Текст книги "Временная гибель тела"

Временная гибель тела
Дмитрий Мазунин

© Дмитрий Мазунин, 2024

ISBN 978-5-0062-4584-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Д. Мазунин
Временная гибель тела

Человек, столкнувшийся с какой-либо проблемой и понуждаемый ею мыслить, должен принять решение и даже больше – создать для себя программу совершенствования. Фантазии превращаются в реальность? Впрочем, мы сами создаем мир таким, какой он есть! Мы сами создадим мир таким, какой он должен быть! Вот мир, в котором я хотел бы жить! И все-таки: мы действительно сами создаем мир, в котором живем, или нет?

Вова

Город был небольшой. Дома разных форм и расцветок: квадратные, треугольные и даже круглые, причем не всегда правильной геометрической формы, своими крышами упирались в ярко-голубое небо, по которому плыли разноцветные облака.

Тротуарная плитка, напоминающая пазлы, была выкрашена в цвет стен строения, вдоль которого была уложена. Создавалось впечатление, что идешь в середине радуги.

Владимир посмотрел на часы. Двенадцать. Как медленно течет время! Постучал по циферблату, приложил часы к уху, но тиканья не услышал. «Сломались! Какая досада». Он оглянулся: прохожих не было, но в конце улицы из-за крыши дома выглядывал шпиль башни. Скорее всего, там у них центральная площадь, и наверняка есть башенные часы.

Володя прибавил шаг и, к своему удивлению, заметил, что скорость движения не увеличивается, тогда он попытался бежать – результат оказался неизменным. «Что за черт?» – выругался он, и тут же впереди увидел, как из дома вышел кто-то в черном плаще с капюшоном. «Подождите, подождите, пожалуйста! Не подскажете, который час?» – крикнул Владимир, надеясь, что этот вопрос заставит незнакомца остановиться, но фигура не оборачивалась, и расстояние до нее никак не сокращалось. «Тьфу, тьфу, тьфу, – поплевал он через левое плечо, – мистика какая-то», – и фигура тут же скрылась в подъезде дома.

Он дошел до площади, и его взору предстало странное сооружение – пирамида, сложенная из огромных автомобильных покрышек различных диаметров: чем выше от земли, тем меньше. Самая нижняя была покрашена почти в черный цвет. Постепенно они становились все светлее, в центре конструкции были белые, а к вершине снова темнели. Посредине, принимая форму и диаметр колеса, растекся большой круглый циферблат часов, но почему-то без стрелок. Он измерил шагами диаметр нижней покрышки, получилось 60 шагов. «Если мой шаг примерно 80 см, то диаметр колеса не меньше 50 метров», – сделал нехитрый расчет Вовчик и подумал: «Где же такие огромные автомобили производят?» Представил себе эдакую махину: «По этой улице ей точно не проехать!» Он посмотрел наверх конструкции и машинально пересчитал все покрышки. Получилось 24 штуки. Часы находились на 14-й, и тут его осенило: он взглянул на свои, которые показывали 14:00. «Как же так?» – удивился Володя и снова поднес часы к уху – тиканья по-прежнему не было. Ведь и расцветка колес, и цвета – бордовый, голубой, темно-синий, серый – это же постепенный переход цветов неба: восход, закат, ночь, день. «Круто! Чудеса да и только…» – подумал он, еще раз взглянув на треугольное ярко-оранжевое облако.

Вдруг донесся шум мотора, к нему приближался некто на мотоцикле: «Вот кто мне сейчас все объяснит! Ба, да это же собака!»

И действительно, это была собака, только в мотоциклетном шлеме. К ее лапам были приделаны колеса, как у детской коляски, а из-под хвоста вился темно-зеленый дымок.

Скрипнули тормоза, и прикольный барбос остановился около него.

«Гутен таг, – приветствовал его пес, – ой, извини… привет, программа сбилась на немецкий! Ты же русский?»

«Да, а зовут меня Володя», – запросто ответил молодой человек, как будто каждый день разговаривал с собаками.

«Очень приятно, пес Чаппи, – представился „мотоциклист“. – А что ты Володя, я уже знаю, мне сообщили», – пес протянул ему лапу, колесо при этом осталось стоять на земле. Вовчик уверенно лапу пожал.

«Ну, пошли, покажу тебе город. Кстати, сегодня я твой гид. Извини, что опоздал, вчера с другом посидели. Туда-сюда… Ну, понимаешь, о чем я?

– пес хитро подмигнул заросшим шерстью глазом. – Колесо под диван закатилось, искал долго».

«Где все люди?» – допытывался Володя.

«Спят еще все, глянь на часы – всего два тридцать, – пояснил Чаппи. – Богема! Чего с них взять», – он посмотрел на башню, где циферблат наполовину закрыл пятнадцатое колесо.

«Вперед, мой друг!» – воскликнул пес, как будто они знали друг друга не один десяток лет.

Пошли дальше, то есть Володя пошел, а его новый знакомый покатился, и звук моторчика его средства передвижения чем-то напоминал стрекот кузнечиков.

«Это галерея портретов почетных граждан нашего города!» – сообщил Чаппи.

Владимир пристально вглядывался в лица: это были не фотографии, а, действительно, портреты, причем, где-то он их уже видел. И чем дальше смотрел на них, тем отчетливей становилось это чувство. Володя повернул в обратную сторону, а мозг тем временем мучительно искал ответ на вопрос. «Кто они?» У последнего портрета он задержался. Черты лица явно знакомы…

– Блин, это же Малевич! – продемонстрировал Вовчик свою эрудицию.

– Правильно, – похвалил его Чаппи, – а дальше портреты других художников – Кандинского, Дали, Поля Дельво¹, Фриды Кало², Ив Танги³ и так далее…

– Не может быть, – запротестовал Вова, – ты морочишь мне голову!

– Не веришь, посмотри еще раз, – парировал пес.

– Все, пошли, в моем сознании это не укладывается, я хочу домой!

– Ничего, привыкнешь, – спокойно ответил пес, – завтра продолжим.

Кстати, видишь вон там фиолетовый дом? Зайдешь в подъезд, второй этаж направо – твоя квартира. Ключ у тебя в кармане.

Моторчик застрекотал, диковинный аппарат выпустил клуб зеленого дыма и исчез за углом.

«Я схожу с ума! Чушь какая-то».

Володя зашел в подъезд г-образного дома. Достал из кармана ключ, вставил в замочную скважину. Повернул два раза, толкнул плечом дверь, которая тихонько скрипнула и распахнулась. Он оказался в своей квартире, прошел в комнату и сел на диван, покрытый, как и вся мебель, толстым слоем пыли. Тяжело вздохнув, откинулся на спинку дивана и мгновенно заснул.

Прошло не более получаса, и Володя проснулся. Вспоминая все произошедшее, подумал: «Надо же, такое приснится! Запомнить нужно, хорошая картина получится! Ну, раз уж я вышел из больницы, надо это дело отметить», – он потянулся к телефону и набрал номер друга. В трубке раздались длинные гудки. «Так, никого…» Он обзвонил всех своих товарищей, но никто не откликнулся.

«Печально», – высказал Вова вслух свое неудовольствие. Вдруг раздался телефонный звонок.

– Свиноферма колхоза «Путь Ильича» слушает, – пошутил он.

– Вечно ты со своими шуточками, – ответили на другом конце.

– Кто это?

– Я, Маруся, только что из деревни приехала, от родителей. Тебе чего-нибудь еще в больницу принести?

– Нет, не надо, меня выписали. Спасибо, Марусечка, за заботу! Хотел это событие отметить, но никто трубку не берет. Кстати, ты первая, кто мне позвонил. Приходи, вместе «накатим»!

– Я рада, что у тебя все хорошо. Выкарабкался, значит!

– Да. Жив, здоров, полон энергии и творческих планов!

– А я уже думала, что ты умрешь…

Володя хотел было ответить, но раздались короткие гудки.

«Вот блин! Космические корабли бороздят просторы Вселенной, а связь, как…» – разглагольствовал Вовчик вслух, открывая шторы на окнах, и вдруг замер: квадратное солнце освещало окрестности, по тротуарам двигались странные органические создания, не похожие ни на какие реальные существа.

«Я, конечно, мечтал о городе будущего. Мечтал о роботизации, о современных городах, но чтоб вот так сразу?! Это просто не укладывается в сознании… Фантазии превратились в реальность? Впрочем, мы сами создаем мир таким, какой он есть!» Володя задернул шторы: «Ничего, еще и не к такому люди привыкают! А может, это фильм какой-нибудь снимают?»

Петр Евграфович

– Товарищи! XXIII съезд Коммунистической партии Советского Союза завершает свою работу. Он, несомненно, займет достойное место в истории нашей партии и страны.

Эти слова Леонида Ильича Брежнева вновь были встречены бурными аплодисментами делегатов.

Петр Евграфович сидел в Кремлевском Дворце съездов. Чувство гордости и единения со всеми участниками этого форума переполняло его. Плечом к плечу, в едином порыве советские люди достигли небывалых высот в экономике, во внутренней и внешней политике. В зале присутствовали представители коммунистических, рабочих, национально-демократических и левых социалистических партий из 86 стран – посланцы всех континентов Земного шара. И Петр Евграфович также находился среди них, мало того, он был одним из 4619 делегатом с правом решающего голоса.

– Мы коллективно выработали стратегическую линию работы партии на ближайшие годы. В центре нашего внимания были важнейшие вопросы политики, – продолжал Леонид Ильич.

Овации нарастали, как волна, как «Девятый вал» на картине Айвазовского. Но там мощь стихии означала неминуемую гибель, здесь же, наоборот, коллективная, созидательная энергия людей была устремлена к жизни, к будущему. Сердце Петра Евграфовича билось учащенно, и он, насколько мог, сдерживал набегающие слезы.

– На съезд пришло огромное количество писем трудящихся, нескончаемый поток приветствий и добрых пожеланий в его адрес сопровождал каждый день нашей работы, – подчеркнул Генеральный секретарь.

«Приветствия и пожелания адресованы всем делегатам, значит, и мне в том числе», – подумал Петр Евграфович.

Первый спутник Луны передал с орбиты мелодию гимна всех коммунистов планеты – «Интернационала», которая сливалась с аплодисментами, сопровождавшими речь Леонида Ильича.

– Наша партия, созданная великим революционером Владимиром Ильичем Лениным, прошла славный боевой путь! – заявил он. – Товарищи делегаты! Вопросы, стоящие на повестке дня съезда, исчерпаны. Возвращайтесь в свои коллективы, в свои партийные организации и не жалейте сил для претворения в жизнь его решений!

Все встали, грянули бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию.

Петр Евграфович чувствовал в эту минуту, что, если потребуется, он не пожалеет для реализации намеченных съездом грандиозных задач и самой жизни!

– XXIII съезд Коммунистической партии Советского Союза объявляю закрытым! – сказал Брежнев, и делегаты стоя запели партийный гимн.

Раздались возгласы из зала:

– Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза! Ура!

– Ленинскому Центральному Комитету – ура! – прокричал Петр Евграфович.

– Нашей партии – слава! Слава! Слава!

– Да здравствует мир! Ура!

Никогда еще он не испытывал такого чувства. Вены на висках от напряжения вздулись и, казалось, сейчас лопнут, но даже если бы в тот момент его настигла смерть, он умер бы счастливым. Эйфория, нирвана, катарсис – как угодно можно назвать его состояние, но это было ощущение, которое невозможно передать словами. Это была мощная стихия эмоций, которой нет смысла противостоять, и один человек был ничтожно мал перед этим ревущим потоком.

Товарищ Брежнев подходит к главам иностранных делегаций, обменивается с ними рукопожатиями, обнимается, целуется.

Петр Евграфович вернулся в родной город уже ночью.

– В обком, Василий, – скомандовал он водителю.

– Может, домой? – осторожно спросил тот. – Устали, небось, с дороги, Петр Евграфович.

– Дела. Дела! Время не ждет! – с энтузиазмом ответил ему коммунист.

Он прошел в свой кабинет, поприветствовав сторожа дядю Мишу, и провалился в привычное кресло. На столе лежали документы и почта. Ослабив узел галстука, Петр Евграфович не спеша стал просматривать корреспонденцию. Скрипнула дверь, в нее протиснулся сторож. Большие белые кустистые брови свисали из-под козырька старенькой железнодорожной фуражки.

– Чайку с дороги, Петр Евграфович? – предложил он, ставя два стакана чая в подстаканниках на стол. – С лимончиком, а?

– Почему бы и нет? – снимая пиджак и закатывая рукава рубашки, ответил тот. – Давай побалакаем, за чаем-то оно сподручнее. Знаешь, дядя Миша, на съезде такое было!

Ему не терпелось поделиться своими впечатлениями, в результате проговорили они час или два, и вот уже забрезжил рассвет…

– Вот так, дядя Миша, – подвел итог своему рассказу Петр Евграфович, открывая настежь окно. – Работы – непочатый край!

– Вот оно как, – поднимая указательным пальцем козырек фуражки, высказался дядя Миша. – Коммунизм, значит, скоро построим?

– Обязательно построим! Не сомневайся! Люди у нас хорошие. Поймут, на чьей стороне правда. Мы сами создадим мир таким, каким он должен быть.

Мустафа

Высокие сосны окружали его. Лесная дорога с глубокими колеями, поросшими травой и наполненными дождевой водой, была прямой как стрела. Голубое небо на горизонте сливалось с верхушками сосен и с дорогой. Мустафе казалось, что если он разбежится, то окунется в бархатистый манящий голубой поток воздуха. По траве расхаживали павлины, на ветвях сидели птицы невообразимых расцветок и форм, и их пение, сливаясь, превращалось в волшебную мелодию, как будто невидимый дирижер управляет этим многоголосым хором. Приятное умиротворение и сладостное чувство свободы переполняли его. Он прошел несколько десятков километров, но не чувствовал никакой усталости – и это после длительного пребывания на больничной койке. По обочине дороги росли ягоды, и путник утолял ими голод. Зачерпывая пригоршнями воду из родников, утолял жажду. Ничего вкуснее в своей жизни Мустафа не пил. Все его тело словно наполнилось энергией, и казалось, будто время вдруг остановилось. По его подсчетам, уже давно должна была наступить ночь, но солнце, казалось, светило еще ярче.

Вдруг лес резко оборвался, и дорога разделилась на две тропинки: одна, извиваясь и петляя, уходила в скалистые горы, другая – в бескрайние заливные луга, теряясь в сочно-зеленой траве.

«Какое направление выбрать?» – задумался Мустафа. Справа луга и родники, слева – скалистые горы, покрытые жалкой растительностью. Вдруг на тропинку, ведущую в горы, сорвался и с грохотом покатился вниз большой камень, увлекая за собой другие, поменьше, и образуя целую каменистую «речку», которая исчезала в ущелье. Мустафе сразу вспомнилось детство, его восточная натура встрепенулась, и, наконец, выбор был сделан. В конце концов, всегда ведь можно вернуться. И с уверенностью человека, принявшего трудное, но правильное решение, Мустафа шагнул на тропинку, ведущую в горы.

Унылый пейзаж окружал его, и вдруг впереди появился слабый дымок. «Туда! Наверняка там есть люди», – решил путник.

Через некоторое время он взобрался на вершину, и его взору предстала деревня в долине – с ровными рядами улиц и обширными фруктовыми садами с раскидистыми деревьями. Мустафа не спеша стал спускаться, боясь, что все это – неправда, мираж, и что, если он ускорит шаг, эта красивая картина в один миг исчезнет. Но нет: вот уже вполне различимы стали люди, работающие в садах. Наконец, тропинка привела его к скале на окраине улицы, из которой бил родник, роняющий свои воды в каменную чашу. Он наклонился над ней, умыл лицо и начал с жадностью пить, наслаждаясь живительной прохладой.

– Вкусно? – спросила его подошедшая девушка восточной внешности. Она застенчиво улыбнулась, обнажая безупречно белые зубы.

– Да… – растерянно ответил он.

– Вы пейте, пейте. Здесь самая вкусная вода во всей деревне.

Но пить ему больше не хотелось. Он застыл в изумлении: это была точь-в-точь его невеста, такая же молодая и красивая.

– Почему вы на меня так смотрите? – спросила девушка.

– Вы очень похожи на мою неве…, – смачивая слюной вдруг пересохший язык, он не договорил фразу и поправился: – … На одну знакомую из моей прошлой жизни.

Она улыбнулась и робко предложила:

– Пойдемте со мной. Вы, наверное, голодны с дороги? Я вас накормлю.

Мустафа, словно загипнотизированный ее голосом, смог лишь кивнуть.

– Вещи не забудьте, – подсказала она и снова мягко улыбнулась.

Он взял свой вещмешок и послушно последовал за новой знакомой, вглядываясь в ее гибкий стан. На плече она несла кувшин с водой.

– Вот и пришли, располагайтесь, – указывая на беседку в саду, пригласила девушка. – Я сейчас чаю зеленого принесу.

Он расположился на мягких подушках, рядом раздавались звонкие голоса детишек, игравших во дворе. Увидев незнакомца, дети, нисколько не испугавшись, подбежали к нему.

– Дядя! Дядя! Вы путник? – спросил мальчик постарше.

– Да.

– Путник! Путник! – закричали дети и убежали.

Девушка принесла ему чай и лепешку.

– Угощайтесь!

– Спасибо.

Мустафа прихлебывал чай из пиалы и осматривал сад.

– Какой у вас прелестный сад, – он вдохнул аромат, исходивший от яблони. – Наверное, непросто за ним ухаживать?

Она опять молча улыбнулась.

– Путник! Путник! Пойдем с нами, – позвали Мустафу дети. Он вопросительно посмотрел на девушку.

– Идите. Они вас зовут. Что же вы?

– Смотри, – тот же мальчик показал рисунок на стене дома, – это мама. Это мы. А это ты – путник.

– Откуда вы знали, что я приду?

– Знали – и всё! – ответили дети.

Когда он, поиграв с ними, вернулся в беседку, девушка сказала:

– Пойду прочищу арык, – в ее руке была мотыга.

– Я помогу?

– Если хотите, – ответила она, указав свободной рукой на другую мотыгу, и опять загадочно улыбнулась.

Они прошли через весь сад и стали очищать арык, а дети в это время сплавляли по нему бумажные кораблики. Мустафе было так хорошо, так легко и приятно работать, что он подумал: «Так бы и остался здесь навсегда».

– Оставайтесь, – ответила девушка, словно прочитав его мысли. – Вместе будем возделывать сад.

– Вот мир, в котором я хотел бы жить, – глядя на журчащую воду, прошептал он, даже не удивившись проницательности своей спутницы.

Больница

– Господи! Я Твой, возьми меня Себе! Возьми! Я заблуждался! Я бродил в потемках. Нет! – закричал он, закрывая лицо руками, – вы не должны меня забирать, пусть другие придут. Я служил обществу, я всю жизнь старался для людей!

– Тихо! Успокойся! Не кричи, милок, а то всю больницу на ноги поднимешь.

Сергей Андреевич открыл глаза. Очертания людей, окружавших его, были неясными. Существа в черных одеждах протягивали к нему свои белые обрубки.

– Вы обманываете меня, этого не может быть, я умер! Какая больница? Вы на службе у дьявола и хотите забрать меня в ад?

– Эй, не говори так, нехорошо! Зачем, ай-яй-яй!

Понемногу он стал приходить в себя. Увидел белый потолок с треснувшим плафоном и яркий свет, брызнувший в глаза. Он снова на секунду зажмурился от боли и только после этого отчетливо разглядел окружавших его людей. Все они были одеты в черные халаты и пижамы, а руки, показавшиеся ему обрубками, были просто-напросто замотаны бинтами.

– Ну, ты, мужик, даешь! – молодой человек издал какие-то звуки, отдаленно похожие на смех, – засланцы дьявола! Круто, так меня еще никто не называл! Прет тебя, дяденька, по-черному, как будто дури путевой дунул. Гы! Гы! Гы!

– Отстань от него, дитя перестройки. Видишь, человек еще не оклемался. Пусть милок отдохнет, вздремнет, а с утреца сам разберется, что к чему.

Сергей Андреевич снова прикрыл глаза. Заскрипели кровати. Щелкнул выключатель. Голова ужасно болела, и каждое движение отзывалось острой болью во всем теле. Он вспомнил, как поднимался наверх по старой кирпичной трубе заброшенной котельной, как на морозе закоченели пальцы от вбитых в кирпичную кладку скоб, как хотел уже на полпути спрыгнуть вниз. Подумал: нет, еще рано, страх все же обуревал его. Нет, не страх смерти, а страх навсегда остаться инвалидом. Выше, еще выше. «Прыгну с самого верха, тогда уж наверняка!» Не хотелось и тут выглядеть пасынком судьбы: вспомнились презрительные слова своей жены, брошенные ему в лицо пять лет назад:

– Так и издохнешь в нищете! Неудачник!

Сергей Андреевич даже представил, как она увидит его в инвалидном кресле и скажет: «Даже умереть не смог как следует!» – и засмеется своим заливистым звонким смехом.

И это хуже всего – как пощечина, как тот хлопок двери, когда она уходила к другому. Этот звук до сих пор стоит у него в ушах. Жизнь разделилась на две части: до хлопка и после него.

…«А почему я должен умирать? Нет, не хочу!» – он посмотрел вниз, потом наверх. «Обратно не спуститься, только вперед. До спасительной площадки каких-нибудь метра три, там отлежусь, отогрею руки – и прыгну. Простыну на таком сильном ветру, точно простыну и умру от простуды. Смешно… – он попытался улыбнуться, но губы не слушались. – Раз, два…» – сквозь стиснутые зубы он считал оставшиеся скобы…

Тут правая рука его соскользнула, он повис на левой, из последних сил пытаясь удержаться. Сергей Андреевич отчетливо видел, как медленно разжимаются замершие пальцы… Еще мгновение – и очередной порыв ветра оторвал его от трубы.

***

– Завтрак! Все просыпаемся! Кашу и какао вам привезли. Эй, летун, не слышишь? Надо позавтракать, а то второй раз не сможешь туда взобраться.

– Откуда он улетел? Ты, дяденька, решил летчиком стать на старости лет. Гы! Гы! Гы! А че, правильно, надо везде себя попробовать. Ты случайно не с колокольни сиганул, Икар?

– Не трынди, Вовчик. Отстань от человека, а то скажу Петру Александровичу, чтобы тебе двойную дозу снотворного назначили, – осадила его санитарка.

– Куда уж больше, баба Маня! Только и мечтаю о том, чтобы на стульчике посидеть, хотя бы на краешке.

– На, балаболка! Когда я ем, то глух и нем!

– Сильное изречение, пожалуй, воспользуюсь вашим советом. Фу ты, пересолили: кто-то в кого-то влюбился.

– Каша – это самая пролетарская еда.

– Начинается! Вы, Петр Евграфович, круто пролетели вместе со своим пролетариатом.

– Молчи! Художник – от слова «худо».

– Я – авангардист. Я верю в совершенство техники. Мы ведь не совершенны, иначе бы не лежали здесь. Роботы – вот тема! За ними будущее!

– Ну, ты, парень, палку не перегибай. Ты мне скажи: кто создает эти твои роботы? Вот! – он поднял указательный палец вверх, – люди! Человечество! Ученые! Знаниями они двигают науку вперед! А что твоя мазня? Ты, скорее, нигилист, чем авангардист.

– Мы, художники, – Володя встал, щеки его покрыл румянец, – двигаем отсталое искусство вперед.

– Слезь с кровати, а то искусство нечем будет двигать. Вторую руку сломаешь, – все рассмеялись и даже Сергей Андреевич, сморщившись от боли, попытался улыбнуться.

– Ну вас, с вашей агитацией, вам волю дай, так вы бы еще бы лет семьдесят шапками на митингах махали!

– Аллах Акбар, – усевшись на кровати, произнес Мустафа и принялся за еду.

– Вот человек, всё ему нипочем.

– Пища дана нам Всевышним, – Мустафа воздел руки к небу, – нужно кушать, чтобы выздороветь. Так хочет Он.

– Эх, темнота! Темнота и нищета – вот источник религиозных предрассудков, – так товарищ Ленин сказал еще в 18-м году, – возразил Петр Евграфович.

– Ты что в Бога не веришь? – удивился Мустафа.

– Я атеист!

– От аиста? Тебя не мама родила, а птичка? – невозмутимо и удивленно спросил Мустафа.

– А-те-ист. Я должен бороться с религией, чтобы вернуть вас на землю и сделать из вас полноценных членов общества, так сказать, духовно раскрепостить, открыть глаза на пережитки и заблуждения прошлого.

– Во дает! Выдал. Гы! Гы! Гы! – вмешался Вовчик. – Да мне по барабану, пусть кто хоть в кого верит: в Будду, Христа, Аллаха, даже в богиню Аматэрасу. Я в дензнаки верю. Если они есть, то к старости сделал пожертвования в какую-нибудь церквушку – и все твои грехи тебе простят, а до этого живи, как хочешь.

– А кто эта Аматэрасу? – поинтересовался Петр Евграфович.

– Слышали! Сам-то он кто? Темнота! Богиня это японская, а религия называется синтоизм.

– Как ты слово-то такое мудреное запомнил?

– Приходится, дядя, приходится… и чтец, и жнец, и на трубе игрец, или, как там говорят, не помню.

– Нехорошо ты говоришь, Володя, – возразил Мустафа. – Бог – он все видит. Да простит меня Аллах за то, что слушаю вас не по своей воле.

– Правильно Мустафа говорит: не упоминай Бога всуе, – закашлявшись, негромко подал голос со своей кровати Сергей Андреевич. – Мне кажется, что меня тоже Бог спас. Он мне помог, другого объяснения я не нахожу. С такой высоты упасть – и ничего! Только синяки во всю спину да пара сломанных ребер. Я, когда вниз летел, думал – все, конец, а тут облако такое белое меня словно подхватило и на сетку опустило. Не просто так все это… Вот лежу и думаю: за что же мне такое счастье привалило?

– Кто ты по профессии? – спросил Петр Евграфович своего нового собеседника, приподнявшись на кровати на локте.

– Когда-то в НИИ работал, а теперь бригадир грузчиков на оптовом складе. Там ведь без высшего образования никак: коробки считать – это же какой интеллект нужен!

– Ученый! Ты же прекрасно знаешь, что наукой доказано – никакого Бога нет.

– Много еще неясного и неизученного, и прямых доказательств, что Бог не существует, нет. Есть какая-то высшая сила, которая управляет миром.

– Эх, как все просто объяснили! Этак вы и в черта поверите.

– Почему бы и нет? Если есть Бог, то существует и дьявол.

– Устали вы, Сергей Андреевич. Решили поверить в лучшую загробную жизнь, утешить себя надеждой на небесную награду.

– Простите меня великодушно, но вот вы – во что теперь верите? Коммунизм победил сам себя. Плановое хозяйство оказалось нерентабельным, тысячи новых партий образовались…

– Я по-прежнему верю, что народ опомнится и поймет, кто действительно может навести порядок в стране, вернуть ее былую мощь и уважение нашему государству. Лишь одна партия на это способна – коммунистическая.

– Гы! Гы! Гы! – Вовчик разразился смехом до коликов в животе, – народ поймет! Народ поймет того, кто денег даст или водки нальет, вот и все его понимание.

– Но не основная масса. Спорить не буду: есть определенный контингент, но ведь это мелочи, – возразил Сергей Андреевич. – Честно говоря, я не верю обещаниям ни одной партии! Лучше уж в Бога поверить, чем этим болтунам. Религия, по крайней мере, обещает счастливую жизнь после смерти, но, исходя из политической обстановки, загробная жизнь наступит раньше, чем эти самые демократы построят рай на земле. Увы, но это так.

– Сергей Андреевич, вы превращаетесь в раба своего больного, в буквальном смысле этого слова, воображения.

– То есть, вы хотите сказать, что я сошел с ума?

– Зачем же такие крайности! Конечно, падение с такой высоты оставило свой след, я имею в виду психологический аспект.

– Эх, слабовольный я человек. Я просто испугался.

– Целиком и полностью с вами согласен. Страх управляет людьми. Страх потерять что-то. Не имеет никакого значения будь то работа, любовь ближнего, уважение или кошелек, моральные ценности или материальные. Кстати, самоубийство – это большой грех. Тех, кто покончил с собой, лишают отпевания, погребения по церковному обряду и молитвы за упокоение грешной души.

– Самоубийство ужасно. Истинный мусульманин не позволит себе даже подумать об этом. Если ты убьешь себя, то будешь мучим этим до Дня Воскресения, – спокойно изрек Мустафа. – Душа сотворена Аллахом и принадлежит ему, поэтому никто не может нанести вред телу, в котором она гостит.

– Бросьте: если кто-то хочет себя убить, он это сделает. Многие поэты покончили с собой. Да зачем далеко ходить, каждый день тысячи людей в нашей стране вешаются, прыгают из окон, стреляются. Никакая вера им не помогает! А вот, если бы у них были денежки, то им было бы чем занять себя, так сказать, организовать свой досуг. Гы! Гы! Гы! Девчонки, винишко, шашлычок! За удовольствия надо платить, а платить-то и нечем!

– Это собственные желания убивают их, – подытожил Сергей Андреевич, – а не вера в Бога.

– Все несчастья людей происходят от тех желаний, которые ими владеют, нужно подавить в себе привязанности к земным благам, – добавил Петр Евграфович. – Вообще-то это философия буддизма. А я все-таки считаю, что осознанно можно лишить себя жизни только ради идеи, чтобы привлечь свои поступком внимание народа, жертвуя собой во имя справедливости.

– Кем же вы работали, Петр Евграфович?

– Я, Вовчик, трудился в обкоме партии! Повышал идеологическую культуру нашего общества, – он встал с кровати и, широко расставив ноги, устремил взгляд в окно. Через минуту, опомнившись и тяжело присев на краешек кровати, бывший обкомовец, словно сраженный пулей, повалился на бок. О чем думал Петр Евграфович в ту минуту, остается загадкой. Накрывшись с головой одеялом, через четверть часа он заснул. Наверное, так он оградил себя от существующих проблем, от мира, в котором ему приходилось доживать свой век.

Сергей Андреевич хотел было повернуться на бок, но каждое движение отнимало столько сил, и единственное, что он мог – это с трудом поднять руки да пошевелить ногами, чтобы хоть как-то разогнать кровь в онемевшем теле.

«Действительно, самоубийство – грех, и я, желая спасти себя и начав цепляться за жизнь, своими жалкими потугами вызвал сострадание у Бога, и Он спас меня. Для чего я Ему понадобился? Неужели мое существование может принести еще кому-то пользу? Наверное, вся моя прошлая жизнь была лишь подготовкой к более серьезному испытанию, к настоящему делу или поступку, который сделает окружающую действительность лучше, светлее. На самом деле боль, которую я испытываю, – это наказание за мою слабость и желание покончить с собой!»

Сон незаметно подобрался к Сергею Андреевичу, опутывая сознание. Надвинулась тишина. Ему привиделось, как мягкий пушистый снег падает на лицо, одежду, волосы, руки. Он ощутил умиротворение, сладостное спокойствие, и ничто его уже не заботило, не будоражило воображение.

Вот подлетела стайка воробьев. Всегда шумные и суетливые, они не издают ни звука и нисколько его не боятся. Один из них даже взобрался ему на грудь. Вдруг он с ужасом замечает, что снег на его лице не тает и засыпает глазницы. «Это мое мертвое тело. Это я, и я умер! Ой…» – больной организм испустил протяжный стон.

– Ты чего кричишь, Сергей Андреевич? – обратился к нему Мустафа.

– Сон…, – тяжело дыша, ответил тот, – я видел себя мертвым.

– Ничего. Все когда-нибудь умрем, на то воля Аллаха. Ты ведь хотел умереть? Вот во сне и умер. Это пройдет, это ничего…

– Все когда-нибудь умрем! Хорошо сказано, Мустафа. Да ты, оказывается, философ? Какая глубокая мысль посетила тебя с дружественным визитом! Гы! Гы! Гы! – насмешливо начал разговор Вовчик. – И когда же ты собрался осчастливить потусторонний мир своим прибытием?

– Глупый ты, Володя, еще, – пробурчал Мустафа.

– Вот тебе раз! Что мы умрем, это мы и без тебя знаем. Просветил, называется! Я лично не собираюсь умирать: пожить еще хочется в свое удовольствие. Пожить!

– Ну, это не тебе решать – когда и где. И вообще, как сказал Николай Островский, «самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…» – Петр Евграфович с пафосом процитировал писателя. – Ну, и далее он говорит о борьбе за освобождение человечества…