Текст книги "Мы из сорок первого... Воспоминания"

В Ленинград прибыл 3 сентября. Сразу заявился в училище – оно на Литейном проспекте напротив Большого дома и называлось: «3-е Ленинградское артиллерийско-техническое училище».

Спрашивают:

– Ленинградец?

– Да.

– Ночевать есть где?

– Конечно.

– Тогда поживи пару дней дома – у нас все переполнено…

Конечно, я не стал возражать. Но лучше бы не предлагали: загулял я с Ниной, а когда вернулся в училище, то чуть не угодил под трибунал за «самоволку» – тогда с этим строго было.

Отец ездил к начальнику училища бить челом. Я был прощен и откомандирован обратно в полк. Выехать из Ленинграда мне следовало на следующий день – 11 сентября. Билеты на руках, документы – тоже. В те годы их сворачивали в трубочку, заклеивали и вручали владельцу, а по почте не посылали.

Поезд на Одессу уходил днем с Витебского вокзала. Была суббота. Сутра мы с Ниночкой опять прощались, как и год назад, гуляя по Большому проспекту. К 12 часам я вернулся домой забрать вещевой мешок (заплечные ранцы ушли в небытие сразу после Бессарабии!), документы и ехать на вокзал. Родители еще не знали о моем отъезде. Мама спросила:

– Будешь сейчас обедать или папу подождешь? – Отец иногда приходил на обед домой.

Мне уже обедать некогда было, а борщ выглядел так заманчиво! С минуту я колебался:

– Наливай, мама. – Это означало, что сегодня я никуда не поеду. Мне трудно объяснить свой поступок, но это случилось.

Пообедав, я остался дома – теперь спешить было некуда. Я решил вскрыть сверток с документам и и впервые увидел свои прекрасные характеристики из полка – служебную и комсомольскую, – а также и новый документ, извещавший штаб о том, что я не принят в училище «по причине недисциплинированности». Дело «пахло керосином», но я мгновенно принял новое решение. Письмо на имя командира полка порвал. Документы снова свернул и заклеил. С ними в понедельник пойду по всем училищам города: авось, где-нибудь пригожусь!

Первый визит я нанес в 1-е Ленинградское артиллерийское командное училище на Васильевском острове. Здесь прием закончился, и свободных вакансий не было. Поехал во 2-е Ленинградское артиллерийское командное училище. Оно – на улице Воинова. Встретили хорошо. Майор, начальник строевой части училища, познакомил меня с двумя солдатами, пришедшими за несколько минут до меня. Они – артиллеристы из Ленинградского военного округа, не то что я – пехота из далекой Одессы.

Майор был озадачен:

– Что мне с вами делать? Прием в училище давно закончен.

Все же он решил ознакомиться и с моими документами, разорвал сверток – теперь я в любом случае спасен! – и обомлел: настолько сказочные характеристики выданы мне полком. Как оказалось, у моих новых приятелей документы были не хуже: каждый полк стремился выполнить разнарядку по училищам.

Майор забеспокоился:

– Не хочу вас отпускать. Пойду к начальнику училища. Попрошу зачислить дополнительно.

Мы ждали долго. Наконец, майор появился:

– Начальник училища не разрешил. Вам предлагается на выбор ряд артиллерийских училищ, где прием еще не закончен: Пензенское и Тамбовское – противотанковые, Севастопольское и Бакинское – зенитные. Выбирайте!

Мы поняли друг друга с первого взгляда: нас привлекло Бакинское зенитное училище (оно подальше других!), и майор начал готовить наши документы к переоформлению, но у артиллеристов все было в порядке, а у меня…

– У вас уже взят билет на обратную дорогу? – удивлен но спросил майор.

– Так точно, – отвечаю. – Разрешите съездить на вокзал, сдать билет и вернуть воинское требование. Мой поезд ушел еще позавчера!

– А получится?

– Надо попытаться!

Оставив вещи и документы в училище, я помчался на Витебский вокзал. Там меня огорошили:

– Ваши проездные документы сданы в отдел доходов Кировской железной дороги, Фонтанка, 117. Туда и обращайтесь.

Среди огромного количества комнат многоэтажного здания не сразу нашел ту единственную, которая была нужна. После продолжительных объяснений и с разрешения начальника дороги воинское требование мне вернули.

Я поспешил в училище, где меня с нетерпением ожидали все трое. Артиллеристы сидели и читали журналы, а майор волновался, так как был уверен, что требование на билет мне не возвратят.

Появившись, не скрывая радости, я бодро отрапортовал:

– Товарищ майор! Все в порядке – вот требование на билет.

Довольный таким окончанием дела, майор тут же оформил нам троим единые документы на Баку, после чего мы поблагодарили его и тепло попрощались. Я был признателен майору за то, что он невольно меня выручил. Выйдя на улицу, попросил артиллеристов встретить меня вечером у вагона московского поезда, а сам – в который раз! – поспешил прощаться с Ниной. Родителям я ничего не объяснял, отделываясь шуточками, однако под занавес бросил загадочную фразу: «Есть на свете страна, и зовется она – Закавказье!» После в письмах все им объясню, а на словах – не нашел времени. Поздно вечером, взмыленный, я прилетел на вокзал к отходу поезда. Ребята, ожидая меня, не находили себе места:

«Не опоздаю ли я?»

В ночь с 12 на 13 сентября 1940 года мы выехали из Ленинграда в Москву, где предстояла пересадка на поезд Москва-Тбилиси, проходящий через Баку.

Дальнее путешествие до Баку прошло без приключений. На такое расстояние – около 3000 километров – ездить мне не приходилось. Позади – Москва, Воронеж, Ростов. На Северном Кавказе тоже не бывал и с интересом смотрел на экзотические названия станций, мелькавших за окном вагона, – Армавир, Невинномысская, Гудермес, Махач-Кала и Дербент.

16 сентября прибыли в Баку. Училище вкратце звучало довольно оригинально – БУЗА. Это – Бакинское училище зенитной артиллерии.

В первый же день мы выдержали вступительные экзамены, прошли мандатную комиссию, и вот мы – курсанты. На второй день приступили к занятиям – началась обычная учеба.

В составе учебной батареи, куда был зачислен, ежедневно с песнями шагал по улицам и проспектам солнечного Баку, занимаясь строевой подготовкой. По выходным лакомился чуреками и виноградом, гуляя по городу уже один, без строя. С режимом училища я освоился с ходу: служба есть служба, где бы она ни проходила.

Я уже писал Нине и домой письма, с удовлетворением сообщая, что жизнь и служба в Баку вошли в нормальное русло, как внезапно нам устроили медкомиссию. Она немедленно забраковала меня. Какой же я зенитчик, если недостает остроты зрения? Я был расстроен, так как вполне прижился в училище. Снова мне оформили проездные документы, и я, успевший привыкнуть к Баку, 27 сентября выехал обратно в Одессу, в полк. Месячный «отпуск» был окончен. Впереди лежал путь в 2300 километров.

На одной из станций согрешил. Вышел из вагона посмотреть торговые ряды, которые выстраивались к приходу каждого поезда. И чего только там не было: всевозможные фрукты, жареные курочки, отварной картофель, исходящий паром, соленые огурчики и пунцовые помидоры. Я заинтересовался арбузами: взял в руки один из них и устанавливал его спелость. Вдруг – сигнал на отправку. Я пошарил по карманам, а там одна мелочь – ее слишком долго считать. В Баку я издержался и возвращался в Одессу практически без денег. Что делать? Я бросился с арбузом в руках догонять тронувшийся поезд, а продавец закричал, как будто его режут:

– Солдат, солдат! А как же деньги? – «Ладно, – думаю, – пусть пожертвует свой арбуз на благо защитнику отечества, не обеднеет»…

И вот за окном появились ставшие родными украинские поля, холмы и перелески. Скоро Одесса. Вагоны – полупустые, пассажиров совсем мало. На одной из станций напротив меня устроился старший лейтенант. Форма – с «иголочки», портупея новенькая, все ремни тщательно пригнаны, поскрипывают, лучи солнца играют на хромовых сапогах: те блестят, как начищенный самовар. Сам лейтенант выбрит чисто, до синевы, наверное, штабник. Чем-то он мне не понравился: слишком красивый, холеный был, что ли? Во всяком случае, обычного разговора попутчиков по купе у нас не получилось:

– Откуда родом, солдат?

– Из Ленинграда.

– А где служишь?

– Товарищ старший лейтенант! Разрешите на вопросы о службе не отвечать! – сказал как отрезал. Пусть видит, что и солдаты службу знают: командирскую форму каждый может одеть, а шпионов в стране навалом. Мой попутчик явно не ожидал такого ответа, но тем не менее я заметил искорки удовлетворения, промелькнувшие в его глазах. Странно, что это за человек? Разве мог я тогда предположить, что именно с ним будет связана моя дальнейшая судьба? До самой Одессы мы таки не разговаривали: каждый из нас с безразличным видом смотрел в окно и скучал.

Приехали. Вышли в город и разошлись каждый по своим делам, на прощание откозыряв друг другу: я довольно холодно и равнодушно, но четко, как заправский строевик, а он – довольно доброжелательно и чуть ли не с легкой усмешкой, но небрежно, как и положено штабникам.

В полку меня встретили радостно. Никто и не ждал – всего-то месяц прошел! И снова и моя жизнь потекла своим чередом в пулеметной роте.

Наступил октябрь. Пошли дожди. Наши красивые с виду палатки оказались вполне протекаемыми, и мы буквально плавали в них по ночам. Температура нулевая и ураганные ветры. Мы и прошлой зимой так не мерзли, а теперь едва не обмораживали руки и ноги. Занятия проходили в окопах и траншеях, залитых водой. Задень все обмундирование намокало. Ложась спать, мы, не раздеваясь, завертывались в одеяла с головой. Кроме того, днем находили разные тряпки и пришивали их к гимнастеркам с внутренней стороны – на грудь и на спину. Это немного согревало. Мы неделями не раздевались, не разувались и не снимали шинелей. Почти как на фронте. А в Баку было так тепло…

В конце октября меня перевели младшим командиром во вновь созданную специальную учебную роту, в которой готовили командиров-пулеметчиков. Ее состав – специалисты с высшим образованием, имевшие ранее отсрочку от призыва и родившиеся в основном в 1913–1914 годах.

В этой учебной роте я пробыл менее месяца, а затем – переведен в другое подразделение. Тем не менее в учебной роте у меня осталось много друзей и хороших товарищей, с которыми впоследствии не раз сталкивался как в рядовых, так и в чрезвычайных ситуациях. Многих из них я запомнил надолго. Среди них – Семивеличенко, серьезный, плотный мужчина. Вскоре он пожелал перевестись на ускоренные курсы младших лейтенантов. Смирнов и Могилевский – оба высокие, быстрые, решительные. Они будут активно работать в полковой разведке на фронте в 1941 году. Михаил Абрамович Кур – учитель географии из Симферополя. Борис Ткачук и Иван Юхимович Кучеренко – учителя математики…

Спрашивается: неужели учителям не было другого применения, как делать из них командиров отделений пулеметных взводов? Учителей математики в любом случае следовало использовать в артиллерии – это и я тогда понимал. Мы видели, что Сталин торопился с увеличением числа корпусов, полков, дивизий и военных училищ. Во многом – неразбериха, например, меня, пехотинца из Одессы, послали в Ленинградское артиллерийское училище. Это же ненормально! Недосуг было возиться с каждым из нас в отдельности, да еще считаться с нашими желаниями – для системы мы представляли собой просто человеческий материал, причем не только солдаты, но и командиры всех рангов. Мы понимали и соглашались с этим, поскольку все, что работало на будущую Победу, устраивало нас, и тот настрой, которым были охвачены еще в Чернигове, оставался с нами…

На этот раз меня перевели в необычное, только что сформированное подразделение типа полковой школы. Оно также должно было выпускать новоиспеченных младших командиров, но контингент здесь оказался особым.

Осенью 1940 года в освобожденных год назад областях Западной Украины и Западной Белоруссии состоялся первый призыв местной молодежи в ряды РККА. В наш полк прибыла партия молодежи из города Львова. Из них сформировали подобие полковой школы. Их и одели получше, чем одевали своих; и поселили в добротной казарме; и все делали для того, чтобы они быстрее адаптировались к непривычным для них условиям нашей армии.

Когда решался вопрос о младших командирах для этой особой полковой школы, то командование полка по указанию дивизии направило в школу по индивидуальному отбору тех старослужащих – а я уже относился к этой категории, – кто имел за плечами десятилетку, кто сам прошел полковую школу и по оценке командования мог успешно справиться с поставленной задачей. Так я стал помощником командира пулеметного взвода, причем командиров взводов, да еще пулеметных, в полку по-прежнему не хватало, и я, как и ранее, фактически занимал эту должность. Намного позднее мне стало известно, что это была вполне целенаправленная политика: намного дешевле обходилась армия, когда подготовленные рядовые замещали командиров взводов. Сержантских треугольничков я пока так и не имел, но в полковых документах числился годным для такой работы, исходя из опыта предыдущей службы. Звание вот-вот обещали присвоить, а я не форсировал этот вопрос по соображениям, изложенным выше.

В результате пришлось мне привыкать к особенностям этого необычного контингента, к их языку, нравам и обычаям. Русский язык они категорически отвергали. Я старался быть снисходительным ко всему, чем они отличались от наших парней. Но одно просматривалось четко: служить в нашей армии они не хотели, хотя это нежелание обретало мягкие формы протеста, агрессивных действий или высказываний с их стороны я не припоминаю. Они упорно называли меня «пане командир» вместо «товарищ командир». Работать с ними было интересно, но нелегко. Многие из них окончили гимназию. Малограмотные среди них не встречались.

Когда полк приступил к усиленной строевой подготовке в преддверии ноябрьского военного парада, который в Одессе издавна проходил на так называемом Куликовом поле, наша школа тоже включилась в эту подготовку. В центре Одессы нам выделили широкие асфальтированные улицы, где мы и маршировали сутра до вечера.

Случались и казусы. Нам приходилось по многу раз проходить со штыками наперевес мимо среднего медучилища. Как-то в середине дня из его парадных дверей высыпала стайка веселых девчат, у которых только что закончились занятия. Что тут произошло с нашим строем? Все одновременно обернулись в сторону этих прелестных созданий, штыки застучали по каскам впереди идущих, и такой пошел перезвон по колонне, каких у нас еще не бывало. Хохотали девчата, смеялись солдаты, улыбались командиры. Порядок в шеренгах навели быстро, но этот забавный эпизод запал в память.

К ноябрьским праздникам мы получили новое зимнее обмундирование и приоделись. Впервые зимним головным убором стала шапка-ушанка.

7 ноября в парадном строю мы продемонстрировали мощь 150-й стрелковой дивизии. После парада, как всегда, спали, а вечером смотрели кино. Праздники у нас проходили, как правило, весьма скромно.

10 ноября ночью произошло землетрясение. Для Одессы – это редкий случай. Был всего один толчок – как сообщало радио – силой 7 баллов по шкале Рихтера. Говорили, в городе обвалилось несколько домов. Больше других пострадала Ришельевская улица. Горожане в нижнем белье выскакивали на улицу.

Мы вели себя не лучше. Казарма оказалась прочной: она только раскачивалась, да стены немного треснули, и с них посыпалась штукатурка. Из оружейной пирамиды винтовки с примкнутыми штыками посыпались на пол. При падении они поранили нескольких человек. Мы спали в большой зале – все 400 человек – и интуитивно поняли, что надо, не мешкая, выскакивать на улицу. Одни бросились к лестнице, ведущей во двор, а кто-то полез на подоконник, чтобы прыгнуть со второго этажа вниз. В конечном счете все оказались во дворе военного городка, где уже было полно однополчан.

Пострадавших ни у нас, ни в городе, послухам, не было. Все длилось не более 3–5 минут, но запомнилось. Многие бывали либо на лодке, либо на судне и знали, что палуба всегда ходит под ногами. Так и должно быть, поскольку происходит на воде. А в отношении земли-матушки, почвы, на которой выросли и живем, с детства усвоили истину: земля незыблема! В момент землетрясения именно она заходила под ногами, и это показалось страшным. Это стихия природы, и никто не застрахован ни от каких случайностей, а изменить что-либо, противостоять этому нам не дано. Сознание полной беспомощности вызывало неподдельный страх. Долго еще мы вспоминали те неприятные минуты…

Снова потеплело, даже стало жарко. Мы опять стали ходить в пилотках и без шинелей, а ведь совсем недавно замерзали. Даже листва сохранилась зеленой и не пострадала от ранних холодов. В полях еще можно было встретить цветы, а в огородах – помидоры. Последние мы с охотой поедали во время тактических занятий.

В письме Ниночке от 15 ноября есть такие слова: «Но это только сейчас тепло, а скоро будет жарко (примерно когда Молотов покинет Берлин). Тогда будет настоящее „лето"…» Так мы, солдаты и младшие командиры срочной службы, по-своему откликались на события текущего дня.

Через две недели должен был исполниться годе начала моей службы в армии. Как-то незаметно пролетело время. Куда меня только не кидало: и на север, и на восток, и на запад. Впечатлений было хоть отбавляй, но однообразной, монотонной, тягостной или скучной военная служба для меня не была. Служил нормально, как и все вокруг меня: ждал обеда, ждал отбоя, ждал писем, ждал увольнения в запас, выполнял все, что требовали уставы.

И вот, пожалуйста, очередной «сюрприз». Неожиданно в школе появился посыльный из штаба полка и потребовал идти с ним в штаб. Там у меня знакомых не было. Странно: кому я мог понадобиться?

Пришли в штаб, поднялись на второй этаж и направились в конец коридора, где находился локальный пропускной пункт: стоял часовой с винтовкой, аза ним – две двери в решетках. Посыльный вызвал кого-то из первой двери, доложил ему и ушел. Меня пригласили войти в первую дверь. Я вошел и от удивления обалдел: стоит старший лейтенант, с которым я так недружелюбно обошелся в купе поезда Баку-Одесса, и у него только глаза улыбаются, а сам все такой же чистенький исправный Моя судьба шла за мной по пятам:

– Ну, здравствуй…

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!

– Садись, – он указал на стул возле небольшого круглого столика, стоявшего возле двери, и продолжал: – Хочешь работать у меня?

Я обратил внимание на слово «работать», поскольку считал, что в армии служат, а не работают. Он уловил мое замешательство и пояснил:

– Рассказывать тебе о работе я не имею права: сперва надо оформить допуск к совершенно секретной работе. На это уйдет около месяца. Работа интересная, скучать не придется. Долго не думай, о работе ничего не узнаешь. Если согласен, то вот анкета. Можешь заполнять. – И он придвинул ко мне листок бумаги. Что оставалось делать?

Серьезных командиров я обожаю. Я и спал-то все время в разных местах: то в пулеметной роте, то в учебной роте, то со львовскими курсантами. Оставался последний год службы, и показалось заманчивым обрести постоянное место. Высокая секретность, которую не переставал подчеркивать старший лейтенант, конечно, подогревала интерес к будущей работе, в которой сточки зрения взбалмошного юноши, мечтавшего о дальних морских походах, явно просматривалось романтическое начало. Да еще впервые спрашивают мое согласие – я к этому не был приучен: меня просто назначали, куда находили нужным.

Я согласился и заполнил анкету, включавшую в себя, как обычно, бабушек и дедушек, «не судился, за границей не был, в других партиях не состоял» и т. п.

– Когда придет время, я тебя вызову. А пока иди – учи своих курсантов! – И старший лейтенант улыбнулся, прощаясь со мной.

Вернувшись в школу, пару дней думал о предстоящих изменениях на службе, но месяц на пролет думать не будешь: я успокоился и занялся с курсантами обычным делом – стрельбой, тактикой, оружием…

Из письма Нине от 1 декабря: «…международная обстановка такова, что вряд ли кто из нас попадет домой ранее 3-4-х лет. Но я еще борюсь за два года…» Кстати, присвоение звания в который раз отодвигалось – его теперь должны были присваивать по новой военно-учетной специальности…

В полку новшество: по выходным дням мы теперь могли идти в любой городской театр. Видано ли такое? Билеты свободно продавались в клубе за наличный расчет, и я успел побывать в оперетте, в Русском драматическом, а также слушал «Кармен» на украинском языке в оперном театре. Так служить можно!

К середине декабря ударили морозы, но на этот раз до минус 20 °C, без снега. Ураганы пронизывали нас до «мозга костей» и житья не давали. Занимались тактикой на морском берегу, а там ветер особенно неистовствовал. Опять начали мерзнуть. А побережье моря для учебных занятий взвода я выбрал неслучайно: как-никак море рядом, и вроде ты не в пехоте служишь…