к двери в зал, откуда в тёмную прихожую падал неяркий свет. Исполнение было на высоте: хрестоматийные пейзажи с горой Фудзи на одной стороне и веткой цветущей сакуры на другой. Изысканная ручная работа была помещена мною в шкатулку с обручальным кольцом. Оставшиеся мелкие осколки я смёл в небольшую кучку и аккуратно, в несколько приёмов, отправил вслед за крупными.

Оставался последний элемент – голова воина. Пришлось лечь на живот и прижаться щекой к немытому полу, чтобы хоть что-то разглядеть под платяным шкафом в коридорном полумраке – скорее всего, она закатилась именно туда. Света мало, но за беглецом предательски тянулся неровный след в домашней пыли. Его глаза устрашающе сверкали – даже после смерти в них не было ни капли сожаления, только решимость идти в бой за своего господина. Достать голову рукой не представилось возможным – не хватало длины ладони. На тумбочке для ключей лежала шариковая ручка, которую я арендовал на время у старого ежедневника, исполнявшего роль семейной записной книжки. За время супружества больше половины его страниц были исписаны различными заданиями друг для друга, пожеланиями хорошего дня и нежными признаниями. Удар. Фарфоровая голова отлетела в плинтус и вылетела наружу. Последняя часть головоломки оказалась в моей руке. Из двух пальцев сочилась кровь. Пришлось порыться в старой аптечке среди дырявых блистеров и практически пустых бутылочек, прежде чем мне попался пузырёк с остатками йода. Тёмно-коричневая жидкость обожгла средний и указательный пальцы правой руки, кровь уже не сочилась.

Я надел фартук и впервые за две недели принялся колдовать над плитой. Получился весьма сносный сливочный суп с грибами в количестве восьми порций, овощной салат и лёгкий десерт. После трапезы я устроился на диване и начал поиски автомобиля.

XI

Последние годы мой бизнес приносил пусть и небольшой, но вполне стабильный доход. Больших трат в ближайшем будущем не предвиделось, и я твёрдо решил потратить на себя часть свободных денег. Пятнадцати минут поисков в Интернете хватило, чтобы определиться с местом и временем покупки. Оставалось привести себя и свой туалет в порядок, что заняло оставшуюся часть дня. Рано утром я был на автовокзале, а уже через три с половиной часа достиг пункта назначения. Предвкушение от покупки переполняло меня, полностью освободив от мрачных мыслей. Казалось, что даже природа радуется вместе со мной – минус пять, солнце и штиль очень редко собираются вместе в начале февраля в этой части России.

Преодолевая недоумение, со мной поздоровался менеджер, как того требует корпоративный кодекс поведения, и поинтересовался, чем он может быть полезен. Наверное, стоило соблюсти дресс-код, а не надевать свой старый, почти до дыр затасканный, скейтерский прикид. Я сказал, что хотел бы приобрести Mercedes С 250, но для начала неплохо было бы на нём прокатиться. После преодоления бюрократических формальностей и ознакомления с картой тест-драйва мы оказались внутри уже прогретой машины. Пока я настраивал её под себя, мой спутник говорил заученный текст о преимуществах этой модели, её уникальности и особенностях. Рычаг коробки в положение D. Плавный старт. Менеджер деликатно замолчал, позволяя мне побыть один на один с автомобилем, почувствовать его, восхититься. Манёвры на парковке салона завершились удачно, и мы выкатились на полупустое шоссе. Нога сама надавила на газ, обрушивая всю мощность двигателя на задние колёса. Нас вдавило в сидения, а уши заложило, как при взлёте самолёта. Сосед забеспокоился из-за небольшого нарушения скоростного режима, и я втиснулся в узкие для моего восторга законные рамки. Комфортная посадка, плавный ход, незаметная и очень чёткая работа коробки и двигателя создавала ощущение очень качественной компьютерной игры, словно сидишь на месте, а дорога, автомобили, окружающий пейзаж, покрытые инеем деревья, небольшая стая бездомных собак летят навстречу. Уже через пару минут неровности дорожного полотна и рука с жезлом, вытянутая служителем закона, стряхивают с происходящего налёт ирреальности. Пассажиры пристёгнуты, скорость не превышена, документы в порядке. Счастливого пути. Через двести метров – разворот и обратная дорога к автосалону.

Настало время сменить такт на чутьё, и мне было предложено осмотреть автомобили на стоянке салона. Особой необходимости в этом не было: я заранее осведомился о наличии автомобилей, но из вежливости согласился на небольшую прогулку. Передо мной открывали свои двери белые, тёмно-серые и серебристые воплощения двести пятидесятого, хотя мой взгляд не отрывался от единственно правильного чёрного. Особая серия, Avantgarde, тёмный салон и комплект зимних шин с весёлым резиновым человечком на ободе, некогда названным великим русским писателем крайним проявлением человеческой пошлости, в подарок. Я возьму её.

На оформление всех необходимых бумаг ушло около получаса, по истечении которого я проследовал в кассу автосалона. Там я раскрыл свой рюкзак с воспетыми тремя полосками на кармане и вынул восемь пачек пятитысячных купюр. Я сразу заплатил за страховку, чтобы не тратить время. Когда с формальностями было покончено, мне вручили ПТС, ключи, страховой полис и начищенный до блеска автомобиль. Летние шины в багажнике, транзитные номера на предписанных правилами местах. Счастливого пути!

Минут пять было потрачено на то, чтобы точно настроить водительское место и зеркала заднего вида. Глубокий вдох, небольшая задержка дыхания, выдох. Приветственный взмах рукой, и мы покидаем территорию автосалона по уже знакомому маршруту.

Путь до ближайшей заправки был проделан в абсолютной тишине.

До полного.

Настало время проверить в деле аудиосистему, и я отправил в cd-чейнджер три диска. Для того, чтобы насладиться всей полнотой звучания, я поставил дебютный альбом трёх альтернативных волшебников из Самары – «Фею Драже», затем другое трио перенесло моё сознание в эпическое совершенство чёрных дыр и откровений. Напоследок, когда город трёх радиоактивных сосен остался позади, а обострённое чувство прекрасного требовало отдушины DIY[2]2
  DIY (Do It Yourself) (англ.) – дословно «сделай сам».


[Закрыть], из динамиков полились звуки второго альбома лучшей русскоязычной панк-группы. Я громко соглашался с ними в бесполезности унитаза летом, а полное невежество Памелы Андерсон относительно познаний в русском языке навевало щемящую тоску. А ведь и вправду, мне не судьба с тобой проснуться, Пэм!

XII

Стокгольмский синдром – бред с точки зрения здравого смысла. Но если взглянуть на него с головокружительной высоты коммерческого успеха и добавить немного творчества, то получится весьма сносное средство от скуки для стареющих домохозяек, подверженных острым приступам романтизма. Дешёвые и не очень голливудские боевики, слезливые мелодрамы, заезженные телесериалы, эксцентричные французские комедии – массовая культура может бесконечно долго высасывать из этого псевдонаучного явления деньги, лишь изредка преподнося своим потребителям шедевры вроде одноимённой песни Blink 182. Но где было бы его место, если бы в тот злополучный банк на исходе лета 1973 года ворвался не душка Улссон, а безбашенный фанатик, заранее распрощавшийся с жизнью, ради очередной бредовой идеи или вечной жизни в гипотетическом раю. Одно дело, когда перед тобой загнанный, запутавшийся в жизни человек с такими же или чуть большими проблемами, что и у тебя, который знает о том, как держать в руках оружие только из фильмов про войну или полицейских. Он никогда не выстрелит, потому как не знает, где находится предохранитель, не станет пытать ради удовольствия, не закроется тобой как щитом. Его можно понять и даже, руководствуясь душевным порывом, принять его точку зрения, ведь практически каждого в этой жизни что-то не устраивает или раздражает. Политики, войны, счета за квартиру, идиот-начальник, цены на бензин – вокруг миллионы поводов взорваться, выплеснуть свой гнев и идти дальше, переживая о том, что накануне зря разбили витрину «Макдака».

Иначе складываются обстоятельства, когда напротив оказывается безжалостный убийца, для которого казнь такое же привычное дело, как обед или прогулка по горам. Его рука не дрогнет, отправляя на тот свет очередного неверного. Сомнение, сострадание, жалость – отвлечённые понятия, слова, лишённые для него всякого смысла, ведь их придумали слабаки, чтобы безрезультатно искать в них оправдание своему безволию. Плутая в лабиринтах понятий, их затуманенный логикой разум не понимает, что жизнь – это не абстрактная высшая ценность, а вполне конкретное средство достижения цели, и философия совершенно бесполезна, когда речь идёт о выживании. Череда событий влечёт за собой лишь череду событий, а в конце рай и вечное блаженство. Идея, в сущности, философская, но это противоречие никого не смущает.

Три ряда вперёд и четыре места влево – очередной герой эпизода сидел там в позе мыслителя, слегка раскачиваясь вперёд-назад в попытке побороть накатывавшие волны истерики. Ему это удавалось, если не обращать внимания на редкие всхлипывания да мелкую дрожь по всему телу. Соседи, насколько позволяли обстоятельства, старались его успокоить, чтобы не навлечь на себя гнев террористов. Их поглаживания-нашёптывания, естественно, оказались напрасными, и эмоционально-психологический барьер был сметён потоком слёз. Бедняга совсем расклеился, всхлипы сменились рыданиями – страх окончательно подчинил его сознание, подавив инстинкт самосохранения. Бандиты отреагировали мгновенно: выволокли его в проход, пару раз пнули, приставили к виску пистолет. На вопрос, хочет ли он жить, парень не отреагировал, не в состоянии совладать со своим телом, продолжил биться в конвульсиях. Тогда палач выстрелил в пол рядом с ним и повторил вопрос. Истязаемый притих, но на контакт всё равно не пошёл, и головорезам пришлось ещё пару раз повторить свой лишённый логики вопрос, сопровождая его выстрелами в потолок, пока тот наконец не согласился, мотая головой и быстро приговаривая «дахочудахочу…». Дальше мы увидели сцену словно из старого военного фильма о первых днях Великой Отечественной, когда в небольшом карьере были выстроены в ряд советские военнопленные, к виску крайнего из них гитлеровский офицер приставил свой браунинг и вёл светский спор со своим братом корреспондентом о том, сколько человек можно убить одной пулей. Началась заваруха, и один из братьев был убит точно. О дальнейшем развитии сюжета память моя умалчивает, думаю, речь там шла о самоотверженном подвиге наших солдат.

Бандиты сцену спора пропустили, видимо, уже обладая определённым багажом знаний по этому вопросу. Первый террорист поднял свою жертву за воротник рубашки, поставил на ноги, вложил ему в руку пистолет и приставил к виску сидевшей с краю женщины. Второй, со словами «чтоб дольше мучился» (не передаю акцент), направил дуло автомата бедолаге в живот. Его руки и челюсть тряслись сильней, чем у Мухаммеда Али на открытии олимпиады в Атланте, отработанная жидкость покинула тело, обнажив природу страха. Его мишень побелела прямо на глазах, насколько можно было судить по изменившемуся цвету её красивой длинной шеи. Она так и не повернула лица в сторону своего палача. Почти все, кто сидел в этом ряду, стали беззвучно рыдать, хотя ни один не посмел отклониться вперёд или назад в бесполезной, но не лишённой смысла попытке увернуться от пули. Первый схватил импровизированного палача за загривок, прошептал что-то вроде «либо они, либо ты», и начал считать. Раз. Два. Уже собрался сказать «три», как неожиданно рука у нерешительного убийцы перестала трястись, он громко закричал и нажал на курок. Осечка! Пистолет выпал из его рук. Потеряв сознание, выжившая приговорённая медленно сползла на пол. Сосед тут же кинулся к ней на помощь. Потрясение было столь велико, что привести её в чувства ему удалось только минут через пять лишь для того, чтобы она невольно стала спасительницей одной или нескольких жизней.

Пока же он колдовал над ней, палач-неудачник затравленно озирался по сторонам, неизменно натыкаясь на холодные осуждающие взгляды тех, кто относительно беззаботно развалился в своих уютных креслах. Легко делать выводы из ситуации, в которой ни разу не доводилось оказаться, но именно так поступают все суды от мирового до Страсбургского. Общество вынесло свой морально-этический приговор, в очередной раз не имея на то никаких, даже формальных, прав. На сцену вышло Отчаяние, столь уверенно чувствующее себя в свете софитов. Осуждённый, естественно, начал кидаться ко всем, кто сидел рядом, вполне справедливо отрицая свою вину. Он схватил за руку сидевшую рядом женщину средних лет и закричал ей в лицо, что выбрала бы она. Резко повернулся к бывшему соседу, склонившемуся над ещё не вернувшейся в сознание дамой, и спросил, неужели тот предпочёл бы пулю в живот. Мужчина не был настроен на диалог и только отмахнулся от него, как от назойливого комара. Он продолжал бессистемно метаться от одного заложника к другому, тряс людей за плечи, но никто не отвечал на его вопросы. Затравленный безмолвной толпой, несчастный внезапно остановился посреди прохода, упал на колени, закрыл голову руками и замер в таком положении.

Террористы были очень довольны увиденным спектаклем, много смеялись и переговаривались – каждый спасается от скуки как может. Они, получая удовольствие от коктейля неподдельных человеческих эмоций, на какое-то время потеряли бдительность – пистолет продолжал лежать на полу. В итоге институт общественного порицания сработал безотказно, пробудив в осуждённом первобытный страх перед одиночеством, изгнанием из стаи, что в итоге оказалось страшнее смерти. Осуждённый схватил пистолет, приставил дуло к виску и спустил курок. Неожиданно для всех раздался выстрел. Пуля прошла насквозь и ранила в плечо на тот момент главную неудачницу вечера, только что занявшую своё место.

Она снова лежала на полу без сознания, только на этот раз травма душевная сменилась очень серьёзным ранением. Сосед, приводивший её в чувство минуту назад, занял было исходную позицию, но, оценив свою бесполезность, громко спросил, есть ли в зале врач. В паре рядов за нами произошло шевеление, женский голос свирепым шёпотом сказал мужчине, что он анестезиолог и делать ему там нечего. Но высокого брюнета с бездонными, как у Бельмондо, глазами, его любимой гарпии удержать не удалось, и он вызвался оказать первую помощь. Кивок автомата выдал ему разрешение пройти к истекавшей кровью женщине. Тем же немым способом склонившегося над ней соседа назначили ассистентом. Доктор энергичным жестом скинул пиджак, снял галстук и засучил рукава. После кратковременного осмотра он заключил, что рана серьёзная: пуля застряла в плечевой кости. Затем он попросил своего помощника разорвать отвратительно-розового цвета рубашку на бинты для перевязки, сам же принялся мастерить жгут, чтобы остановить кровотечение. Зал завороженно следил за его точными, лишёнными бесполезной суеты, размеренными движениями, казавшимися невероятно быстрыми. После оказания первой помощи врач сказал, что это временная мера и необходима госпитализация. В противном случае прогноз неутешительный – большая потеря крови, заражение, агония, смерть. При этих словах его невольный ассистент начал озираться по сторонам, словно только теперь он смог осознать, что происходит вокруг. Сидя в луже крови, он тщетно умолял террористов передать раненую зрительницу властям, в безумном исступлении взывал к их человечности и состраданию. Его доводы игнорировали, но он не сдавался, каждый раз натыкаясь на безразличные взгляды и надменные улыбки палачей. Будаев подошёл к нему и спросил, кем ему приходится эта женщина.

Мужчина сдавленно прошептал, что они женаты и ждут ребёнка – эта новость волной пронеслась над головами заложников. Только теперь из его глаз потекли крупные слёзы. Определить логику чужих поступков практически невозможно. Вряд ли у безжалостного убийцы дрогнуло сердце, но он приказал своим подчинённым найти способ доставить раненую женщину на позиции федералов. О том, что приказ исполнен, мы узнали чуть позже.

XIII

Нас познакомил Мартен Паж. Это случилось в книжном магазине, куда я случайно забрёл, подчинившись внутреннему голосу. Он обещал мне нечто особенное и не обманул моих ожиданий. Можно часами ходить между стеллажами, заставленными всевозможной литературой, и уйти ни с чем. В особенно неудачные дни я постоянно натыкаюсь на рекомендованные кем-то шедевры, как правило, не имеющие абсолютно никакой ценности, кроме гигиенической, и прочую любовно-детективную муть. А бывает достаточно всего пяти минут и пары промахов, чтобы получить жемчужину в свою и без того небедную коллекцию. На этот раз мне невероятно повезло, и в бессистемном поиске я наткнулся на очень хорошо изданную французскую серию, в которую попала бесподобная «Стрекоза её восьми лет». Я помню, как от одного названия у меня по спине пробежала сладкая дрожь от предвкушения высшего наслаждения, какое только способна доставить литература. Я открыл книгу, и улыбка Фио заворожила меня с первой же страницы, навсегда оставив за собой уютную комнату в общежитии моего любящего сердца.

В тот момент, когда я захлопнул книгу, её бесконечно прекрасные голубые глаза бесцеремонно ворвались в мою жизнь. Разрушительная волна цунами прокатилась по моей душе, не пощадив моего прошлого, настоящего и будущего. Она была обворожительна и очень мила в своём стильном чёрном пальто, синих джинсах и полусапожках на небольшом каблуке. Шарф был элегантно обмотан вокруг ручки сумочки: в магазине душновато. Я онемел от восторга, возможно, впервые в своей жизни столкнувшись с идеальным образом женщины, который много лет назад был создан сознанием бескомпромиссного юноши и хранился в его глубинах именно для этой минуты. Сколько раз я представлял себе эту милую улыбку и слегка вздёрнутый носик, глаза с искоркой лукавства и волнистые волосы. Сколько раз я пытался отыскать всё это, изучая проходящих, проезжающих, пробегающих мимо девушек, а когда неожиданно столкнулся со своей избранницей, был совершенно к этому не готов. Казалось, что прошёл час, пока я смог сосредоточиться, когда на самом деле моя душевная революция уместилась в паузу между двумя ударами капитулировавшего сердца.

Вдобавок к невероятной внешности природа одарила её очень красивым бархатистым тембром голоса, прибегнув к помощи которого, она пыталась мне объяснить, что этот экземпляр книги последний, а ей он крайне необходим. Я согласился обменять напечатанный роман на посещение ближайшей кофейни и, в идеале, на роман реальный. Это был совершенно чудесный час. Я пил раф, она потягивала свой ирис, и мы болтали о литературе и о роли хорошего чизкейка в разговоре об искусстве.

Смешно подумать, но мы были настолько увлечены беседой, что совершенно забыли представиться друг другу. Когда мы синхронно вспомнили об этом накануне второго свидания, то решили сохранять инкогнито и дальше, продержавшись в состоянии полного неведения почти месяц. Презрение одного из основополагающих правил этикета очень быстро сблизило нас, раскрепостило, дав волю фантазии: мы выходили из положения с помощью всевозможных прозвищ, правда, лишённых обычного для них налёта пошлости.

Однажды подруги окликнули её, когда мы прогуливались в один из последних тёплых дней той осени, и наша тайна перестала существовать. Они в шутку ругали её за то, что она прятала такого милого молодого человека от своих друзей-людоедов, а я улыбался и думал о том, какое красивое и подходящее у неё имя. Как только самоназванные Сирены удалились, я открылся, и мы сошлись на том, что у нас идеальные имена.

Мало что может сравниться с первыми днями и неделями взаимоотношений, обещающими стать идеальными. Мы много гуляли, благо октябрьская погода ещё позволяла, разговаривали обо всём подряд, в том числе и о литературе, которой многим были обязаны. В её предпочтения странным образом входили поэты-символисты и пара типично женских штучек вроде Экзюпери и Ремарка. Её удивляло моё увлечение Набоковым. По моему совету она прочитала «Дар» и осталась совершенно безучастна. Но через пару лет, наткнувшись на «Просвечивающие предметы», влюбилась в американский и швейцарский периоды его творчества.

Всё было настолько идеально, насколько это вообще возможно, словно мы не встретились, а совпали, и совместная жизнь была прекрасной иллюстрацией толстовского счастья по-своему. Наша первая ссора случилась через месяц после знакомства по вполне пустяковому поводу – мы претендовали на одну и ту же половину кровати. Бессмысленность спора обнаружилась уже на утро – мы лежали валетом поперёк кровати у изножья. Я слегка прикусил большой палец на её левой стопе, и мир был восстановлен, хотя мы и не успели сказать своему оружию «Прощай!»: битва подушками считалась в нашем доме лучшей зарядкой.