Текст книги "Избавитель"

Глава IV

Накануне собеседования епископ Андроник – ректор семинарии – как обычно выделил полдня для подробного и обстоятельного изучения документов абитуриентов. Первое впечатление, какое сложилось у него после прочтения сочинения Василия – молодой человек болен и очень серьёзно. Болен, пожалуй, одной из самых опасных духовных болезней – гордыней.

Епископ поморщился, но тут же вспомнил себя в молодости и устыдился. Тогда в давние советские времена, когда он еще не был епископом, а просто верующим юношей, жил в рабочем бараке рабочего района. И в этом царстве скандалов, пьянства и склок он считал себя все равно, что Лотом в Содоме. Он молился за души заблудших соседей, а сам, в глубине души, мнил себя равным апостолу Павлу. Андроник снова поморщился, но уже из-за себя, перекрестился и, тяжело вздохнув, в очередной раз взял рекомендацию приходского священника. Рекомендация вся была пропитана нескрываемым восхищением способностями парня. Пресвитер писал, что сам не верил словам, но был свидетелем многих чудес, свершаемых молитвами Василия. Так же он характеризовал рекомендуемого, как образованного, умного и чрезвычайно сострадательного молодого человека.

Ректор читал без очков, держа лист на вытянутых руках. К словам этим он отнесся в высшей степени скептически, однако все заключения он привык делать с большой осторожностью.

«Ну… Бог знает, – подумал он, наконец, после минутного размышления. – Завтра увидим».

Настало завтра. Обычно Андроник любил встречаться с абитуриентами, но нынешний день был несколько омрачен ожиданием встречи с Василием. Мысль эта подспудно портила настроение ректору, но он не мог объяснить, почему не хочет встречаться с ним. Возможно, Андроник боялся, что парень действительно окажется высокомерным, а то и надменным, с напускной кротостью. Такому следовало бы отказать в поступлении, а епископ очень не любил отказывать. Но, размышляя над этой мыслью, Андроник заключил, что не одна она была причиной плохого настроения: какая-то таинственная догадка говорила, что решение по Василию может стать очень важным не только для одного мальчика, но и для всех людей.

Василия Андроник встретил стоя, с мягким приветливым взглядом, как встречал всех, кто входил в его кабинет. Пригласив сесть, епископ неторопливо прошелся к полке с книгами, зачем-то осмотрел обложки, а затем вернулся к своему столу, тщательно обдумывая свои вопросы. Он взял сочинение Василия и снова внимательно начал его перечитывать, как будто за ночь там могло появиться что-то новое. Вася ждал.

– Вот Вы пишете, – размеренно начал Андроник, не отрывая глаз от сочинения, – что Господь, через Вашу молитву творит чудеса. И священник это ваш подтверждает.

Андроник вопросительно взглянул на Василия.

– Да, – коротко и сухо ответил Вася. За свою жизнь он уже тысячу раз рассказывал о своем даре, поэтому желания говорить на эту тему подробно еще раз не было.

– Ну, а, может быть, это не чудеса вовсе, – ректор снова посмотрел на парня пристально. – Бывают же совпадения?

Василий тяжело вздохнул, как будто говорил не о даре, а о хроническом заболевании.

– Это с детства у меня. Случаев уже много было, слишком много для совпадения.

Спокойствие и даже равнодушие, с которым говорил Василий, дало надежду епископу.

– Ага, – епископ снова задумался над следующим вопросом, уткнувшись в листы с сочинением.

– Ну, так, а почему же Вы решили сан принять? Это же большая ответственность. Принимали бы больных дома…

Василий повторил, что хочет посвятить всю жизнь служению людям, что религия дает силы его дару, и в заключении поделился своими соображениями о Высшем замысле Господа насчет его никчемной жизни. Андроник внимательно слушал его, причем больше уделяя внимания не словам, а поведению юноши. По мере приближения речи Васи к теме Высшего Предназначения голос мальчика становился более унылым. Ректор понял, что парень не гордится даром, а дар, каким бы он ни был, давит на него непосильным грузом.

– А что же Вы так грустно об этом говорите? Может, не от Бога Вам этот дар, а от Дьявола?

Вася посмотрел на епископа с удивлением.

– Ну, а что? «… часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла», – Андроник сделал короткую паузу, наблюдая за Василием. – Я не вижу, чтобы Вы испытывали благодать от этого дара, а ведь дела духа – это вера и любовь. А Вы унываете. А уныние – это смертный грех. Неужто Господь своей благодатью вводил бы Вас в него?

Прозорливый епископ снова замолчал, наблюдая за парнем – тот в ответ тоже молчал и смотрел на край стола, словно его ругали.

– Ну ладно, это шутка была. Прости меня, старого, – Андроник посчитал, что Василий обиделся и подошел к нему. – Не пытайся взвалить на себя тяжесть всего мира. Эта ноша тебе не по силам, она никому не по силам.

Он склонился над мальчиком и слегка потрепал его за плечо.

– Ничего, ничего, – успокаивал Андроник отеческим тоном. – И не тяготись тем, что тебе предстоит сделать: «Каждому дню довольно своих забот». Как бы ты не желал, не сделаешь больше, чем отведено тебе Господом. Так что брось, не губи душу унынием, уж если Господь даст тебе назначение, от него же тебе будет и возможность, и сила. И не денешься ты от этого никуда. А пока просто делай, что должен.

Парень молчал и не поднимал глаз. Услышанные слова, с одной стороны, казались ему правильными и справедливыми, но одновременно неожиданными, так что он не мог вынести по ним своё суждение немедленно, сейчас они родили в нем только удивление и беспорядочный поток мыслей.

Василий поступил в семинарию и учился превосходно, выделяясь среди однокурсников, помимо дара, большим жизненным опытом. От работ и пения в хоре он, большей частью, освобождался и выполнял лишь тот минимум, который был необходим для понимания организации церковного богослужения. В основном же он занимался своими посетителями, поток которых теперь значительно возрос. Однако слава о нем, хоть и разнеслась в религиозных кругах по всей стране, но за пределы этих кругов не выходила: о Василии не снимались репортажи, не писались статьи, и обывателю его имя было совершенно неизвестно. Все его посетители узнавали о нем в основном от прежних посетителей да старушек, продававших свечи в церквях. И ехали к нему отовсюду!

Поисками своего Единственного Предназначения Василий себя уже не утомлял, однако и идеей, что страдания – неотъемлемая и необходимая часть жизни, не проникся. Он принял ее, как аксиому, не требующую доказательств, не задумываясь над ней и не терзая тем себе душу. Возможно, именно по этой причине Василий вновь начал получать удовольствие от помощи другим. Жизнь обрела краски, конечно, не такие яркие как в детстве, но всё же приятные и запоминающиеся.

Он ждал специально отведенного времени и окрыленный спешил в выделенный для него кабинет в небольшом одноэтажном здании сразу за воротами семинарии. Проходил по узкому коридору, застеленному новым серым линолеумом, с небольшим окошком в конце, за которым густо росли деревья. В коридоре всегда было много народа, душно и сумрачно. По обе стороны, как в поликлинике, на скамейках тесно сидели старушки в платках и рассказывали друг другу о своих бедах. Еще были женщины с капризничающими детьми и мужчины, которые, напротив, вели себя тихо, словно стыдились, что пришли сюда. При появлении Василия они все привставали, начинали креститься и охать, называли его «благодетелем» или «отцом родным». Василий им смиренно улыбался, смущался, благодарил и быстро, насколько позволяло приличие, старался скрыться за дверью. И ему было хорошо. Он по-прежнему внимательно выслушивал нуждающихся и относился к их бедам с состраданием, но уже не болезненным, а полным решимости помочь, черпающим в этой решимости силы и удовлетворение.

Окончив обучение, Василий, по совету ректора, остался в семинарии преподавать апологетику, ибо так у него было больше свободного времени, чем, если бы пошел дьяконом в храм. В 30 лет он был рукоположен в священники, а через год произошло то страшное землетрясение, с которого и началось наше повествование.

Но, несмотря на личную просьбу патриарха, Василий попал на место катастрофы лишь спустя четыре дня после трагедии.

Глава V

Приземлившийся «Руслан» мгновенно окружили несколько грузовиков, и полсотни людей в камуфляже быстро, перекрикивая включенные двигатели, начали разгружать самолет.

Василий нерешительно спустился на взлетную полосу и, согнувшись под тяжестью сумки, которую он нес в левой руке, оглядываясь по сторонам, пошел между машинами. Ни во время полета, ни после никто не сказал ему, что делать по прибытии или куда следует идти. Руководство было занятым, серьезным, говорило громко, двигалось быстро и как будто нарочно игнорировало его. Рядовые спасатели, с которыми он прилетел, сейчас шустро разгружали транспорт, и им он бы только мешал.

Кругом, куда ни глянь, можно было увидеть или самолет, или грузовик, а людей в разных формах и различных цветов кожи вообще было несколько сотен. Василий и не ожидал, что аэродром окажется таким оживленным местом, но, как стало ясно позже, из всех аэродромов в округе работал только этот, и поэтому, не замирая ни на минуту, ночью и днем он принимал и отправлял десятки самолетов и вертолетов.

Вскоре его замешательство стало заметно, и к святому отцу подскочил один из грузчиков.

– Вы священник?

Василий утвердительно кивнул.

– Вам… – рев взлетающего «боинга» заглушил спасателя, но по жесту Василий понял, что ему следует идти к стоявшим в стороне двум офицерам, которые, разложив на капоте Хантера бумаги, внимательно изучали их.

Заметив, что к ним приближается священник, они отложили свое занятие и внимательно и молча смотрели на него, пока Василий не подошел.

– Отец Василий? – первым протянул руку один из них – невысокий плотный мужчина с немного смуглым лицом и пышными усами.

Офицер еще раз осмотрел священника и уже после этого представился обрывистыми фразами, выдерживая небольшие паузы:

– Полковник Балкин. Алексей Георгиевич. Руководитель миссии. А это мой зам, – указал полковник на стоявшего рядом угрюмого спасателя среднего роста. Тот, приветствуя, слегка кивнул головой. – Подполковник Исаков Александр Львович. Прошу любить и жаловать. Да поставьте Вы свою сумку! Сейчас загрузимся и поедем. Покажу вам ваше хозяйство и заодно с нашим познакомлю.

По лицу было видно, что полковник не особенно рад встрече. «Вот еще с ним возиться, – наверное, думал он, глядя на согнутую вбок фигуру молодого человека. – Задолбает своими просьбами, лучше бы еще одного специалиста прислали». Подполковник, похоже, думал то же самое.

Балкин оказался человеком немногословным, размеренным и как будто даже равнодушным. Когда ему докладывали, он слушал отстранено, словно всё это его не касалось. Свои решения обычно обдумывал долго и понапрасну не суетился, но, случись экстренная ситуация, он преображался до неузнаваемости: живой и активный, сходу вникал в ситуацию, мгновенно выдавал тысячу правильных и дальновидных распоряжений и своей уверенностью заражал подчиненных. Как купец или кулак, он знал всё «своё хозяйство» до последнего гвоздика и был в курсе, как этим распорядиться наиболее эффективно. Словом, для своей должности он подходил очень кстати.

Похожим на Балкина оказался и подполковник Исаков – человек среднего роста с широким и высоким плоским лбом, прямыми черными бровями, которые почти соединялись над носом в одну линию, отчего его лицо визуально делилось на две равные части: лоб и всё остальное. Брови же, вкупе с глубоко посаженными глазами, придавали ему ещё более угрюмый вид. Так же, как и полковник, он, молча и без эмоций, выслушивал собеседника, но таким неторопливо деятельным и угрюмым Александр Львович был всегда: и в спокойное время, и в критические моменты.

Святой отец отошел в сторону и стал осматриваться. Смотреть, собственно, было не на что: вокруг были только самолеты, ящики, техника, люди и только вдали – холмы и горы, частично сливавшиеся с тучами. Под ногами на взлетной полосе ещё были видны следы наносов песка с примесью водорослей и мелких ракушек, в стороне лежало несколько поваленных деревьев – океан был недалеко, и, видимо, волна цунами докатилась и досюда.

Тогда Василий стал представлять разрушенные города, куда ему предстояло отправиться, какая там царит атмосфера, и что он будет там делать. Новизна работы и неопределенность его положения имели в себе тот приятный момент, что предстоящее будущее он мог нарисовать себе каким угодно.

Когда «Руслан» был полностью разгружен, колонна МЧС двинулась вглубь материка. В уазик, кроме самого Василия, водителя и Балкина со своим заместителем, сел еще главврач мобильного госпиталя – человек немолодой, в больших очках, но необычайно шебутной. Происходившее вокруг не оказывало на него никакого влияния: за свою жизнь он видел рядом с собой достаточно много страданий, чтобы свыкнуться с их присутствием.

Сначала колонна ехала по занесенной песком и обломками дороге среди поваленных, но еще не засохших деревьев. Затем дорога пошла вверх, и начались бескрайние сельскохозяйственные угодья. Глядя на эти яркие зеленые просторы, трудно было предположить, что здесь произошло что-то плохое, но стоило только колонне миновать их и въехать в город, двинуться сквозь стройные ряды мертвых остовов зданий и каменных холмов, некогда бывших домами, тихий ужас навалился на священника. И до этого отец Василий видел последствия катастроф, но только по телевидению. Сейчас же это было здесь, совсем рядом, и в реальности это оказалось ужасней во сто крат! Уазик шел в голове колонны, так что обзору священника, сидевшего возле водителя, ничто не мешало.

Город напоминал обширную строительную свалку, среди которой иногда возвышались останки наиболее крепких и крупных зданий, частично уцелевшие золотые храмы и пагоды. Кругом была суета. Справа и слева от дороги то и дело на глаза попадались группы, состоявшие из спасателей, военных и гражданских, занятых разбором обломков строений. Через открытые окна автомобиля временами уже проникал легкий запах разложения, и большинство рабочих имели либо марлевые повязки и респираторы, либо просто обвязывались платками или тряпками. В других местах бегали поисковые собаки, спешно, но внимательно исследуя руины.

Найденные тела складывали возле дороги в длинные ряды, накрывая их простынями, но чаще цветными, поблекшими от строительной пыли покрывалами, которые извлекали тут же, среди развалин, иногда прямо с жертвой. И если в деревянном пригороде жертв было немного, то ближе к центру улицы начинали напоминать поле битвы. Возле таких рядов всегда находилось несколько человек – одни разыскивали близких, заглядывая под покрывала, другие уже оплакивали мертвых. Мужчины стояли, опустив руки, иногда прикрывая рот рукой, и изредка наклонялись к погибшему, чтобы дотронуться до него. Женщины не скрывали своих эмоций. Они стояли на коленях перед телами и сотрясали воздух надрывным плачем, то запрокидывая головы и поднимая руки к небу, то обхватывая покойного, словно старались отнять его у смерти.

Вдали от поисковиков одиночки или небольшие группы людей в легких светлых рубашках с обернутой вокруг бедер тканью выискивали среди камней какое-нибудь полезное имущество, которое пригодилось бы им в лагере переселенцев. Здесь же можно было увидеть легкие навесы, собранные из подручных материалов. Обитатели этих легких жилищ – те, кому не хватило места в лагерях – бродили здесь же, но, в отличие от первых, завидев колонну, бросались ей наперерез. Если «бездомных» (как их здесь называли) вдруг оказывалось слишком много, им иногда удавалось остановить грузовики. Тогда они облепляли машины со всех сторон и различными способами пытались раздобыть продовольствие. Как правило, это ограничивалось протянутыми руками и громкими мольбами, но кто-нибудь обязательно пытался заскочить в кузов и похитить, что подвернется под руку. Уже через мгновение вокруг грузовика собиралось столько народу, что оставалось только удивляться, как много людей находится среди руин. Крики, непрерывные сигналы грузовиков, ругань водителей и полицейских сливались в один гам, от которого начинали болеть уши и голова. С толпой оголодавших людей с трудом справлялась даже полиция, сопровождавшая колонну МЧС, и, если бы не она, половина груза была бы утеряна, даже несмотря не то, что это были медикаменты и донорская кровь.

В той же части города, которую уже успели обследовать, полноправно хозяйничали экскаваторы и бульдозеры, пронзая воздух рычанием и, словно маленькие вулканы, выбрасывая в воздух струи черного и серого дыма. Работа строительной созидательной техники здесь имела какой-то зловещий оттенок и казалась Василию порождением демонических сил, пожиравших остатки разрушенного города.

Большую часть города колонна быстро пересекла по специально расчищенной центральной улице, но ближе к концу её стали преграждать обломки зданий, смятые автомобили и глубокие еще не засыпанные трещины. Скоро этих преград стало так много, что грузовикам пришлось ехать не по прямой широкой дороге, а по узкой одноколейной тропинке, накатанной многочисленными предшественниками, ловко лавировавшей между препятствиями. Когда же завалы совсем перекрывали путь, тропинка сворачивала на соседние улочки и продолжала вилять между камнями и провалами уже там.

Работы в этой части города только начинались, спасатели встречались гораздо чаще, иногда разбор проводился прямо у дороги, загораживая техникой и без того узкий проезд.

Одна такая группа спасателей оживленно суетилась возле груды камней. Тут же стояла карета скорой помощи с распахнутыми дверцами. Ее пришлось объезжать с совсем уж черепашьей скоростью. Но благодаря этому Василию удалось увидеть, что все взоры участников устремлены на поваленную плиту, из-под которой вылезал спасатель и что-то тащил за собой. Двое коллег подстраховывали его, поддерживая плиту своими плечами, но своими спинами они закрывали весь обзор. Только когда уазик, подскакивая на камнях, проехал немного дальше, Василий увидел, что этим «чем-то» (или точнее «кем-то») оказался худой мужчина в светлой одежде. Он не двигался.

Автомобиль вернулся на колею и начал набирать скорость, а мужчина все не подавал признаков жизни. Василий повернулся, чтобы продолжить следить за происходящим, но делать это было с каждым метром все сложнее.

– Раненого достали, – прокомментировал заместитель, заметив любопытство священника и тоже обернувшись на секунду.

– Как думаете, жив? – спросил Василий, не отрывая взгляда.

– Жив, конечно. Из-за мертвого такую суету разводить не станут.

Он немного помолчал и добавил:

– Много легких построек. Поначалу так вообще погибших были единицы.

– А сейчас? Больше?

– Намного. Под завалами люди могут выжить только в течение первых трех суток. Обычно. Так что скоро такие случаи совсем редкостью станут. За всеми по-всякому не успеем.

Отец Василий посмотрел на офицеров, затем медленно повернулся и тихо вдавился в спинку своего кресла.

– Ничего! – по-отечески похлопал по плечу Василия врач. – Все путём будет. С нами теперь Бог. Верно говорю, батюшка?

Василий словно очнулся ото сна: в самом деле, не подобает слуге Господа так раскисать.

– Господь всегда с тем, кто творит благое.

– Ну, вот вишь! – обрадовался врач и слегка толкнул в плечо Василия. – А я что говорю? Все будет путём!

Тем временем колонна миновала город и помчалась среди полей. Затем начался красивый невысокий лес с раскидистыми деревьями. Дорога бежала вдоль небольшой извилистой речушки, то приближаясь к её коричневым глинистым водам, то отдаляясь, когда река делала излучины. Но Василий не смотрел по сторонам, он погрузился в свои мысли.

Размышления длились, наверное, полчаса. За это время Василий не проронил ни слова, а спасатели сзади обсуждали дальнейшие планы, потом немного поговорили про местную природу и погоду, главврач рассказал забавный случай, который произошел с ним накануне, и снова разговор перекинулся на работу. Когда в салоне установилась тишина, Василий перегнулся через кресло и негромко, словно надеялся, что кроме него и полковника его никто не услышит, обратился к нему:

– Алексей… Извините.

– Георгиевич.

– Алексей Георгиевич, могу ли я быть Вам полезен… Ну, то есть, в свободное от службы время? На раскопках или хотя бы на кухне?

Балкин сделал вид, что удивился, но ответил сразу, видимо, он был готов к такому вопросу:

– На кухне у меня штат полный, а вообще… Вообще лишние руки нам не помешают.

Василий сел на свое место с облегчением от того ли, что нашел смелости задать это вопрос или оттого, что ему не отказали.

Потребовалось несколько часов, чтобы колонна, наконец, прибыла в палаточный лагерь МЧС, расположенный на окраине еще одного разрушенного города. Первое, что бросалось в глаза – это колючая проволока вокруг лагеря и самый настоящий блокпост на въезде с двумя солдатами. На окраине палаточного городка располагался склад, обнесенный высоким забором из бамбука и венчавшийся сверху колючей проволокой.

В центре базы спасателей стояла большая палатка – штаб, а рядом с ней – другая такая же, отведенная под полевую церковь. Возле палатки росло высокое раскидистое дерево с толстым стволом, и оно очень понравилось Василию. Слова главврача (Василий редко встречался с ним и, к своему стыду, до конца операции так и не узнал, как его зовут) оказали неожиданное вдохновляющее воздействие на него, а после разговора с полковником он был на гребне душевного подъема, полный надежд и стремления каждую секунду нести людям добро. В таком расположении духа ему нравилось определенно всё, и даже внешнему виду лагеря, больше похожему на концентрационный, он не придал значения.