Текст книги "О нем и о бабочках"

Иратов впервые в жизни так разозлился.

– Либо косарь, – поставил условие, – либо постель!

Алевтина заржала, как конь, вся ее дородность колыхалась, она еще и кашляла при всем сипло, отравленная никотином.

– Молодец! Ой, не могу!!! Ну, бля, ты дал!!! Во, молодежь!!! – И вдруг, в мгновение став серьезной, окаменев крупными чертами лица, тихо произнесла: – Две тысячи и два раза в неделю на квартире!

Бледный, злой, он сидел, глядя в глаза Алевтине – сурово и неотрывно. Капитан Воронцова взгляд студента выдержала легко, думая при этом, что из парня можно было бы сделать хорошего офицера. Хватка есть, чистый английский плюс внешние данные – такие дела можно закрутить!

Капитан Алевтина Воронцова в этот момент твердо решила завербовать черноглазого любовника. Плотским утехам не помеха… Институт скоро окончит, там два года школа – и младший лейтенант. Если нелегалом упорхнет, то и ей, Воронцовой, повышение. Главное – не торопиться…

– Согласен!

– Что? – сначала не поняла вербовщица, продолжая оценивать перспективы Иратова.

– Два косаря в месяц и два пистона в неделю! Только не забывай, что я учусь. У меня пять баллов по современной архитектуре!

– Молодец! Достойно!

– Свободный доступ в Шереметьево, чтоб там ваши не щипали меня! Понимаю, что не твой район, но ты договоришься… И доступ в дьюти-фри!

– Обнаглел? – Алевтина от удивления развела полными руками, словно пингвин хотел взлететь. – Страх потерял?! – Впрочем, она была готова на сделку, так, для виду показывала грозность. Прежде чем ответить, до фильтра выкурила новую сигарету, нажала клавишу японского магнитофона и под Высоцкого согласилась. – Я поля влюбленным постелю-у-у-у… – Кивнула тяжелой головой: – Согласна. – Сложив мясистые губы куриной гузкой, чмокнула ими воздух: – Ну что, зарядился, трудовой? Давай в кровать! Работать на Родину! – и пошла гиппопотамом к двуспальному дивану. – Пусть поют во сне и наяву-у-у!

– Сегодняшний пистон ты получила! В пятницу второй! Деньги будут завтра!

Иратов надел вельветовый пиджак и быстро вышел вон.

– Ты куда, сучонок?! – опомнилась Воронцова, рванулась к двери, чуть не грохнулась, устояла, выбежала на лестницу, но ее креатура в мотоциклетных перчатках уже заворачивал за угол дома…

Ни он, ни Алевтина условий не нарушали. Студент исправно приносил валюту и стрелял в цель так же пунктуально, как и в начале сделки. Его допустили до дьюти-фри, и скоро уже весь МАРХИ одевался у Иратова. За год молодой человек заработал такое количество денег, что по советским меркам хватило бы на всю жизнь. Вместе с тем Арсений каким-то мистическим образом находил время для учебы и готовил преддипломный проект… Одновременно он обзаводился связями в теневом бизнесе, где торговали металлами и приличными камнями. В бумаге деньги слабые – уже тогда понимал Иратов.

Алевтина тем временем быстро старела, оплывала, становясь похожей на городового из Салтыкова-Щедрина. Ожиревшее сердце превращалось в жадную до денег мышцу, а большое тело все больше жаждало плотских утех. Но мозг офицерши был по-прежнему ясен, а мысль остра.

Как-то на конспиративной квартире, уже после принятия ежемесячных даров, Алевтина вдруг заговорила простецким языком, будто бабушкой Иратова была.

– Ну что, Арсюха, – начала, – как думаешь, какой подарочек я тебе заготовила?

– Не знаю, – недобро отвечал валютчик. – Мне твой подарок, поди, в миллион влетит! Не люблю подарков.

– А вот и нет, милок! – Капитан Воронцова игриво придвинулась ближе. – От налога я тебя освобождаю. – Иратов поглядел на Алевтину с подозрением. – Я вот что тебе предлагаю… Да, собственно, ничего особенного не предлагаю – новую жизнь! – и заржала, как лошадь.

– С тобой?

– Там видно будет, не в этом цимес, как говорит Жанис.

– Кто это?

– Латыш, по моему ведомству проходит. Такой же трудяга, как ты, под расстрельной статьей. Но не такой красивый и любвеобильный! – И опять в голос засмеялась, точно выпь.

– Так в чем этот цимес?

Алевтина окинула Иратова суровым офицерским взглядом и выдала деловое предложение:

– Ты парень с головой, мыслишь сложными схемами!..

Иратов подумал, что его точно расстреляют. Перебивая ее, спасая жизнь, он предложил:

– Давай все по-старому. Могу денег прибавить! Сколько нужно?

– Да не бойся! Ты ж не трус. Да и ни в какое болото я тебя не тяну!

– Что же тогда?

И Алевтина поведала, чего ждет от него, молодого, перспективного, оканчивающего институт, в совершенстве владеющего иностранным языком…

– Получишь лейтенанта, станешь сам контролировать ситуацию по жизни! – Капитанша вытащила из кармана форменной рубашки красное удостоверение и поинтересовалась: – Знаешь, что это?

– Ксива ваша гэбэшная!

– А знаешь ли ты, что эта ксива на всей территории СССР, даже в этой еб… ной Прибалтике, все двери открывает?

– Подозреваю, – ответил Иратов, поняв, к чему разговор пришел. Совершенно не ожидал. Всего что угодно, но только не вербовки. – Но я архитектором хочу! Я учился… Аля, блядь, ты совсем охуела!..

– Сейчас ты валютчик! – разозлилась Алевтина. – А архитектор даже преотличное прикрытие!

– Да это западло – на гэбуху трудиться! Я Солженицына читаю, Эфраима Севелу в самиздате! Я антисоветчик и спекулянт-валютчик, подрывник экономического потенциала страны, но не офицер КГБ!

– Не на гэбуху, а на Родину, – процедила капитан Воронцова. – Чуешь разницу? А читать можешь все что угодно. Хоть Камасутру. А тренироваться на мне станешь.

Иратов выпил немного коньяка, задумался крепко, а капитан Воронцова глядела на него умиленно. Какой же все-таки красавец! Демон Врубеля! У нее имелась керамика великого художника на кооперативной квартире и еще одна голова Демона на даче.

– Подумать надо.

– Подумай, – разрешила Алевтина и в тишине сама загрустила. Оттого, что мужа нет, детеныша не завела, всю жизнь на Родину положила – и в такой тоске сердце сжалось! – Три дня хватит?

– Уложусь.

– Вот и отлично. И пистон сегодняшний… – вздернула форменную юбку к подбородку и встала на четвереньки, облокотившись о диван…

Весь следующий день у Иратова горело в мозгу, словно граната в башке взорвалась. Как ни силился, нужные мысли собрать не мог. К вечеру пламя поугасло, под черепом развиднелось, и Иратов понял, что ему нужна помощь. Перебрал всех знакомых, от директоров магазинов до деловых, но не было у него такого человека, кто мог сдернуть его с крючка КГБ. Его отказ от работы на контору – короткая прелюдия к тюрьме.

К следующему вечеру отчаянное решение пришло само и к полуночи укрепилось в своей правильности и неизбежности. Этой же ночью Иратов посетил четыре вокзала и получил в камерах хранения шесть чемоданов.

Загрузив накопленное в свои «Жигули», в семь часов утра студент-архитектор припарковал легковушку на Лубянской площади и позвонил в звонок массивной двери. Через мгновение из-за угла здания появился прапорщик с погонами внутренних войск, а с ним два солдата. Дверь так и не открылась.

– Здесь машину ставить нельзя!

– Я с повинной! – сообщил Иратов. Его лицо оставалось бледным, но глаза горели решительностью мужчины.

– Все равно нельзя! Арестуем и вас, и машину.

– Ну, я для этого и здесь!

Двери открылись, в полтуловища появился молодой майор, небрежным взмахом белой ладони отпустил караул и предложил:

– Заходите, пожалуйста, товарищ Иратов.

Фокус отличный, действенный, особенно на молодняк, но валютчик его хорошо знал. Пробили номера «жигуля». Делов-то!

– Спасибо.

Его подняли на лифте на четвертый этаж и указали в правый от лифта коридор. Майор шел следом и четкими командами указывал путь:

– Правее… Прямо, правее…

Никогда еще Иратов не видел такой внутренней архитектуры. Коридоры не просто шли направо или налево, а были подобны некоему лабиринту. Человеку, впервые находящемуся в этом здании, явно должно было быть минимум не по себе.

– Стоим, – то ли попросил, то ли приказал майор. – Пришли, Арсений Андреевич.

Через минуту Иратов сидел напротив маленького человека с подполковничьими погонами, лицом зверька и рыбьими глазами. При всем своем неприятном обличье подполковник приветливо улыбался из-за огромного стола с черным селектором справа. С такой улыбкой обычно режут человека темной ночью… Также в кабинете находилась железная клетка со стулом с продавленной сидушкой.

– Сколько у вас там? – тихим голосом поинтересовался зверек.

Иратов сначала не понял:

– Что, простите?

– На какую сумму в чемоданах?

– В чемоданах? – Такого фокуса Арсений Андреевич не знал. Он не понимал, как за такое короткое время его машину отогнали и обыскали вдобавок. Максимум минут семь прошло… Ведь он же не арестован! – Я… Я точно не знаю…

– А вы приблизительно.

– Тысяч на восемьсот… Может, больше…

– Рублями?

– Валютой…

Было заметно, как напрягся подполковник. Нажав кнопку селектора, распорядился:

– Стенографистку и вещдоки по Иратову ко мне!

Оказалось, что за ним следили давно, но, видимо, Воронцова слово держала и прикрывала как могла.

Имя, фамилия, где и когда, вы же комсомолец – сотни вопросов за полчаса. Принесли чемоданы и до следующего утра считали деньги. Все это время подполковник периодически смотрел на него, будто сканировал мозг Иратова.

– Я с повинной, чистосердечно!

– Подождите! – прервал человек-рыба-зверек и опять глядел безмолвно, отхлебывая черный чай из стакана с подстаканником, на котором способом чернения по серебру был изображен Феликс Дзержинский.

– Восемьсот двадцать три тысячи, Вадим Иванович, – доложили.

– Рокотова за миллион расстреляли…

– Я же добровольно! – нервничал Иратов. – И это при Хрущеве Рокотова! Сейчас восемь дают, но за добровольное…

– Спокойно, Арсений Андреевич. Все выясним! То, что добровольно, – это хорошо. Но сидеть придется, так или иначе. А срок от вас целиком и полностью зависит. Кстати, почему у вас кличка Якут? Вроде не похожи вы на северного жителя! Пожалуйте в клеточку!

– Я обладаю информацией, за которую хотел бы остаться на свободе, – решился заявить явившийся с повинной.

Конвойный подтолкнул Иратова внутрь клетки, пристегнув одну руку студента наручниками к специальной металлической петле.

– Интересно, продолжайте!

– Есть ли у меня гарантии?

– Часы у вас новые? – спросил подполковник.

– Что? – Иратов не понял.

– «Ролекс»?

– Нет, «Шаффхаузен». Новые почти. – Он машинально поглядел на левую руку и увидел, что стекло часов разбито наручником, а золото браслета поцарапано.

– Вот гарантию на них вы можете получить! Но в Швейцарии!

Не хотел Иратов сидеть, хотя много раз представлял тюрьму – вся жизнь под хвост. Он рискнул, выпрямил спину и заявил:

– Больше восьми не дадите, а информацию я оставлю при себе!

Дальше началась долгая и мучительная возня, с угрозами, что родителей не пощадят, что Политбюро собирается вернуться к практике Никиты Сергеича – мазать таким гондонам лбы зеленкой… Держали в холодной камере, не давая спать завывающей тревогой, через неделю оповестили, что арестовали отца с матерью, что мать в предынфарктном состоянии. Дальше пошли очные ставки с сожительницами – студентками МАРХИ. Девицы приходили без макияжа, с прическами старых большевичек, комсомольскими значками на ужатых грудях. Одна громче другой заявляла, что понятия не имела о замаскировавшемся валютчике. Волейболистка Катька утверждала, что вообще не знает Иратова, так, в институте несколько раз видела, у нее все время тренировки; секретарь комсомольской организации института Шевцова, сгустив партийные брови, процедила, что уже некоторое время сама подозревает Арсения в преступной деятельности, поступили сигналы, готовили реакцию… Еще с десяток девиц выдали нечто похожее, но Иратов слегка улыбался, глядя на своих постельных подружек, точно зная, что под неказистыми советскими платьями и блузками их упругие попки и сиськи ждут своего обнажения из-под высококлассного итальянского нижнего белья, подаренного преступником Иратовым. Можно было попросить следователя, чтобы раздел весь этот комсомольский блядушник – и пошли бы барышни с ним по этапу для услады, за поощрение к преступлению. Но Иратов зла девчонкам не желал, а потому молчал. Что там взять с женщин с этих! Все бляди! Не требуй верности от блядей!

– И скольких ты, Якут? – поинтересовался подполковник.

– Что «скольких»?

– Оприходовал, что-что!

– Много, гражданин следователь, – признался арестованный. – Много.

От него долго и методично добивались сокрытой информации, но ничего не предлагали взамен, надеясь, что рано или поздно их проверенные методики развяжут студенту язык. Но прошла неделя, другая, потом еще месяц, а валютчик молчал.

А потом неожиданно предложили свободу – если информация более чем серьезная. Под честное слово подполковника.

Сие предложение и высиживал Иратов, похудевший от застеночных мучений и недосыпа почти вдвое. Не обрили наголо, оставили длинные волосы, в которых тотчас завелись вши, и мучили студента кровососы пострашнее, чем ночные тревоги. Будто по вскрытому мозгу бегали и впивались своими челюстями в его тяжелые мысли.

– Давайте уже, Иратов, – вздохнул подполковник Вадим Иванович. – Что там у вас за информация?

И Арсений рассказал о Воронцовой. Где, когда, в какой валюте, как склоняла престарелая капитанша к сексуальным отношениям. Обо всем поведал, ничего не упустил, мечтая о свободе. Его повесть об Алевтине Воронцовой тщательно протоколировали, главу за главой, давали ему читать, вносили исправления, которые он подписывал, а когда рассказывать уже больше нечего стало, подполковник поинтересовался, все ли это, Иратов выдохнул и качнул головой:

– Все, до точки.

Ветер свободы, его дивный запах бился в зарешеченные окна.

– Вот и хорошо, – чему-то порадовался подполковник, нажал кнопку селектора и распорядился: – Попросите, пожалуйста, капитана Воронцову.

Алевтина вошла в кабинет при полном параде: в белой рубашке, галстуке и с правительственными наградами на груди.

– Товарищ подполковник Комитета государственной безопасности…

– Не надо, Алевтина. Все свои. На службе порядок? – спросил Вадим Иванович и сам же ответил: – Знаю, что порядок. Садись.

Она смотрела на Иратова, словно на жалкое животное в клетке – зачем-то мамку укусило, бесстыжее! – затем повернула монументальное лицо к подполковнику.

– Не получилось с ним! – с досадой призналась Воронцова. – Сотрудничать Якут отказался. Ярый антисоветчик и матерый преступник, несмотря на молодость! Своевременная инициатива ЦК расстрельную ввести. Как семья, Вадим Иванович?

– Твоими молитвами, Алевтина! – поблагодарил подполковник. – В общем, твои показания, товарищ капитан, приобщены к делу. Совершенно ясно из магнитофонных записей, тобой предоставленных, что молодой человек, Иратов Арсений Андреевич, 60-го года рождения, Родину не любит, помогать в изобличении врагов Советского Союза отказался – напротив, распространял антисоветскую литературу, многократно пытался тебя, то есть офицера КГБ, подкупить – доллары от тебя под расписку приняты еще три месяца назад, – ограбил трудовой народ почти на миллион долларов, целенаправленно подрывал экономическую мощь страны… распишись здесь, – поставил галочку, куда Алевтина и черкнула свидетельскую подпись. – Ну, здесь все понятно! Дело доследовано. – И к клетке Иратова. Молодой человек сидел не шелохнувшись, будто забальзамированный труп. – Может, и расстреляют, если ужесточат и инкриминируют подрыв экономической мощи СССР. – Отвернулся к свидетельнице: – Переходи уже к нам, Алевтина!

– Спасибо, Вадим Иванович! Не смогу уже. Привыкла на земле. Научилась этих гаденышей выковыривать, как свинья трюфели! От этого и радость получаю!

– Тогда свободны, товарищ капитан. Благодарю за службу!

– Служу Советскому Союзу!

– Галине привет передай.

– Обязательно, Вадим Иванович.

Алевтина Воронцова ушла, а подполковник после этого до самой ночи что-то писал, затем правил под настольной лампой. К утру посмотрел на Иратова и воскликнул:

– Забыл про вас, Арсений Андреевич! Уж простите, – и снова в селектор: – Уведите арестованного… А для вас, гражданин Иратов, есть информация, что скоро состоится суд, завтра материалы переправят прокурору, пара недель – и… Прощайте, Арсений Андреевич!

…Суд состоялся через 17 дней. Иратов с облегчением разглядел среди зрителей отца и мать – значит, суки, на понт брали. Комсомолочки всем составом пожаловали и негодующе сверкали глазами. В какой-то момент заседания он с каждой встретился глазами, и все до единой, украдкой, подарили ему по томному любовному взгляду. Сам, мол, понимаешь, мы не вольны… Много народу пришло в надежде услышать этот пугающий вердикт: «…за нарушение социалистической законности приговаривается к высшей мере наказания – расстрелу».

Но на судебном процессе неожиданно выяснилось, что ректор МАРХИ выдал на Иратова отличную характеристику, особенно подчеркнув, что студент чрезвычайно талантлив, а его преддипломный проект был удостоен золотой медали в Токио. И сами японцы, и несколько других стран изъявили желание приобрести детище русского архитектора… А ректор сорок лет в партии, как такое игнорировать?

Судья, щекастый крепыш, проявил любопытство и поинтересовался: что за проект?

Представитель ректората развернул ватман с эскизом, и все засмотрелись на нечто ранее не виданное. Среди обыкновенных домов, укутанных зеленью, устремился ввысь гигантский саморез. Да-да, именно тот самый саморез, который используют в строительстве. Например, работяги плинтусы в квартире прикручивают саморезами. В зале раздались смешки, затем зрители взорвались хохотом.

Судья-крепыш, с трудом сдерживая улыбку, призвал зал к порядку.

Присяжный заседатель что-то шепнул судье на ухо.

– И сколько буржуазия предлагает за этот… проект, так сказать? – поинтересовался судья.

– Два миллиона долларов, – ответил представитель ректората, и зал тотчас смолк. Народец о таких суммах никогда не фантазировал. – Все здание рассчитано по форме обычного самореза, – кто-то из нервных икнул. – Архитектор проекта доказал с помощью инженерии, что по так называемой резьбе будут двигаться лифты, а голова самореза – пентхаус, «верхний этаж» по-английски, где может располагаться головное бюро, ну, например, Министерства советской космической промышленности. При желании можно «Восток» запустить с крыши, – пошутил. Еще представитель института заявил, что автор проекта непременно хотел, чтобы это новаторское здание было построено именно в Москве – столице Советского Союза. Потому будет не совсем справедливо вменять молодому человеку ненависть к Родине.

Процесс был отложен. Судья был призван в разные инстанции, где провел консультации. В партийных структурах ему посоветовали быть более мягким, перевести процесс в закрытый режим, дабы лишить журналистов возможности далее освещать громкое дело.

– Не отдадим же мы гения под расстрел! – заулыбался член ЦК партии. – Кто строить будет, если таланты к стенке? Да и времена сейчас гуманные. И не собирается никто расстрел вводить за доллары. Есть, конечно, старая гвардия, напирает…

– Гумилева расстреляли, – припомнил судья. – Тоже талант был!

– А за стихи Гумилева предлагали два миллиона долларов? Вот то-то и оно. Молодость без ошибок прожить нельзя, иначе к старости совсем дураком станешь. Ишь ты, дом-саморез!

– Пятнадцать? – спросил совета судья.

– Пять.

Член ЦК еще раз пожурил юриста за жесткость и предупредил щекастого крепыша, что от переизбытка сахара в питании может случиться диабет. А там, гляди, ногу отрежут… Сам боится такого исхода.

– Ну, и за хорошее поведение мы потом этого архитектора… Потом мы посмотрим… Леонид Ильич добрый!

Уже через пять дней Иратова осудили на четыре года и семь месяцев исправительных лагерей. Даже строгого режима не дали. Выделили два часа попрощаться с отцом и матерью – и под Владимир.

Иратов довольно легко прижился в колонии, был со всеми нейтрален, а некоторым полезен. В блатные не лез и с деловыми осторожно контактировал. А здесь еще и начзоны строил себе трудовую дачку, а в округе не имелось даже путного инженера. Пригодился. Чертил да строителями управлял.

– Молодец, Якут! – хлопал архитектора по плечу худой, как грузинская чурчхела, кум зоны. – Знатную ты мне фазенду замутил! И всего за полгода! Я бы лет пятнадцать ковырялся… Мы тебе за твои таланты срок накинем! Ты чего удивляешься так? Шучу! Вольноопределяющимся запишешься. Знаешь, сколько у меня друзей в округе? Мы им замки строить будем, денег поднимем! Женщины! И присмотра никакого. На хер тебе Москва?!

Иратов отшучивался, представлялся этаким московским недорослем, четко определяя головой, какую он жизнь прожить хочет. Уж точно не с вертухаями! Но до времени во всем с кумом соглашался и успевал выпускать еженедельную стенгазету, в которой превращал вертухаев в народных героев.

К нему часто приезжала мать, не пропускавшая возможность свидания. В эти посещения он тяжело страдал. Но пару раз Шевцова навестила и трахала его все двое суток увольнительной, что само по себе раскрашивало на время черно-белую лагерную жизнь в разноцветную. Вертухаи поочередно подглядывали за парочкой, которой было все по барабану. Что только не выделывал Иратов с гостьей! А она-то, мастерица не менее, чем партнер, крутилась-вертелась под ним, устраиваясь в такие позиции – а-ля женщина-каучук! Они хохотали, когда кто-то из охранников, отматерившись, басом прокричал, что щас он кончит!.. Бесстыжая Шевцова даже придвинула голую задницу к предполагаемой просмотровой дырке – ну чтобы все по ту сторону получили полное виртуальное самонаслаждение…

Через месяц приехала мать и долго причитала, что отец часто болеет, что директор школы человек несправедливый, в квартире почти вся штукатурка с потолка обвалилась.

– Одна я теперь.

Потом она долго молчала, а Иратов жевал бутерброды с сыром, заедая холодными пельменями из стеклянной банки… К вечеру немолодая учительница английского языка, урожденная графиня Рымникова, отправилась в ночную поездку в Москву. Утром ей необходимо было поспеть ко второму уроку в школу.

Уже на следующий день его опять вызвали на свиданку, причем на семейную, то есть как бы с женой, на 48 часов… Даже вертухаи удивлялись – не бывает двух свиданок подряд через сутки!

Подходя к семейному блоку, заинтригованный, он гадал, кто же отважился на такое мероприятие. Назваться женой!.. Волейболистка Катька? Или опять товарищ Шевцова – она без секса только на лекциях может обходиться, да еще на комсомольских собраниях. А здесь еще со зрителем! Воспоминание о голом теле Шевцовой делало Иратова почти счастливым.

Нет в жизни никакой логики. Едешь по прямой дороге, уверенный в ее нескончаемости, а тут пропасть – и крендец!..

В комнате длительных свиданий ждала Алевтина. Капитан Воронцова во плоти.

Огромных размеров, погрузневшая после иратовской посадки, она уселась между подушек в кровати, продавив пружины до самого пола. В простой цивильной одежде, без косметики офицерша выглядела почти старухой.

– Ты?! – изумился Иратов.

– Я.

Он был смущен и растерян, стоял в дверях, ошеломленно глядя на свою бывшую кураторшу. Да, эта жирная свинья не Шевцова… Пропасть!

– Я это, Алевтина, не признал? – и закашлялась густо, с судорожными выдохами, как старый дед после козьей ножки с махоркой, дохала.

– Ага…

Она закурила свой любимый «Кэмел» и позвала его проходить в комнату. Засуетилась над сумками и принялась сноровисто расставлять по столу привезенные деликатесы. Бутылочку водочки установила, а рядом маленькую, плоскую, с французским коньяком.

– И ветчина есть! – приговаривала Алевтина. – Венгерская, смотри, какая розовая!.. Шпротики… Мясо я сама тушила с грибами, картошечка теплая! Все укутала в газеты и два пледа. Здесь всего-то ничего от Москвы. Двести километров на машине… Садись за стол, Арсюша! Огурчики свежие и соленые! Оголодал здесь, поди?

– Ты чего приехала?

– Я? – Алевтина, собрав на стол, тяжело задышала, как будто машину с арбузами разгрузила. – Тебя проведать!

– На хера? – ощутил невероятный прилив злобы Иратов. Так и хотел ей с ноги в толстое брюхо пнуть.

– Тебя навестить! Что же еще?

– Давай собирай свои манатки и вали отсюда, старая сука! Картошечки она наварила!

– А что ж ты в сердцах на меня таких? – Алевтина плеснула на дно стакана водки. – Или я в чем виновата?

– Ты?! – Он побагровел от ненависти. – Расстрелять меня хотела, блядь!!! Расстрелять! Меня! Как бы не так, сука! Я еще по УДО отсюда выйду через пару лет. Нужен стране, понимаешь ли! Надеюсь, сдохнешь к моему звонку! Я в твою могилу кол осиновый забью!..

Ах, как хорош он был в своей ярости! Глаза – бенгальские огни под черными бровями и непокорные волосы! Алевтина залюбовалась.

– Тебя расстрелять?! Совсем ополоумел, голуба моя?! Ты ж сам меня сдал в обмен на свою свободу! Хотел, чтобы я вместо тебя села. Или забыл? Сам гнилой, милый: хоть и красив как бог, да не бог! Я по службе, а ты за шкуру свою. Разницу улавливаешь?.. И пасть на меня свою не разевай! Знаю, что тут ты как на курорте. А лес валить в Магадан? А под землю, мудила?!

– Ты пользовала меня! – Он обхватил руками плечи и напряг мышцы до боли, чтобы не удавить эту старую гадину сейчас же. – Ненавижу!

– Я?! Тебя?! – Воронцова, хрустнув огурцом, сплюнула на пол огуречный хвост. – Ты ж через меня миллионы зарабатывал! Ну не скотина ли ты после всего!

– Нет больше миллионов, – сказал угрожающе и сделал шаг в ее сторону.

– Только не глупи, я тебя умоляю, – она улыбнулась, показав коричневые от табачного налета зубы. – И никуда твои миллионы не делись. – Алевтина поглядела в его черные глаза и усмехнулась: – Ты чего, думаешь, что не знаю я? Я – и не знаю?! Ишь, восемьсот тысяч сдал! Рокотов мальчик по сравнению с тобой был! Ты в самом деле считаешь, что Алевтина Воронцова, двадцать лет в органах без взысканий, – дура? Да я о каждой твоей сделке рапорт имею! Где доллары захоронил и куда золото заныкал с камнями! Думаешь, через пару лет по УДО откинешься, схроны опустошишь – и на Запад?.. Саморез тебе в задницу!.. – заржала сочно прочищенным водкой горлом. – Если бы я открыла тогда масштаб хищений твоих, лежал бы ты в безымянной могиле со всякими маньяками и педофилами. Сгнил бы уже, поди… Пожалела дурака!

Иратов сел за стол, налил в стакан до краев водки и в один глоток вылил «Столичную» в желудок.

– Можешь! – похвалила Алевтина.

– Где деньги?

– Все на месте.

– Врешь!

– Зачем? – Капитанша от души резанула кусище розовой ветчины, уложила его на белую сдобную булку и протянула: – Закуси!

Он принял бутерброд, куснул, как испуганная собака, откинулся на спинку стула и принялся жевать.

– Венгерская, помню! – подтвердил.

– А я говорила, что вкусная. Социалистическая. Умеем! – Алевтина зацепила вилкой пару шпрот и отправила их нырять в огромный рот. Лишь потом водки выпила.

Хрустнув соленым огурцом, сглотнув рассол, он спросил:

– Так чего деньги не взяла? Сама могла бы на Запад…

– Собственно говоря, – Алевтина утерла тряпкой жирные губы, – причина, по которой я к тебе приехала, весомая. Запад подождет!..

– Чего тянешь? – открутил крышку коньячной фляжки. – Налить?

– Нет, мешать не стану. Да и не пью я сейчас почти.

– Что так? – Иратов сделал большой глоток.

– Так беременная я, Арсюша! – буднично сообщила Алевтина. – Уж рожать через пару недель. Чего же ребеночка травить?

– Ты?! Беременна?! – глянул на капитаншу и засмеялся в голос. Долго его разрывало хохотом, аж клокотало в горле, потом Иратов вдруг будто захлебнулся и, внезапно осипший, спросил: – От кого?

Алевтина, не останавливаясь, ела привезенные гостинцы.

– Понял, видать, уже…

– От кого?!

– От тебя, милый, от тебя! От тебя сынок! Это и есть весомая причина!

– Врешь!

Иратов вдруг обмяк и заплакал, словно ребенок, мамку в магазине потерявший.

– Надеюсь, от радости… Зачем мне врать? Вот скоро родится – и сам поймешь, что твой! Чувствую, мальчишка будет. И горчит у меня постоянно во рту. Говорят, это когда у плода на голове волосы растут. Ты ж волосатый… О! Толкается! Толковый, всегда понимает, что о нем говорят… Вот потому и не сдала тебя, дурака, раньше по полной! Ребенку отец нужен! Мужчина! И мужчина со средствами.

Иратов был почти уничтожен превосходящими силами врага. Сидел, словно окруженный генерал Паулюс, с ощущением скорого окончания жизни, словно самоубийца перед решением, – бледный, блуждающий погасшим взглядом, словно идиот в психушке.

Алевтина предложила Иратову потрогать ее живот: мол, ребеночек уже и отца почувствовать должен.

– Поговори с ним, поговори!..

Иратова стошнило прямо на стол.

– Кто ж натощак столько пьет! Фу, все загадил! – С трудом поднялась с продавленных пружин, намочила тряпку в раковине и прибрала на столе. – В общем, если подпишешься отцом ребенка, – поставила условие, – выйдешь через неделю! Не согласишься – жди пересмотра дела. А там…

Что было делать ему? Так попасть, когда планы до пенсии сверстаны! Сидел за столом до ночи, не ел, не пил, думал, а Алевтина храпела на семейной кровати. Живот ее, наполненный его семенем, высоко вздымался и грозно бурчал, словно вулкан перед извержением.

5

…Проснулся я в феврале. В холодильнике только тухлые яйца. Зато тепло в квартире. Почистил зубы, умылся, погладил через марлю джинсы, нанеся на брючины идеальные стрелки, оделся и вышел на улицу.

На спинке лавочки возле подъезда сидел трясущийся от похмелья сосед Иванов. Ему очень хотелось хотя бы бутылочкой пива поправиться, голову рвало на части, и, увидев меня, он обрадовался:

– О, бля, ты!!!

– Я, – согласился. – Денег нет.

– А мы все думали, что ты того!.. Может, рублей тридцать?

– Чего того? – поинтересовался я, уж никак не собираясь помогать соседу материально.

– Помер, думали!

– С чего бы?

– Так ты полтора месяца из квартиры не выходил!

– А ты сторож мне?

– Да нет…

– Брат?

Сосед Иванов притомился отвечать на вопросы, тем более что от трясучки у него клинило челюсть.

– А я все к твоей двери, к скважине замочной – нюхать…

– И?

– Ну, не разлагаешься ли ты там. У меня за шкафом мышь сдохла, так две недели сладким воняло!

– Я не мышь.

– Да вижу, что живой… С Новым годом!

– Новый год в сентябре, дурак!

Разговор с соседом исчерпался, и я направился к Даниловскому рынку. Походил между рядами, квашеной капустки пощипал с прилавков, огурчика малосольного попробовал, чеснока маринованного, тем и позавтракал…

На дворе мороз, улицы не убирают, и машины утопают в чистом снегу. Дышится легко, светит солнце, отражаясь от белых сугробов, и в глаза норовит лучами своими залезть. С удовольствием чихнул. И еще раз!.. И по третьему разу!

Шел по центру Москвы, иногда разбегаясь по тротуару и прокатываясь по ледяным дорожкам.