Текст книги "«Пробудись, железо!»"

– Ради чего ты? – спросил кабальеро.

– Я спросил первым!

– И первым ответишь.

Пабло задумался.

– Пожалуй, ради своей семьи, – наконец ответил он.

– Но ты был солдатом!

– Был! После того, как ты присягаешь королевству, берешься за оружие во имя королевства, и за королевство же люди короля тычут в тебя пиками, верить в королевство я перестал. Семья, это последнее, черт возьми, что по-настоящему есть у человека, что не предаст! Я нашел своих людей и живу ради них.

Вальехо говорил с жаром. В памяти его встали события двадцатилетней давности – одна из войн, столь редких на Острове. Когда старый король умер, не оставив наследников-мужчин, внезапно явившейся с Материка герцог Фердинанд Молниеносный – дальний родственник покойного государя – заявил свои права на трон. Герцог подкрепил свое слово шестью тысячами наемников, и наследование обрело скверное сходство с завоеванием.

Алькальд Западного удела не признал новоиспеченного короля, но что могла одна терция против шести тысяч? Непокорных разгромили в неравной битве, и рядовой пикинер Пабло Вальехо чудом остался жив, хотя не вполне невредим.

– Теперь твой черед, – сказал он.

– Что ж, изволь, – дон Карлос поднялся и медленно обошел камеру кругом, дернул решетку – та не поддалась. – Признаюсь, мне неизвестно, ради чего. Тут не ради чего-то. Скорее – наперекор всему.

– Это как?

– Очень просто. Когда тебе не нравится то, что твориться вокруг, но ты даже не догадываешься, как это изменить. А хоть бы и знал – сил все равно недостаточно. Тогда следует сопротивляться, чтобы после не винить себя в сдаче без боя!

– Точно как мы двадцать лет назад, – вздохнул Пабло.

– Я тогда был ребенком, – проговорил дон Карлос. – В моем родном Северном уделе земли мало, зато каждый третий – идальго. Может, поэтому их устремления на поверку простонародны – когда достаток под сомнением, не до спеси. Даже родовое имение становится обузой, не принося ничего, кроме хлопот. Потому все стремятся на государеву службу в столицу, или хотя бы в Срединный удел. Отец хотел бы видеть меня чиновником при дворе короля – неважно, какого. Но я хотел быть воином, и настоял на своем.

– Стоит ли говорить, – продолжил рыцарь, – Что нужда притащилась за мною в столицу. Жалование гвардейца не покрывает его расходов, это знает каждый в Королевской Сотне. Тогда наперекор нужде да еще безразличию короля – он ведь числится капитаном собственной гвардии… – кабальеро умолк и закрыл глаза. От дурных воспоминаний словно вернулась утихшая боль в голове.

***

Солнечный свет изливается с полуденного неба; он отражается от белых стен домов, окруживших площадь, и кажется, что солнце светит отовсюду, и некуда спрятать глаза. Хочешь – подставь их нестерпимому свету, хочешь – опусти взгляд. И узри толпу, собравшуюся поглазеть на твою позорную казнь…

Альгвазилы хватают осужденных под руки, одного за другим волокут на эшафот. Оттуда, точно из другого мира, доносится стук – падают на помост сорванные знаки рыцарского отличия, глашатай зычно выкрикивает один и тот же вопрос. Разнятся только имена:

– Дон Энрико дель Торо!.. Дон Рикардо де Айла!.. Узнает ли государь этого человека?

И всегда один и тот же ответ короля, короткий и жестокий, как удар клинка:

– Нет, не узнаю!

Грубая хватка двух альгвазилов – ноги вдруг перестают слушаться и тащатся по ступеням эшафота, словно тряпичные. Свет наверху еще ярче – хочется зажмуриться, но и тут перед глазами останутся раскаленные белые круги. На колени ставят сильным тычком, словно хотят вбить ногами в доски.

– Дон Карлос де Альварадо!..

***

– Всё закончилось тем, что мы вдесятером оказались на Дальних Землях Его Величества, – закончил свой рассказ кабальеро. – Впрочем, тамошние владыки не знают, что это его земли. Выжить там можно только наперекор всему. Не выжить куда легче. Наперекор опасностям я уцелел, наперекор унижениям вернул себе рыцарское звание. Сам маршал Ихо-де-Леон посвятил меня – это дорогого стоит.

– Неужто Ихо-де-Леон? – ахнул Пабло. – Ты, должно быть, великий воин!

– Были воины сильнее и отважнее меня, – отмахнулся дон Карлос. – Примером настоящей рыцарской доблести был для меня дон Рикардо – мой десятник в Королевской Сотне. Его единственного из нас не страшила Казнь Чести. Просто он понимал, что честь казнить невозможно. Этот человек готов был постоять за каждого из нас и стоял до конца. В бою его не брало оружие – но от какой-то дрянной лихорадки дон Рикардо сгорел за несколько дней. Даже на смертном одре умудрился пошутить. Нас кроме него тогда оставалось четверо живых. Он собрал нас и сказал: «Встаньте в ряд у моей могилы, а Хосе пускай повернется к вам спиной и бросит мою перчатку. Кто поймает – тот следующий!».

Идальго умолк. Казалось, стены темницы давят ее обитателей, выгоняя из глубины памяти на поверхность самое неприятное, что только есть.

– Нас было десять, – глухо проговорил рыцарь. – Остался я один. Не знаю, ради чего. Стало быть, наперекор всему. О дальнейшем тебе известно.

Пабло слушал в глубокой задумчивости.

– Наперекор, стало быть, – он пожевал соломинку, сплюнул. – Да-а… Вот, стало быть, почему в разгар сражения боевой клич «Святой Георгий!» превращается в «Де пута мадре!».²

– Истинно так, – кивнул дон Карлос. – Сражаются тоже наперекор. Мне война уже опротивела, но ничего другого я не знаю. Вернувшись с Материка, я увидел, что среди дворян мне по-прежнему нет места, но и в шкуре грахеро я словно взаперти. Быть может, в поле с сохой я тоже чему-то противлюсь, но это незаметно мне самому! Слабое утешение.

– Попробуй жениться, – подсказал Пабло. – Заведешь семью – угомонишься.

– Ну нет! – сердито обрубил дон Карлос. – Что лихорадка, что любовь – все недуг. Все точит человека. Только от лихорадки умирают наверняка, а от любви – разве что по глупости. Переболев единожды, станешь неуязвим на всю жизнь. Правда, многие болеют долго и счастливо, да так и умирают больными.

– Ты это сейчас наперекор кому?

– Никому. Сейчас я согласен с собственной жизнью.

За решеткой раздались тяжелые шаги. Загремел ключ, скрипнули несмазанные петли. В темно-сером проеме мигнул неяркий фонарь, не давая глазам выбрать между светом и темнотой. Позади него виднелись неуклюжие тени четверых альгвазилов.

– Ну что, протрезвели, удальцы? – беззлобно бросил один из них. – Поднимайтесь, хватит валяться. Не злите судью, он и без вас как сам дьявол.

***

Зал суда отличался от камеры лишь тем, что на окнах не было решеток, на полу – прелой соломы, да потолок терялся из виду в темноте выше окон. Но зал давил на людей ничуть не хуже темницы, даром что был намного просторнее. Даже на тех, кому в суде ничего не грозило. И даже на тех, кто грозил сам!

Впрочем, неудивительно – в зале царил душный полумрак, который, казалось, не пропускал лучики солнца, проскользнувшие в стрельчатые окна. На заваленном бумагами столе судьи стояли два подсвечника, с которых даже не пытались соскабливать оплывший воск, еще один, такой же – на низеньком столике писаря. Слева на стене – кандалы, дыба и ржавый строй пыточных орудий. Правда, многие из них давно не были в деле и уже плотно укутались паутиной. Тяжелое, потемневшее не то от времени не то от копоти резное распятье над креслом судьи не внушало веры в божественную природу правосудия, зато с первого взгляда убеждало в его жестокости.

Четверо стражников вытянулись, дружно стукнув протазанами об пол – в зале появился судья. Неприметный, дряхлый, облаченный в черную мантию, от которой сам он казался еще более бесцветным, блюститель закона прошествовал к своему высокому креслу. Он привычно уселся и направил на двоих стоящих перед ним людей немигающий взгляд – столь тусклый и неподвижный, что дон Карлос готов был принять судью за слепого.

– Именем Господа нашего, государя Фердинанда I и Островного королевства, – чуть слышно прошелестел старик. – Слушается дело о нарушении вечернего покоя благопристойных горожан, выразившемся в драке числом более двух человек с обнажением оружия и пролитием крови в таверне «Пять пальцев».

Разобрать его речь, не обратившись в слух всем своим существом, было невозможно. Казалось, даже зловредные осенние мухи – и те перестали жужжать. Робкого вида писарь торопливо скрипел пером.

– Суд должен знать имена преступников, – продолжал судья.

– Мы не преступники, ваша честь, – выступил вперед дон Карлос.

– Суд повторяет вопрос, – в голосе старика жизни было не больше, чем в шорохе прошлогодней травы.

– Я кабальеро дон Карлос Диего де Альварадо-и-Вальдес, – представился дворянин. – Мой товарищ – грахеро Пабло Вальехо.

– Преступник называет себя дворянином, – безо всякого выражения бубнил судья.

– Мы не преступники! – твердо повторил дон Карлос. – Вчера мы вдвоем прибыли в город на торг. Вечером мы остановились в таверне «Пять пальцев», где в общем зале подверглись злодейскому нападению махос. Законы рыцарской чести предписывают защищаться с оружием в руках.

– Чтобы задержать вас, альгвазилам пришлось применить силу, – судья выдержал паузу. – Вас взяли в числе прочих махос. Все преступники понесут заслуженное наказание.

– Мы не махос, – стоял на своем кабальеро. – Кроме того, Пабло Вальехо в драке не замешан и суду не подлежит.

– Желает ли преступник сказать что-либо еще?

– Так точно. Как посвященный в рыцари, я пользуюсь привилегиями дворянства. Деяния мои подсудны суду Высшего сословия при дворе короля. Лишь равные и старшие вправе судить меня.

– Преступник упорствует, приписывая себе дворянство, – старик медленно поднял глаза. – Чем он готов доказать истинность своих слов? Опоясан ли он рыцарским мечом, в порядке ли жалованная грамота?

– Меча при нем не обнаружено, – подал голос стражник из-за спины дона Карлоса. – Резался дагой.

Судья склонил голову набок и одним глазом воззрился на кабальеро – точно бык перед атакой.

– Истинно так, – подтвердил дворянин, не обращая внимания на стражника. – И меч, и грамота хранятся в моем доме.

– Где он находится?

Дон Карлос назвал имение. Судья перелистал бумаги в поисках нужной записи.

– Подсудимый называет своим домом потомственное владение графа де Лейва, – шелестящему голосу старика вернулся безжизненный тон. – Вы состоите в родстве или свойстве?

– Никак нет. Я пользуюсь землей графа за плату.

– С какой целью?

– Земледелие.

– Опоясанный мечом дворянин занимается земледелием, – судья вздохнул с облегчением. Он уже не задавал вопросов, вместо этого снова уставился на дона Карлоса бычьим взглядом. – Это невозможно. Преступник лжет. Весьма безыскусно.

– Ваша честь! – вступил до сих пор молчавший Вальехо. – Я свидетельствую, что этот человек – рыцарь!..

– Я не давал тебе слова! – повысил голос судья. – Подсудимый не может быть свидетелем! Суд завершен. Ожидайте оглашения приговора.

Старик поднялся, словно собираясь уйти, прошелся взад-вперед, затем встал подле стола, принял бумагу из рук писаря и забубнил еще быстрее и тише обычного, лишь в конце замедлив речь, а последние слова отчеканил громко и четко:

– … приговариваются: Вальехо – полсотни розог за участие в драке, Альварадо – сотня розог за участие в драке, поножовщине и незаконное присвоение дворянства. Приговор привести в исполнение сей же день на Площади Трех Сеньоров при стечении народа в назидание прочим.

4. Пламя разгорается

– Старый бес разошелся! – ворчали альгвазилы между собой. – Перепороть принародно два десятка человек за день! Будто мало нам хлопот – в городе торг, приезжие!

– Людей в городе прибавилось, а стражников – нет!

– Еще королевские посланцы из столицы!

– Какого беса им надо?

– Как всегда – свой кусок. Они тут вместо мавров!

– Эй, Санчо!

– Все, молчу!

Понурым строем двигались осужденные к Площади Трех Сеньоров. Там происходили все значимые для города события, торговые ряды и балаганные подмостки соседствовали с эшафотом.

В прежние времена для разных дел назначались разные дни – смех и музыка не мешались с криками боли. Но очередной алькальд соединил все, чтобы не собирать народ Южного удела дважды. Люди шептались, что власти города то ли просто жалеют денег, то ли нашли способ присваивать больше при столь шумном и беспорядочном сборище. Как бы то ни было, шуму, и правда, прибавилось. Толпа тянулась к площади, уплотняясь уже на подходах, а на месте было просто не развернуться. Люди двигались плотным потоком, усталость и раздражение росли с каждым шагом. Наибольшей радостью для многих было покинуть праздник Осеннего Торга, но вовсе не дойти до него люди не могли. Жаркое осеннее солнце, раскалявшее площадь к полудню, и резкие порывы холодного морского ветра, набирающие силу в узких улицах, довершали картину.

«Совсем как тогда, – подумал дон Карлос – Толпа и солнце». Кабальеро вспомнил Казнь чести, пережитую им без малого десять лет назад. За долгие годы войны на Материке он встречал вещи и пострашнее, но забыть вид с эшафота на толпу зевак так и не смог.

А ведь скоро его снова выставят на позор! Старая мерзость со свистом розги вылетит из глубин памяти, мгновенно развернется перед глазами, заполонит все вокруг и станет явью. Казнь чести пугает гордых дворян, но она все же не смертельна – истинно благородный человек не расстанется с честью и в смерти. Но сейчас кабальеро ожидала участь куда худшая – сотня розог снимет его кожу по лоскутку. Порка не считается смертной казнью, но часто несет за собой гибель – долгую, мучительную. В лихорадке вроде той, что унесла доблестного десятника дона Рикардо.

Но смерть, грозящая издали, несколько лучше смерти внезапной. Хотя бы тем, что ей можно сопротивляться – а к этому дон Карлос давно привык. Он украдкой огляделся по сторонам. Узкая кривая улочка, с обеих сторон зажатая стенами домов без единого промежутка, балконы и надстройки вторых этажей нависают над головой, едва не превращая улицу в крытую галерею. Над ней извивается полоска бледно-голубого неба, где-то вверху то и дело завывает осенний ветер, но в коридор между домами он не проникает – здесь душно и смрадно.

В придачу руки, связанные за спиной. Пабло связан точно так же: вот он, с видом угрюмой покорности топает справа, молча кусает густые усы, сердито смотрит исподлобья. И со всех сторон – альгвазилы в полном вооружении. Бежать не получится.

Что остается? На площади первым делом зачитают приговор, затем начнут пороть. Не всех сразу, скорее попарно. Там будет капитан альгвазилов, городские старейшины, коррехидор и, может статься, сам алькальд Южного Удела. Удастся ли докричаться до них, остановит ли множество важных сеньоров беззаконную казнь?

Ближе к площади улица становилась шире, и число встречных людей прибавилось. Они глазели на два десятка помятых и угрюмых мужчин в окружении стражи с любопытством, иные даже с состраданием. Дон Карлос, как ни старался, не разглядел в толпе глумливых взглядов, зато услышал немало бранных слов – те предназначались стражникам. Народу прибыло – теперь к месту казни пришлось пробиваться.

– Р-разойдись! – лейтенант альгвазилов нахлобучил высокий шлем и первым вломился в толчею, именем короля ругая и расталкивая встречных.

И тут до слуха дона Карлоса донесся шум с площади. Кабальеро готов был поклясться, что это не звук праздничной, разгулявшейся толпы. Во время войн на Материке ему не раз доводилось штурмовать крепости или самому сидеть в осаде. Дон Карлос видел падение городов и знал, как шумит многолюдный погром – точно так, как шумела сейчас приблизившаяся Площадь Трех Сеньоров. К крикам примешивался стук дерева и лязг металла, конское ржание, гул большого пламени. Порыв ветра швырнул в лицо горьким запахом дыма.

– Что там? – спросил дон Карлос у ближнего стражника.

– Бог его знает, – растерянно пробормотал тот, и зачем-то полез в кошель, висящий на поясе. Взгляд дона Карлоса скользнул вслед за его рукой – и в то же мгновение зацепился за эфес даги, торчащей за поясом альгвазила.

Дага принадлежала дону Карлосу и досталась ему в подарок от отца, а тот некогда получил ее от деда. Прямой клинок в полтора фута длиной чуть сужался к острию, мощное перекрестье надежно защищало руку хозяина. Длинный кинжал или короткий меч, прекрасное оружие для боя в тесноте, где не разойтись эспадой. Откованный не меньше сотни лет назад, верой и правдой служивший своим хозяевам-рыцарям в схватках на суше и на море… Знал ли увалень-альгвазил, какое сокровище он столь пошло засунул за пояс, и, верно, собрался пропить сегодня же вечером!

Между тем шум приближался – нет, он мчался навстречу, подобно знамени над головами толпы. И казалось, что тот самый шум воодушевлял толпу не хуже знамени, что в бою воодушевляет войско. Людское море вокруг подхватило его – и взъярилось в мгновение ока.

Впереди замелькали неяркие при свете дня, но заметные черными хвостами дыма факелы – их становилось все больше. За ними в воздухе подскакивал, точно стараясь проткнуть небо, целый лес не самых праздничных орудий. Были там шесты и молотильные цепы, вилы и копья, топоры и алебарды. На длинной пике красовалась чья-то голова.

Альгвазилы вокруг растерялись, не зная, что предпринять – а толпа уже нахлынула на них всей тяжестью. Стражникам даже не дали выставить копья – поток людей вмиг разнес стражей и осужденных в разные стороны, подхватил и повлек за собой, не давая даже подумать о сопротивлении.

Огромной силы толчок слева – и дон Карлос, потеряв равновесие, полетел на бегущего рядом альгвазила – того самого, что присвоил рыцарскую дагу, сбил его с ног и вместе с ним провалился в неприметную калитку. Сверху грузно упал Вальехо, больно вдавив товарища в кирасу стражника. Все трое, кряхтя и бранясь, завозились на земле, пытаясь подняться – двоим мешали связанные руки, третий, хоть и был свободен, но опешил больше прочих.

За проемом калитки с воплями и грохотом неслась толпа.

– Слава святому Георгию! – выдохнул Вальехо. – Вырвались! Хуже быков, разрази меня гром! Будет проход поуже – как есть задавят!

– Тут еще слава тебе, – перевел дух кабальеро. – Ты хоть и не святой, но спасти умеешь. – Слышишь? – он обернулся к запыхавшемуся, потерявшему копье и шлем альгвазилу. – Этот сеньор спас тебя. Запомни его!

– Эммм, – только и промычал тот.

– Режь веревки, – в голосе дона Карлоса зазвенела рыцарская сталь. Он выпрямился и оказался на голову выше стражника.

– Эмм…

– Режь веревки! – дон Карлос сдобрил приказ полудюжиной слов, заменявших боевой клич в самых отчаянных делах.

Альгвазил, не переставая мычать, повиновался. Руки плохо слушались его, тряслись от волнения. «Не воин, сын лавочника», – догадался дон Карлос – и, освободившись, вырвал дагу из рук альгвазила.

– Заруби себе на носу, стражник, – назидательно сказал он. – Чужое брать незаконно.

Парень отшатнулся, упершись спиной в стену, попытался схватиться за меч, но кабальеро опередил его – шагнул следом и сам вытянул оружие из ножен:

– Но без меча меня не признают рыцарем, – пояснил он. – Честь имею!

Разъяренная толпа уже пронеслась по улице, но тише не сделалось. Подобно тому, как осенний вихрь мчит по полю отжившие стебли трав, сгребая их в лохматые комья и разбрасывая повсюду семена и сухие обломки, так и летящий куда глаза глядят погром оставил за собой множество мелких стычек. В дома врывались мародеры, хлопали двери и ставни, кричали женщины. То тут, то там вспыхивали, прекращались и снова вспыхивали драки, звенело оружие.

Дон Карлос выглянул из калитки. Пабло нетерпеливо толкнул его в спину – просил подвинуться.

– Что будем делать, сеньор? – спросил грахеро, в свою очередь оглядев улицу.

– Воля твоя, амиго, а я уже по горло сыт этим городишком, – повернулся к нему дон Карлос. – Слишком много развлечений для трех дней отлучки из дома.

– И то верно, – согласился Пабло. – По-хорошему, сеньор, нам бы найти наших лошадей и повозку. Мне повезло сохранить кошелек, – он хлопнул себя по бедру, в ответ из-под штанины глухо звякнуло. – Но без лошади пахать будет не на чем.

Вдвоем приятели шли по улице – спешно, избегая встречных толп и не ввязываясь в драки. Дон Карлос сжимал в правой руке отнятый у альгвазила меч, в левой – верную дагу. Вальехо подобрал на мостовой брошенный кем-то протазан. Никто не преграждал им дорогу – вид двух суровых вооруженных мужчин не сулил ничего, кроме решительного отпора. Быть может, их попытались бы задержать альгвазилы, но всю городскую стражу как ветром сдуло – навстречу попались лишь двое, уже убитые и обобранные. В одном из них идальго признал рябого лейтенанта, еще утром возглавлявшего конвой.

– Мы оставили их возле той злополучной таверны, – вспоминал Пабло. – Там, помнится, была конюшня для лошадей посетителей. Карамба, найти бы дорогу раньше, чем толпа разнесет таверну по камешку!

– Таверна в нижней части города, ближе к въезду. А мы сейчас чуть не у самой ратуши, – ответил кабальеро. – Неблизко.

Впрочем, отыскать дорогу к таверне им не довелось – из калитки ближайшего дома внезапно выбежала растрепанная девушка. Она подлетела к двоим друзьям и намертво вцепилась в рукава обоих, уставила в лицо идальго расширенные от ужаса глаза.

– Сеньоры!.. – задыхалась она, – Сеньоры, спасите!

Раздумывать было некогда – следом за девушкой на улицу выскочили двое махос. Оттолкнув девушку в сторону, дон Карлос сделал глубокий выпад и сразу же насадил первого на меч – бандит настолько ошалел от погони, что не подумал защититься. Второй, охнув, неловко развернулся и нырнул назад, в калитку. Вальехо бросился за ним с протазаном наперевес.

– Пабло, куда?! – помянув разом Матерь Божью и чью-то распутную матушку, дон Карлос поспешил следом – кабальеро не мог бросить товарища, хотя слепо врываться в чужой двор показалось ему дрянной затеей.

Из раскрытых настежь дверей и окон небольшого двухэтажного дома доносились шум и крики. Было ясно – в дом пожаловали непрошенные гости и сейчас осваиваются – как есть, при хозяевах.

Из дому во двор высыпало еще пятеро махос. Схватка в тесном дворике была жаркой, но недолгой – двоих заколол протазаном Пабло, с тремя разделался дон Карлос. Бандиты сноровисто орудовали кинжалами и отмахивались плащами, намотанными на левую руку, но они привыкли драться с себе подобными или брать на испуг застигнутых врасплох обывателей. Рыцарь с эспадой и дагой оказался для них слишком грозным противником. Он нападал первым, не давая опомниться, деловито колол и рубил двумя руками. Последний оставшийся махо, получив зазубрину во все лицо, с воплем исчез за калиткой.

Во дворе сделалось тихо. Девушка, крадучись, прошла до крыльца и скрылась в доме.

– Смотри-ка! – дон Карлос толкнул носком сапога одно из тел. – Ведь этот негодяй – наш старый знакомый из таверны!

– Тот самый! – присмотрелся Пабло. – Такую рожу не забудешь. Пил наше вино, махал на нас чинкуэдой. Наконец-то расплатился за свою наглость.

– Это Эль Перро, – на крыльце появился пожилой мужчина степенного вида – не иначе, хозяин дома. – Право, сеньор, в спокойное время вы могли бы требовать у коррехидора награду за голову этого мерзавца.

– Боюсь, сударь, что коррехидор скоро назначит награду за мою голову, – отозвался дон Карлос. – Быть может, и к лучшему, что время сейчас неспокойное.

– И все же, могу ли я узнать ваши имена? – полюбопытствовал хозяин. – Я не служу коррехидору, но вам кое-чем обязан.

Друзья назвались.

– Глаза не обманули меня, – кивнул незнакомец. – Я сразу разглядел в вас дворянина, дон Карлос. На махос вы и ваш спутник не похожи.

– Увы, не все в этом городе могут похвалиться подобной проницательностью, – покачал головой кабальеро. – Даже те, кому следовало бы.

– О, сеньор! – хозяин улыбнулся в кудрявую седую бороду. – Я глубоко убежден, что этим даром обладает каждый не обделенный глазами и умом человек. Просто не каждый использует его. Глаза всегда опережают мысли, они первыми схватывают то, что творится вокруг. Достаточно слегка задержать взгляд, чтобы ум успел угнаться за глазами. Однако, я держу вас за порогом! Прошу вас в дом, господа! Вы окажете честь моему семейству, разделив с нами пищу.

Друзья охотно приняли приглашение – притихшее от всего пережитого чувство голода наконец напомнило о себе. Но прежде они выволокли за калитку, подальше от дома, трупы разбойников – оставлять их во дворе было ни к чему.

– Прежде тела пригодились бы мне для науки, – проворчал хозяин. – Преступников все равно не хоронят по-христиански. Но не сейчас, нет… Что за времена, ученому человеку стало не до изысканий! Я Хосе Морено, лекарь, – объяснил он. И тут же уловил настороженные взгляды своих новых знакомых, но лишь задумчиво покачал головой:

– Я вас понимаю. Мои собратья по ремеслу нередко отнимают работу у самой смерти, отправляя больного в лучший мир. Хочу сказать вам, сеньоры, что вы, совершенно точно, прибыли издалека, и в этом городе недавно. Будь вы местными жителями, вы бы знали, что Хосе Морено не из тех мошенников, что сыплют латынью и режут больного наобум! И все же хочу пожелать вам, дон Карлос, и вам, сеньор Вальехо, чтобы вам никогда не требовались услуги лекаря – даже мои.

В доме Морено не было ни единого человека, кто смог бы дать отпор разбойникам – жена, две совсем юные дочери, девушка-служанка – та самая, что сумела вырваться наружу и привести помощь. В придачу мальчишка-помощник лекаря и священник из ближайшей церкви – падре Бенедикт, высокий худой старик с обширной лысиной, орлиным носом и колючими глазами. Строгие черты лица падре смягчала добрая, чуть усталая улыбка. Морено как раз занимался его больным коленом, когда в дом ворвались махос.

– И эти свиньи посмели напасть на тебя в присутствии священника? – удивился дон Карлос.

– Не на меня. Скорее на мое богатство, – Морено кивнул на женщин. – Этим негодяям не указ ни святой отец, ни даже Отец Небесный, – лекарь истово перекрестился. – Вдобавок марранов³ погромщики не считают единоверцами! Страшно подумать, что учинили бы здесь молодчики Эль Перро, не окажись поблизости вас.

Гостей усадили за стол, принесли еду и вино. Мысль о том, что опасность позади, а в доме остановились два воина, быстро успокоила хозяев.

– Да, семья – мое истинное богатство, – повторил лекарь. – А о прочем здесь и мечтать не стоит.

– Отчего же? – не понял Вальехо. Неграмотный солдат полагал, что любой образованный человек непременно получает высокое жалование – не меньше командира терции.

– Видите ли, мой друг, – хозяин без слов понял мысли Пабло. – Чтобы кормиться каким-либо ремеслом или искусством, нужен не только тот, кто им владеет. Нужны и те, для кого старается мастер, нужны люди, готовые оплатить его труд. Так, лекарь не может жить без больных. От них в Эль Мадеро отбоя нет, но большая часть жителей – торговцев ли, ремесленников или окрестных земледельцев – последние пятнадцать лет стремительно разоряются. Дворяне здесь – редкие гости, все больше случайные, а богатые купцы хоть и держат в городе дома и лавки, но сами не живут – предпочитают Восточный или Срединный уделы.

– Но почему ты не уедешь хотя бы в Восточный удел? – удивился дон Карлос.

– Собирался, честное слово, собирался! – закивал Морено. – Но позже подумал – зачем? Ну кому там нужен пожилой бакалавр медицины? Поверьте, сеньор, в других уделах довольно своих лекарей. Я уроженец Эль Мадеро, я вернулся сюда, закончив обучение в столичном университете. Город знавал лучшие времена, и я вместе с ним. Но и сейчас мое место здесь. Я не откажу в помощи никому – это не только ремесло, но и долг лекаря. И люди не дадут мне умереть с голоду… а король не даст разбогатеть, – вполголоса закончил он.

– Здесь это хорошо заметно, господа, – вступил падре Бенедикт. – Стоит кому-нибудь приподнять голову над постоянной нуждой, как люди короля или алькальда поспешат сделать все, чтобы вогнать его обратно, точно гвоздь в доску. В ход идут налоги или поборы иного рода.

– Так и есть, – подтвердил лекарь. – Даже для людей искусства исключений не делают. Порой мне кажется, что королевские слуги подобны неразумным детям – они охотно едят фиги, но при этом готовы изрезать ножами ствол дерева, на котором эти фиги произрастают.

За столом воцарилось тяжкое молчание.

– Наше Древо, – падре намекал на название города, – похоже, вознамерились срубить. Едва собрав ежегодный налог, королевские посланцы объявили о немедленном введении нового.

– Куда им столько? – удивился дон Карлос.

– На новую войну, куда же еще! – угрюмо ответил священник. – На Материке в ненасытности всегда обвиняли служителей Церкви. На нашем благословенном острове они научились умеренности. Роль ненасытных едоков взяли на себя вояки.

– Ты говоришь неправду, святой отец! – дон Карлос выпрямился, упершись руками в стол. Падре встретил его гневный взгляд с самым невозмутимым видом.

– Я знаю, о чем говорю! – продолжил идальго. – И если твой упрек справедлив, то лишь для короля и его присных, затевающих войны! Только туда, на самый верх, идет добыча, та самая, которую сулят новобранцам! Те же, что сражаются за нее на Материке, получают только сталь в печенку. А кто, ответь мне, благословляет отряды, идущие за море?

– А они бы предпочли идти на смерть без Божьего благословения?

– Они предпочли бы жить! – вспыхнул дон Карлос. – Королевская и церковная ложь обещает лучшую жизнь за морем! Позже, под мечами и стрелами те, что умнее, тешат себя новой надеждой – прославиться, возвратиться на Остров, будь он неладен, занять высокую должность! Это удается одному из тысячи. Примерно половина гибнет, прочие торчат в гарнизонах, шалея от скуки и пьянства, либо скитаются с наемными отрядами! На эту участь готовит их Церковь вместе с королем?!

– Господа, я прошу вас… – произнес хозяин.

Падре Бенедикт с усилием поднялся, и припадая на больную ногу, приблизился к дону Карлосу.

– Если мне и случается отправлять моих прихожан на войну, – строго проговорил он. – Я не лгу им о чудесной земле, где жареные гуси сами падают на стол, а реки текут вином! Я лишь пытаюсь по мере сил укрепить их дух! Поверь мне, сын мой, духом здесь пал каждый второй! Ложью и лицемерием было бы уговаривать людей остаться там, где нет надежды. Они получают ее, пусть хоть слабую, в стремлении за море!

Взгляни, сеньор, – падре кивнул в сторону двери – там Вальехо сложил в кучу кинжалы, собранные с убитых во дворе разбойников. – Вот во что превращаются жители наших городов! Они не хотят мирного труда – зачем, если из десяти монет пять заберет король? Немногие отважатся на поиск лучшей доли, остальные со временем дичают, пополняя ряды махос! Сейчас они подняли бунт, громят дома и дерутся с альгвазилами, и со всеми подряд. У них не осталось надежды, только бездумная ярость! И дело Церкви – не давать людям звереть!