Текст книги "Записки из арабской тюрьмы"

Глава 7

Наступило 12 июня, вчера я сделал седьмую «зарубку». У нас в России сегодня так называемый День независимости! Интересно, а от кого мы зависели? Тунис, например, зависел от Франции, Ангола от Португалии, у них и праздник, а у нас? Ну, может, для меня это знак судьбы? Может, сегодня я обрету долгожданную свободу, стану независимым?

Неделя, проведенная здесь в одиночке, показалась вечностью! Пять дней я не ел и не спал, зокра, правда, больше не звучала, но в барабаны пару раз еще долбили. Лишь к шестому дню я понял, что голодать бесполезно, так как никто не понимает, чего же я, собственно, хочу! Для того чтобы выдвигать требования, надо их для начала разъяснить! Можно тут так и умереть с голода, а никто этого и не заметит. Спишут на какую-нибудь африканскую болезнь и поминай как звали!

На шестой день я поел, после чего погрузился в сон и проспал почти сутки. При малоподвижном образе жизни теряется мало калорий, вода есть, а под сенью старинных стен всегда прохладно, несмотря на дикую жару снаружи. Особого вреда здоровью вынужденное голодание мне не нанесло, но самочувствие все равно было неважным.

Постоянно думал о Наташе, ее и своих близких. И чем больше становилось зарубок на стене, тем я чаще возвращался к суровой действительности и понимал, что это не страшный сон, а явь.

Дело в том, что ее нелепая смерть так потрясла меня, что я был на грани помешательства. Хотя не знаю, бывает ли смерть «лепой»?

Я находился в какой-то жуткой прострации! Казалось, что я вижу себя со стороны, что я одновременно и зритель в зрительном зале, и актер на сцене страшного театра, где играют эту трагедию.

Иногда мне чудилось, что Наташа жива и находится в больнице, меня держат здесь в качестве заложника, а когда она поправится и турфирма оплатит лечение, то меня освободят.

Приходили мысли, что кто-то влиятельный все это подстроил, что ей что-то подсыпали, усыпили и увезли, чтоб продать в соседний Алжир или Ливию богатому бедуину или туарегу. А меня, чтоб не забил тревогу, «нейтрализовали», посадив сюда.

Мысли лезли всякие, вплоть до самых диких и абсурдных, причем атаковывали круглосуточно, а окружавший меня каменный «мешок» и вопли соседей, раздававшиеся со всех сторон с завидным постоянством, потихоньку подталкивали к помешательству.

Понял, что еще день-другой и мое место будет в «психушке». Я решил одержать вторую победу в войне за выживание в этой клоаке. Нужно было постараться не сойти с ума! А это посложней, чем победа над мерзкими крысами. Для этого надо отвлечься от мрачных дум и попытаться не замечать окружающей среды. А как это сделать в одиночной камере, где нет ни телевизора, ни газет, ни книг, ни собеседника? И я решил учить арабский язык!

Скучающие надзиратели с охотой помогли мне в этом. Начал с освоения счета. Мы сгибаем пальцы, когда произносим цифры, а в Тунисе, наоборот, разгибают. Их очень забавляло, когда я, считая, загибал пальцы. Они чуть ли не по полу от смеха катались, бедняги, может, кто из них даже и описался.

Язык поначалу давался тяжело, я пыхтел, по многу раз повторял одни и те же слова, заучивая их до автоматизма. Но это давало свои плоды, я более или менее отвлекся от мрачных мыслей, выучил счет до 10 и с десяток простых слов и фраз.

Наконец и меня вывели во двор. С полсотни пар глаз с интересом прожигали меня. Честно говоря, несмотря на присутствие рядом полицейских, от такого соседства мне было не по себе. Похоже, мой час пробил!

Появился дубак с сержантскими нашивками и начал читать список. Озвученные граждане выходили в коридор, где их попарно – правая рука к левой руке соседа, сковывали и выводили на улицу. Толкнули в спину, произнеся мое имя.

Я вышел в коридор, предъявили мой мобильный телефон, часы, платок и уложили в специальный холщовый мешок. Сковали с лысым парнем моего возраста и вывели во двор, следом вынесли чемодан. Лысый услужливо подхватил чемодан и сказал: «Нормаль! Ноу проблем!» Я в ответ согласно кивнул. Нас построили в колонну по двое и задом подали микроавтобус.

Малюсенький автобус, рассчитанный на 10 пассажиров, местные умельцы переделали в автозак. Кабина на двоих, туда сели водитель и один полицейский с ворохом мешочков и бумаг. Дверь для пассажиров была одна и располагалась сзади. Окна заварены стальными листами, воздух проникает через работающий вентилятор, установленный на крыше. В салон впихнули 25 человек. Всем мест на имеющихся боковых лавочках не хватило, поэтому пришлось стоять, держась за воздух и друг за друга.

Очень тяжело было удержать равновесие, когда тронулись. Машину бросало на многочисленных поворотах, наручники врезались в запястья, а тут еще все эти уроды скопом закурили.

Кузов был нагрет беспощадным африканским солнцем, и легкие с трудом справлялись с раскаленным воздухом. И когда 24 рта начали выбрасывать клубы ядовитого дыма в замкнутое пространство автобуса, я просто начал задыхаться! Только чудом не потерял сознание. Унюхав табачный дым в салоне, дубак… отключил вентилятор.

Слава богу, ехали минут пятнадцать, а то помер бы по дороге! Когда открыли дверь, на улицу вывалили клубы сизого дыма, а следом попрыгали мы. Со стороны казалось, что в машине сожгли дымовую шашку.

Куда привезли, я не понял, машину опять задом подогнали к самой двери и всех быстро препроводили вовнутрь. Краем глаза успел заметить множество женщин в традиционных хиджабах. Они громко выкрикивали имена – искали своих родственников. Несколько человек отозвались, но поговорить им не дали, сильными ударами увлекли вглубь здания.

Спустились в подвал, подвели к какой-то комнате, перед ней сняли наручники и брючные ремни, сложили последние в общую кучу, к ней присоединили и мой шарообразный чемодан, а нас самих отправили за дверь.

Помещение, куда попал, состояло из двух комнат 4x3 и 3x3 метра. Между ними туалет на два толчка без дверей. Два окна зарешечены стальными листами с пробитыми дырками. Полумрак, запах параши вперемешку с табачным дымом и чудовищная духота. Я насчитал 90 человек. Но точно определить невозможно, так как каждые две-три минуты дверь открывалась, кого-то приводили, кого-то выводили. Количество постоянно менялось. Все сидеть не могли, поэтому большинство стояло как в метро в час пик.

И снова все закурили. Откуда взялись сигареты и спички – непонятно. И какая необходимость в курении? Помещение не проветривается, народу – яблоку негде упасть, дышать нечем, а им – один черт, курят. Пока думал, как быть, меня вызвали наружу, снова надели наручники и повели.

Из подвала попал на первый этаж, там по коридору направо подвели к последней от конца двери. Успел разглядеть, что здание похоже на какое-то учреждение. Повсюду деловито сновали люди с папочками, на стульях вдоль стен людская масса в колоритных восточных одеяниях. Женщины в хиджабах, мужчины в белом с платками в клеточку или красных шапочках на голове. Охранник открыл дверь и пригласил меня в кабинет.

У окна стол, за ним лицом к входу сидит вальяжный, толстый господин с черными усиками и равнодушным взглядом, за спиной – традиционный портрет президента в парадном мундире с орденами на фоне национального флага. Сбоку еще один стол, за ним секретарша в хиджабе, лица из-за компьютера не видать. Возле стены справа на стуле сидел уже знакомый мне переводчик Рияд. Руки мне никто не подал, кофе и сигарет не предложил, впрочем, как и присесть.

Переводчик и незнакомый араб пили маленькими глоточками кофе из одного стакана. Толмач отхлебнет, поставит на стол, затем толстый пригубит, после Рияд, и так по кругу. Не спрашивая разрешения, я уселся на свободный стул.

– Это господин Салах. – начал Рияд. – Он ведет ваше дело.

– Мое дело? – удивился я. – Какое дело? Меня в чем-то обвиняют? В чем?

– Нет, вас ни в чем не обвиняют, просто возникли новые обстоятельства.

– Что за обстоятельства? – начал выходить я из себя. – Какого черта меня держат неделю в тюрьме?! Где консул? Что происходит? Где тело Наташи? Почему мне не дают позвонить?

– Ничего страшного, здесь такая практика. Вам была предоставлена отдельная камера, вас никто не бил. Между прочим, с тунисцами, попавшими в КПЗ, здесь не церемонятся! – отметил Рияд.

– Заметил, огромное человеческое спасибо! – съязвил я. – Так кто мне ответит на все вопросы?

– Господин Салах говорит, что у Наташи на теле нашли синяки, вы можете объяснить их происхождение?

– Могу! Она упала на развалинах Карфагена, там было полно людей, это при желании можно выяснить. Также она поскользнулась и упала на поручни в бассейне. А к чему эти вопросы?

Рияд перевел мой ответ.

– А почему вы никому не сообщили о травме? – пропуская мимо ушей мои вопросы, продолжил господин Салах. – Не сказали экскурсоводу в Карфагене, не поставили в известность служащих отеля после падения в бассейне? Почему?

– Что значит «почему»? Во-первых, травмы не серьезные, особого вреда не могли принести, я сам врач, осмотрел Наташу и ничего серьезного не увидел. Во-вторых, мы просто не знали, что кому-то вообще надо было сообщать о таких пустяках. Знали бы, конечно, сообщили. И в-третьих, какое это имеет значение, если она умерла от сердечного приступа? Кстати, я хочу сделать заявление.

– Подождите, – перебил следователь, – по заключению эксперта она умерла от разрыва печени и внутреннего кровоизлияния. В животе у покойной нашли кровь.

– Что?!

– Умерла от разрыва печени, – повторил Рияд, так как господин Салах отвернулся от меня и стал со скучающим видом смотреть в окно.

– От какого разрыва печени? Вы ж сказали от сердечного приступа!

– Не знаю, – переводчик замолчал, ожидая, пока господин Салах насмотрится в окно.

Наконец, следак удовлетворил свое любопытство и вновь обратился ко мне.

– Ну, что скажете? – задал он вопрос

– Не знаю, что за разрыв печени? Может, неправильный перевод диагноза? Не разрыв печени, а геморрагический панкреонекроз? То есть воспаление поджелудочной железы, связанное с появлением геморрагического выпота? Это такая красного цвета жидкость, похожая на кровь, которая сопровождает воспаление? – высказал я предположение. – Могу ознакомиться с протоколом вскрытия?

– Нет, протокол мне еще не передали, – зевнул господин Салах, – но я разговаривал с доктором, делавшим вскрытие, по телефону, и он утверждает, что разрыв печени. Но мы еще подождем анализов. А пока вам придется побыть у нас.

– Ничего не понимаю, была клиника воспаления поджелудочной железы. Был доктор, который ей капал непонятно что! И смерть-то наступила после капельницы! От кровотечения так быстро не умирают и причем стоя! Вы сделали акцент, что она умерла стоя? Я требую следственного эксперимента, чтоб показать, в каком положении ее застал. – Моему возмущению не было предела, протокола вскрытия еще нет, все на уровне сарафанного радио, а я неделю сижу в одиночке! На каком основании? Несут ахинею о каком-то разрыве печени, уходя в сторону от очевидного.

– Вы проверяли, какие лекарства ей вводились? Провели пробу насчет воздушной эмболии? – не унимался я. – Вы отработали версию с доктором? Проверили возможность попадания воздуха в вену?

– Все необходимые анализы будут сделаны, – заверил господин толстяк.

– Да, но на предмет воздушной эмболии можно определиться только непосредственно при вскрытии, мне неизвестны анализы, которые бы диагностировали воздушную эмболию, – засомневался я. – Я же вам объясняю, что она умерла внезапно, вскочила и побежала в ванную, это не характерно для кровотечения. И видел, как делают ваши анализы, если бутылки из-под растворов и капельницу забрали только на следующий день после смерти и то, только когда я сказал об этом. Они сутки в номере простояли, их 20 раз можно было подменить. А вот золото, деньги и фотоаппарат не забыли изъять.

– У нас очень хорошие специалисты, они сделают все нужные анализы, – «не слыша» мои доводы, прошипел следователь и принялся рассматривать ноготь правого мизинца. – Лучше скажите: вы не ссорились, не били ее?

– Что?! Я бил Наташу? Вы в своем уме?

– А почему у вас на руке ссадины? И на ногах тоже? – не унимался следак.

– Я же говорил уже, что поцарапал руку, когда срывал цветы, а ноги натер тапочками, а остальные синяки еще в России получены. Да спросите у соседей, там стены тонкие, любой скрип слышен, не то что ссору или драку. Сделайте запрос в Питер, в больницу, куда я обращался, жене, наконец, они подтвердят.

– Спросим, обязательно спросим и запрос сделаем!

– А что, вам недели не хватило? Там же и жильцы могут уехать, они ж не живут там, а отдыхать приехали. И почта наверняка долго работает, пока запрос этот придет!

– Вы не учите нас вести следствие, – вспылил господин Салах. – Все проверим и перепроверим! Мы знаем, что и как делать!

– Вы меня в чем-то обвиняете? Подозреваете? Почему я в КПЗ?

– Нет! Вас никто пока ни в чем не обвиняет и не подозревает! Просто вы были единственным спутником погибшей. А по нашему законодательству, пока ведется следствие, вы приравниваетесь к гражданам Туниса, и, соответственно, попадаете под нашу юрисдикцию. Поэтому на все время проведения следственных действий вы будете изолированы, – зевая, пояснил следователь.

– Что значит «изолирован»? Я что, снова в КПЗ буду сидеть? А почему не в отеле?

– Ну, у нашего департамента нет денег на отели, подписку о невыезде мы вам тоже не можем оформить, так как у вас нет здесь постоянного жилья, поэтому мы вас и изолируем своими средствами, но не переживайте, до конца месяца, думаю, мы с вашим делом закончим.

– До конца месяца? Но сегодня только 12 июня, я что, еще 18 дней буду в этом крысятнике сидеть? – возмутился я.

– Ну, учитывая, что вы иностранец, постараемся побыстрее, – заверил толстяк. – Ждем результатов анализов.

– А консулу и моей жене позвонили? – не унимался я. – И где тело Наташи?

– Консулу позвонили сразу же, как вас задержали, жене сообщили, а тело Наташи уже отправили в Россию, – сообщил следователь через переводчика.

– Какого числа отправили тело?

– Не помню, кажется, позавчера.

– Рияд, так ты сам звонил моей жене?

– Сам.

– И что конкретно она сказала? Что-то ты недоговариваешь.

– Хочешь правду? Она сказала, что я его туда не посылала и пусть дальше там рыбу ловит и помогать тебе не собирается. Ты для нее умер.

– Спасибо. Ну ладно, это уже проблема второго плана.

– На здоровье, но мне кажется, она и правда тебе помогать не будет, очень уж не по-доброму разговаривала.

– Ладно, поживем – увидим! – с тоской в голосе произнес я и напомнил. – А вот мне завтра на работе надо быть, и билет у меня пропал.

– Ничего страшного, мы вам купим билет, а в посольстве вам выдадут оправдательный документ. Они уже позвонили вашему работодателю, – еще больше зевая, сказал господин Салах и, откинувшись на спинку стула, стал с интересом рассматривать свои ногти на левой кисти. Всем видом давая понять, что разговор подошел к концу.

Секретарша, маленькая, похожая на колобка арабка, с ног до головы закутанная в голубую ткань, вышла из-за своего стола и подала отпечатанный материал следователю. Тот пробежал документ глазами и предложил мне его подписать.

– А что там написано? – через переводчика поинтересовался я.

– Ну, что ведется следствие, что… – начал Рияд. – В общем, все, о чем говорили, то и написали, – не стал себя утруждать переводом толмач. – Подписывай!

– Ага, дудки! Я уже подписал один раз не читая! А потом неделю в КПЗ вашем гребаном провел! Пока не будет перевода на русский язык и представителя консульства, ничего не подпишу! – твердо заявил я.

Рияд с господином Салахом о чем-то пошептались, и переводчик примирительно произнес:

– Можете не подписывать! По закону это допускается, сейчас вас отвезут назад.

Я силился вспомнить, что мне надо им еще сказать, что упустил? Но мысли путались и никак не хотели выстраиваться в стройную линию. Когда озвучили новую версию смерти Наташи, эта линия сломалась.

– А почему ж мне вначале сказали, что смерть наступила от сердечного приступа? – обратился я к следователю напоследок.

– Ну, – замялся тот, – нам так сказали вначале. На первый взгляд, все выглядело как сердечный приступ.

– Что за чушь? – с недоверием я покосился на господина Салаха. – Как это? Что, не могут разрыв печени сразу отличить от инфаркта миокарда? Что у вас за эксперты такие?

– Я протокол вскрытия еще не читал, – прошипел следователь. – Говорю то, что слышал по телефону.

– Вот так, на основании одного телефонного разговора вы засадили невиновного человека в тюрьму! – почти выкрикнул я. – Я хочу прочитать копию протокола вскрытия на русском языке! Слышите? Дайте мне протокол!

– Никто вас не засадил, вам негде жить в Тунисе, а мы можем предоставить только такой вариант до окончания следствия, – устало произнес господин Салах. – Таков закон, и я ничего не могу с этим поделать! А протокол мы передадим в ваше консульство.

Лишь только спустя год я узнал, что вскрытие тела Натальи было выполнено на пятые сутки со дня ее смерти, и поэтому у так называемых правоохранительных органов Республики Тунис не то, что в КПЗ сажать, они даже задерживать меня не имели права.

У них просто не было никаких официальных оснований для помещения меня в КПЗ! Они все мне врали с первого дня! Но оказывается, бывают и неофициальные основания.

Так почему ж они так поступили, о мой терпеливый читатель? Если хочешь узнать, то «пройди» вместе со мной путь тунисского арестанта на страницах этой повести и все поймешь сам.

Зашедший полицай взял меня за плечо и грубо вывел из кабинета следователя. Видимо, этот зажравшийся толстый мерзавец уже нажал потайную кнопку. Я ушел не прощаясь.

Глава 8

Вернулся в тот же пробздетый подвал, в каморке людей убавилось, а дыма стало больше. Сквозь сизую мглу табачной пелены едва угадывались человеческие фигуры. Возле стены нашел свободное место и присел на корточки. На пол, как остальные, садиться побрезговал, уж очень он был заплеван и к тому же обильно покрыт толстым слоем «бычков» и грязи.

Хотел сосредоточиться и собраться с мыслями, но не получалось, от спертого воздуха заболела голова. На меня никто не обращал внимания, да и в таком кумаре вообще сложно было кого-то разглядеть. Ждать пришлось около часа, многие не выдерживали, ложились прямо на пол и засыпали. Я держался, когда ноги затекли, встал и продолжал ждать стоя. Происходила постоянная миграция, приводили-уводили. Наконец пришел и мой черед:

– Руси, йохурудж (русский, выходи)!

На этот раз мы залезли в автозак одними из первых, так что стоять не пришлось. По иронии судьбы сковали с тем парнем, с которым везли сюда. Он, как верный оруженосец, снова тащил мой чемодан. На этот раз никто не курил – опростали все, пока сидели в подвале.

Везли долго, не меньше часа, но, удрученный своими безрадостными мыслями, не придал этому факту особого значения. Наконец, машина остановилась, и нас вывели на залитый солнцем двор, покрытый плиткой из мраморной крошки. Пока строили в колонну по двое – огляделся. По периметру высокая, метров десять, белая стена, по верху клубки колючей проволоки, по бокам – две вышки с автоматчиками. Сзади огромные закрытые ворота – спереди длинное белое двухэтажное здание с решетками на окнах и входной зарешеченной дверью. «Что за дела? Куда нас привезли?» – пронеслось у меня в голове. Я толкнул напарника, мол, где это мы? Тот обреченно выдохнул:

– Гади хабе!

Много позже узнал значение этих слов – «Это тюрьма!».

Да, да, нас доставили в самую настоящую арабскую тюрьму! Известную в определенных кругах как «Месадин вахед». «Месадин» – это название местечка, где расположена тюрьма, а «вахед» – «один» по-арабски, и означает старую ее часть. Существует еще «Месадин-2». Это новое здание, построенное метрах в трехстах от старого.

«Месадин-1» представляет собой двухэтажное здание Г-образной формы. Построена целиком из бетона, по традиционно арабскому методу – путем заливания опалубки.

Наш этап в 20 человек завели вовнутрь. Я, когда первый раз зашел в здание тюрьмы, по неопытности подумал, что нахожусь в каком-то закрытом санатории. Правда, думал так недолго, пока не зашел в камеру.

Напротив входа на стене красовалась средней паршивости мозаика из жизни древних финикийцев – основателей будущего Карфагена, на территории которого сейчас расположен Тунис. Изображала она плывущих на корабле воинов со щитами и была стилизована под старину. Размеры впечатляли – метров десять на десять. Стены снизу на метр выкрашены синие, выше до потолка – голубой краской.

Мы стояли в коридоре метров 40 длиной и 10 шириной. По бокам бетонные лестницы, ведущие на второй этаж. Пол, как и во дворе, покрыт серой плиткой из мраморной крошки, только более гладкой и без щелей и зазоров.

Двое тощих зэков с остервенением драили пол, на лестнице сидел толстый рыжий кот и внимательно следил за вновь прибывшими. Справа на лестнице прилепился кабинет дежурного офицера со стеклянной стенкой, похожий на наш пост ГАИ. Но оттуда весь вход и коридор были как на ладони.

Нас расковали, только тут заметил, что наручники сделаны в Англии. «Во, уроды! Даже наручников своих не имеют, а сажать – сажают», – со злостью подумал я.

Признав во мне иностранца, отвели в сторону и обыскали. Затем завели в отдельную комнату, набитую разными сумками и чемоданами, – камеру хранения.

Сурового вида могучий араб с большими седыми усами, в потешном синем мундире с маленькими погончиками и гнутой фуражке ловко подхватил мой чемодан и вытряхнул его содержимое на стоящий стол.

Глядя на него, мне вспомнился фильм-сказка «Три Толстяка», его отрицательные герои – полицаи, ловили мужественных революционеров Проспера и Тибула в форме, списанной, похоже, с тунисской. Тут я не выдержал и, несмотря на весь трагизм ситуации, позволил себе улыбнуться. Усатый дядька сурово взглянул на меня, поправил свой шутовской головной убор и что-то грозно произнес. Я не понял, но на всякий случай подошел к столу.

Страж порядка брал вещь, делал пометку в журнале, после бросал в чемодан. «Описывает!» – догадался я. Зашел дубак, сопровождавший нас в дороге, принес холщовый мешок с моими вещами. Амбал вынул из телефона батарею и переписал номер. Знаками попросил позволить позвонить, но он сделал такое лицо, что я тут же передумал. Переписав вещи, «сказочный персонаж» закрыл чемодан, на специальном бланке написал расписку на своем родном языке и отдал мне.

Из камеры хранения отвели на второй этаж, на «пост ГАИ». Как и в КПЗ, вокруг сидели офицеры, что-то говорили, хлопали по плечу, с неподдельным интересом откровенно пялились на меня. Я не понимал слов и не знал, как вести себя в данной ситуации, к тому же был сильно растерян. Вскоре поняв, что толку от меня мало, отвели в кабинет. На столе увидел свой паспорт. Последний пошел по рукам, чувствовалось, что эти обезьяны первый раз держали документ гражданина России.

– Ну что, во всей вашей гребаной тюрьме никто не говорит по-русски? – спросил я на родном языке.

Но мой вопрос повис в воздухе и остался без внимания.

В кабинет зашел офицер с двумя алюминиевыми звездами на погоне, как у нашего прапорщика, только покрупнее. Все расступились, с важным видом «прапорщик» сел за стол и начал изучать мой паспорт. На четырех языках задал вопрос, обращаясь ко мне. Я силился что-то вспомнить из школьного английского, но все слова вылетели из головы. Осталось только мотать головой. Промучившись со мной минут десять, «прапор» начал говорить с остальными, по-видимому, решалась моя дальнейшая судьба.

«Сейчас, наверное, на склад поведут. Выдадут постельное белье, подушку, одеяло и арестантскую робу», – пришло мне на ум. Именно так начинались первые шаги главного героя западных боевиков, попавших в места не столь отдаленные. Его первым делом вели в душ, затем выдавали то, что положено зэку, и он с гордым и независимым видом, выпятив могучую грудь, шествовал к своей камере под многочисленные взгляды обитателей. Затем, как правило, бил физиономию своему соседу, ну а после, как водится, становились корешами неразлейвода. Избитый сюжет, он кочевал из фильма в фильм, поэтому в душе я готовился к встрече с предполагаемым соседом. Но что-то не ведут меня в душ и не торопятся выдавать белье.

Закончив обсуждение, «прапор» снова обратился ко мне. Но из всего сказанного я понял только слово «цивиль». И то, как оказалось позднее, неправильно. Он мне, собака такая, оказывается, объяснил тогда, на-французском, что попал я в гражданскую тюрьму – «приссон цивиль». А мне послышалось, что обеспечат цивильное место пребывания. Да, языки учить надо!

В кабинет заглянул крепкий низкорослый араб с отдуловатым бабьим лицом, одетый в черный комбинезон, берцы, черный берет. На погонах красовалось по одной алюминиевой звездочке. «Младший лейтенант» кивнул головой и сделал знак, чтоб следовал за ним. Из кабинета «прапора», минуя широкий коридор, через двойную стальную дверь на втором этаже попали в жилое помещение.

Я потихоньку входил в ступор. Всепроникающий страх начал пропитывать все клеточки моего организма, сердцебиение участилось, холодный липкий пот струился меж лопаток, кончики пальцев мелко вибрировали. Захотелось превратиться в птичку и улететь подальше от этого места.

В жилом секторе «Месадин-1» три спальных помещения. Два мужских, по пять камер, и одно женское, расположенное возле «поста ГАИ». Существовала еще одна, особая камера. Камера номер одиннадцать, в ней находились особи мужского пола с нетрадиционной сексуальной ориентацией или кому в силу разных причин эту ориентацию поменяли уже в местах лишения свободы.

Структура женского филиала осталась за семью печатями и огромной бронированной дверью. Ну, а в мужском – длинный коридор, все та же плитка из серой мраморной крошки, покрывающая пол. Подогнана и отшлифована идеально – лезвие ножа не пролезет. Стены, как и в коридоре, на метр от пола выкрашены в синий цвет, выше, до потолка, – в голубой. Украшены изречениями из Корана и рисунками из жизни современного Туниса – тракторист пашет поле, рыбаки ловят рыбу, сбор апельсинов, поля и леса.

Первое впечатление – не тюрьма, а детский сад для взрослых. Но когда подошли к камере номер пять, в которую меня определили, иллюзии приказали долго жить.

Комната площадью 72 квадратных метра, пол – близнец коридорному, только весь захаркан и покрыт слоем окурков. Стены и потолок белоснежны, без надписей. На высоте 3,5 метра девять зарешеченных окон 90x50 см расположены по периметру, три на одной стороне, три на другой и по одному с боков. Решетки диаметром в 3 см, по семь прутьев на окно, стекла нет, батареи отопления также отсутствуют. Чуть ниже окон приделаны специальные полочки из бетона в полметра шириной и 20 см высотой для хранения имущества тянутся вдоль стен и заканчиваются возле двери. Над дверью, на специальной бетонной площадке цветной телевизор китайского производства. Двадцать двухъярусных кроватей расставлены в три ряда. В двух по семь кроватей, в третьем ряду – шесть. Стульев и столов нет, один туалет, он же душ, два крана-умывальника и 89 (!) заключенных. Да, на 40 кроватей приходилось 89 ЗК, но это не предел! В последующем доходило до 100 человек, а под Новый год умудрились впихнуть 113!

В Тунисе нет колоний, как их называют в России – «зоны». Здесь все бедолаги томятся в тюрьмах. И подследственные, которые в день суда могут обрести свободу, и получившие две недели за нецензурные выражения обыватели, и убийцы с насильниками, имеющие двадцатку или пожизненное заключение – «медаль хает»! И все они сидят в одних камерах, а люди, отбывающие пожизненное заключение, вынуждены до конца своих дней существовать в этом аду! Невероятно!

Когда переступил порог камеры, то впал в настоящий ступор – от страха потерял дар речи. Сквозь сизый табачный дым на меня уставилось восемь десятков пар глаз. Два вентилятора пытались развеять табачный дым и смягчить адскую жару, но беспрерывное курение обитателей и местные погодные условия сводили на нет их работу.

Таких отвратительных и гнусных рож в одном флаконе мне в своей жизни еще не доводилось встречать, даже в фильмах ужасов. Все киношные маньяки и злодеи блекнут перед живыми физиономиями арабских рецидивистов. Мало того, что большинство из них по природе своей далеко не Алены Делоны, так они еще… и изрезаны бритвой. Кожный покров буквально каждого нашинкован линейными рубцами характерного для этого вида повреждения и покрыт аляповатыми татуировками.

В этом вопросе наши уголовники дали бы фору арабским. В российских тюрьмах умеют с любовью создать на коже произведение искусства. А у этих больше похоже на картинки шестилетних детей. Накалывают иголкой вручную, макая ее в стержень от шариковой ручки, да неумело, видно дорожку из крупных разнокалиберных точек. Сюжеты незатейливые: осьминоги, голые девки, пистолеты, мечи, ножи, выдержки из Корана и т. д. Но настолько безвкусно и бездарно исполнено, с полным пренебрежением к художественному мастерству, что, глядя на них, хочется смеяться. Хотя их владельцы считают себя ну очень крутыми парнями. Как же, изрезан весь бритвой, да еще тату! Хотя единицы и имеют приличные работы, выполненные в профессиональных салонах на гражданке в перерывах между отсидками, но таких очень мало.

Большинство физиономий сидельцев сильно смахивают на старую разделочную доску, встречаются и без одного глаза. Пересекающий пустую глазницу рубец не оставлял сомнений, при каких обстоятельствах ее хозяин окривел.

Почти все из-за сильной жары одеты в одни шорты, поэтому заработанные повреждения и рисунки можно хорошо рассмотреть. Но мне на первых порах было не до смеха.

«Младшой» зашел следом, подозвал высокого мускулистого парня и что-то произнес, указывая на меня. Его звали Тамил. Он был тут главным, пахан камеры, по-тунисски – капран. Двадцати восьмилетний ублюдок, отбывающий срок за вооруженный грабеж. Скоро должен выйти на свободу.

Вообще капран-пахан назначается администрацией из числа наиболее влиятельных и сообразительных заключенных, которые имеют авторитет в своей среде и могут подчинять себе разношерстную толпу. Помимо прочего, он должен еще уметь читать и писать по-арабски и по-французски. Знание французского языка – обязательно! Он, наряду с арабским, является в этой стране государственным, большинство документов ведется на обоих языках. Как правило, капран имеет «тяжелую» статью (убийство, рэкет, грабеж, нанесение тяжких увечий в драке) и большой срок.

В обязанности арабского пахана входит ведение внутрикамерной документации. Он заполняет специальную тетрадь со списком всех подшефных обитателей, кто прибыл, убыл, статья, срок и т. п. Строчит ежедневные отчеты о внутренней ситуации, составляет для видимости графики дежурств уборщиков помещения и мойщиков посуды, хотя всем известно, что этим вечно занимаются специальные шестерки. Распределяет еду и определяет место для ночлега, решает все конфликтные ситуации, пишет разного рода прошения за тех, кто не умеет писать, и наказывает провинившихся. Одним словом, является «мэром» этого маленького микромира, где он полновластный хозяин. Его слово – закон для большинства. У него есть помощники из числа крепких парней, которых назначает уже он сам, так называемые «капраны корфий». Это обычно дружбаны или подельники пахана либо просто земляки. Они следят за чистотой в камере, отвечают за покупку припасов в магазине, стучат капрану обо всем, что происходит.