Текст книги "Советские тексты"

Представители красоты в русской истории и культуре (1979)

Предуведомление

Как говорится, в красивом теле – красивый дух. Красиво говорится. И вправду, если внешняя человеческая красота и гармоническое сочленение частей тела и лица являются не просто оболочкой, шкурой, но закономерным выражением красоты и гармоничности духа (при несомненных достижениях носителей ее в какой-либо сфере русской истории и культуры), то данный список должен заставить нас по-новому взглянуть на привычную иерархию, сложившуюся по самостийным и необоснованным законам, иерархию имен русской истории и культуры. А взятый целиком лист имен представляет собой взгляд на русскую историю и культуру с точки зрения красоты.

* * *

1. Самый красивый русский царь Николай II

2. Самый красивый русский святой Димитрий

3. Самый красивый русский патриарх Филарет

4. Самый красивый русский полководец Багратион

5. Самый красивый русский политический деятель Плеханов

6. Самая красивая русская политическая деятельница Рейснер

7. Самый красивый русский революционер Бауман

8. Самая красивая русская революционерка Арманд

9. Самый красивый русский философ Карсавин

10. Самый красивый русский ученый Лебедев

11. Самый красивый русский поэт Надсон

12. Самая красивая русская поэтесса Павлова

13. Самый красивый русский писатель Гаршин

14. Самый красивый русский живописец Левитан

15. Самый красивый русский скульптор Шимес

16. Самый красивый русский композитор Френкель

17. Самый красивый русский актер Кторов

18. Самая красивая русская актриса Райх

19. Самый красивый русский певец Лемешев

20. Самая красивая русская певица Образцова

21. Самая красивая русская балерина Карсавина

22. Самый красивый русский танцовщик Лиепа

23. Самый красивый русский хоккеист Якушев

24. Самый красивый русский футболист Воронин

25. Самый красивый русский шахматист Карпов

Самый красивый русский человек Христос

Камни

Вирши на каждый день (1979)

Предуведомительная беседа

(Орлов, Милицанер и Пригов сидит Орлов, входит Милицанер)

Милицанер. Что читаешь, товарищ?

Орлов. Да вот – последний сборник Пригова.

Милицанер. Постой, постой, Пригов… Пригов… А! Вспомнил. Это который такие вроде бы стихи пишет.

Орлов. Почему же это, товарищ, вроде?

Милицанер. Ну, на таком вроде бы непоэтическом языке.

Орлов. А что же это за такой непоэтический язык?

Милицанер. Как бы вам это объяснить? Он пишет не на русском языке, а на некой новоречи. Как если бы я, например, пришел бы к женщине и лег бы к ней в постель в мундире.

Орлов. Да, но и во фраке к женщине тоже ведь не ляжешь.

Милицанер. Но это все-таки как-то поприличнее, что ли.

Орлов. А на пост во фраке выйдешь?

Милицанер. Ну, то работа, должность, о ней разговор особый.

Орлов. О всем разговор особый, да один и тот же.

(вбегает Поэт, в данный момент под фамилией Пригов)

Пригов. Здравствуйте, здравствуйте, товарищи! Что читаете?

Орлов. Вот, ваши стихи, Дмитрий Александрович.

Пригов. Неужто мои.

Орлов. Уж будто и не знаете, Дмитрий Александрович!

Пригов. Откуда же мне знать, Борис Константинович.

Орлов. Ох уж эти мне поэты, все бы им пококетничать. Да ваши вирши читаем, Дмитрий Александрович.

Милицанер. Это он читает, я не читаю.

Пригов. А-а-а… вирши (косится на Милицанера). Да это все так. А вообще-то я лирик. Блок я.

Милицанер. Блок?

Пригов. А что?

Милицанер. Нет, ничего.

Орлов. А на мой взгляд, замечательные вирши.

Милицанер. Что, правда?

Орлов. Правда. Видите ли, в стихе с регулярным размером мысль всегда кажется вещью случайной, то есть всегда ощущение какого-то фокуса.

Милицанер. Фокуса?

Орлов. Ну да. Все думаешь, как это в нужный размер еще и что-то разумное уложилось. А в виршах мысль является конструктивным принципом стиха. Почти физически ощущаешь, как предложение со всеми оговорками и неизбежными для рефлексии отбеганиями в сторону добегает до неизбежной и чаемой как передышка на этом нескончаемом, затягивающем и самопорождающемся пути до рифмы. Выходит, не мысль в стихе, а стих посредством мысли.

Милицанер (Пригову). И это ваши вирши?

Пригов. Нет, нет, не мои. Это его. Он умный. А я бесхитростный, я – Исаковский.

Милицанер. Исаковский? А он сказал, что ваши.

Пригов. Ах, поэты, поэты! Все бы им пококетничать. Они же патологически скромны. Ужас какой-то! Ведь вот ведь как он все про эти вирши знает и понимает. Точно его. Ах, прежде чем поэта заставишь сознаться, столько всего утечет. Вы его, наверное, напугали, вот он и сказал, что не его.

Милицанер. Нет, я его не пугал. Стихи не ругал.

Пригов. Не ругали? Понятно. Понятно. Ну, тогда, как бы вам сказать. Действительно, это в некотором роде мои стихи. А то, что они не мои, так это я выразился фигурально.

Милицанер. Как это фигурально?

Пригов. Ну, в том смысле, что я сейчас пишу уже другие стихи. А эти – как бы уже и не мои. Они уже скорее чьи-то, кто их читает, сопереживает им или ругает их, вот, например, Орлова. А я-то тут при чем? А? Я вас спрашиваю, товарищ Милицанер?

Милицанер. Как это – при чем?

Пригов. А вот так. Я уже другой. Мне они уже чужие. А кому они в данный момент близки – с тех и спрашивайте, а кому не близки – с теми и спрашивайте. А я сейчас пишу чистую нежную лирику. Я уже не Ломоносов. Я сейчас поэт без малейшей мысли в голове. Я сейчас Есенин.

Милицанер. Есенин?

Орлов. И напрасно. На мой взгляд, вирши всего, что вы написали, Дмитрий Александрович. И как мне кажется, это есть как раз наиболее адекватное выражение вашей поэтической сути.

Пригов. Ах, читатели, читатели! Ведь как это страшно, быть узаконенным, даже для самого себя! Хотя нет. Я не прав. Многие даже из этого некое начальственное место себе соорудили. Сидят себе – прямо благородные Герцены, а тут к ним вдруг в их лондонскую там или московскую здесь квартиру в черном пиджачке Нечаев входит и все благородное дело портит. И забывают, что сами-то – такие же Нечаевы, а никакие не Герцены.

Милицанер. Так вы кто же на самом деле, гражданин, – Нечаев или Герцен?

Пригов. Нет, нет, нет. Вот я кто. (протягивает паспорт)

Милицанер (читает). До-сто-ев-ский. Это что же, вы тот самый знаменитый писатель и есть?

Пригов. Он самый.

Милицанер. Так, значит, вы все это и выдумали?

Пригов. Выдумал.

Милицанер. И меня тоже?

Пригов. Все, все выдумал! И тебя тоже.

Милицанер. И его? (указывает на Орлова)

Пригов. И его! И его! Он совсем не такой. Все я выдумал. Весь мир выдумал! И себя тоже! Себя тоже выдумал! Никакой я не Достоевский. Пригов я! Пригов! Слышите вы – Пригов!

* * *

Канадец грозный как под Ватерлоо стоит

Но наш спокойно в шлеме и с клюшкой на него глядит

Что ему нужно в такой от Родины дали

Не отдадим ему ни пяди нашей земли

Но покроем себя славой несчетной

А коли силы неравны – погибнем все, так и не узнав

окончательного счета

* * *

Душа незаметна, потому что легка как дымка

А может быть она есть чистая выдумка

Может быть все, что про нее пишут – душа страдает,

душа ликует – все это ложно

Но дело не в том, что может быть или не быть, а в том,

что быть должно

А душа быть должна

Хотя может и не быть – как случаются холостяки,

в то время как у всех прочих есть жена

* * *

С трагическим усердьем слежу я за нашим временем

И нету горшего занятия, большего бремени

Вот вижу: какие уж времена проходят

А все государство с народом, или хотя бы народ

с государством, согласия не находят

Лезут в одну дырку, пихаясь и толпясь

И возникает между ними при этом вроде бы тесная связь

Но кто-то из них занимается не своим делом

Как если бы душа возжелала стать вторым телом

* * *

Вспоминаю свое далекое, но вполне конкретное детство

Ведь было! – так куда же оно умудрилось деться?

Были дом и сад и точное детское тело

Но что-то не припоминаю ни своего детского скелета,

ни детской могилки – куда же оно улетело

Или до сих пор все это внутри меня отдельным размером

сидит

Незабываемое, но и недоказуемое, не явное на вид

* * *

Когда я размышляю о поэзии, как ей дальше быть

То понимаю, что мои современники должны меня

больше, чем Пушкина, любить

Я пишу о том, что с ними происходит, или происходило,

или произойдет – им каждый факт знаком

И говорю им это понятным нашим общим языком

А если они все-таки любят Пушкина больше, чем меня,

так это потому, что я добрый и честный: не поношу его,

не посягаю на его стихи, его славу, его честь

Да и как же я могу поносить все это, когда я тот самый

Пушкин и есть

* * *

Как я понимаю – при плановой системе перевыполнение

плана есть вредительство

Скажем, шнурочная фабрика в пять раз перевыполнила

шнурков количество

А обувная фабрика только в два раза перевыполнила план

Куда же сверх того перевыполненные шнурки девать нам

И выходит, что это есть растрачивание народных средств

и опорачивание благородных дел

За это у нас полагается расстрел

* * *

Говорят: нет зла, есть отсутствие добра.

А разве отсутствие добра – не зло?

На этом деле, кстати, очень коммунистам не повезло

Им казалось: изничтожь частну собственность —

и все станут добряки

А вот теперь ходят и сами потирают синяки

Нет, зло вполне реально, вроде того козла

Какое там добро! – хорошо бы просто отсутствие зла

* * *

Женщины особенно страдают в этом мире

И одинокие, и в замужестве, и даже в собственной

квартире

Потому что их печальный народ

На привязанность уповает, ею только и живет

И в утверждение упования привязывать начинает

Ну, тут уж все ясно: где влезет – там и слезет,

где начинает – там и кончает

Потому что этот мир – не мир собственно, а – перерыв

Не квартира собственно – а пропасть,

не связь собственно – а разрыв

* * *

Товарищи! В канун великого праздника Революции

Рассмотрим возможные результаты неслучившейся

Эволюции:

Под влиянием Столыпинской реформы постепенно

развились высокоразвитая промышленность

и современное сельское хозяйство,

а может быть – и нет

Народ постепенно приучился бы к демократическому

сознанию, а может быть и нет

И стала бы наша страна постепенно снова великой,

могучей и прекрасной, а может быть и нет

В общем, примерно то же самое, но за гораздо большее

количество лет

Но зато и с меньшими людскими потерями

Правда, это человеку дорога жизнь, а время дорого

истории

* * *

Вот вижу: памятник Ленину в Ташкенте стоит

Неужели он и здесь жил? – не похоже на вид

Нет, скорее всего. А как умер – так и живет

И Дзержинский, и Маркс, и прочий великий народ

Так думаю: и я, может быть

Пока жив – нет сил жить сразу везде, а вот умру —

начну жить

* * *

Ах как меня одна японка любила

Она была прекрасна, просто чудо, да и все остальное

было мило

Как-то особенно по-японски чисто и нежно

А может быть, она была не японка, а китайка, и даже

больше – финка-норвежка

Да и вообще: жизнь есть сон! – как сказал Кальдерон

и не поперхнулся

Или как говорят в советских фильмах: на этом месте

пионер Дима проснулся

* * *

Вопрос о хорошем вкусе – вопрос весьма мучительный

Тем более что народ у нас чрезвычайно впечатлительный

Как часто желание отстоять и повсеместно утвердить

хороший вкус доводит людей до ожесточения

Но если вспомнить, что культура многовнутрисоставозависима,

как экологическая среда, окружение

То стремление отстрелять дурной вкус как волка

Весьма опасная склонность, если мыслить культуру не на

день-два, а надолго

В этом деле опаснее всего чистые и возвышенные

порывы и чувства

Я уж не говорю о тенденции вообще отстреливать

культуру и искусство

* * *

Москва – столица нашей Родины

Отчего же такая плохая погода по прихоти какой-то

природины

Нет, конечно, в основном – хорошая погода, но эти

нарушения —

Прямой вызов принципу стабильности и постоянного

улучшения

И дальше так жить нельзя, едри его мать

Надо менять природу, коли столицу нельзя сменять

* * *

Как жаль их, трехсот пятидесяти двух юных, молодых,

почти еще без усов

Лежащих с бледным еще румянцем и с капельками крови

на шее среди дремучих московских лесов

Порубанных в сердцах неистовым и матерым Сусаниным,

впавшим в ярость патриота

И бежавшим отсюда, устрашившись содеянного,

и затонувшим среди местного болота

Жаль их, конечно, но если подумать: прожили бы еще

с десяток лишних шляхетских лет своих

Ну и что? а тут – стали соавторами знаменитого

всенародного подвига, история запомнила их

* * *

Высокие слова Конституции

Спутывать с обыденной жизнью было бы почти

проституцией

Жизнь совсем другая, хотя и не лишена своей красоты

Посему ею зачастую правят местные правила, лишенные

конституционной чистоты

Но возводить их в ранг Основного закона – значит быть

наивнее выучивших арифметику детей

Конституция как Плерома – и не действуя,

любых законов реальней и действительней,

да и в высшем смысле – самой жизни живей

* * *

Государство – это отец, его мы боимся и уважаем

А в дни празднеств и побед с собою отождествляем

А Родина – это, естественно, мать, ее мы любим и даже

больше – обожаем

И стыдимся, и ревнуем, и презираем, и помыкаем,

и мучаем, и желаем

И наиболее впечатлительные, как говорит Фрейд,

убивают отца и с Родиной сожительствуют,

и все не удовлетворены вполне

А мы – мы простые люди, мы и с отцами разойдемся,

да и женимся на стороне

* * *

Заметил я, как тяжело народ в метро спит

Как-то тупо и бессодержательно, хотя бывают

и молодые на вид

Может быть, жизнь такая, а может, глубина выше

человеческих сил

Ведь это же все на уровне могил

И даже больше – на уровне того света, а живут,

и свет горит

Вот только спят тяжело, хотя и живые на вид

* * *

Известно, что можно жить со многими женщинами

и в то же время душою той, единственной, не изменять

Как же в этом свете измену Родине понимать

Ведь Родину мы любим не плотью, а душой

Как ту, единственную, или не любим – тогда тем более

измены нет никакой

Но все это справедливо, конечно, если Родину,

как у Блока, как женщину понимать

Но нет никакого оправдания, кроме расстрела,

если она – мать

* * *

Людмила Зыкина поет

Про те свои семнадцать лет

А что ей те семнадцать лет

Тогда она и лауреатом Ленинской премии-то не была

Вот мне про те семнадцать лет

И плакать бы, как про утрату

Что приобрел я за последующие двадцать лет?!

Оглядываюсь, шарю по карманам – ни премии,

ни почета, ни уважения, разве что в годах

приобретение – да это все равно что утрата

* * *

Трудно жить на свете порой

Так пхнешь в сердцах кошку ногой

А рядом девочка заплачет горько

А ее мать работает в Парке культуры и отдыха

имени Горького

Где одна посетительница знала сестру генерала Брусилова

жены

Вот и выходит, что ты виновник Первой мировой войны

* * *

Обычное дело – непогода

Но как представишь себе, что до следующей весны

два-три года

То если бы это было в моей моральной и человеческой

власти —

Отдался бы любой претендующей власти

Осмысленно отрицающей наличие погоды

Не говоря уже вообще о поголовной заселенности

смертью антигосударственной природы

* * *

Дело было вечером

Делать-то было в общем нечего

Да и потом делать было нечего

А потом и вовсе уж делать было нечего

В смысле – ничего не поделаешь

Хотя это было с самого начала

* * *

Еврей тем и интересен, что не совсем русский

А китаец тем неинтересен, что совсем не русский

А русский не то чтобы неинтересен

А просто – некая точка отсчета тех, кто интересен

и неинтересен

Небо, земля, лето, зима

1

Небо-то оно – небо

Да сколько до него лететь

Не менее, чем треть

Совокупной жизни всего человечества, едри его мать

Земля-то она – земля

Зато рядом, тем более, смерть

Тем более что треть

Человечества уже и померло, едри его мать

2

Лето-то оно – лето

Да столько его ждать

Что можно и помереть

Ждя это, как соловей лето, едри его мать

Зима-то она – зима

Зато рядом и не надо ждать

Можно даже не помирать

Ждя лета, как соловей это, едри его мать

* * *

Интеллигент. Что живет, живет, а потом умирает?

Рабочий. Человек.

Интеллигент.  Нет – Правда! Загадка вторая:

Что бесплатно на этом свете?

Рабочий. Образование.

Интеллигент.  Нет – Правда! Вопрос третий:

Что не поймаешь и не положишь на плаху?

Рабочий. Любовь!

Интеллигент.  Нет – Правду! Я победил!

Рабочий.  А пошел ты на хуй!

Предложения (1979)

Предуведомление

Предуведомления нет и не будет.

Предлагается

представителям партийных, комсомольских, профсоюзных, пионерских и прочих общественных организаций, активистам общества «Знание», лекторам, пропагандистам и агитаторам, сотрудникам органов общественного порядка, милиции и госбезопасности и широким массам общественности прибыть в 988 г. в город-герой Киев для проведения широкой разъяснительной работы с населением с привлечением последних достижений в области общественных, естественных и гуманитарных наук с целью предотвращения намечающегося крещения Руси.

Предлагается

представителям партийных, комсомольских, профсоюзных, пионерских и прочих общественных организаций, членам творческих союзов, организаций и групкомов, деятелям мировой и национальных культур, сотрудникам органов охраны общественного порядка, милиции и госбезопасности и широким массам общественности прибыть 7 февраля 1837 г. на Черную речку близ города-героя Ленинграда с целью проведения митинга протеста против готовящегося зверского убийства великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина.

Предлагается

представителям партийных, комсомольских, профсоюзных, пионерских и прочих общественных организаций, видным деятелям международного рабочего, революционного и освободительного движения, прогрессивным представителям движения борьбы за мир, против фашизма, расизма, колониализма и неоколониализма, всем честным людям планеты, всем родам войск, кораблям Краснознаменных Балтийского, Черноморского, Северного и Дальневосточного флотов, авиационным и ракетным подразделениям, бойцам ДОСААФ и военно-патриотической игры «Зарница», сотрудникам органов охраны общественного порядка, милиции и госбезопасности, а также широким массам общественности прибыть 7 ноября (25 октября по ст. ст.) 1917 г. на Дворцовую площадь города-героя Ленинграда с целью сокрушения оплота самодержавия Зимнего дворца.

Терроризм с человеческим лицом (1981)

Предуведомительная беседа

Террорист. Что есть истина?

Милицанер. Истина в человеческом к ней приближении есть правда.

Террорист. А что есть правда?

Милицанер. Правда есть то, перед лицом чего мы чувствуем долг приятия, утверждения и отстаивания ее.

Террорист. А что есть долг?

Милицанер. Долг во внешнем и объективированном виде есть закон.

Террорист. А что есть закон?

Милицанер. Сейчас и здесь закон есть Я!

Террорист. А что же есть я?

Милицанер. А ты есть некритериальное, недефинированное и непросветленное все это вместе.

* * *

Склонясь у гробового входа

Не то, что мните вы – язык

Не слепок, не бездушный лик

В нем есть душа, в нем есть свобода

В нем есть любовь, в нем есть язык

Гады!

* * *

Вот бронзовый, Пушкин, и глупый стоишь

А был уж как хитрый ты очень

А я вот живой, между прочим

А я вот по улице Горького

Гуляю и думаю: Ишь!

Забрался на цоколь гранитный

Поэзией руководишь!

А вот как ужасную бомбу

На город Москву опустить

Погибнут тут все до единого

И некем руководить

* * *

На Западе террористы убивают людей

Либо из-за денег, либо из-за возвышенных идей

А у нас если и склонятся к такому —

Так по простой человеческой обиде или по злопамятству какому

Без всяких там денег, не прикидываясь борцом

И это будет терроризм с человеческим лицом

* * *

Посредине мирозданья

Среди маленькой Москвы

Я страдаю от страданья

Сам к тому ж ничтожно мал

Ну а если б я страдал

Видя это или это

То страдания предметы

Принимали б мой размер

Но страданьем же страданья

Я объемлю мирозданье

Превышая и Москву

* * *

Что ж ты, пес, кусаешь-лаешь

Ну, положим, я не твой

Не возлюбленный хозяин

Но ведь все-тки я живой

Я имею тоже право

А ты, пес, – поган, нечист

Ты есть чистый террорист

Рейган недобитый

* * *

В созерцании пусть отвлеченном, но чистом

Мне открылось, что Милицанеру под стать

В полной мере у нас еще нет Террориста

Чтоб обоим в величье пред небом предстать

Что сходились они на российском просторе

Как мужское и женское, пламень и лед

А не то порождаются вредные жизни химеры

И стоишь ты, мой Милицанер, вроде как Дон Кихот

* * *

Ну что за чудовище эта природа

В сравненьи с делами такого народа

Чьи планы разумности мощной такой

Что нет им в свершеньи нужды никакой

Природа ж – она не архитектонична

А даже напротив – темна и хтонична

Блестящая с виду – ну в общем, как змей

Что у государства уводит людей

И тянет под землю и с ними живет

Постой же, развратная матерь-природа

Придет государство и вспорет живот

И станет отцом неземного народа

* * *

Женщина в метро меня лягнула

Ну, пихаться – там куда ни шло

Здесь же она явно перегнула

Палку, и все дело перешло

В ранг ненужно-личных отношений

Я, естественно, в ответ лягнул

Но и тут же попросил прощенья —

Просто я как личность выше был

* * *

Что значит лепетанье их

Перед идеей устроенья

Души всемирной построенья

Среди еще вполне живых

Среди детей еще народных

Пред этим замыслом – всяк жид!

Грудь общей страстию дрожит

И общим страхом благородным

* * *

Американцы в космос запустили

Сверхновый свой космический корабль

Чтобы оттуда, уже с места Бога

Нас изничтожить лазером – во бля!

Ну хорошо там шашкой иль в упор

Из-под земли, из-под воды, из танка

Но с космоса, где только Бог и звезды!

Ну просто ничего святого нет! —

Во, бля!

* * *

Наша жизнь кончается

Вон у того столба

А ваша где кончается?

Ах, ваша не кончается!

Ах, ваша навсегда!

Поздравляем с вашей жизнью!

Как прекрасна ваша жизнь!

А как прекрасна – мы не знаем

Поскольку наша кончилась уже

* * *

Человек сначала белый

Но под солнцем моментально —

Красный, после вовсе – черный —

То же в плане социальном

Так законы человечьи

И природные законы

Вовсе не в противоречьи

А в согласии законном

* * *

Уже в старухе жизни нет

А смерти нет – бледна старуха

Она живет уж столько лет

Для просто так, за ради духа

Но молодой растущий класс:

Старуха, прочь! – сказать боится

Поскольку должен в тот же час

На ее месте очутиться

* * *

Я бросил пить, курить пытаюсь бросить

Кофий не пью, да и не ем почти

Я воспитаю из себя для пользы

Советский и неприхотливый тип

Который будет жить здесь чем – не знамо

Всех злонамеренных сводя с ума

Которому Спартак что, что Динамо

Которому что воля, что тюрьма

* * *

Вот стоит патруль военный

С некой мыслью сокровенной

Для иных любимцев Бога

Вроде мысль его убога

Но если армия есть тело

Многолюдного порядка

Он порядок есть порядка

То есть – чистая идея

Воплощенная живьем

А мы рядышком живем

* * *

Когда пройдут года и ныне дикий

Народ забудет многие дела

Страх обо мне пройдет по всей Руси великой —

Ведь что писал! – Но правда ведь была!

То, что писал

Черт-те что писал

И страх какой

И правда ведь была

И страх пройдет по всей Руси великой

* * *

Вот говорят, что наши люди

Хотели Папу подстрелить

Так этого ж не может быть —

Они мертвы для нас заране

Священнослужители, стало быть

Хотя вот их и подстрелить

Не преступленье, стало быть

В этом узком смысле