Текст книги "Записки городского хирурга"

Глава 4
Пятница – развратница

После первого дежурства приходил в себя почти сутки. Когда работал в областной больнице на Дальнем Востоке, тоже приходилось не спать по ночам и по многу часов стоять у операционного стола, выполняя сложные вмешательства. Приходилось вылетать по санитарному заданию и в отдаленные районы области. Но это не шло ни в какое сравнение с тем, с чем мне пришлось столкнуться в Питере.

Во-первых, полное отсутствие младшего медперсонала и минимум среднего довольно ощутимо увеличивало и так не маленькую нагрузку, так как приходится выполнять их работу самому.

Во-вторых, чрезмерно завышенный, как мне показалось, поток больных, где добрая половина абсолютно не по показаниям направлялась к хирургу врачами поликлиники и «Скорой помощи». А по существующему в больнице положению к какому специалисту больной направлен, тот и обследует его до победного конца. Привезли, к примеру, пациента с диагнозом желудочно-кишечное кровотечение, у него оказалось носовое, его надо бы сразу лор-врачу отдать, но ты его должен обследовать, доказать, что не из желудка кровотечение происходит, и только потом передавать.

В-третьих, очень много нудной и, на мой взгляд, ненужной писанины. На каждого больного заводится история болезни, которая оформляется по всем правилам. Как известно, больше половины рабочего времени у врача приходится на написание бумаг, а при таких условиях бумажная работа увеличивается. Многие врачи, не успев расправиться с историей болезни по дежурству, вынуждены задерживаться и завершать начатые записи. На Дальнем Востоке, к примеру, история заводилась только на больного, которого уже госпитализировали в стационар.

Потом появятся и в-четвертых, и в-пятых, и в-шестых. Это те три основные неудобные моменты, которые отложились в памяти от самого первого дежурства.

Хорошо отдохнув и помня о своих ошибках, я прибыл на дежурство в пятницу без опоздания и с прекрасным расположением духа вошел в больницу. Предъявив пропуск, беспрепятственно миновал вахту и, напевая какой-то веселый мотивчик, поднялся к нам на отделение.

– Дмитрий Андреевич, быстро переодевайтесь и бегом в операционную, – вместо приветствия, как всегда, коротко бросил заведующий.

– А что стряслось?

– Ножевое ранение в живот, пять минут назад доставили по «Скорой». Уже подали в операционную по шоку. Там, похоже, внутрибрюшное кровотечение.

– Так, где шоковый хирург? Я же сегодня по приемнику?

– Идите в операционную, вам говорю! – несколько повысил голос Трехлеб. – Шоковый хирург сегодня будет с пяти часов вечера.

«Чудно все как-то, – думал я, спускаясь в операционную. – Почему шоковый хирург с 17–00, когда шоки в любой момент могут привезти?»

– Доброе утро, коллега! – весьма бодро, несмотря на изматывающее ночное дежурство, встретил меня Петр Долгих, хирург третьего отделения. Он нес дежурство по шоку в рядах предыдущей бригады. – Вот вручаю судьбу этого пострадавшего в ваши надежные руки. Его подкинули к нам, когда еще девяти не было, формально мы им должны заниматься. Но вы же понимаете: уже девять, смена закончилась. Вы – здесь, вам и карты в руки. Группу крови я ему определил, занесу в отделение переливания на подтверждение.

– Сами понесете?

– Разумеется сам, а что?

– Сестры разве не могут отнести?

– Что вы! Сестры у нас на вес золота, мы их бережем! – весело сообщил Долгих. – Сами носим, ножками, ножками и на первый этаж.

– Там что произошло? – поинтересовался я, надевая колпачок и фартук, висевшие в предоперационной, кивнув в сторону операционной.

– Трудно сказать. Он пьян как сапожник, кровь на этанол мы тоже взяли. Похоже, очень широким ножом ударили: из раны на животе внутренние органы выпали.

– Так надо оперировать! Немедленно! Вы вызвали анестезиологов?

– Вызвал, но и у них пересменка. Там номера отделений возле телефона, продублируйте еще раз. Я вам не нужен?

– Нет, спасибо! Хотя, знаете, у меня есть один вопрос. Вы не в курсе, почему Трехлеб сообщил, что шоковый хирург начнет работать только с 17–00? Отчего так произошло?

– Ха-ха! – развеселился Петр. – Да оттого, что тут самый что ни на есть бардак! Обыкновенный российский бардак и беспредел! Нам, видите ли, переработку часов не оплачивают, только голую ставку. У кого больше получается, старшая медсестра, когда табель составляет, уменьшает часы в дежурствах, проставляя их с пяти вечера. И все равно бывает, что перерабатываем. В общем, получается, что работаем бесплатно, за идею!

– Простите, что-то я не очень вас понял – как так?

– Да тут никто ничего понять не может. Заведующий составляет график дежурств на ближайший месяц. Все, что превышает норму часов, урезается. У вас, если дежурства превысят норму часов, то тоже с пяти проставят. Похоже, у хирурга, который сегодня по шоку дежурит, случился перебор в часах.

– Получается, что мы вчетвером будем за пятерых отдуваться?

– Втроем, дорогой коллега, а то и вдвоем.

– Не понял?

– Чего тут неясного? Днем на отделение выходят три дневных хирурга. А тот, который по отделению дежурит, приступает с пяти. Дневным хирургам по 5–6 дежурств ставят и, как правило, по отделению, но все равно они официально присоединятся к бригаде только в 17–00. Только в выходные и праздничные с утра выходят. А если у кого по приемнику перебор часов, они с пяти выходят. Да не забивайте голову пустяками. Мы вчера вдвоем до пяти работали. Шоков днем не везли, так я по приемнику вместе с ответственным хирургом принимал на пару. Ерунда, прорвемся! Вы лучше анестезиологов поторопите, а то как бы ваш пациент не того…

Анестезиологи все не шли, я начал волноваться. На операционном столе покоился средних лет нагой мужчина, покрытый бледной кожей и щедрыми татуировками. На невзрачной физиономии с перебитым носом топорщилась жиденькая свалявшаяся бороденка цвета пожухлой травы. В правом подреберье устрашающе зияла кровоточащая рана размером с детскую ладонь. Из нее ниспадала тусклая петля тонкой кишки, покрытая сгустками крови и чем-то зеленым. При ближайшем рассмотрении это оказалось налипшими на орган зелеными травинками, фрагментами мятых цветков вперемешку с обыкновенным песком. Глаза раненого оставались прикрытыми. Только биение сонных артерий на хлипкой чумазой шее говорило, что он пока жив.

– Да, где же, черт побери, этот анестезиолог?! – в сердцах бросил я.

– Я уже тут! – радостно сообщил плотный голубоглазый здоровяк в синей медицинской робе, представившийся Олегом. – Чего шумим?

– Безобразие: пострадавший уже полчаса на операционном столе, мы не можем начать операцию.

– Дмитрий Андреевич, – еще шире улыбнулся Олег, прочитав мой бейдж, – бросьте вы, в самом деле, не стоит этот алкаш того, чтобы мы тут из-за него друг другу нервы трепали.

– Я никому не собираюсь трепать нервы! Но тут у пациента, пардон, кишки наружу торчат! Он на ладан дышит, а мы ждем неизвестно чего?

– Мы готовы. А если так трепетно к каждому хмырю будите относиться, то, смею вас заверить, вас надолго не хватит! Я даю наркоз! Где ваш ассистент? С кем вы оперируете?

– Ассистент? – растерянно переспросил я и оглянулся. В самом деле, где мой ассистент?

– Дмитрий Андреевич, меня к вам на помощь прислали, – выдохнул подбежавший интерн Миша. – Там в приемнике полный завал. Сразу пятеро обратились.

– Потом разберемся, давай шустро мойся! Олег, мы готовы! – изрек я и подошел к операционному столу.

Операция прошла на удивление без эксцессов. Жизнь еще одного нашего гражданина, дотоле висевшая на волоске, благополучно избавлена от приближающейся смерти.

– Всем спасибо! – поблагодарил я операционную бригаду, наложив последний шов на кожу. – До новых встреч!

– А вот этого не надо заявлять! – возмутилась операционная медсестра.

– Работа у нас такая – оперировать!

– Ох, доктор, идите вы лучше в приемный покой: уже весь телефон оборвали, все справляются, когда вы закончите.

– А что, без меня никак?

– Похоже, никак! Там Паша и Леонид Михайлович, который ответственный хирург сегодня, уже просто зашились.

– Иду! Миша, снимай фартук и давай за мной в приемник. Поглядим, что там стряслось.

А то, что происходило в приемном покое в тот момент, больше смахивало на сцену из фильмов о Гражданской войне, когда отступающая Белая армия грузила из госпиталей Севастополя своих раненых воинов на корабли, навсегда покидая ставший чужим для них Крым.

Повсюду, докуда хватало взгляда, и во вместительном холле, и в длинном широком коридоре, и во всех медицинских кабинетах за открытыми настежь дверями стояли, сидели, лежали и полулежали разнополые пестрые люди. Отдельные граждане, абсолютно никого не стесняясь, валялись прямо на полу. Все малочисленные носилки и каталки закончились. Их одолжили чьи-то корчащиеся и громко, взахлеб причитающие тела. В плотном воздухе витал невообразимый гул и запах давно немытого человеческого тела вперемежку с перегаром, чесноком и дорогими духами.

Казалось, прямо сейчас, откуда-то сбоку со скрипом отворятся широкие двери и войдут сюда, брякая шашками в вытертых ножнах, понурые справные молодцы с короткими кавалерийскими карабинами за спиной в серых шинелях и с погонами Белой армии на плечах. И примутся молча и торопливо грузить на стоящие неподалеку подводы тех, кому требовалась эвакуация. А нуждались в ней, похоже, все. И будто послышался вдалеке надрывный гудок пришвартованного недалеко корабля, призывавший поторопиться, и ржание запряженных в телеги застоявшихся лошадей.

Мы с интерном с невероятным трудом протиснулись сквозь людскую массу и чудом пропихнулись в хирургический кабинет. Жалких размеров комната с табличкой на входе «Смотровая хирурга» оказалась набитой народом. Публика была весьма многолика и словоохотна. Похоже, что изъяснялись все разом, но каждый о своем. Кто-то пытался еще и жестикулировать руками, задевая соседей. Подкрепляли свои слова отборным матом, но в такой неимоверной толчее и гуле это оставалось без особого внимания.

За стандартным, покрытым бессчетными царапинами казенным столом близ окна восседали Павел и Леонид Михайлович. Самих докторов видно не было, но на их присутствие в кабинете указывали два белоснежных накрахмаленных форменных колпака, сиротливо возвышавшихся над склонившимися вокруг них посетителями.

Я насчитал восемь носилок, расположившихся полукругом подле стола, со стонущими и молящими о помощи страдальцами, силившихся перекричать общий шум.

– Леонид Михайлович, кого надобно смотреть? – крикнул я, с трудом пробившись к столу, при этом нежно оттерев корпусом в сторону двух довольно миловидных женщин в дорогих кожаных куртках со скорбными лицами, пытающихся показать ответственному хирургу кипу мятых листов на стандартных бланках.

– Вот на тех каталках любого! Не ошибетесь! «Скорики» просто с ума посходили, пятнадцать человек привезли в течение последнего часа. Из них только восемь лежачих!

– Понял! – скривился я, ощутив, что кто-то в сутолоке наступил мне одновременно на обе ноги сразу.

– Что с вами случилось? – наклонился я над ближайшей каталкой.

– Уже месяц как живот болит, – отозвался скрипучий старческий голос.

– Это моя родная бабушка, – раздалось откуда-то сзади. – Мы ее месяц не видели, она одна живет. Мы ее сегодня утром решили навестить, а у нее, оказывается, живот болит. Мы «Скорую» и вызвали, – пулеметной очередью голос выстрелил в меня информацией.

– Молодцы! – похвалил я. – А в поликлинику почему не обратились?

– Да вы что? – Предо мной предстало неопределенного пола существо с распушенными фиолетовыми волосами и разнообразными блестящими модными железяками, обильно усеявшими прыщавое лицо говорившего. – У нее живот уже месяц болит, а мы в поликлинику? Вдруг у нее аппендицит приключился?

– Логично. Вас как величать?

– Чаво? – не поняло существо.

– Звать, говорю, вас как?

– Ну, Настя.

– Так вот, Настя, если бы у вашей бабушки приключился аппендицит, то за месяц она не один раз могла помереть от осложнений.

– Так и че нам теперь делать? В поликлинику ее везти?

– Зачем же? Я ее осмотрю, направим на анализы, обследование, потом более предметно и поговорим.

– Чаво потом?

– Потом, говорю, скажу, что с ней. Поняла?

– Угу.

Следующим оказался довольно дряхлый дедушка, больше недели не ходивший в туалет по-большому. На вопрос, пытались ли ему давать слабительное или, на худой конец, поставить очистительную клизму, потный брюхатый мужик и желчная вертлявая тетка, сопровождавшие пенсионера, округлили глаза и дружно замотали головой. Вопрос о поликлинике также повис в воздухе.

Далее следовал некий средней руки бизнесмен, вибрировавший на каталке мелкой потрясающей дрожью, ежеминутно покрываясь липкой испариной.

– Доктор, понимаете, неделю пил виски, и ничего! А вот два дня, как на коньяк перешел, и вот результат! – грустно поведал бизнесмен, вяло разводя руками. – Все утро блюю, и живот как-то странно болит. То схватит, то опустит, то схватит, то опустит. И трясет еще очень, прямо как вибратор какой вовнутрь проглотил. Эх, не надо было на коньяк переходить! Знал же, что все так закончится!

– У тебя давно все к этому шло. Коньяк тут ни при чем! – гневно произнесла некогда красивая дама бальзаковского возраста, рано увядшая из-за пьяных выходок мужа. – Алкоголик несчастный.

– А почему несчастный? – пытался ерничать муж. – Может, я в пьяном виде только и счастлив!

– Он у вас эстет? – обернулся я к даме.

– Да. Любит дорогие коньяки, виски, шикарных длинноногих блондинок, дорогие машины!

– Люся! – поморщился на каталке эстет.

– Что Люся?!

– Прекрати, кругом же люди!

– А что я такого сказала? Доктор прав: ты – эстет, любишь все эффектное, красивое, необычное. Вот когда издохнешь от пьянки своей в объятиях роскошной шалавы, то и гроб у тебя будет тоже утонченный. Резной, дубовый. Или лучше ореховый, а, Коля? Может, раскошелиться на гроб из красного дерева?

– Ну Люся! Ну не здесь, я тебя умоляю! – испуганно зашептал Коля.

– Не переживайте, мы поставим вас на ноги! – заверил я Колю, осмотрев его. – У вас острый алкогольный панкреатит, но это лечится. Поздравляю вас, вы попали в надежные руки.

– Спасибо, доктор! Я верю в вас! Значит, я правильно поступил, что в частную клинику не поехал? Там, говорят, только деньги умеют выуживать.

– Не знаю насчет частной медицины, но в нашей больнице мы точно вам поможем.

– Доктор, я вижу, вы иронизируете? – тихо спросила Люся.

– Ну как можно? – сделал я честное лицо.

– Ах, бросьте! Скажите все как есть, я не собираюсь перед этим, – она кивнула на бизнесмена, – отчитываться. Вы бы только знали, как я устала от его загулов!

– Я вас понимаю. – Мне стало очень жаль эту замордованную приятную женщину, и я сказал ей правду: – Никакого панкреатита у него нет. Я сгустил краски.

– Зачем?

– Чтоб помочь вам. Если ваш Коля решит, что он перенес алкогольный панкреатит, то в следующий раз он подумает, когда потянется за рюмкой, стоит ли оно того. Наверняка в его кругу уже были летальные исходы от алкогольного панкреонекроза.

– Разумеется! Уже не один его собутыльник загнулся от пьянки!

– Ну, вот! Нагоним на него жути! Возможно, и остановится. В моей практике случались такие прецеденты.

– А сейчас у него что на самом деле?

– Обыкновенный похмельный синдром. Настораживающих моментов по животу не вижу. Пить бросит – будет жить долго и счастливо.

– Спасибо вам, доктор!

– Все ради вас, сударыня!

– О, да вы романтик. – Впервые за все это время дама улыбнулась, продемонстрировав великолепные ровные и белые зубы.

Неожиданно нас прервали.

– Дмитрий Андреевич, можно вас? – просунулась в кабинет голова заведующего приемным покоем Бориса Ароновича Томилина.

– Иду! – отозвался я. – Сейчас попрошу ребят, чтоб вас побыстрее обследовали и направили на отделение, я к вам после зайду, – обратился я к жене бизнесмена. – Миша, займись тем пациентом, отправь его на УЗИ живота, возьмите анализы. Я сейчас вернусь. Борис Аронович чего-то желает от меня.

Пробираясь через толпу в коридор, я спиной ощущал теплый взгляд, исходящий от Люси, но оборачиваться не стал.

– Дмитрий Андреевич, дорогой! Нам надо помочь!

– О чем вы говорите, Борис Аронович, я к вашим услугам.

– Тут весьма деликатное дело. Я вам в двух словах.

– Внимаю.

– Пенсионерка, семидесятилетняя бабушка, вызвала на дом слесарей из ЖЭКа. У нее протек кран на кухне. Заявились два таджика. Кран починили, заодно и многократно изнасиловали старушку. Причем изощренным способом.

– Это как?

– Короче, они ее изнасиловали и во влагалище, и в прямую кишку. Разворотили старухе все, что можно разворотить, и скрылись. Ее соседи нашли в луже крови. Те мерзавцы, когда убегали, забыли запереть дверь за собой. Вам надо ее обязательно осмотреть. Она у гинекологов сейчас, мы с вами подойдем, и вы ей прямую кишку осмотрите.

– Не вопрос. Куда идти?

– Да это еще не все. Одного злодея милиционеры изловили сразу по горячим следам. При задержании немного палку перегнули, ну, вы меня понимаете, в общем, эта гнида тоже нуждается в вашем осмотре. На живот жалуется. Анализы и УЗИ мы ему уже выполнили. С кого начнем?

– Давайте с таджика, а то боюсь, что после осмотра бабушки у него добавятся повреждения.

– Я вас понимаю. Идемте, он у травматологов в смотровой сидит.

Между двумя плечистыми сержантами милиции был зажат щуплый, наголо обритый таджик лет 25, с грязной шеей и давно не мытыми ушами. Вжав в плечи голову, он отрешенно смотрел в пол. Не избалованный стиркой сиреневый свитер предохранял костистое тело, покрытое множественными свежими кровоподтеками и старыми гнойниками в разной стадии развития. Видно, питерский климат ему не шел на пользу.

Я затребовал перчатки, так как не смог перебороть в себе внезапно нахлынувшую брезгливость. Это еще одна грань нашей работы: мы обязаны осматривать и оказывать помощь любому, кто к нам обратится. Насильник попытался сымитировать «симптом хлопкороба», но на меня это в данный момент не действовало. Я написал, что он здоров, причем не глядя на результаты УЗИ и анализы.

– Вы уверены, что он здоров? – вяло справился сержант.

– А вы сомневаетесь?

– Нет, но вы даже анализы не посмотрели.

– Да ладно. Вам сколько времени надо, чтоб отличить букву «А» от буквы «Б»? Для этого анализы нужны?

– Док, я все понял. Скажите, он в камере может находиться?

– Не может, а должен! А лучше в морге!

– Согласен, но у нас служба! Напишите справку, что может, и мы его заберем.

– С удовольствием.

– Дмитрий Андреевич, вы уверены, что правильно поступаете? – начал нашептывать мне на ухо Томилин.

– А вы что, со мной не согласны?

– Поймите, это благородство может вам боком выйти. Помрет этот таджик у них в «Крестах», на вскрытии окажется, что у него пропущенное повреждение внутренних органов. Ему при задержании-то прилично наваляли.

– Да и ладно! Валите все на меня! – спокойно произнес я, отдавая справку старшему наряда.

– Не пожалейте потом, – прошипел мне в спину Борис Аронович.

Вы знаете, я не пожалел. Когда приступил к осмотру несчастной старушки, сто раз похвалил себя, что вначале осмотрел таджика. Если бы я освидетельствовал его сейчас, то, вероятно, и не писал эти строки, а находился бы в местах не столь отдаленных за…

Бабушку пришлось в экстренном порядке оперировать совместно с гинекологами. Таких варварских повреждений половых путей и прямой кишки не встречал даже после самых жутких аварий. В прямом смысле слова эти органы оказались развороченными самым жестоким образом.

Операция шла больше трех часов и закончилась выведением толстой кишки на переднюю брюшную стенку. Теперь несколько месяцев бедная женщина будет опустошать кишечник через свищ в специальный мешочек-калоприемник.

Когда возвратился в приемный покой, почудилось, что и не покидал его вовсе. Тот же гул, те же толпы страждущих, тот же тошнотворный невыветриваемый запах, несмотря на открытые окна. Разве что в нашем кабинете убавилось лежачих больных. Особо не расслабляясь, с головой окунулся в работу.

Большинство пациентов попадали к нам не по своей вине. Близлежащие лечебные учреждения не работали в экстренном режиме. У них пятидневка. Все обратившиеся в пятницу автоматически перенаправлялись к нам. В субботу и воскресенье не принимались вовсе. Исключение делалось для блатных, знакомых и тех, кто лечился за деньги.

Самое отвратительное, что мы должны были принять всех больных, обратившихся к нам и доставленных по «Скорой» даже при отсутствии мест. Пациентов доставляли в больницу. Если не было мест в хирургии, больного госпитализировали на любое другое отделение. Другой вопрос, как он себя там чувствовал. Но это было уже делом последним. Главное – найти ему койку и назначить лечение. На 1100 коек порой умудрялись размещать до 1300–1350 больных. Где? Как? Непонятно.

К полуночи я начал заговариваться. По нескольку раз переспрашивал у пациентов одно и то же.

– Так, во сколько у вас живот заболел? – душевно интересовался у очередного поступающего пациента, глядя на того осоловелыми глазами.

– Доктор, с вами все в порядке? – многозначительно переглядывались между собой его родственники.

– Да, что-то не так?

– Да все хорошо! Только вы у нас об этом уже третий раз спрашиваете.

К часу ночи приемный покой напоминал цыганский табор. Многие посетители разложили нехитрую снедь, купленную здесь же в торговых автоматах. Кто-то спал в ожидании анализов, кто-то читал припасенную заранее книгу.

– Послушайте, – вылезла из-за шторы, прикрывавшей дальнюю кушетку, пожилая женщина. – Вы еще долго надо мной будете издеваться?

– Спокойно, мамаша, кто над вами издевается?

– Да вот вы, например! – ткнула в меня скрюченный, пораженный древним артритом палец бабушка. – Я тут с трех часов дня! Решите же, наконец, что со мной делать. Пахомова моя фамилия.

– Сейчас разберемся! Алло, Павел? – звоню на мобильник напарнику. – Ты такую Пахомову, бабушку, не помнишь? Живот у нее болел? Сейчас подойдешь? Хорошо.

– Дмитрий Андреевич, – шепчет подошедший Павел, – я эту Пахомову еще днем на отделение отправил. История на посту лежит. Чего она тут делает?

– Пахомова, вас же на отделение отправили, у вас панкреатит лечить надо! Капельницу ставить, уколы! Вы куда запропастились?

– Да никто меня никуда не водил. Я вон за шторой на кушетке как прилегла около шести вечера, так только сейчас и проснулась.

– Кто же тогда на отделении лечение получает? – недоумевая, переглядываемся между собой.

Идем выяснять. Разобрались. Оказалось, в этой дневной толчее медбрат перепутал и вместо Пахомовой отвел на хирургию похожую на нее Лебедеву. Пришлось извиняться. Выслушать кучу угроз, воплей и прочих нехороших слов. Пахомову уложили в кровать, Лебедеву отвели в терапию, куда ее и направили.

К трем часам ночи обозначилась патологическая эйфория. Сон отошел на задний план, стало легко на душе, захотелось спасти кому-нибудь жизнь. Больные в коридоре не уменьшались. Радовало то, что не везли новых. В шесть утра, отправив остатки на анализы и обследование, незаметно для себя уснул прямо за столом.

В семь растолкали вернувшиеся с обследования пациенты. Не найдя у них страшных хирургических заболеваний, отправил всех по домам. В восемь на негнущихся ватных ногах вышел в непривычно пустой приемник.

Повсюду виднелись следы бурлившей ночной жизни. Валялись фантики из-под конфет, пустые обертки из-под печенья, кексов и колбасы, несколько пустых пластиковых бутылок из-под минералки и соков. Под покосившимся стулом выделялась накрытая белым пластиковым стаканом опорожненная бутылка водки. Хрустящие под ногами хлебные крошки позволяли судить, что здесь же ее и распили, торопливо заев черным хлебом. Повсюду чернели разбросанные окровавленные бинты и засохшие растрескавшиеся капли крови. У входа в рентген-кабинет синели мокрые мужские трусы в веселый белый горошек. На полу у лаборатории свернулись пополам довольно чистые полупрозрачные стринги и один зеленый носок без пары. Да, похоже, оживленно протекала ночная пятница.

– Ну что, Дмитрий Андреевич, как пятничное дежурство? – поинтересовался Леонид Михайлович, попавшийся мне на пути.

– Нормально, – выпятил я опавшую грудь. – Жить можно! Даже как-то немного грустно, что все закончилось.

– Ну, еще до сдачи дежурства целый час остается.

– Продержимся! – самоуверенно махнул я рукой.

– В хирургии всякое бывает, – многозначительно возразил старший хирург.

Не успел он закончить фразу, как, не выключая бойкой мигалки, к подъезду приемника подскочила «Скорая». Прободная!

Доставили больного с перфоративной язвой желудка. Разъев стенку органа, язва лопнула, причиняя своему хозяину невыносимую боль. Молодой парень, худой как щепка, стонал на носилках, по серому лицу катились неконтролируемые слезы.

– На рентген! – коротко бросил я и стал помогать выгружать больного. На рентгеноснимке явственно проступал свободный газ в брюшной полости, который мог очутиться только из образовавшейся дырки. – В операционную!

Пока возили на рентген и подымали в операционную, наступило время пересменки. Несмотря на все мои усилия хоть кого-то расшевелить, раньше десяти часов операцию не начали. Похоже, это плохая местная традиция. Освободился только к полудню.

За дежурство мы осмотрели 91 человека, осуществили девять операций, умерло двое человек. Скончавшихся людей не лицезрел, так как они попали напрямую в шоковую операционную после 17–00, минуя приемный покой.

Доплелся до метро, сел в первый попавшийся вагон и заснул мертвецким сном. Нужную остановку, само собой разумеется, проехал. Впереди три дня выходных, потом новое, полное впечатлений дежурство. Во вторник отвечаю за шок.