Текст книги "Святитель Филипп Московский. Вехи русской православной истории"

Иллюстрации

К исторической драме «Святитель Филипп Московский»

Пойдем-ка брат.

Негоже при дороге в безвестье помирати в двух шагах от теплой печки

К исторической драме

«Святитель Филипп Московский»

А много ли в Москве-реке водицы

И грозен ли московский государь

К исторической драме

«Святитель Филипп Московский»

Сыграем лучше мы в шахматы, как игрывали встарь

К исторической драме

«Святитель Филипп Московский»

Во всем сей мних пеняет мне, Малюта

К поэме «Степная Быль»

Кони скачут, Вьются гривы.

Сабли острые свистят

К поэме «Святитель Ермоген»

В больной нестроеньем Москве

К поэме «Святитель Ермоген»

«Безумцы! Коль станет над нами папист – се пагубный яд, не лекарство»

К поэме «Выбор»

Дорога, убранная тесом,

от городских ворот к реке петляла...

Степная быль

Зной. Пустынна степь. Лишь в блеске

Опаленных солнцем трав

Куст полыни в арабеске

Замер, голову задрав.

Даль сиза. Ни дуновенья.

Дремлет марево, дрожа.

Здесь, под этой вечной звенью,

Не блуждают сторожа.

Солнца шар застыл в зените.

Нестерпим палящий гнет.

Промелькнет живою нитью

Змейка нервная. Скользнет,

И опять ни шевеленья,

Только марево дрожит.

В ковылях неясной тенью

Встало время у межи.

……………………………

В потаенной тихой пади,

В редколесье плещет ключ.

Ветерок почти прохладен,

Зной степной не так колюч.

Ручеек журчит, и сладок

Светлой влаги бочажок.

Пять стреноженных лошадок

Топчут пойменный лужок.

Запорожцы – сабли в ножнах,

Сев на корточки кружком,

Деловито, односложно,

Говорят. О чем? О ком?

Что здесь ищут люди вольны –

Сечевые казаки?

Ружьеца короткоствольны,

Шаровары широки.

Запивают понемногу

Кто изюм, кто курагу.

Отрядил их кто в дорогу,

В пасть к заклятому врагу?

По всему – дозор казачий

Оторвался далеко.

Отрядил их, не иначе,

Атаман Иван Серко.

Где-то, в полупереходе,

Войско славное идет.

Разговоров не заводит,

Песен звонких не поет.

Буераком, балкой, быстро,

Чтоб нагрянуть невзначай;

Ведь молва – она, как выстрел,

Всполошит – и ворочай.

Враг успеет оградиться,

Встретит дружною пальбой,

И придется воротиться,

Прихватив позор с собой.

Солнце за море упало,

В небе – зоркая луна.

Кто там скачет? Все пропало?

Тайна больше не нужна?

Казачок – дозорщик рьяный –

Лошадь ловко осадил,

Соскочил и к атаману…

Но ничем не удивил.

По рядам, однако, шепот:

«Подтянись, езжай быстрей».

Ночь короткая торопит

Сечевых богатырей.

Удальцов рассвет настигнет

У седого Сиваша.

Войско в диком скоке выгнет

Спину, месть свою верша

За потоптанные нивы,

За побитых немовлят[33]33
  Немовля (укр.) – младенец.


[Закрыть]…

Кони скачут, вьются гривы,

Сабли острые свистят…

За сирот, за слезы, стоны,

За попранье алтарей,

За народ, в полон сведенный,

Получи свое, Гирей.

По набеговым канонам

Обратят в полымя, в дым

Очумевший, полусонный,

Неготовый к смерти Крым.

Пролетят над гулкой твердью,

Разоряя кишлаки,

Разметав кибиток жерди,

Сечевые казаки.

Долетят до самой Кафы,

Гарнизон сметут в залив:

Получи-ка, хан лукавый,

Урожай свинцовых слив.

Торг невольничий площадный

В исступленье разорят;

Месть свою верша нещадно,

Все запоры отворят.

«Кто здесь, братья, православны?

Воля всем! Аль кто немой?

Кто крещен – выходь из плавней!

На ком крест – гайда домой!»

Полоняники рыдали

На груди у казаков,

В эйфории все бросали,

Торопясь под отчий кров.

К Перекопу шли за войском

Бодрой гордою толпой,

Сердце гимн делам геройским

Пело в радости слепой.

Только было то веселье

С каждым шагом все горшей.

Через день пришло похмелье –

«Нешто с паном хорошей?»

С каждым шагом все печальней

Становились лица их.

Оживленный изначально,

Гомон постепенно стих.

Беспросветной и забитой

Жизни возродился страх –

Призрак панщины забытой

Ужас пробудил в сердцах.

На Украйну любу ноги

Перестали их нести:

Пан жестокий, скарб убогий…

Для чего? Господь, прости!

Шли безмолвно, шли понуро,

С неохотою, но шли,

Бормоча: «Куда мы сдуру?

Мы свое давно нашли».

Вырванных из уз татарских

Шло, быть может, тысяч пять,

Крепостных когда-то барских –

Казакам их не понять.

Ведь по турскому по своду –

Шесть лет плена, а потом…

Получай-ка, раб, свободу,

И трудись, и ладь свой дом.

Чем играть с судьбою злою –

Свой обряд перемени:

Просто стань перед муллою

И Аллаха помяни.

Хлебороб? – трудись на пашне;

В ремесле искусник? – правь

С толком дело. О вчерашнем

Позабудь. Строгай, буравь.

Крым – простор благословенный;

Заводи жену, детей

И как подданный смиренный

Позабудь про свист плетей.

Перемену настроенья

Видит мудрый атаман.

«Что за странные сомненья?

Расспроси-ка их, Демьян».

Есаул к толпе подъехал,

О печалях расспросил.

Вот так блажь, почти потеха:

Басурман им боле мил,

Нежели земля родная.

«А при вас ли, братцы, крест?

Может быть, тогда дознаю,

Где тот родный вам насест?»

«Православны все мы, пане.

Только – Господи, спаси! –

Нам вольготнее при хане,

Чем под ляхом на Руси»[34]34
  Русь – русские воеводства Речи Посполитой. Жители этих воеводств в те времена называли себя рускими (с одним «с»), не подозревая о том, что они украинцы. Так же их называли и поляки.


[Закрыть].

Есаул до кошевого,

Да с улыбкою кривой

Рассказал все слово в слово.

Атаман стал сам не свой.

«Ну-ка, хлопцы, погодите.

Правду ль речет есаул?

Правду?! Не держу! Идите!

Ворочайтесь в свой Стамбул!»

Из толпы угрюмой вышел

Хлоп костистый. Поклонясь,

Сиплым голосом, чуть слышно

Прохрипел: «Прости нас, князь».

«Я не князь. Казак я вольный.

Атаман я кошевой.

Слышать мне такое больно,

Ну да слышу не впервой!»

Повернув коня, отъехал.

Чуб свой буйный уронил:

«Тьфу на них – одна помеха;

Войску нужен крепкий тыл».

Запорожский рыцарь славный,

Спас ли он кого желал?

Неужели пот кровавый

Он напрасно проливал?

Тыщи три простого люду

Побрели обратно в Крым.

Казаки такому чуду

Дивовались. Вольным, им

Сей исход с Руси сведенных

В годы злые христиан,

Из-под турчина спасенных,

Странен был. Никак дурман

Сатанинский их окутал.

Бог же с ними. Пусть идут,

Коли им неволя люта

Слаще тех же панских пут.

Войско шло безмолвно. Тяжко

Было на сердце у всех.

«Дал я, брат Демьян, промашку,

Дело я решил наспех».

Кошевой рванул поводья.

Птицей взвился на курган:

«Вы ж, бесовское отродье,

Наплодите басурман!» –

Он смотрел, как удалялась,

Торопясь назад, толпа.

Мысль жестокая рождалась.

Вспомнил тощего хлопа:

«Что ж ты, хлопче, сучий сыне,

Так неволю полюбил?

Кем же будешь ты отныне?

Чем же хан тебе так мил?

Не твои ли дети, внуки

Сядут вскоре на коней,

Приторочат к седлам вьюки –

Только ветер их вольней?

За полоном, за скотиной

Во чамбуле под мурзой

Поспешат на Украину

Черной тучей грозовой.

Будут грабить, жечь и резать,

Кровных братьев полонять…»

Порешил без гнева, трезво:

«Надо хлопов перенять».

За несчастными вдогонку

Поскакал большой отряд –

Про родимую сторонку,

Ох, сейчас поговорят.

Не хотел бы это знать я,

Сколько их кричало там:

«Пощадите, други, братья!» –

«Вы уже не братья нам!»

Посекли без всякой злобы

Неслучившихся отцов:

Не плодили, значит, чтобы

Те для хана удальцов.

Воротились без доклада

(Атаман и не спросил)…

Вот и падь. Почти прохлада.

Надо бы набраться сил

И на Сечь поторопиться…

Славным выдался поход…

И конечно, помолиться

За порубанный народ.

……………………………..

Чтец пред Богом невеселый –

Справедливый атаман

Грех с тех пор понес тяжелый

За побитых христиан.

В старом храме,

в Божьем страхе,

Со свечой пред алтарем

Он стоит в простой рубахе,

Над раскрытым псалтырем.

Видит степь, где в странном блеске

Опаленных солнцем трав

Куст полыни в арабеске

Замер, голову задрав.

Даль сиза. Ни дуновенья.

Дремлет марево, дрожа.

Здесь, под неумолчной звенью,

Не блуждают сторожа.

Чьи-то косточки белеют.

Сколько их? Не перечесть.

Как давно лежат и тлеют?

Чей позор? А может, честь?

Солнца шар застыл в зените.

Нестерпим палящий гнет.

Промелькнет живою нитью

Змейка нервная. Скользнет,

И опять ни шевеленья.

Только марево дрожит –

Ждет добычи злое время

У неведомой межи.

Январь 2008 года

Святитель Ермоген

Всяк праведник свят, всяк народом любим,

Всяк кроток в своем предстояньи

Пред Богом за нас. Только мы не скорбим

О нашем неправом ристанье.

О, смутное время! Чей грех ты несешь

На крыльях наследных пожаров?

О, скольких погубишь и скольких спасешь –

Смиренных, презренных и ярых!

Чей лик проступает из дымных завес

И смотрит с печалью глубокой

На нас сирых, сеющих мерзость словес,

Снедаемых внутренней склокой?

Кто, столько мучений прияв в давний час,

Льет слезы за русские души?

Кто, нашей унылой враждой огорчась,

Новейшую смуту разрушит?

Державная хворь

Когда по кончине Бориса-царя

Вихрь адом разбуженной смуты

Наследника нагло прибрал[35]35
  Наследовавший престол после смерти Бориса Годунова шестнадцатилетний Федор Годунов был убит восставшими москвичами 1 июня 1605 года.


[Закрыть], предваря

Мрак долгий посредством минуты,

Эпоха из бездн восходящих страстей

Вовсю полыхнула и голод

В отрепьях причудливых лживых вестей

Свиреп был, и жаден, и молод.

Замыслив похитить московский венец,

Искатель монаршего сана

Вор Гришка Отрепьев[36]36
  Григорий Отрепьев – беглый монах, выдавший себя за чудом спасенного царевича Дмитрия и предъявивший права на русский престол. Был активно поддержан поляками и папской курией. Без малого год правил Россией на формально законных основаниях.


[Закрыть] – расстрига-чернец –

Из польского выпал жупана.

Как пал, на Москву надвигалась беда

Большой всеохватной дугою.

Смущались один за другим города

И верно служили изгою.

Что храм униатский, что польский костел

Предвестником порчи и парши:

Лжедмитрий Игнатия-грека возвел

Немедленно в сан патриарший,

Дабы православия древний обет

Поправ по хотению татя,

Тот папскую туфлю без лишних сует

Смог в нужный час облобызати[37]37
  Едва ли Лжедмитрий I обратил русских в католиков, как он обещал папе римскому, но возведение им на патриарший престол Игнатия – сторонника унии православной церкви с католической, свидетельствовало о том, что такая уния в будущем им планировалась. В этом случае Русская православная церковь подчинилась бы папскому престолу.


[Закрыть].

«Карая», лжецарь никого не карал,

Прощал, не лишал достоянья.

Знать сам, с той поры, как державу украл,

Пред Богом искал покаянья.

За щедро уставленным русским столом

Разгульная жадная свора

Проспала «кормильца-царя»[38]38
  Беспечность Лжедмитрия и его приспешников привела к боярскому заговору, возглавляемому Василием Шуйским, в результате которого Лжедмитрий I был убит.


[Закрыть]. Поделом.

Развязка читалась не скоро.

Слепой средь ослепших, став поводырем,

С боярского вышед подворья,

Василий Иванович Шуйский[39]39
  Василий Иванович Шуйский – царствовал с 1606 по 1610 год.


[Закрыть] царем

Был кликнут по смерти Григорья.

Игнатия-грека законный монарх

Назвал «лжецаря охранитель»,

И сана лишившийся лжепатриарх

Был сослан в глухую обитель.

Кто праведен, чист, кто и мудр, и не зол,

Кому бренной славы не надо?

Достоин кого патриарший престол?

Кому окормить Божье стадо?

Казанский ревнитель Христов – Ермоген

Вернуть царству древнюю силу

Пред Богом молил, не жалея колен,

И, плача, воскликнул Василий:

«Владыко, прими патриарший престол

И веру святую прослави.

Лишь путь укажи нам суровым перстом,

Грехи отпусти нам и прави».

Земля же бурлила. Сплетался узор

Неслыханных противоречий.

Лжедмитрий Второй[40]40
  Лжедмитрий II – якобы чудом спасшийся царь Дмитрий (Лжедмитрий I). О его происхождении почти ничего неизвестно.


[Закрыть] – темный Тушинский вор

Посулами царство калечил;

Чреда самозваных веселых царей

Скликала охотников на конь,

Пьянея, ходила с худых козырей

И ставила жизнь свою на кон;

Отряды свирепых и дерзких вождей

Кровавили в поисках счастья

Просторы полей и бока лошадей,

Страну разрывая на части.

Сам царь, в подозреньи сгубив Скопина[41]41
  Михаил Скопин-Шуйский – князь, молодой талантливый военачальник, который был отравлен (по предположению исследователей) братом царя Дмитрием Ивановичем Шуйским как возможный конкурент в борьбе за царскую корону в будущем.


[Закрыть] –

Спасителя крепи державной,

За грех сей ответил пред Богом сполна

На горе земли православной.

И был помраченными с трона сведен.

Опять одинокий и шаткий

Стоял позлащенный поруганный трон.

Вкруг трона – горлатные шапки.

Седмица боярская[42]42
  После свержения с трона Василия Шуйского, власть перешла в руки семи представителей Боярской думы во главе с князем Федором Мстиславским (Семибоярщина).


[Закрыть], став у руля,

В стране не найдя воспреемца,

Решала, какого призвать короля –

Поляка ли, шведа ли, немца?

И те ждать себя не замедлили: лях

Пошел на Смоленск деловито;

Швед Север прибрал. В южнорусских полях

Хан крымский резвился открыто.

Поспешно, посольство большое собрав,

К полякам явились с мольбою,

Чтоб сел на Москве юный принц Владислав[43]43
  Владислав должен был стать царем при условии принятия им православия.


[Закрыть],

И быть тишине и покою.

Экспансия

За крепко сплоченным дубовым столом

Два пана вельможных негромко

Беседу вели. Печь дышала теплом,

Иконы мерцали в потемках.

Бесхитростным был запоздалый обед:

Бутылка вина из запасов,

Две курицы, яйца, гусиный паштет

И жбан монастырского кваса.

Был гетман коронный Жолкевский[44]44
  Жолкевский Станислав – коронный гетман Войска польского, активный участник событий времен Смуты.


[Закрыть] угрюм,

Полковник Гонсевский[45]45
  Гонсевский Александр – полковник, командовавший польским гарнизоном в Кремле.


[Закрыть], напротив,

Был с виду беспечен. Но рой тяжких дум

Обоих терзал, разохотив

К речам без намеков. Полковник внимал

Седого бойца наставленьям

И с хрустом куриные члены ломал

Меж тем и другим откровеньем.

– Послушай-ка, пан Александр, что скажу –

Пан гетман крутнул сивым усом.

– Я честью своей, как и ты, дорожу

И не был злодеем и трусом.

Однако же рад, что без крови Москва

Под польскую руку решилась

Отдаться. Судьба, знать, ее такова,

Раз чудо сие совершилось.

Из чаши отпил. Пожевав, произнес:

– Не ведаю, что под Смоленском[46]46
  В это время польская армия, возглавляемая королем Сигизмундом, осаждала Смоленск.


[Закрыть]

Задумал король, только чует мой нос –

Политика эта не с блеском

Творится. И надобно мне убедить

Его королевскую милость:

Едино лишь принца на трон посадить

Готова Москва; что пролилось

На Речь Посполитую манной Небес

Нежданное это решенье.

Мир схизмы к нам в руки без битвы и весь

Идет. Было б только терпенье.

– Увы, пан король слишком нетерпелив,

И сам на престоле российском

Желает воссесть…

– … кровью польской залив

Чужую страну. Впрочем, с риском

Остаться ни с чем. Мне юлить не к лицу.

Я крест целовал перед Богом

И знатью московской, что принца к венцу

Явлю – и конец всем тревогам.

С Москвою войну продолжать не резон,

Да видно судьба, коли шведы[47]47
  В это время Польша находилась в состоянии войны со Швецией.


[Закрыть]

В союзе с Россией. И наш гарнизон

В Москве должен стать и изведать

Немало хлопот. Жаль жолнеров. Пусть им

Войны зреть лицо доводилось

Не раз, ждет их лихо, коль не убедим,

Его королевскую милость.

Вздохнув, повторил: Посему говорю:

С Москвою войны не желаю,

Но верой и правдой служа королю,

Тебя в граде сем оставляю.

Дождись Владислава любою ценой.

Со свитой ли, с войском коронным

В Москву он придет, овладеет страной

И Римом спасет миллионы.

В улыбке расплывшись, Гонсевский в ответ:

– Все выполню, пане коронный.

А воинства польского доблестный цвет

От бед здешних заговоренный.

Средь русских немало радеющих нам

(И чернь в их руках, и скарбница[48]48
  Скарбница – казна, сокровищница.


[Закрыть]).

И стены крепки, и по всем сторонам

Арматы[49]49
  Арматы – пушки.


[Закрыть]. Что может случиться?

Жолкевский на это ответа не дал.

Сказал, что чуть свет отбывает

Со скарбом. (На сколько державный подвал

Честной муж облегчил? Кто знает?)

Святитель Ермоген. Просветление

В палатах, в больной нестроеньем Москве

Владыка, за фразою фраза,

Чеканил слова, воззывая к пастве

Без гнева, без слез, без экстаза.

Решетчатых окон печать как декор

Ложилась на стол невысокий.

Скрипело перо. Верный инок был скор,

Чертя воспаленные строки.

Вдруг с грохотом дверь распахнулась. Вошли,

Нестройно стуча сапогами

(Бумаги в руках, в поясах кошели),

Три мужа, тряся бородами.

По жесту владыки монах молодой

Безропотно келью оставил.

От тройки вошедших пахнуло бедой,

Попранием дедовских правил.

Измены удушливой сладостный тлен

Наполнил святые палаты.

«И ты с ними, князь?» – произнес Ермоген.

Мстиславский[50]50
  Мстиславский, Федор – князь; возглавлял Семибоярщину.


[Закрыть] застыл виновато.

«Безродный» Андронов[51]51
  Андронов, Федор – купец Гостиной сотни, возведенный в
  дворянство за верное служение полякам. Заполучив власть, ис
  пользовал ее, в первую очередь, для личного обогащения.


[Закрыть] да дьяк Салтыков[52]52
  Салтыков-Кривой Михаил – боярин, сторонник передачи
  власти польскому королю Сигизмунду.


[Закрыть]

К владыке без всякого чину

Тотчас приступили и с разных боков

Свою изложили кручину:

Что, дескать, крулевич на трон не готов

Московский немедленно сести –

Сидеть среди русских невежд и шутов

Немного крулевичу чести.

Вот Зигмунт[53]53
  Зигмунт – польский король Сигизмунд III.


[Закрыть], его многомудрый отец,

Готов тот же час, быв запрошен,

Для блага простых огрубевших сердец

Взвалить на себя эту ношу.

Владыка поднялся. Нахмурясь, спросил

Без гнева в суровой печали:

Кто принял решенье, когда огласил,

И то ли, слепцы, намечали?

Ермоген

Честны ли вы, чада, пред Богом, людьми?

Честны ли вы перед собою?

А думные что же? Средь этих седми

Никто ль не подвергся разбою?

Мстиславский

Честны ль мы, владыко? Честней не сыскать.

Вот думных рука,.. вот печати…

Спасать надо царство. От черни спасать –

Погубит, дай только почати.

Андронов

Владыко, согласьем своим укрепи

Сии настояния наши.

Не медли с решением. Поторопи.

День завтрашний скуден и страшен.

Салтыков

Москву залучив, Зигмунт – славный король

Тебя наградит, чем захочешь.

Пойдешь поперек – нас убогих уволь –

Беду на себя напророчишь.

Ермоген

Изменники, воры и род ваш лукав.

Не вы ль на кресте присягали:

Коль в вере святой бысть крещен Владислав –

Он царских преемник регалий?!

Салтыков

Тебе ли, упрямец, не все ли равно,

Что Зигмунт, что сын его юный?

Прострется владычняя длань над страной –

И в лад заиграют все струны.

Ермоген

Безумцы! Коль станет над нами папист –

Се пагубный яд, не лекарство.

Осыплется с древа державного лист,

И рухнет могучее царство.

Смутятся умы сильных мира сего,

И унии тень, как в Украйне[54]54
  Церковная уния 1596 года, когда часть высших иерархов Православной церкви Юго-Западной Руси (Украины, Беларуси, Литвы), входившей в состав объединенного польско-литовского государства – Речи Посполитой, заключили союз с католической церковью, признав над собой главенство папы римского и восприняв основные догматы католицизма, на условиях сохранения православной обрядности.


[Закрыть],

Накроет державу к усладе врагов,

И то уж не держится в тайне.

Мстиславский

О вере ли спорить, коль гибель грозит

Сословным начаткам, достатку?

Смертельным недугом отвсюду сквозит,

Самим не добыть нам порядку.

Андронов

А Бог не един ли у нас и у них?..

Лях русский народ не неволит:

По прежнему чину духовный свой стих

Поет пусть и Бога пусть молит.

Ермоген

Что, адово семя, вы мелете? Вы

Ужели не русские люди?

Вам, тати, вперед не сносить головы –

Измены народ не забудет.

Андронова кровью лицо налилось,

И князь вдруг затих, как споткнулся.

А следом пришла исступления злость,

И в воплях ансамбль захлебнулся.

Кривой Салтыков засапожный свой нож

Рванул, распоров голенище:

– Прикладывай руку, иначе умрешь!

Москва же пойдет пепелищем!

Владыка был дьяческой схвачен рукой

У горла и грубою бранью

Осыпан, что он де такой и сякой

Сгниет за упрямство баранье

В подполе, во мраке, в забвенье… и вдруг

Злодея рука ослабела –

Горящий зрак старца в нем вызвал испуг,

Обмякло дородное тело.

Сподручникам бросив сквозь зубы: «Идем!» –

В дверь шмыг – будто и не бывало.

Был бледен святитель, но жарким огнем,

И верою сердце пылало.

Оставшись один, Ермоген, тяжело

Вздохнув на скамью опустился

И тут же поднялся. Лицо ожило,

Он медленно перекрестился,

С трудом непривычным скользнул к образам,

Упал на колени. Лик Божий,

Свидетелем быв патриаршим слезам,

Глядел все печальней, все строже.

Судьбы приоткрылась бесшумная дверь,

За нею стремилась дорога

В небесную высь. И повергнутый зверь

Под лапою единорога

Покорно лежал. И звучал дивный глас:

«То путь твой. Веди несогбенно

Народ твой. Не нынче страда началась.

Трудись же и нощно, и денно».

И снова в палатах, в тревожной Москве,

Владыка, за фразою фраза,

Чеканил слова, воззывая к пастве

Без гнева, без слез, без экстаза.

Но каждое слово – призыв и укор

(Не так ли взывали пророки?).

И таяли свечи, и инок был скор,

Чертя воспаленные строки.

Святитель Ермоген. Подвиг прозрения

Рассвет был тяжелым. День новый был сед.

О стекла площадные крики

Стучались предвестьем заведомых бед,

Лелеемых присными клики.

Полковник Гонсевский – Кремля комендант –

Со свитою шумной явился:

Мол, что за чернец, что за комедиант?

Почто, как упрямец, взъярился?

Подать принадлежность ему для письма.

– Скорей отпиши беспокойным,

Дабы разошлись. Будет кстати весьма

Уняться и пешим, и конным.

Ты будешь обласкан крулевской рукой,

Жить будешь в достатке, почете.

Москва обретет вечный мир и покой,

О чем все вы, плача, печетесь.

Земной выбор прост. Ты ведь мудр, ты умен.

К чему это кровопролитье?

Под сенью спасительной польских знамен

Живите и Бога хвалите.

Усталый подняв на полковника взгляд,

Владыка ответствовал ясно:

– По воле Небес гаковницы[55]55
  Гаковницы – разновидность крепостных пушек.


[Закрыть] палят,

А значит, палят не напрасно.

Не нам выбирать. Выбор сделан давно…

Не тем – в златотканом жупане,

Не мною. С времен давних бродит вино

И в русском, и в польском стакане.

Господь не простит неразумия тех,

Кто, помощь взыскуя у ада,

Смешает те вина (вот истинный грех!)

И страшною будет награда.

Грехом униатства уже искушен

В семь тыщ сто четвертое лето

Народ украинский. Не ведает он,

Чем в детях аукнется это.

Платить же ему до скончания дней

Межбратней враждой за латинство,

Забвеньем своих древнерусских корней

И долгой войной за единство.

И Речь Посполитая с этой поры,

От внутренней распри слабея,

Разрушит себя. Знай: итог сей игры –

Погибель. О том сожалея,

Тебе говорю: уходи из Москвы.

Король пусть покинет пределы

Смоленской земли. И останетесь вы

И здравы на время, и целы.

Грядет ополчение русских земель.

Оно вразумит вас, панове,

Избавит от гонора, вышибет хмель –

Москве это делать не внове.

Все понял Гонсевский. Из келии вон

Со свитой стремительно вышел.

Владыка всходил на незримый амвон –

Все выше, и выше, и выше.

Полковник был зол за позор и урон –

Такого ли ждал результата?

Сняв маску учтивого рыцаря, он

Сказал раздраженно солдатам:

– Возьмите его и свезите отсель.

Да в Чудов. В темнице узнает

На сене гнилом патриаршью постель…

Пусть к стенам безмолвным взывает.

Ишь, вздумал пророчить. Когда посидит

На тухлой воде да на хлебе,

Покладистей станет. А то, вишь, сердит

На радость мужицкой потребе.

Владыка был брошен в холодный подвал.

Но, верен могучей природе,

Еще целый год его дух воевал,

Молясь о стране и народе.

Вода да в неделю сноп тощий овса:

Святейший был гладом иссушен,

И в светлой молитве узрел Небеса,

И принял Господь его душу.

Последняя смуты открылась глава –

Прозрения и единенья.

Знать, сила молитвы была такова,

Что разом убила смущенье.

Единение. Посад

Был Новгород Нижний пронизан молвой.

Она непрерывно сновала

Меж разных сословий и прочной канвой

Скрепляла мирские начала.

Раздался набат, и сбежался народ

На площадь пред земской избою.

Дьяк свиток с печатью владыки берет –

Сейчас огласит над толпою.

Меж тем средь посадских кипит разговор:

В Москве де поляков сиденье;

Что тушинский проклят владыкою вор;

Что крепнет в стране нестроенье.

Первый купец

Да что ж это деется? Кожи, меха,

Что вез я в Москву на продажу,

Черкасы[56]56
  Черкасами – называли в то время запорожских казаков, многие из которых находились на службе польской короны.


[Закрыть] в дороге побрали. Плоха,

Знать нынче боярская стража.

Второй купец

А третьего дня не один полный ларь

Отборнейших сукон Карп Шишкин

В присест потерял. А и сам говядарь

Козьма[57]57
  Минин, Козьма – нижегородский купеческий староста, торговец мясом (отсюда – говядарь) – вдохновитель сопротивления польской агрессии.


[Закрыть] эдак сотни три с лишком

Вола, не доведши один перегон

До стольного града, лишился.

Враз дух из погонычей вышибли вон.

Первый купец

А ты, Епифан, что смутился?

Нешто кнутовищем не высечен был

В заводе своем шляхтичами?

Побрали твоих жеребцов и кобыл,

А ты ведь силен был речами

Про ляшскую вольность, шляхетскую честь…

Третий купец (крестясь)

Я, братья, теперь вразумился.

Насилу дал Боженька ноги унесть…

А кровушкой – все же умылся.

Первый купец

От ляхов проклятых не стало житья.

Торговля вконец захирела.

Ограбят, и счастье, коль после битья

Жив будешь.

Второй купец

Москва погорела,

А рубленник[58]58
  Рубленник – строитель деревянных домов.


[Закрыть] скопом без дела сидит:

Кто избы-то нонеча ставит?

Разбойничков время лихое плодит,

А справных работничков травит.

Первый ремесленник

Фрол-златокузнец – ворота на замок

И сгинул: ни слуху, ни духу.

Второй ремесленник

Что швец, что гончар – всяк нуждой занемог…

Одно, други, слово: поруха.

Третий ремесленник (с некоторым удивлением)

И бондарь Фома всем семейством своим

Кудай-то незнамо подался.

Второй купец (хмуро)

И мы неровен час дворы затворим.

Второй ремесленник (раздумчиво)

Один, значит, путь нам остался.

Служилый дворянин (запальчиво)

А что вкруг Москвы? Головешки да тлен.

Народ разбежался со страху.

В боярах – измена. Один Ермоген

За веру стоит – хоть на плаху.

Второй служилый дворянин (более рассудительно)

Свей Новгород отнял. И лях наровит

Смоленск оторвать от державы

И сесть на Москве. Вере русской грозит

Погибель.

Служилый дворянин

И нету управы

На думных бояр – верных Зигмунту слуг:

Совсем помутились рассудком.

Пещись о народе им, вишь, недосуг;

О прибыли польской? – так нут-ка.

Второй служилый дворянин

Изменники ищут в костеле друзей;

Аль некого кликнуть на царство?

Аль нет православных средь русских князей?

Погубит Россию боярство.

Первый купец

Святейшего, сказывал Минин Козьма,

Примучили. Взят в заточенье.

Второй купец

Нам, други, – сума, патриарху – тюрьма…

Второй ремесленник (решительно)

Один, значит, путь – в ополченье.

Второй купец (распаляясь)

Пищалью, мечом да каленным ядром

Неужто земля не богата?

А нет, так рогатиной, да топором,

Да гнать из Москвы супостата.

Когда же владыки у земской избы

Послание читано было,

Народ взволновался желаньем избыть

Злодеев всеобщею силой.

С помоста осанистый Минин Козьма,

Что старостой земским был в Нижнем,

Вскричал: «Не объявится правда сама –

В безделии, братья, не выждем

Добра, лишь худое умножим стократ,

И веру и честь потеряем;

И муки, что терпит сегодня наш брат,

Нам завтра покажутся раем.

Нет нонче заботы иной, окромя

Заботы об общем спасеньи.

И пусть спустошим мы свои закрома,

Заложим детей и именье,

А войско сберем под надежной рукой

И воинским полным снарядом

Снабдим, дабы прочные мир и покой

Добыло навек нашим чадам,

Спасло патриарха и веру спасло;

И царь православный приидет.

Возложит святейший ему на чело

Венец и крамола изыдет».

Гонцов отрядили в иные места

Служилых скликать в ополченье;

За Русскую Землю во славу Христа

В едином стоять разуменье.

Летели призывы до края земли

Во все города и пределы.

И смелые ясность ума обрели,

И робкие вторили смелым.

Посадские люди, крестьяне, князья,

Служилые шли в ополченье,

Дабы неразумия грех поразя,

Избавить страну от смущенья.