Текст книги "Олимпийские сонеты. Стихотворения"

Дмитрий Олерон
Олимпийские сонеты: Стихотворения

Олимпийские сонеты

<Посвящение>

 
Когда Феб в четвертый раз направлял Лошадей на пиры в Двор —
цы Солнца и Диана опять расцветала, вечно-мгновенная, —
в Гекатомбейон, —
Месяц Жертвоприношений, —
в акмэ Мощи, Искусства и Красоты, —
в Гекатомбейон
стекалась Эллада к золотым берегам Алфея, —
и там, в радостной долине, никогда не угаснет, казалось,
не умрет Союз Прекрасного.
Аларих —
землетрясения —
христианство, —
Угасала Мощь —
умирало Искусство —
уснула Красота, —
через тысячу лет Курциус снял с Олимпии пласт почвы
в двадцать пять футов.
Мгновенна Мощь —
мгновенно Искусство —
вечно-мгновенна Красота, —
уснет, как Диана, и проснется опять, как Диана, как
смена Лун золотых.
 

<Вступительный >

 
Смотреть вперед, отвергнув упованья,
Не знать часов, не верить в смену дней.
Закрой глаза и в сне окаменей,
Когда таков твой круг существованья.
 
 
В таком кругу прошедшее ясней.
Но разлюби свои воспоминанья:
Беги услад, беги очарованья
Изжитых лиц, событий и огней.
 
 
Ты помнишь миг: они пришли впервые.
Как сладко боль зажглась в твоей крови!
То, чуя тлень, шли черви гробовые.
 
 
Окаменей, их пир останови:
Как статуи, в недвижности живые,
В недвижном сне таинственно живи.
 

Прекраснопалубный

 
С безгласьем стен слиянно каменею,
В недвижном сне таинственно живу…
Я снам камней отдался наяву.
О, тишь камней. Я вечно в ней и с нею.
 
 
И вас, живых, к себе уж не зову.
Спят хоры Ор. Я в тихом свете рею.
Мой Эвсельмос плывет по эмпирею,
Опарусив туманную главу.
 
 
Мой Эвсельмос, мой пленник и вожатый,
Пусть резвый Эвр твой парус напряжет:
Лететь туда, где Солнце страстно жжет —
 
 
Напрасно жжет – тела усопших статуй.
А ты лелей скитальческий мой сон,
Гроза пловцов, ненастный Орион!
 

В Пути

 
Намокший снег живую ткань плетет
В летучей мгле под влажным небосклоном.
Кричит баклан, и зыбь с протяжным звоном —
Удар в удар – в брандвахту глухо бьет.
 
 
Здесь был Улисс. Вотще, под Илионом
Свершив свой долг, он вспять направил флот.
Кто в мирную Итаку отплывет,
Того судьба загонит к Листригонам.
 
 
Один, во тьме, он часто здесь блуждал
И небеса с надеждой вопрошал,
В овечий плащ закутавшись от снега.
 
 
Вотще. Молчал ненастный горизонт,
Кричал баклан, и с тяжкого разбега
В отвес скалы угрюмый бился Понт.
 

 
Я шел к своим и верил в неуспех:
О, сколько их, свершений несвершенных…
Вдруг черный луч из чьих-то глаз бессонных
Впился в меня сквозь сеть мушарабьех.
 
 
О стольких снах, для воли схороненных,
О стольких снах шептал мой скорбный смех,
И дрогнул я от муки взоров тех,
В мой вольный бег завистливо влюбленных.
 
 
Быть может, мы друг в друге тех нашли,
Кому уделы наши для земли
Готовил Рок: тебе – мои доспехи,
 
 
Моих друзей и недругов моих,
А мне – твой мир, твои мушарабьехи
И сны в тени киосков кружевных.
 

 
И снилось мне: с взволнованных высот,
Где вился смерч подоблачной колонной,
Спускалась зыбь к прозрачности придонной,
Спускалась зыбь разбить хрустальный грот.
 
 
На дне морском, в тиши хрустально-сонной,
Ни рыб, ни трав, ни чудищ не живет:
Кто не доплыл до порта, только тот
Лежит в песках и спит, завороженный.
 
 
Бежали две, дитя и мать, по дну.
Все ниже зыбь спускалась в глубину,
Смотрела мать безумно и устало.
 
 
Но не могло дитя ее понять:
Склонялось к дну, задерживало мать
И камушки цветные собирало.
 

«Suavi mari magno turbantibus aequora ventis…»

De rer. nat., II

 
С высоких скал отеческой земли
В ненастный час, когда бушуют воды,
Люблю смотреть, как страждут мореходы,
Как рвется снасть и тонут корабли.
 
 
И в дни войны на битвы и походы
Люблю смотреть, от всех тревог вдали.
Я рад не злу: я рад, что обошли
Меня, меня суровые невзгоды.
 
 
Но лучше нет, – подняться в светлый храм,
Воздвигнутый в надзвездьи мудрецами,
И радость пить блаженными устами,
 
 
Сопричастясь к нетленным их дарам,
И видеть свет: и изредка оттуда
Смотреть на мрак мятущегося люда.
 

 
Я попирал ногами прах Элиды.
За мною вслед две чьи-то тени шли.
– «Hotel d’Lympie, Бордо, Клико, Шабли,
Табль д’от, билльярд, оркестр, фут-болл и виды».
 
 
– О Зевс, о страж священной сей земли,
Прими меня под сень своей эгиды! —
Я протянул им пару драхм, и гиды
Ушли в тенях темнеющей дали.
 
 
Как тихо здесь. Смятенным, спешным шагом,
В пустынной тьме, в забвеньи, без пути,
Иду, один, над страшным саркофагом.
 
 
Как страшно здесь, как нужно здесь идти:
Здесь подо мной, века не увядая,
Бессмертно спит невеста молодая.
 

Кронейон. Над раскопками

 
Здесь холм во тьме. А там, из-за барьера,
С Аркадских гор подъемлется луна
И плещет в дол, ярка и зелена,
Переклонясь, как полная патэра.
 
 
И все внизу, – как будто все из сна,
Которому в явленьях нет примера,
Все – как смарагд, все странно, как Химера,
И призрачно, как глубь морского дна.
 
 
Сквозь зыбкий свет зеленого потопа,
Как с острова, гляжу с холма туда,
И в том, что там, не видно мне труда
 
 
Ряженного за драхму землекопа:
О, счастлив тот, кто в тихий час луны
Глядит во тьме на мраморные сны.
 

Герайон. Гермес и Вакх Праксителя

 
Когда в камнях неясным силуэтом
Свою мечту ваятель прозревал,
Быть может, день был тих и нежно ал,
И облачка сменялись над Гиметом.
 
 
И под резцом холодный матерьял
Делил восторг с пылающим поэтом,
Рождая лик, омытый тихим светом,
И юных черт божественный овал.
 
 
На зов мечты, прекрасной и далекой,
Задумчиво улыбку затаив,
Грустят глаза под влажной поволокой.
 
 
О чем их грусть? Откуда к ним призыв?
Так на заре, над морем, тихо тая,
Промчится тенью тучка золотая.
 

 
Он был лозой на грядках винодела,
Он бил ключом из кубков круговых,
Он ткал узор видений бредовых,
Им речь волхва в экстазе пламенела.
 
 
Им вольный крик слагался в песнь и стих.
Он был, как Дух. Но смутен дух без Тела,
И родила Диониса Семела.
О, Эрмий, он теперь в руках твоих.
 
 
Преемник сил стихии вечно страстной,
Божественный, невинный и прекрасный,
Взирает он на мир с твоих колен.
 
 
Но нет, еще не миру эти взгляды:
Им чужд еще насмешливый Силен
И резвый хмель и шумные Менады.
 

Храм Зевса

 
Кипит чертог. Над юною четой
Шумит обряд веселого Гимена.
Славнейшую из славного колена
Ввел в отчий дом сегодня Пиритой.
 
 
И вдруг удар. Смятенье. Крики плена.
Забила кровь под конскою пятой.
Оторван муж от чаши золотой,
И празднует нежданная измена.
 
 
Над клубом тел коней, детей и жен
Простер свою десницу Аполлон.
И с той поры они доныне живы:
 
 
Не слышно слез, оружья и копыт,
Но дышат мышц дрожащие извивы,
Но дышит бой и – каменный – кипит.
 

 
Цветы в венке дорических колонн,
Обходят храм несчетные метопы
Под скатом плат из мраморов Родопы,
Где тяжкий фриз на звенья разделен.
 
 
Текучих строф размеренные стопы,
Немая песнь эпических времен,
Их строй звучит, как будто лирный звон
Окаменел на струнах Каллиопы.
 
 
Меж тем, как Феб свершает свой полет
И факел дня по статуям плывет,
Полна борьбы их рдеющая лента.
 
 
И каждый день без отдыха по ней
Стезей побед, бессмертья и огней
Идет Геракл в кольце антаблемента.
 

 
Катился путь, мелькали дни и страны,
Кончался год в смыкавшемся кругу.
Средь Истрских чащ, на льдистом берегу
Терялся путь любимицы Дианы.
 
 
Он так устал один блуждать в снегу
Под хладом солнц, закованных в туманы,
Внимать в тиши, как плачут ураганы,
И бить куниц и рысей на бегу.
 
 
Но в тихий час, сменяющий закаты,
Невольник тайн магической Гекаты,
Невольно в тьму склонял он робкий слух.
 
 
В мерцаньи искр тонула дебрь глухая
И ткала сны, прозрачно-лунный пух
С немых ветвей бесшумно отряхая.
 

 
Но встречу их теснина разделяла.
– Кто ты в цепях? – Титан. А ты? – Герой.
Печальных скал неясный реял строй.
Текла заря, мертва и дымно ала.
 
 
И клубы тьмы, дрожащей и сырой,
Из черных ртов бездонного провала
Неслись к заре, свивая покрывала
Над спящей в льдах двуглавою горой.
 
 
Закатной мглой прощально пламенея,
Внимал Кавказ, как ропот Прометея,
Стихая, гас в безгласности могил.
 
 
И, опьянев, в последний раз к ночлегу
Над головой Геракла коршун плыл,
Роняя с лап и клюва кровь по снегу.
 

Зачем, Геракл… Я так был волнам рад.

Они свежи и так гостеприимны.

Их нежный плеск тихонько пел мне гимны,

И Эвр мой труп ласкал среди Спорад.

И сны мои, таинственно взаимны,

Вплетались в сны задумчивых Наяд,

И в их очах тонул мой мертвый взгляд

У Косских скал и отмелей Калимны.

Зачем, Геракл, ты в тьму меня укрыл…

Я ширь постиг в полете слабых крыл, –

Мне не видна лазурь из саркофага.

Там облака несутся без меня,

И мчит валы, колеблясь и звеня,

Прозрачная волна Архипелага.

Альтис. Ника Пеония

 
Из горних стран, со дна лазурной мглы,
Где вольных туч кочуют вереницы
И делят власть с огнями Колесницы
Лишь молнии, да звезды, да орлы, —
 
 
Она сошла в надземные границы,
Переступив эфирные валы,
И мчится вниз на острие скалы,
Простря покров шумящей багряницы.
 
 
Блажен, чью страсть Победа упоит:
И бурный вождь, и пламенный пиит,
И хладный жрец, отвергнувший земное,
 
 
И пастушок, дитя беспечных нег,
Веселых стад рассеянный стратег,
Забывший мир в объятьях Арсиноэ.
 

Терраса сокровищ

 
Под грудами нарядных терракот
Что здесь она, убогая амфора…
Ценителей завистливого взора
Она к себе ничем не привлечет.
 
 
И скошен борт, и ручки без разбора
Приставлены, и узкий переплет
По горлышку каракулькой идет, —
Меандр («меандр»!) чуть видного узора.
 
 
Но явственны на глине возле дна
От пальчиков небрежных два пятна.
То Зевсу в дар любви красноречивый
 
 
Почин трудов сынишки своего
Издалека принес гончар счастливый.
И мудрый Зевс благословил его.
 

Роща Пелопса

 
Еще не стих рассветный вздох полей,
И капли рос дрожат, как аметисты.
На ступенях безгласные флейтисты
Вдыхают мглу Пелопсовых полей.
 
 
Но там, вдали, где горы так тенисты,
Уже погас прозрачный Водолей.
На соснах свет все ярче, все алей.
Сигнальный рог зовет вас, агонисты.
 
 
И вдруг зарей плеснуло в бледный Столп.
Поднялся хор, и в буйном клике толп
Недвижность рощ и стен запламенела.
 
 
– Взошла заря! Ликуй, святая Гелла!
– Идут бойцы! Да славится Эвмолп!
– Тепелла! Йо! Эвмолп идет, тепелла!
 

 
Зарывшись в ил гребнями ступеней,
Спит стадион. Жеманная улитка
Из черепков аканфового свитка
Ползет ко мне. Я здесь один. Я с ней.
 
 
Я с ней один. От тихого напитка
Луны, руин, безгласья и камней
Я брежу с ней. А сердцу все больней,
И грудь теснит неведомая пытка.
 
 
Я здесь один. Быть может, грустно мне,
Что я чужой безгласью и луне,
Что я не мхи, не ветхие ступени,
 
 
Что я не бог… Иль если б был я бог,
Я б не постиг восторга откровений
И слезы лить – блаженные – не мог?
 

Пиндара

 
Что меж стихий прекрасней, чем вода?
Что царственней в сокровищах вселенной,
Чем золото в красе своей, – нетленной,
Как огнь в ночи и в бурной мгле звезда?
 
 
Что ярче дня? Пред ним стезею пленной
Бежит теней зловещая чреда.
Так ничего не петь нам никогда
Прекрасней игр Олимпии священной.
 
 
Рожденный в ней, венчая мысль певца,
Поет мой гимн хваленья в честь Отца
У ступеней божественного трона
 
 
И мчится в путь, гремящий и святой,
Туда, к лугам Тринакрии златой,
В победный кров чертогов Гиерона.
 

 
О властелин лирического строя,
Кому ты, гимн, гремишь хвалу свою?
Кого своей форминтой воспою,
Бессмертного, иль мужа, иль героя?
 
 
О, славься, Зевс! В дорическом краю
Бежит Алфей, священный берег роя.
Там, где струи звенят, как Каллироя,
Вскормил Геракл геройскую семью.
 
 
Он игры ввел в Зевесову обитель
И дал закон, чтоб каждый победитель
Увенчан был трофеем боевым.
 
 
Всем честь своя по мере их таланта.
Мы ж за коней Ферона возгремим,
Властителя, опору Акраганта!
 

Мастерская Фидия

 
И золото, и пурпур, и виссон.
Тускнеет свет в тяжелом аромате.
Нерон дрожит: о Тигре и Евфрате
Поет стихи в театре завтра он.
 
 
Трепещет пот на тучном лобном скате.
Он вновь и вновь берет свой барбитон.
Петроний нем. И в шумный струнный звон
Вторгалась грусть и пела об утрате.
 
 
Летает плектр. Гремучий Тигр течет
И пенится и бьется о цезуры.
Тускнеет свет, дрожат в углах скульптуры
 
 
Под взмах ноги, ведущей тактам счет.
И в грустном сне, один, следит Петроний
Багровый дым сирийских благовоний.
 

 
Забыт Геракл. Умолкли песни Пану.
Угас во тьме Ахейский ореол,
И Ромулов ликующий Орел
Припал на грудь к безгласному титану.
 
 
Был Перегрин. Восстал и не обрел
Волшебных сил закрыть живую рану.
Тогда, послав проклятья Гадриану,
Он умирать в Олимпию побрел.
 
 
Олимпия… Как пышно это слово…
Как пышно призрак яркого былого
Над нею свой багрянец распростер.
 
 
И Перегрин пред чуждою толпою —
Последний грек – кинической стопою
Взошел в свой дом – на пламенный костер.
 

 
Недвижный стан под складками хламиды,
По сторонам два судорожных льва,
Меж тяжких крыл застывшая глава
И странный взгляд персидской Артемиды.
 
 
Вверху орлы и грифы, – кружева,
Иль вышивки с одежд Ахемениды,
Иль фрески стен, куда стекались миды
Справлять богам безвестным торжества.
 
 
А посреди, в тени, должно быть, лавра,
Разит Геракл бегущего кентавра,
На всем скаку для выстрела застыв.
 
 
Я слушаю чеканные рассказы,
Где, в сказочный сплетаясь примитив,
Звучит Восток сквозь стиль Коринфской вазы.
 

Галерея семикратного эха

 
Срывался снег. Как стертая камея,
Текла луна. Дул ветер. Киферон
Тонул во мгле. Ненастный Орион
Сверкал из туч, зловеще пламенея.
 
 
К домам стекалась тьма со всех сторон.
Гребнем бойниц чуть брезжила Кадмея:
Там, на горе, от стужи цепенея,
Развел костры спартанский гарнизон.
 
 
Вот, пробудив пустынным гулом плиты,
Прошли вдали дозорные гоплиты,
Бряцая в такт застежками кнемид.
 
 
Молчала ночь. Чуть брезжили бойницы,
И, скрыв клинок в одеждах танцовщицы,
На пир тирана крался Пелопид.
 

 
В немых песках дряхлеющего Нила
Он жил века, незнаемый никем.
Его покой лелеял мертвый Кем,
И ночь его для вечности хранила.
 
 
Сиянье од и блеск эпихорем
Века в тиши Изида пламенила:
Как тайный жар забытого горнила,
Он тайно жил, для мира мертв и нем.
 
 
И ныне он, по-новому великий,
Восстал. И вновь исторг из тьмы гробниц
Торжественно певучий эпиникий,
 
 
Речь мудреца и рокот колесниц,
И внемлем мы цветам его раздумий,
Как говору тысячелетних мумий.
 

Стихотворения

Елань

 
Сливается с снегом дорога.
Еще далеко зимовье.
Присесть, отдохнуть бы немного,
Плечо оттянуло ружье.
 
 
Один на сухом буреломе,
Воткнув свою шомбу в забой,
Сижу в полусонной истоме
И слушаю лес над собой.
 
 
Раздвинулись хвойные ткани,
Заискрились смехом немым,
Прогалину спящей елани
Окутали в солнечный дым.
 
 
И в этом неявственном звоне,
В сиянье и блеске огней
Есть что-то, как в строгой иконе
Под яркостью риз и камней.
 
 
Остаться и стать здесь ночлегом,
А к полночи встать и смотреть,
Как хиус кружится над снегом,
Как мглится ветвистая сеть.
 
 
Как звезды блестят через хвою,
Как дышит уснувшая сень
И четко под полной луною
Чернеет волчиная тень.
 

 
Еще из-под камней расселин
Не вытаял вздувшийся лед,
А лес мой так зелено зелен,
И в воздухе радость плывет.
 
 
И там, где хребетные грани
Желтят лиственничную высь,
Уже с зеленями елани
Весенние сини слились.
 
 
Блуждаю и радуюсь гуду,
Скольжу, запинаюсь, встаю —
Теперь я навеки забуду
Ненужную муку свою.
 
 
Все, все, что я думал зимою,
Чем жил я и тешиться мог,
Я с сердца усталого смою
В купели весенних тревог.
 
 
Чей шум там в березовом логе?
Справляется ль праздник у птиц,
Выходит ли зверь из берлоги,
Бежит ли толпа древениц?
 
 
Бежит, шелестит по кореньям —
Увидеть, каков человек,
И сгинуть сырым испареньем
В дрожащей дали лесосек.
 
 
Цветы над еланью красивей,
И солнце над нею ясней,
И вся она в ярком порыве
И в смехе живых зеленей.
 
 
Она своей юности рада,
И я своей юности рад,
И радостью в камнях распада
Звенит молодой водопад.
 

 
Сосняк истомился от зною
И пышет смолой и огнем.
Тропинка просекой сквозною
Уходит в отлогий подъем.
 
 
В дрожанье расплавленной мари
С ружьем и Соболькой один
Иду через черные гари,
Спускаюсь на дно логотин.
 
 
В ушах моих гулкое пенье,
Мне больно от вздувшихся жил,
И пес мой в горячем томленье
Визжит и про стойку забыл.
 
 
О, если бы калтус поближе,
Упасть бы, всем телом прильнуть,
Тонуть в его сладостной жиже
И пить забродившую муть.
 
 
Земля истомилась без теней,
Соболька, хоть ты перестань!
И вдруг из-за хвойных сплетений
Она – Золотая елань!
 
 
Здесь тень, здесь трава, здесь кустарник,
Здесь квас в балагане косца,
Здесь лечь на холодный татарник,
Лежать и дышать без конца.
 
 
Сбегаются тени от Чанки,
Дымится закат по кряжу,
Иду, собираю саранки
И с псом совещанье держу:
 
 
Вот эти я здесь расцелую,
Вот эти домой принесу,
А эту одну – золотую —
Вплести бы кому-то в косу…
 

 
К закату, усталый прохожий,
Дошел я тропой к зимовью.
Вот здесь, под наметом остожий,
Сложу я котомку свою.
 
 
Полянка таежного ската
Уперлась в хребетную грань,
И. чьей-то сохою поднята,
Пустынно чернеет елань.
 
 
Чернеет, как будто заснула
И видит озимые сны
Под лаской осеннего гула,
Под кровом зеленой стены.
 
 
Как сладостно в поросли дикой,
Упавши на залежи хвой,
Тянуться за яркой брусникой
И рыжик найди под травой.
 
 
Иль стихнуть под думой таежной
И каждый отгадывать хруст:
Скользнул бурундук осторожный,
Кедровка задела за куст.
 
 
А там на низу, в сухостое,
Где торф выдыхает пары,
Встает и плывет колдовское
Мерцаньем закатной горы.
 
 
И в мгле заревой багряницы
Сквозь голый березовый лог
Тихонько идут древеницы
По кочкам звериных дорог.
 
 
И нет ни тоски, ни желаний,
И весь я – нигде и везде, —
И в шуме, и в грезах елани,
И в травах, и в синей звезде.
 

<1915>

Речь Катилины в собрании заговорщиков

(Саллюстий. Заговор Катилины, гл. 20)

 
Когда б не знал отваги вашей я,
Когда б не мог я лично убедиться,
Как велика в вас верность заговору,
Я думал бы, что даром пропадает
Удобнейший для действия момент.
Я думал бы: великие надежды,
Успех и власть даются в руки нам.
И – тщетно все… И, видя малодушье
И робкие сердца вокруг себя,
Не стал бы я к неверному стремиться
И тем, что есть, не стал бы рисковать…
Но нет, не так… Средь грозных испытаний,
Средь многих бурь давно я вас узнал.
Я знаю вас: вы тверды и отважны,
Что хорошо, что дурно для меня,
То и для вас и хорошо и дурно,
Но одного желать и не желать
Не в этом ли незыблемость союза?
И потому я, духом укрепясь,
Осмелился начало положить
Великому и славному деянью.
И раньше все вы слышали, друзья,
Какой я план в душе своей лелеял;
Но с каждым днем все больше, все сильней
Во мне огонь могучий пламенеет.
Как только я подумаю со страхом —
Что будет нам в грядущем, если мы,
О, граждане, свободы не добьемся?!
Подумайте, с тех пор как государство
Под злую власть немногих перешло,
С тех пор весь мир склонился перед нами,
С тех пор цари, властители, тетрархи,
Все на земле их денщиками стали.
Все племена, все дальние народы
Покорно жизнь слагают к их ногам.
Все им одним. А мы, все остальные,
Незнатные и знатные равно —
Мы добрые, мы с деятельным духом,
Мы – чернь у них… без силы, без значенья…
Мы жалкие невольники у тех,
Которые дрожали б перед нами,
Упали б в прах, дышать бы не посмея,
Когда б на них поднялись грудью мы
И с силами б республика собралась.
Вся власть, вся честь, вся слава, все богатства
В руках у них и тех, кто им угоден…
А что для нас? Оставили для нас
Опасности, да тюрьмы, да изгнанья,
Да нищету… Так до каких же пор
Терпеть их нам, отважные квириты!
Иль бранный меч для наших рук тяжел?
Иль клич войны нам больше непонятен,
Иль не славней на поле с честью пасть,
Чем в нищете, бесчестье и бесправье
Позорно жить и так же умереть —
Игрушками чужого произвола!
Нет, нет, клянусь землей и небесами,
Вы молоды – победа ваш удел!
Вы доблестны, возьмите ж счастье сами
У тех, чей дух в богатствах одряхлел!
Где на земле найдется человек
С достоинством и гордостью мужчины,
Кто б мог снести господство богачей,
Которые бросают состоянья,
Чтоб море осушить по прихоти своей
И горы срыть до основанья!
Когда все мы до крайности дошли,
Они себе построили чертоги,
Отняв у нас последний клок земли,
И негде нам зажечь очаг убогий,
Где б преклонить мы головы могли.
На их морях несчетны корабли,
У них в дворцах чеканные сосуды,
И статуи на стенах расписных,
И серебро в сокровищницах их,
И золота сияющие груды!
А что у нас? Во всех делах распад.
Кругом долги, в сейместах недостатки,
И если дни теперь уже не сладки,
То будут дни и горше во сто крат.
А мы живем, как в спячке непробудной,
Сограждане, так страшно ль умирать?
Ведь, кроме слез и жизни этой скудной,
В конце концов нам нечего терять!
Проснитесь же! Смотрите, вот она,
Заветная, желанная свобода,
А с ней и честь, и слава, и богатства,
И пышный блеск, которым окружен
Увенчанный победой триумфатор!
Сограждане! Бессильна речь моя,
Но я клянусь во всем быть вашим братом,
Пускай вождем, пускай простым солдатом,
Но всей душой, всем телом с вами я!..
 

<до 1 марта 1915>

Циклопическое

 
Как сошлись две громовые конницы
В туче копий, панцырей и грив…
Через стекла плачущей оконницы
Я гляжу, дыханье затаив.
 
 
Сшибайтесь, черные кони
В черном дыму!
В потрясенную тьму
Мечи высекайте о брони,
Мечите огни золотые!
Трубы
Литые,
Медные трубы, трубите к погоне!
Развевайтесь, знамена, свивайтесь в буйные клубы,
Громче, бой, грохочи!
 
 
Напрягайте тверже, стрельцы,
Тетивы.
Во все концы
Кидайте огней стреловые извивы,
О брони мечи
Стучите, стучите!
Вы, кони, топчите коней,
Еще, еще исступленней, кони, коней
Топчите, топчите!
 
 
Трубы к погоне гремят.
Победа!
Громом погони долина объята.
Победа!
Смят
Строй супостата!
 
 
В тьме потрясенной —
Победа!
В клубах знамен, панцырей, грив и огней —
Коней
Кони грызут исступленно,
Бьют мечи о решетки забрал.
 
 
Кто-то темный,
Огромный
Тяжко по небу на Бледном Коне проскакал.
А с зарей журавли в синеве бальзамической
Первый раз пропоют о весне.
Станет сказкою бой циклопический,
Темной сказкой о злой старине.