Текст книги "П: Малое стихотворное собрание. Том 1"

Дмитрий Александрович Пригов
П Малое стихотворное собрание Том 1

Преисподняя

«Заметил я, как тяжело народ в метро спит…»

 
Заметил я, как тяжело
       народ в метро спит
Как-то тупо и бессодержательно,
       хотя бывают и молодые на вид
Может быть жизнь такая, а может
       глубина выше человеческих сил
Ведь это же все на уровне могил
И даже больше – на уровне того света,
       а живут и свет горит
Вот только спят тяжело,
       хотя и живые на вид
 

«Вот мальчик Гоголь в речку прыгает…»

 
Вот мальчик Гоголь в речку прыгает
Под Киевом
И затевает с кем-то драку
На берег в ужасе выпрыгивает
И видит неземного рака
Кровавый ком в клешне держащего
Продолговатый
Себя ощупывает он дрожащего
Гоголь –
Нет, на месте пока
 

«Метафизический вандализм…»

 
Метафизический вандализм
Когда выходит грач на ниву
И лапкою скребет лениво
Пытаясь прокопаться вниз
Куда-то
Копает много дней подряд
Оглядывается, но копает
И вдруг под ним вскрывается ад
И всю Россию заливает
Как о том сообщается в газете
       Комсомолец Удмуртии
 

«Подобно большому и влажному аду…»

 
Подобно большому и влажному аду
Природа рукою отвесной
За окнами сеет позор и прохладу
А следом и холод, и зверства
А следом паденье всего человека
С седьмого, как мой, этажа
Лишь я вот сижу – одинокий калека
Уже ничего мне не жаль
Святого
 

«Тропинкой узкой полевой…»

 
    Тропинкой узкой полевой
    Я шла и кто-то за спиной
    Вдруг тихим голосом позвал
    Посмертным именем: Азвал!
    Обернись! –
    Но я не обернулась
 
 
Нет, нет – Азвааал! – нет, я
не обернулась – Азвааал! – не обернулась
на голос тихий – Азваал! Азвааал! –
меня по имени моему посмертному –
Азвааал! Азвааал! – окликнувшему –
Азвааал! – из-за спины, когда шла
я тихо тропинкою узкою полевой –
Азвааал! – почти посмертною, Господи
 

«Когда мы зайчика купили…»

 
Когда мы зайчика купили
Только
Он белым был и нежным был
Затем мы его долго били
На нашем месте кто б не бил
Его?!
Не истерзал! не издевался!
А он в ответ, злодей, кусался
Двумя ядовитыми боковыми зубами
И блестящим телом извивался
Потом весь копотью покрылся
И к небу словно столб из пыли
Огненной
Вокруг все завихряя взвился
Неправильно мы, значит, били
Его
Не те заклинания произносили
Не сковывающие, а высвобождающие
Все наша неопытность
       и опережающая страсть
 

«Прогуливаясь по Дахау…»

 
Прогуливаясь по Дахау
С охранником как пальма стройным
Вдруг повстречаться и достойно
Раскланяться с ним, скажем: Хау
Дую ду? –
Вернее: Ви гейтс? –
Нормаль! – отвечает
Ну, нормаль – значит, нормаль, значит
       не рухнул еще порядок мировой
 

«Едет рыцарь по болоту…»

 
Едет рыцарь по болоту
Конь тяжелый утопает
Кто-то там его хватает
Обрывая позолоту
С изукрашенных доспехов
Вот и скрылся под водою
Рыцарь, неземных успехов
Тебе!
Там
В Неизведанных просторах
 

Прошлое

«Ярко-красною зимою…»

 
Ярко-красною зимою
Густой кровью залитою
Выезжал Иван Васильич
Подмосковный государь
А навстречу подлый люд
Над царем давай смеяться
Что плешивый и горбатый
Да весь оспой исковеркан
Два царевых человека
Ой, Малюта да Скурата
Два огромные медведя
Из-за детской из-за спинки
Государя выходили
На кусочки всех порвали
На лохмотья, на прожилки
И лежит чиста-морозна
Ярко-красная дорога
На столицу на Москву
 

КУЛИКОВО ПОЛЕ

 
Вот всех я по местам расставил
Вот этих справа я поставил
Вот этих слева я поставил
Всех прочих на потом оставил
Поляков на потом оставил
Французов на потом оставил
И немцев на потом оставил
Вот ангелов своих наставил
И сверху воронов поставил
И прочих птиц вверху поставил
А снизу поле предоставил
Для битвы поле предоставил
Его деревьями обставил
Дубами, елями обставил
Кустами кое-где уставил
Травою мягкой застелил
Букашкой разной населил
Пусть будет все как я представил
Пусть все живут как я заставил
Пусть все умрут как я заставил
Пусть победят
Пусть победят сегодня русские
Ведь неплохие парни русские
И девки неплохие русские
Они страдали много русские
Терпели ужасы нерусские
Так победят сегодня русские
Что будет здесь, коль уж сейчас
Земля крошится уж сейчас
И небо пыльно уж сейчас
Породы рушатся подземные
И воды мечутся подземные
И звери мечутся подземные
И люди бегают наземные
Туда-сюда бегут приземные
И птицы собрались надземные
Все птицы – вороны надземные
А все ж татары поприятней
И лица мне их поприятней
И голоса их поприятней
И имена их поприятней
Да и повадка поприятней
Хоть русские и поопрятней
А все ж татары поприятней
Так пусть татары победят
Отсюда все мне будет видно
Татары значит победят
А впрочем – завтра будет видно
 

«Как страшно жить в безжалостной истории…»

 
Как страшно жить в безжалостной истории
Словно на неподвластной истине
       и оправданию территории
 
 
Так Борис Годунов по прошествии стольких
       чужих слов и дел
И сам в результате уверовал, что царевича
       убил и даже съел
 
 
А другие, кто действительно был замечен
       при жизни в этом деле
Уверились, что святые, что только
       и делали, что постились –
       не пили, не ели
 

ЦАРЕВИЧ ДИМИТРИЙ

 
Печален образ Годунова,
Убившего Димитрия.
Пред каждым годом новым
В великолепной митре он
Являлся с грозными очами,
С следами крови явными,
И царь бежал, бежал, кричал он
И был похож на пьяного.
Обыкновенно ж приходил
Зарезанным младенцем,
И царь его в слезах молил:
«Не я! Куда ж мне деться?!»
Таков закон и царств и дел:
Где нет порядков твердых,
Там учит царственных людей
Младенец, только мертвый.
 

«Как жаль их трехсот пятидесяти двух…»

 
Как жаль их трехсот пятидесяти двух
       юных, молодых, почти
       еще без усов
Лежащих с бледным еще румянцем
       и с капельками крови на шее
       среди дремучих московских лесов
 
 
Порубанных в сердцах неистовым
       и матерым Сусаниным,
       впавшим в ярость патриота
И бежавшим отсюда, устрашившись
       содеянного, и затонувшим
       среди местного болота
 
 
Жаль их, конечно, но если подумать:
       прожили бы еще с десяток
       лишних шляхетских лет своих
Ну и что? а тут – стали
       соавторами знаменитого
       всенародного подвига,
       история запомнила их
 

«Где же ангел под небесами?..»

 
Где же ангел под небесами? –
Умирая Святой Сусанин
Вопрошал не гневаясь
Выпивая с поляками
На брудершафт напиток
Смерти с большими раками
Страшных запредельных пыток
Взаимных
 

АЛЬПИЙСКИЙ РАЗГОВОР

 
Суровых Альп дымились скаты,
Был узок гребень древних гор,
Суворова с простым солдатом
На нем случился разговор.
 
 
«Скажи-ка, ваше благородье,
Куда мы тяжкий держим путь?
Нигде не видно ни угодья,
И телу негде отдохнуть».
 
 
Генералиссимус великий
Обнял простого мужика
И говорит ему: «Гляди-ка!
Во, как Европа велика!
 
 
Внизу лежат народы, страны,
Созвездья и материки,
И надо всем ты – русский! – встанешь!
Вы – русские! Вы – мужики!
 
 
И будут петь тебе фанфары,
И будут памятники вам
Лепить потомки благодарно!» –
Все сбылось по его словам.
 
 
И самою тому приметой,
Что в нашу кровь, как в водоем,
Суворов с неприметным этим
Солдатиком вошли вдвоем.
 

СВЕТЛЕЙШИЙ

 
Князь Потемкин говорит:
Чтой-то левый глаз болит,
Чтой-то турка мне не видно,
Кто мне в этом пособит.
 
 
А и вправду турок
Спрятался проклятый –
Ни усов, ни политуры,
Ни заплаты, ни зарплаты.
 
 
Не видать нигде ни немца,
Ни какого там француза,
Ни любого иноземца,
Чтоб потешиться от пуза.
 
 
Ничего! – Потемкин браво
Говорит – У нас зато
Крепостное, братцы, право,
Мужики у нас зато.
 

ЕКАТЕРИНА И ПУГАЧЕВ

 
Служил он гусаром гвардейским,
Она же царицей была,
Он нес караул свой гвардейский,
Она же поблизости шла.
 
 
Чиста, молода и прекрасна,
Красотка – ни дать и ни взять!
А ножки! – ну, в общем – прекрасна,
И Екатериною звать.
 
 
А он молодой и красивый –
Разбойник – ни дать и ни взять!
С такой бородою красивой,
И Емельяшкою звать.
 
 
Он глаза не сводит с царицы,
Почти что он сходит с ума,
Но мимо проходит царица,
Идет к себе в спальню одна.
 
 
И ночи не спит Емельяшка,
Не знает, куда себя деть,
Пьет водку.… И вот Емельяшка
Царицей решил овладеть.
 
 
Сменившися раз с караула,
Бочком он, бочком, повдоль стен,
Ползет мимо он караула
К ней в спальню и видит постель.
 
 
А там – что за дивное диво!
Власы разметав, словно снег,
Лежит как заморское диво,
Царица нагая во сне.
 
 
Бела, словно мрамор паросский,
Две розы цветут на груди,
И этот вот мрамор паросский
Ни минуть, ни обойти.
 
 
Рукой Емельяшка дрожащей
Царицу пытается взять,
Но слышит от гнева дрожащий
Он голос: «Ах,… твою мать!»
 
 
И вдруг из-за ейной постели
В мундире, огромен, суров,
Встает из-за ейной постели
Суворов – охранник царев.
 
 
Он саблю на грудь наставляет,
Грозит Емельяшке рукой,
А после его наставляет:
«Катился б ты, братец, домой».
 
 
Решил отомстить Емельяшка,
Народ на Руси замутил,
Но с бандою Емельяшка
Настигнут Суворовым был.
 
 
За этот свой подвиг народный,
Ночной свой испуг и изъян
Суворов был прозван суровым
И Пугачем – Емельян.
 

«Когда он на Святой Елене…»

 
Когда он на Святой Елене
Томился дум высоких полн
К нему валы высоких волн
В кровавой беспокойной пене
Убитых тысячи голов
Катили вымытых из почвы
Он их пинал ногою: Прочь вы
Подите! Вы не мой улов
Но Божий
 

«Эк неосторожны были…»

 
Эк неосторожны были
Жаль, что я тогда не жил
Цесаревича убили
Вот он нас и заразил
Ладно бы там эмболия
А то вот гемофилия –
Кровь течет, течет, течет
Не останавливается
 

«Когда в революцьи проездом я был…»

 
Когда в революцьи проездом я был
Я ревлюцьянерку себе полюбил
Я ей говорил: Ты такая прекрасная
Почто непременно такая вот красная?
Она ж говорит: На себя посмотри!
Я вдруг посмотрел –
       я и сам весь в крови
Красной
 

«Товарищи! В канун великого праздника Революции…»

 
Товарищи! В канун великого
       праздника Революции
Рассмотрим возможные результаты
       неслучившейся Эволюции:
 
 
Под влиянием Столыпинской реформы
       постепенно развились
       высокоразвитая промышленность
       и современное сельское хозяйство,
       а может быть – и нет.
Народ постепенно приучился бы
       к демократическому сознанию,
       а может быть и нет
 
 
И стала бы наша страна постепенно
       снова великой
       могучей и прекрасной,
       а может быть и нет
В общем, примерно то же самое, но
       за гораздо большее количество лет
 
 
Но зато и с меньшими
       людскими потерями
Правда, это человеку дорога жизнь,
       а время дорого истории
 

«Когда пятая квантунская…»

 
Когда пятая квантунская
Да гвардейская японская
Орденоносная еврейская
Армия пошла на нас
А мы взяли да по-русскому
По-простому – по-советскому
Да интернацьяналистскому
Да ударили ей в глаз
А из глаза из японского
Два такие скользко-скользкие
Как слезиночки июльские
Два упали островка
В наши воды да прибрежные
В наши руки нежным-нежные
Да в объятья неизбежные –
Ни за что не отдадим
 

«Маленькая англичанка…»

 
Маленькая англичанка
Хочет знать живую быль
Что ж, представь себе – тачанка
Пули, сабли, мясо в пыль
 
 
И порядком заведенным
То ли нашим, то ли их
Следом проходил Буденный
И за горло брал живых
Оставшихся
 

«Вот англичанка сняв пальто…»

 
Вот англичанка сняв пальто
Гитару пальцами щипает
И спрашивает вдруг: А кто
Такой средь прочих был Чапаев?
 
 
А это тот, кто поднимал
Умерших и рядами ставил
И каждому в глаза смотрел
Дрожащий маленький хрусталик
В них
Замечая
 

«Он был белым генералом…»

 
Он был белым генералом
Она – красным комиссаром
Их обоих расстреляли
Как вредителей ужасных
Советской власти
Все прошло, все стало бывшим
Как невинно пострадавших
Их обоих
Реабилитировали –
И это есть хорошо
 

«Один под солнцем полуденным…»

 
Один под солнцем полуденным
Врагами, другами оставленный
Он едет на коне – Буденный
И руки с саблей окровавленной
Усталый не приподнимает
Не может
Внезапно он припоминает
Как один старый генерал
Скобелев
Оглядывая даль в восторге
На грудь ему шестой Георгий
Рукой дрожащей прикреплял
И еле слышно говорил:
Так держать, есаул! –
Есть, Ваше Высочество!
 

МОЙ ДЯДЯ

 
Мой дядя прошел через две революции,
Но всегда придерживался
       самых честных правил,
И когда он не на шутку заболел,
Кажется, раком печени
       (врачи так и не установили)
(Сказались старые раны и тяжелая жизнь),
То и тогда он был достоин
       всяческого уважения,
И никогда ничего не выдумывал,
Молодежь многому могла бы
       у него научиться,
Он был прямо целая наука,
Но ей, нынешней молодежи,
       видите ли, скука
Учиться, участвовать
       в общественной жизни,
Или посидеть с больным
       там день или ночь.
Эх, молодежь, молодежь! –
       вздыхал старый ветеран. –
Когда кто-нибудь возьмет тебя
       в ежовые рукавицы
 

ПЕСНЬ О ЛИХОМ КРАСНОМ КОМАНДАРМЕ

 
В степях Украины на статном коне
Буденный сидел, словно влитый.
Лежали пред ним беляки на земле,
И конь попирал их копытом.
 
 
И с близкою смертью на темном лице
В веревках весь, как в паутине,
Один из них крикнул: «Покуда ты цел,
Но примешь ты смерть от скотины!»
 
 
И был неподвижен лихой командарм,
Лишь громоподобно смеялся,
Потом за ударом готовя удар,
За Мамонтовым помчался.
 
 
И раз возвращаяся из одного
Похода, он вспомнил: О, други!
Здесь конь мой погиб, я б хотел на него
Посмертно взглянуть на досуге!»
 
 
Его ординарцы проводят тогда
Печальными глазу местами,
И видит он кость белоснежную лба,
И ногу на череп он ставит.
 
 
«Прощай, мой товарищ! Опора моя!
Мы вместе гуляли немало!»
Из кости меж тем гробовая змея
Шипя между тем выползала.
 
 
И вскрикнул внезапно Буденный и враз
Он выхватив саблю из ножен,
Ей голову рубит – ну, как напоказ! –
И та упадает к подножью.
 
 
«Так головы будем рубить мы всегда
И гидре империализма!»
И слову был верен лихой командарм
Вплоть до социализма
 

«Петр Первый как злодей…»

 
Петр Первый как злодей
Своего сыночечка
Посреди России всей
Мучил что есть мочи сам
 
 
Тот терпел, терпел, терпел
И в краю березовом
Через двести страшных лет
Павликом Морозовым
Отомстил
 

ДЗЕРЖИНСКИЙ

 
Когда волна страстей народных
Взошла в трагическом венце,
Он вышел, рыцарь благородный
С бородкой острой на лице.
 
 
Он вышел и сказал устами:
«Пусть розовый сосуд души
Дрожит, во имя счастья стану
Карать и праведно душить!»
 
 
Вот так и жил, судьбе покорен,
От сует жизни отрешен.
Не помню только, как он помер –
Но тоже, видно, хорошо.
 

«Утро третьего года настало…»

 
Утро третьего года настало
Среди липовых длинных аллей
Я невестою Гитлера стала
И тем самым я стала милей
Всем лесам, и полям, и народам
Ну а после всю сущность его
С окружающею природой
Я всосала – а шкурку его
Советским бросила – пусть
тешатся
 

«Меж Гитлером и Сталиным…»

 
Меж Гитлером и Сталиным
В саду я выбирала
Но вдруг подняв забрала
Метафизические
Обвенчанные стали они
Друг с другом
 
 
Как юноши доверчивые
Вдовою обнаженные
Но только обожженные
Кислотою предвечною
Как будто уже нечего им
И терять
А терять-то как раз есть чего
 

«Мы забрели с тобой в какой-то ангар…»

 
Мы забрели с тобой в какой-то ангар
Складское помещение
Где валялись головы вождей
       всех революций
И разнообразных их наследников
       и продолжателей
Гигантские гипсовые ордена
Могущие украшать бы исполинские
       груди материков и континентов
Лежали полураскрошившиеся
И потемневшие от втянутой влаги
Мы стояли у двух портретов
       и долго смотрели друг на друга
Ты стоял у Ленина
Я – у Сталина
Господи, как ты был прекрасен
 

«Припомним веселых и крепких людей…»

 
Припомним веселых и крепких людей
И женских, мужских и веселых
И Сталин, как тихий и мрачный злодей
Бродил среди дачных поселков
Но роза цвела и клубника цвела
И было просторно от песен
Но стены стояли и крыша была
А вот распахнули – невесел
Хаос распахнутый
Ой, невесел
 

«Тухачевский гуляет в саду…»

 
Тухачевский гуляет в саду
А и что-то чужое слетает
Как безумная какаду
Тухачевский ей в сердце стреляет
А и думает: Не попаду!
А и точно – а и не попал
Притворился и мертвым упал
Сам
А и не претворился
 

«Чую запах человечий…»

 
Чую запах человечий
Только что-то он невечен! –
Так с усмешкой говорила
За дверями заседая
Сталинская камарилья
Набрасываясь и съедая
Следом
Человека-то
 

«Да, он ужасен, но не ужаснее…»

 
Да, он ужасен, но не ужаснее,
       чем вся остальная история мира
Имеющая целью родить
       и такого вот вампира
 
 
И если мы от него отмахнемся
       как от случая
То что в истории поймем,
       кроме возрастания благополучия
 
 
Нет, Сталин – это мы даже
       в большей степени,
       чем подозреваем
И в этом смысле он – вечно живой,
       как раньше и говорили,
       но совсем не это подразумевая
 

«Люблю я Пепси-колу…»

 
Люблю я Пепси-колу
И Фанту я люблю
Когда ходил я в школу
Их не было тогда
Была же газ-вода
Ее солдаты пили
И генералы тоже
А ведь все это были
Войны герои – Боже!
 

«Играл я, прыгал через досточку…»

 
Играл я, прыгал через досточку
Позвали – прибежал домой
А там, а там, о, Боже мой!
Отец в подарок мне матросочку
Принес!
Бушлатик, якоря и линии
О, сколько через это принял я!
И саму смерть принял я
       через матросочку эту
 

«В послевоенны дни…»

 
В послевоенны дни
Я летом жил в Звени –
городе на посаде
В соседнем доме ради –
о играло о любви
Танго и пел их Ви –
ноградов вдаль лесов
Ввиду полей и сов –
етской сельской жизни
И пел он их до изне –
моженья
 

«Один известный коммерсант…»

 
Один известный коммерсант
С большими телесами
Роскошных дам интересант
Да вы, наверно, сами
 
 
Его видали и не раз
На голубом экране
Он и в газетах учит нас
Как надо жить, а ране
 
 
Давным-давно, когда он был
Так худенек, худее
Меня намного, то я бил
Его не как злодея
 
 
Иль кровопийца наших дней
Народных масс, а просто
Как друга школьного; верней –
Как недруга-прохвоста
 
 
Вернее, просто так, с листа
Без смысла, а гляди-ка
 

«Не все так в прошлом плохо было…»

 
Не все так в прошлом плохо было
Я помню, мама в лес ходила
Во время войны
Всего за несколько дворов
И приносила в дом грибов
Корзину
И мы ребята-бесенята
Полуослабшие
Таращили свои глазенки
Слезящиеся
На эти зайчики-маслята
Да на лисички и опенки –
Разве ж плохо?
 

СТАЛИН И ДЕВОЧКА

 
В этой жизни растаковской
Что-то понял Маяковский,
Что-то понял и Желтовский,
И, конечно, Дунаевский –
Все мы живы не острасткой,
Все мы живы башней Спасской.
Кстати, в этой башне Спасской
Сталин жил,
С трубочкой дружил.
Трубку ложит в отдаленье
Смотрит в чистое стекло –
А народ уже в движенье,
И на улице светло.
И светлым-светло во взгляде,
Вспоминается ему,
Как на майском на параде
Девочка букет ему
Подарила красный-красный,
Он в ответ ей – шоколад,
Это было так прекрасно!
Она рада, и он рад!
 
 
И страна вся рада
Букету с шоколадом
 

НИКИТА СЕРГЕЕВИЧ ХРУЩЕВ

 
Когда Никита наш Хрущев
Со сталинизмом расправлялся,
Он Бруту брат был, а еще
Он новым Прометеем звался.
 
 
И ликовал могучим хором
Демократический народ,
В Большом театре Терпсихора
Сама водила хоровод.
 
 
Порублен, как тростник на взлете,
Безжалостною смертью он,
Но в верной памяти живет он
Освобожденных им племен.
 

«Я жил в года, когда свистали пули…»

 
Я жил в года, когда свистали пули
Холодной атомной войны
Когда ветра с Востока дули
И гибли лучшие сыны
 
 
Но содрогался враг безумный
В преддверье смерти неизбежной
Когда с высокой мировой трибуны
Его разоблачил товарищ Брежнев
Леонид Ильич
 

«Не все так в прошлом плохо было…»

 
Не все так в прошлом плохо было
Цвела персидская сирень
И синим пламенем ходила
Среди уснувших деревень
 
 
Безумствовала до заката
И просыпалась у леска
И мускулистые ребята
В неведомые им войска
Дальние
Уходили служить
 

БОРОДИНО

 
Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Не зазря, не просто так,
       не впустую же,
       не коту под хвост,
       не за понюшку табака,
       не интереса ради,
Москва, спаленная пожаром
Французу отдана, и немцу отдана,
       и поляку отдана,
       и шведу отдана, и татарину?
Ведь были ж схватки боевые,
Боевые, то есть, отступления,
       окружения, контрнаступления,
       мешки, котлы, удары, маневры.
И говорят еще какие!
Пушкин говорил, Толстой говорил, Ленин говорил, Левитан говорил.
Среди зноя и пыли
Мы с Буденным ходили
На рысях, на галопах, на иноходях,
       на тачанках, на броневиках,
       на бронепоездах, на танках
На большие дела.
Помнят польские паны,
       помнят французские агрессоры,
       помнят татарские поработители,
       помнят немецкие захватчики, помнят
Псы атаманы,
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина, и про Куликово день
       и про день Бреста,
       и про день Волочаевский,
       и про день Сталинграда,
       и про Даманский день
Да были люди в наше время –
       Невский, Донской, Пожарский,
       Минин, Скопин-Шуйский, Суворов,
       Кутузов, Багратион, Ушаков,
       Нахимов, Корнилов, Скобелев,
       Фрунзе, Колчак, Деникин,
       Буденный, Чапаев, Котовский,
       Тухачевский, Жуков, Сталин.
Не то, что нынешнее племя!
Ну, кто у вас там – Зиганшин?
       Поплавский?
Богатыри не вы!
Нет, позвольте – а Гагарин?
       а Титов? а Быковский,
       а Николаева-Терешкова,
       а Николаев, а Попович,
       а Комаров, а Волков?
У нас в жизни всегда есть
       место для подвига!
Плохая им досталась доля –
Кто умер, кто выжил,
       кто ранен, кто контужен,
       кто сел, кто вышел,
       не многие вернулись с поля,
Не будь на то Господня воля,
Божья воля, Высшая воля,
       Мировая воля, мировой закон,
       объективная необходимость,
       историческая закономерность
Мы бы не дрогнули в бою
За столицу свою,
Нам родная Москва дорога,
Нерушимой стеной,
Обороной стальной
Разгромили бы, уничтожили бы врага.
Не будь, значит, на то воля –
Не отдали б Москвы
Ни в 1200 каком-то там,
       ни в 1610, ни в 1812,
       ни в 1917, ни в 1941.