Текст книги "Клиническая жизнь"

Дмитрий Мурзин
Клиническая жизнь

Марии

СВЕТЛЫЕ АЛЛЕИ

«Вяло сигарету разминаю…»

 
Вяло сигарету разминаю.
Не курю. И не прошу огня.
Будто бы не знал, но вспоминаю
Тех, кто жил на свете до меня.
 
 
Как они здесь сеяли-пахали,
Как бывали здесь навеселе.
Как они наивно представляли
Всё, что будет после на земле.
 
 
Вот уж на чужом пиру похмелье,
Вот уж пальцем не туда попал…
Вряд ли они этого хотели.
Ничего-то я не оправдал.
 
 
Нет печи. А так – считай Емеля,
Полон весь намерений благих,
Даже помолиться не умею
За безвестных пращуров своих.
 
 
Вздрогнув и очнувшись от напасти,
Брошу сигарету – баловство,
Задыхаясь от стыда и счастья,
Как Иван, припомнивший родство.
 

«Лирическому герою не хватает лиричности…»

 
Лирическому герою не хватает лиричности,
Ночь с четверга на субботу уже не кажется длинной,
Буратино страдает раздвоением личности,
Одна из них ест мёд, другая болеет ангиной.
 
 
Лирический герой расписывается в несостоятельности,
Уходит и говорит: «Ищи другого героя».
В воздухе сгущаются сумерки и запах предательства.
Ночь приходит как суд. Я приветствую её стоя.
 
 
Папа Карло покупает для Буратино луковку,
Он получил Нобеля за деревянного человека.
Лирический герой берет лирическую героиню за пуговку,
И они уходят вместе из этой библиотеки…
 

«Давай я тебя выдумаю…»

 
Давай я тебя выдумаю.
Давай я тебя выдумаю капризной.
Ты будешь дуться на меня за верлибр
И просить сонет.
 
 
Я выдумаю тебе
Лукавые глаза,
Непослушные волосы,
Веснушки
И всё остальное.
 
 
Ты скажешь:
«Открой дверь,
Закрой глаза».
 
 
И войдёшь.
 
 
Я спрошу:
«Где ты была?»
 
 
Ты ответишь:
«Ходила за хлебом.
Купила сумочку.
И у меня не осталось денег».
 

Версия

 
По зиме, в неизвестном году,
Я напился, скажи, чего ради,
Мне казалось – я в райском саду,
Ну а я – на полу в Ленинграде.
 
 
Плохо встретил меня Ленинград,
Ночь прошла – с Ленинградом мы квиты,
Говоришь – всё как с гуся вода.
Возражу – как слеза с Ипполита.
 
 
Всё случилось, как в райском саду.
И слезится надломленный стебель…
Остаётся шептать, как в бреду:
Вы вошли, переставили мебель.
 

«Не давай мне, Боже, власти…»

 
Не давай мне, Боже, власти,
Чтоб тираном я не стал,
Да избави от напасти
Капиталить капитал.
 
 
Ниспошли смягченье нрава,
Всё, что будет, – будет пусть,
Но не дай отведать славы,
Потому что возгоржусь.
 
 
Ничего не надо даром,
Для других попридержи
И большие гонорары,
И большие тиражи.
 
 
Дай мне, Господи, остаться
Аутсайдером продаж
И блаженно улыбаться,
Раздаривши весь тираж.
 
 
Но дрожат от счастья пальцы,
В голове – мечтаний дым:
Сколько же сорву оваций
Я смирением своим.
 

«Мы шли с тобой, как ходят только дети…»

 
Мы шли с тобой, как ходят только дети,
Ладонь зажав запальчиво в ладони,
Не чуя ни засады, ни погони,
Как водится, забыв про всё на свете.
 
 
Мы шли с тобой, как ходят только дети,
В какой-нибудь шекспировской Вероне,
Как будто бы нас время не догонит,
Как будто нет ни старости, ни смерти.
 
 
Впустую и погоня, и засада,
Мы знали, что не нужно торопиться,
Мы понимали: всё идёт как надо.
 
 
Улыбки освещали наши лица.
Мы шли с тобой, как дождь идёт в Макондо.
Мы просто не могли остановиться.
 

«Почему «девятый» вал?..»

 
Почему «девятый» вал?
А куда уходит лето?
Я вопросы задавал,
И отец не знал ответа.
 
 
В позадавешнем году
Верилось, что стану взрослым
И тогда ответ найду
Я на все свои вопросы.
 
 
А теперь который год
От июня и до мая
Сын вопросы задаёт…
И ответов я не знаю.
 

«Когда-то незнакомые слова…»

 
Когда-то незнакомые слова
Казались мне садовыми цветами,
И ароматы в воздухе витали,
И медленно кружилась голова.
 
 
Набравшись не ума, а лишь морщин,
Случается, твержу себе украдкой,
Что всё же на одной взрастают грядке
И рододендрон и адреналин.
 
 
Забывшись лишь на несколько минут,
Вхожу под свод немыслимого сада,
Где так, как в детстве, то есть так, как надо,
Гортензия с претензией цветут.
 

«Купить на кухню табурет…»

 
Купить на кухню табурет.
Писать о том, что лету – амба.
Попав опять в объятья ямба,
Настрополиться на сонет.
 
 
Порезать мелко винегрет,
Перебирать эстампы, штампы:
Без мотыльков скучает лампа,
И некому лететь на свет…
 
 
На небе облака висят.
В подъезде прячется собака.
Я наблюдаю листопад,
Как будто ожидаю знака,
Припоминая Пастернака,
Про то, как в раннем детстве спят…
 

«Нужно последить за мыслью…»

 
Нужно последить за мыслью,
Запретить налево шастать…
Водолаз отбросит листья.
Дерево отбросит ласты.
 
 
В октябре, в десятых числах,
Озираюсь я с опаской:
Ящер хвост отбросит лисий.
Фантомас отбросит маски.
 
 
А под утро воскресенья,
В октябре, в начале века
Человек не дружит с тенью…
Тень отбросит человека.
 

«Пусть будет каждому по судьбе…»

 
Пусть будет каждому по судьбе.
У вас – золотой аи,
А я промолчу и открою себе
Солёные валуи.
 
 
Кому-то кто-то послал ананас —
Что же – рябчиков жуй.
Нет зависти в сердце покуда у нас,
Есть солёный валуй.
 
 
Кому-то – свеженькие сморчки,
Кому-то – песня без слов,
А я поправляю свои очки,
Среди своих валуев.
 
 
Пусть кто-то держится за дзюдо,
Но буду держаться я
До самой последней рюмочки, до
Последнего валуя.
 

«За пятнадцать минут до начала сюжета…»

Д. Быкову

 
За пятнадцать минут до начала сюжета
Автор медлит. А может, не стоит, не надо?
Они встретятся, чтоб закружиться на лето,
И сломают любовь под обвал листопада.
Он уже у порога, она – у порога,
Автор, что же ты медлишь, над чем ты смеёшься?
В голове странный зуд и куски диалога:
«Ты уходишь?» – «Да нет, это ты остаёшься».
Можно всё передумать: причину отказа
Или мелочь какую – и встречи не будет.
И не будет разлуки, не будет рассказа,
Но зато и не будет двух сломанных судеб.
И не будет полёта, не будет сверхновой…
Он спокоен. Она – абсолютно спокойна.
Инженер человеческих душ, мастер слова,
Неужели они ничего не достойны?
Неужели они так и канут, и сгинут,
Не оставив кругов на поверхности Леты?
Автор хмурит чело. И листок отодвинут
За пятнадцать минут до начала сюжета…
 

«Поздно, автор, слишком поздно…»

 
Поздно, автор, слишком поздно.
Завертелся твой сюжет.
Он уже несёт ей розы,
И назад дороги нет.
 
 
Всё уже в ней сердцу мило,
Коготок уже увяз.
Автор ничего не в силах
Изменить на этот раз.
 
 
Всё – на взводе, всё – на нерве.
Поцелуев полон рот.
Только он – совсем не первый,
Кто, как в пропасть, к ней шагнёт.
 
 
Автор нагуляет проседь,
Но не выдержит – шепнёт:
– Да она же тебя бросит!
Зачеркнёт! Перелистнёт!
 
 
Так и будет, так и будет,
Ты уж автору поверь…
И не станет бить посуду —
Просто выставит за дверь.
 
 
Автор спит, но ранит душу
Еле-еле слышный глас:
– Автор! Я тебя не слушал…
Автор! Что же ты не спас?..
 

Автору от персонажей

Дело провернём – как дважды два.

 
Проберёмся к автору в квартиру.
Пошуршим пером. Расстроим лиру.
Поменяем строчки и слова.
 
 
Пусть его кружится голова,
Будто мирозданье на шарнирах.
Мы перевернём картину мира,
Типа: он не прав, она права.
 
 
Пусть вино заранее стоит
Над икрою чёрной или красной.
Всякие конфеты-ананасы.
 
 
На двоих стол тщательно накрыт.
Тщательно. И всё-таки напрасно.
Автор не дождался. Автор спит.
 

«Новый год, и время поздравлений…»

 
Новый год, и время поздравлений
Наступает, как девятый вал.
«Что угодно, люди, кроме денег!» —
Требовал, просил и умолял.
 
 
Силы на исходе, воля тает,
Ничего поделать не могу,
Снова кто-то шумно поздравляет
И желает крупную деньгу.
 
 
У меня кончается терпенье,
Раздраженье льётся через край…
Пожелай мне счастья, а не денег!
Счастья, а не денег пожелай!
 

Из цикла «Рыбный день»

2

 
Рыба-отец встретил рыбу-коньяк
И страшную рыбу-Агдам.
И всё поплыло наперекосяк,
Как рыба-трам-тарарам.
 
 
С рыбой-отец – рыба-бодун,
Под глазом – рыба-фонарь,
Его голова – словно рыба-чугун,
Рот его – рыба-сухарь.
 

3

 
Рыба-народ на ответственный пост
Выбрал рыбу-вождя.
Но рыбе-вождю попала под хвост
Мерзкая рыба-вожжа.
 
 
У рыбы-вождя судьба нелегка,
Вокруг – одни рыбы-враги.
И кажется, что вокруг поплавка
Идут по воде круги.
 

4

 
Усну и думаю: не проснусь.
Вот он, жизни итог.
А снится только рыба-союз,
Только рыба-предлог.
 
 
Снятся одни только рыбы-вот,
Рыбы-и, рыбы-но…
Только рыба-плохой перевод
Портит рыбу-кино…
 

7

 
Смотри, как рыба-нить наугад
Ищет рыбу-иглу,
А рыба-вперёд и рыба-назад
Дразнят рыбу-пилу.
 
 
Рыба-хозяин и рыба-гость
Плеснут себе по глотку…
Смотри, родная, как рыба-гвоздь
Скучает по молотку.
 

8

 
Каждый охотник желает знать…
Помнишь ведь, милый мой,
Что кроме рыбы-пошли гулять
Есть рыба-пора домой.
 
 
Видно, соринка попала в глаз,
Вот ты и смотришь в окно.
Жалко, конечно, что рыба-сейчас
Съела рыбу-давно.
 

11

 
Лишь там, где рыба-солнце живёт,
Плавает рыба-тень.
Кончается лето, кончается год.
Кончается рыбный день.
 
 
Так было всегда и будет везде.
Успеем туда успеть,
Где в тёмной воде, холодной воде
Водится рыба-смерть.
 

Молитва пазла

 
Прошу тебя
Больше
Не разбирай меня
 

Вторая молитва пазла

 
Прошу тебя
Больше
Не собирай меня
 

«Возьми меня в ночной абонемент…»

 
Возьми меня в ночной абонемент.
Возьми меня в дозор, в разведку, в драку,
Возьми на мушку, выбери момент,
Убей как друга, или как собаку.
 
 
Прими меня в штыки или на грудь.
Возьми меня на сдачу, словно спички,
Как сотню грамм, закушай чем-нибудь.
Вот так раз пять – и я войду в привычку.
 

«Что-то рано ты ликуешь…»

 
– Что-то рано ты ликуешь,
Рано ёкает в груди!
Так – меня не завоюешь!
Ты по воздуху иди!
 
 
– Может, рано я ликую,
Может, и наоборот!
Но тебя я завоюю! —
И по воздуху идёт.
 
 
– Ты явился слишком поздно,
И с другим мне хорошо!
И его не держит воздух,
По которому он шёл.
 

«Выпавший из расписанья скорый…»

 
Выпавший из расписанья скорый,
Жидкий чай, кроссворд и карандаш.
Всё леса, поля, леса, заборы —
Движущийся медленно пейзаж.
 
 
О ненужном радио вещает.
Жарко, душно, как в гриппозном сне,
Сахар в кипятке казённом тает,
Как апрельский запоздавший снег.
 
 
Ложечка стучит в железной кружке,
Не вагон трясёт – трясётся мир,
И лежит на верхней боковушке
Умерший от счастья пассажир.
 

«Скрипит. Теряешь дни недели…»

 
Скрипит? А ты лоскут газеты
Сложи в старательный квадрат
И приспособь, чтоб дверца эта
Не отворялась невпопад.
 

С. Гандлевский

 
Скрипит. Теряешь дни недели,
С набухшей веной на виске.
В какой-то мерзостной тоске.
В каком-то гадостном похмелье.
 
 
Всё кое-как. Всё еле-еле.
На ниточке. На волоске.
На честном слове. На песке.
Всё на соплях на самом деле.
 
 
Скрипит. И разъедает душу
Так, что душа наружу аж,
Как будто вата из-под плюша…
Сидишь. Бормочешь «Отче наш…»
 
 
А ты Гандлевского не слушай.
А ты, чтоб не скрипело, – смажь!
 

«Жизнь похожа на монету…»

 
Жизнь похожа на монету:
Аверс там, а реверс здесь.
Счастье есть, а чая нету.
Счастья нет, а сахар есть.
 
 
Ин и янь не уживутся,
Решка заклюёт орла.
С голубой каёмкой блюдце
Опустело. Все дела.
 
 
Счастья нет, и денег нету,
Кошелёк пустой дотла.
Словно из ребра монеты
Эта женщина была.
 

«Садилось солнце, как вельможа…»

Сергею Самойленко

 
Садилось солнце, как вельможа,
Клонилось лето к сентябрю.
Ты останавливал прохожих,
Чтоб посмотрели на зарю.
 
 
Они шагали торопливо,
Был вечеру никто не рад,
А мы с тобою пили пиво
За тот единственный закат.
 
 
Садилось солнце, как вельможа,
Клонилось лето к сентябрю…
И ты остановил зарю,
Чтоб посмотрела на прохожих.
 

«Злой я был, когда, шатаясь…»

 
Злой я был, когда, шатаясь,
Брёл домой по пустырю,
От обиды задыхаясь,
Нарываясь на зарю.
 
 
Злой я был, и шёл сквозь темень,
Как идёт из раны кровь,
Проклиная место, время
И, особенно, любовь.
 
 
Ты таким меня застала:
Ярость с пеплом и золой…
Улыбнулась и сказала:
«Успокойся. Ты не злой».
 

КОРЕНЬ ДОБРА

«Тридцать семь. Гуляю лесом…»

 
Тридцать семь. Гуляю лесом.
Вместе и душа, и тело,
Потому что у Дантеса
Поважнее было дело.
 
 
И морозец некусучий,
И снежок какой-то мелкий,
А по сучьям, а по сучьям
Скачет белка, скачет белка.
 
 
Снова варежки забуду,
И в карманах руки грею…
Я не предан. У Иуды
Было дело поважнее.
 

«И думаешь, что рай – как тот курорт…»

 
И думаешь, что рай – как тот курорт.
И путаешь уже кусты и кущи,
Лишай стригущий. Бреющий полёт.
А дальше – только хуже, только пуще,
Всё наизнанку, вкривь, наоборот,
Как бреющий лишай, полёт стригущий.
 
 
Закат Европы. Сумерки богов.
Не разберёшь, где стрижено, где брито.
Не разберёшь, где эллины, где бритты…
Не ведаешь ни дна, ни берегов.
 
 
Друзей не отличаешь от врагов.
Благоуханье черни, вонь элиты,
Божественной комедии финита,
Жизнь после окончания торгов.
 

«Я прожил столько, сколько попугаев…»

Я прожил столько, сколько попугаев.

 
Я сам уже практически пернат.
За мной следит внимательный юннат.
Меня за подопечного считает.
 
 
Заблудшего. Отставшего от стаи.
Лелея мой персональный ад,
Он шепчет: «Береги свой миокард.
Никто и никуда здесь не летает».
 
 
«К тому же, – шепчет, – ползать – это проще».
 
 
Пускай мой след извилист и кровав,
Пускай я неудавшийся удав,
Глупейший пингвин, уж высоковсползший,
Юннатам я не доверяю больше,
Полётом пресмыкание поправ.
 

«Прибыль растёт, растут объёмы продаж…»

 
Прибыль растёт, растут объёмы продаж.
Даже зарплата – медленно, но растёт.
С прошлой получки приобретён трельяж,
С этой получки можно купить комод.
 
 
Случка «американ дрим» с русским «давай»,
«Этой страны» бездонные закрома…
Яблоко капитализма, советский рай.
Если не пить, то можно сойти с ума.
 
 
Я и не пью. Я и почти сошёл,
Глядя на эти нравы и времена.
Кроха не знает, что плохо, что хорошо,
Если что и спасёт – так только война.
 
 
Только война расставит всё на места,
Только война, и только враг у ворот.
Только странная надпись на пол-листа:
«Офис закрыт. Офис ушёл на фронт».
 

«Катит шарик скарабей…»

 
Катит шарик скарабей
Из навоза и песка.
Покопаешься в себе:
Всё одно – одна тоска.
 
 
Вот усмешка на губе,
Вот чернила, вот февраль,
Покопаешься в себе:
То аптека, то фонарь.
 
 
Грибоедов на арбе
Едет Пушкина встречать…
Покопаешься в себе,
И охота закопать.
 

«Как написать о том, чего нет и не будет?..»

 
Как написать о том, чего нет и не будет?
Слух выключает свет и выходит в люди.
От уха к уху правдивее и заметней
Обрастает подробностью и становится сплетней.
Чем дальше – тем гуще, и где-то там, на пределе,
Он станет
фактом,
бывшим
на самом деле.
 

«Мне не дано такие видеть сны…»

 
Мне не дано такие видеть сны,
Которые весна нам обещала,
Покуда солнце грело вполнакала.
Покуда ещё не было весны.
 
 
Ни счастья, ни обиды, ни вины,
А только лёгкий привкус люминала.
Пластинка начинается сначала:
Мне не дано такие видеть сны.
 
 
И хочется назад, в мороз, в метель…
Я доигрался. Больше не играю.
Срывается душа, как дверь с петель.
 
 
Умею же дойти почти до края,
И засыпать, как в смерть, в дурной апрель.
Пусть просыпаясь. Но не оживая.
 

«За окнами хмуро и сиро…»

 
За окнами хмуро и сиро,
Уснёшь и увидишь во сне,
Что мир разделён на два мира
В какой-то ужасной войне.
 
 
В какой-то продуманной бойне,
В каком-то тумане и мгле…
И колокол на колокольне
Звонит обо всех на земле.
 
 
Ты держишь винтовку, как палку,
От страха и злости дрожишь,
Такой близорукий и жалкий
Кого-то убить норовишь…
 
 
Окопы, обстрелы и взрывы,
И будет всё именно так,
Пока не увидишь красивый
Пробитый осколками знак:
 
 
До вражьей столицы две мили.
И тут же проснёшься без сил
От счастья, что мы победили,
И ты никого не убил.
 

«Мастер пропивает мастерство…»

 
Мастер пропивает мастерство.
Домино. Костяшка «пусто-пусто».
Из запоя делает искусство.
Из искусства лепит баловство.
 
 
Мастер пропивает мастерство.
«Направленье спьяну», как у Пруста.
Виноват, мол, есть такое чувство,
Номер шесть, палаты статус-кво.
 
 
Каждый день с утра душа горит.
Пушкин строго смотрит на пиита:
Жив ли этот хоть один пиит?
Каждый день с утра душа горит.
Мастер болен. Мастера тошнит.
Мастер пропивает Маргариту.
 

«Музыкант мотив начинает вброд…»

C. Самойленко

 
Музыкант мотив начинает вброд,
И становится чуть теплей,
Если вдруг аккорд музыкант берёт —
Много взял на себя, злодей.
 
 
Дребезжит чуток барабанов жесть,
Духовых потускнела медь,
Если всё вокруг принимать как есть,
То останется только петь.
 
 
Петь и знать, что кончено, не простят,
Петь своё до кровавых слёз…
Но верхи фальшивят, низы басят,
И весь мир летит под откос.
 

«Всё, что нажито здесь, – лишь пепел и дым…»

 
Всё, что нажито здесь, – лишь пепел и дым,
Туда ничего не взять – на том и стоим.
 
 
Все мастер-карты, визы и прочий хлам,
Ценный здесь, – совсем бесполезен там.
 
 
Хоть стой на паперти, хоть олигархов строй —
Ни откусить, ни съесть, ни забрать с собой.
 
 
Там нельзя дать на лапу, там ключник Петр
Взяток борзыми церберами не берёт.
 
 
Вспомни, что говорил тебе старшина:
Безумству храбрых пенсия не нужна.
 

«Врач пишет о живом на мёртвом языке…»

 
Врач пишет о живом на мёртвом языке.
Как выживет больной, когда язык накрылся.
Дышу и не дышу. Повис на волоске.
Врач – знай себе строчит. Он этому учился.
 
 
Но почерк – не поймёшь. Диагноз – невпротык.
В нём нет знакомых букв, знакомых слов – в помине.
Стараясь всё учесть, врач высунул язык.
Врач высунул язык, а он мертвей латыни.
 

«Нехватка рук… Ну и так далее…»

 
Нехватка рук… Ну и так далее.
Рождаемость… И тем не менее.
Вот гастарбайтер из Молдавии.
Вот гастарбайтер из Армении…
 
 
А раньше, обрати внимание,
Припомни, веке в девятнадцатом
Пёр гастарбайтер из Германии.
Шёл из Италии. Из Франции.
 

«Когда б воскрес Наполеон…»

 
Когда б воскрес Наполеон
И вновь пошёл на нас войною,
Всё повторилось бы, как сон,
Но – с подоплёкою иною.
 
 
Мы снова отдали б Москву
(На то, увы, Господня воля!),
Чтобы упились в синеву
Французы русским алкоголем…
 
 
Всё повторилось бы опять,
Буанапарте уязвлённый
Не захотел бы отступать
Смоленской трассой разорённой.
 
 
В Москве – как муха в янтаре.
Как в партию, вступил в столицу,
Но в октябре иль в ноябре
Ему Кутузов бы явился.
 
 
Он молвил бы, склонив главу
И потоптавшись на пороге:
– Ах, генерал! Спали Москву
И уходи любой дорогой!
 

«Плывёт по небу крупная звезда…»

 
Плывёт по небу крупная звезда,
Плывёт из ниоткуда в никуда,
И лишь одна холодная вода
Её заплыв безмолвный отражает.
И шорохи на грани тишины
Над гулкой территорией страны,
Которая всё спит и видит сны:
Державою себя воображает.
 
 
Фасад пригож – разруха во дворах,
Держава потеряла стыд и страх,
Лелея свой корпоративный крах
В уютной облюбованной канаве…
Звезда упала. Что ты загадал?
Москву спалит какой-нибудь капрал…
Здесь Блок уже однажды забывал
О доблести, о подвигах, о славе…
 

«И когда ты раскрываешь объятья, снимаешь платье…»

 
И когда ты раскрываешь объятья, снимаешь платье,
Путаешься в чулках, будто ногу вставляешь в стремя,
Я вдруг вспоминаю, что платье – китайское, как проклятье:
«Чтоб ты жил в интересное время!»
 
 
А когда меня оставляют силы,
Мысли становятся вязкими, словно тесто,
Я шучу, что, поскольку рождён в России,
Интереснее времени может быть только место.
 

«Здесь повторы такие…»

 
Здесь повторы такие,
Без жеманства и фальши,
Что не сгинет Россия,
Коль не сгинула раньше.
 
 
Здесь в чести иноземец,
Всяк заморский засранец.
То француз, а то немец.
Или американец.
 
 
Здесь пожнёшь, что посеял.
Дышит всё чудесами.
Здесь нырнувший в бассейне
Может вынырнуть в храме…
 

«Вот я и сам погряз в серии сериала…»

 
Вот я и сам погряз в серии сериала,
Вот я и сам вплетаюсь в канву канала,
Вот стопка книг становится просто стопкой.
Вот пульт, вот диван, и вечер на пятой кнопке.
 
 
Всё неспокойно в странах третьего мира,
В Азии снова сухо, в Европе – сыро.
В этом и есть баланс для всей Азиопы.
Мы не рабы, но мы рабы кинескопа.
 
 
Он нам, крохам, расскажет, что хорошо, что модно…
Вот началась реклама, и можно вздохнуть свободно,
Поразмышлять о битве духовного верха, телесного низа,
Не пропустить ток-шоу «Как выключить телевизор»…
 

«Обмани меня по-простому…»

 
Обмани меня по-простому,
На каком-нибудь ровном месте.
Будто Волга впадает в кому,
Отражая бардак созвездий.
 
 
А когда буду рвать-метаться,
Улыбнись и скажи, что поздно,
Обведи меня вокруг пальца,
Заведи и оставь в трёх соснах.
 
 
Дай мне вышептать твоё имя,
Подпусти меня близко-близко,
Проведи меня на мякине —
Я устал от твоих изысков.
 

«Чем многохвостая комета…»

 
Чем многохвостая комета
Комет обычных веселей?
Какие хмурые рассветы
Встают над Родиной моей…
 
 
Дочь кутается в одеяльце,
Устало в книгу смотрит сын.
Бреду и загибаю пальцы:
Соль, гречка, спички, керосин.
 

«Падает снег на снег…»

 
Падает снег на снег
Медленнее, чем блюз,
Пишет любимец муз,
Выживший имярек.
 
 
Выживший из ума
Пишет стихи поэт.
Падает навзничь свет,
И наступает тьма.
 

Памяти ресторана «Солнечный»

 
Непонятно куда закатился мячик,
Перевёрнуто всё вокруг…
По стене беспечный мечется зайчик,
Зайчик солнечный, словно юг.
 
 
Как из крана вода, утекают годы,
Незаметно, неслышно почти…
И проходит всё, и выходит из моды
Зайчик, солнечный, как очки.
 
 
Стало душно, тени в глазах маячат,
Ворот рвёт, словно рвёт стоп-кран,
Но по-прежнему скачет зайчик.
Зайчик, солнечный, как ресторан.
 

«Вот новый день и образ врага…»

 
Вот новый день и образ врага,
Тоже с иголочки, новый.
Вот призывник, в ухе серьга.
Свежий, только из школы.
 
 
Вот генерал на белом коне
И прочая дольче вита.
Вот новый роман о новой войне —
«Проданы и убиты».
 

limita la commedia

 
Каждый год усталая провинция
Лучших сыновей и дочерей
Посылает, чтобы откупиться,
В главный город Родины своей.
 
 
Чтоб найти себе в столице нишу,
Сядут в самолёты, поезда
И покинут город, их взрастивший,
Чтобы не вернуться никогда.
 
 
Станут кофе пить в кафе на Бронной,
Будут пачкать Чистые пруды…
В сумерках покурят на балконе —
И звезда полей им до звезды.
 
 
Край родной повспоминав ночами,
Выбросят от прошлого ключи,
Станут даже больше москвичами,
Чем все коренные москвичи…
 
 
Будут на работу торопиться
И красот Москвы не замечать.
Будут новым жителям столицы
В спину «понаехали» ворчать.
 
 
….
 
 
Жизнь пройдёт, как очередь у кассы,
И шепнёт: «Чего-то мне херо…»
Пушечное офисное мясо,
Пассажир московского метро.