Текст книги "Г: Малое стихотворное собрание. Том 4"

Дмитрий Александрович Пригов
Г

Государство

«Так Лермонтов страдал над жизнью…»

 
Так Лермонтов страдал над жизнью
Ее не в силах полюбить
И Шестов так страдал над книгой
Ее не в силах разлюбить
И Достоевский так над Богом
Страдал не зная как любить
Так я страдал над государством
Пытаясь честно полюбить
 

«Государство – это отец, его мы боимся…»

 
Государство – это отец, его мы боимся
                          и уважаем
А в дни празднеств и побед с собою
                          отождествляем
 
 
А Родина – это, естественно, мать,
                          ее мы любим и даже
                          больше – обожаем
И стыдимся, и ревнуем, и презираем,
                          и помыкаем, и мучаем,
                          и желаем
 
 
И наиболее впечатлительные,
                          как говорит Фрейд,
                          убивают отца
                          и с Родиной
сожительствуют и все не удовлетворены
                          вполне
А мы – мы простые люди, мы и с отцами
                          разойдемся да и
                          женимся на стороне
 

«Вот я курицу зажарю…»

 
Вот я курицу зажарю
Жаловаться грех
Да ведь я ведь и не жалюсь
Что я – лучше всех?
Даже совестно, нет силы
Вот поди ж ты – на
Целу курицу сгубила
На меня страна
 

«Давай, Лесбия, болеть в одной постельке…»

 
Давай, Лесбия, болеть в одной постельке
Бледными тельцами касаясь
То в жару виртуально расширяющимися
То в испарине холодной истончающимися
И сходя, сходя на нет полупрекрасные
За окнами вдруг увидим знамена красные
Праздничные —
Коммунисты опять к власти, знать, пришли
 

«Давай, Лесбия, заведем себе ребеночка…»

 
Давай, Лесбия, заведем себе ребеночка
И будем мыть его в теплой водичке, ласкотая
Обмывая целлулоидные ножки
И в тонкой вытиральной простыночке
                          промокшей
Стремительно понесем его в кроватку
На ходу в окошко взгляд бросив случайный —
Ишь, опять вроде к власти демократы
Пришли
После перерыва
 

«Чайка огромной звериной красы…»

 
Чайка огромной звериной красы
Гордо вышагивает и недаром
Вот бы еще ей лихие усы
Славным была бы приморским жандармом
Или начальником чрезвычайки
Я обращался бы к ней: Товарищ Чайка
Куда прикажете арестованных девать? —
В расход! – и по своим делам
 

«Такая большая страна…»

 
Такая большая страна
А все вот никак не провалится
Всё, вроде, одна сторона
Ее
Как будто бы рушится, валится
То кровь, то скопившийся пот
И гной
Как будто проломит, продавит
Ан, нет —
То Петр что-то там подопрет
То Павел чего-то подправит
И дальше пошло
 

«Еще не вся повыпита отвага…»

 
Еще не вся повыпита отвага
Из наших белых самобытных тел
И государства серая бумага
Еще промнется от великих дел
 
 
И будут кверху восходить высоты
И дали разнесутся по краям
И здесь умрет не тысячный,
не сотый —
Но первый и второй.
И будет храм.
 

«Теперь поговорим о Риме…»

 
Теперь поговорим о Риме
Как древнеримский Цицерон
Врагу народа Катилине
Народ, преданье и закон
Противпоставил как пример
Той государственности зримой
А в наши дни Милицанер
Встает равнодостойным Римом
И даже больше – той незримой
Он зримый высится пример
Государственности
 

«Вот голая идет красавица…»

 
Вот голая идет красавица
Среди ослабшей государственности
Ей всё это конечно нравится
А мне это не то что нравится
Да и не то чтобы не нравится
Меня все это не касается
Ну разве только в смысле нравственности
И в смысле нарушенья нравственности
И проявления безнравственности
Среди ослабшей государственности
А так мне всё конечно нравится
 

«С женою под ручку вот Милицанер…»

 
С женою под ручку вот Милицанер
Идет и смущается этим зачем-то
Ведь он государственности есть пример
Таки и семья – государства ячейка
 
 
Но слишком близка уж к нечистой земле
И к плоти и к прочим приметам снижающим
А он – государственность есть в чистоте
Почти что себя этим уничтожающая
 

«Возле города Ростова…»

 
Возле города Ростова
Возле города Орла
Для решения простого
Повстречались два орла
Российские
Для того, чтоб прокормиться
Порешили – и правы! —
Тушками объединиться
Но зато в две головы
Кушать
И были правы
 

«Лишь только выйду – портится погода…»

 
Лишь только выйду – портится погода
А в комнате сижу – прекрасная стоит
Наверно, что-то ставит мне на вид
Против меня живущая природа
 
 
Наверно, потому что я прямой и честный
Сторонник государственных идей
Которые уводят у нее людей
В возвышенный мир рыцарский, но тесный
 

«Когда в райсовете по случаю был…»

 
Когда в райсовете по случаю был
Одну райсоветочку там полюбил
 
 
Я ей говорил: Вы начальство, едрить
Не можете в чем-либо мне пособить?
 
 
– Нет, нет! Я закону навек предана! —
Ну, нет – так и нет, а на что мне она
Такая
 

«Вот представитель наш в ООН…»

 
Вот представитель наш в ООН
Опять в Америке остался
И ясно представляет он
С чем он теперь навек расстался
Впрочем, и раньше представлял
Когда достойно представлял
Нас в ООН
 

«Дико-мафиозные структуры…»

 
Дико-мафиозные структуры
Овладели обществом и сном
Его
Даже
Что природный смысл прокуратуры
В гуле и движении лесном
Природном
Вышел
 
 
Всей своею неземной натурой
Движется, сверкая и гремя
Он
Я с тобой, моя прокуратура
Вот, бери как лезвие меня
Карающее
 

«В поселке дачном академиков…»

 
В поселке дачном академиков
Гулял я листьями шурша
Моя завистлива душа
Завидовала академикам
 
 
Вот так бы, думалось, и мне
Здесь жить на радость людям здравствуя
Да вот
Для организма государства я
Как мелка тварь в его говне
Копающаяся
 

«На даче тихо. Люди спят…»

 
На даче тихо. Люди спят
Ну, люди спят, положим
А если, предположим
Придут и обнажат до пят
 
 
Ведь страшно – непонятно кто
Да и зачем – неясно
Ну, ежли Государство —
Тогда понятно, но и то
Не очень ясно
 

«Тыктоскажи? – Тыврагнарода…»

 
Тыктоскажи? – Тыврагнарода
Или похуже – тышпион
Народсмететтебя, ведь он
УзналвтебеВрагаНарода
 
 
ТвоеСпасенье – взятьистать
НародуДругомстатьиБратом
ОтцомУчителемСолдатом
Взятьзахотеть решитьистать
 

«Как я понимаю – при плановой системе…»

 
Как я понимаю – при плановой системе
                          перевыполнение плана
                          есть вредительство
Скажем, шнурочная фабрика в пять раз
                          перевыполнила
                          шнурков количество
 
 
А обувная фабрика только в два раза
                          перевыполнила план
Куда же сверх того перевыполненные шнурки
                          девать нам
 
 
И выходит, что это есть растрачивание
                          народных средств
и опорачивание благородных дел
За это у нас полагается расстрел
 

«Рыбище вонючее…»

 
Рыбище вонючее
На прилавке длится
А плавало ведь чистое
В чистой же водице
 
 
Так же человека вот
Государство вытащило
Поскорее б что ли
Потребило в дело
Не загнил чтоб попусту
 

«По высокому счету безнравствен…»

 
По высокому счету безнравствен
Я люблю и пытаюсь понять
Это подлое – но государство
Эту родину – но и не мать
 
 
Если б был я свободен и вечен
Я бы жил веселясь в пустоте
Но поскольку я слаб и конечен
Я боюсь умереть в пустоте
 

Гражданин

«Старый…»

 
Старый,
Лысый,
Почти безобразный
Но мудрый
Знающий что-то такое
У меня нет желания уйти или отвергнуть его
Он рассказывает о тех временах
Когда положить партийный билет на стол
Считалось гражданской смертью
А порой и просто прямой смертью
                          и оканчивалось
Да ладно! – говорит он, поглаживая меня —
Это позор мой! боль несглаживаемая! —
Отлично рассчитав, сколь обаятелен
                          и неотразим
Этот трагический, невоспроизводимо
                          экзотический
Опыт сурового победительного человека
 

«И я был честный гражданин…»

 
И я был честный гражданин
Страны своей Советов
И я внимал советов
Журналов и газетов
Да и не я один
А потом чегой-то я устал
Не то чтобы несчастным стал
Или каким неверным
Но стал какой-то нервный
Невеселый стал
Отчего-то
Возраст, наверно
 

«В огромном городе в годину…»

 
В огромном городе в годину
В дни празднества огромного
Гулял я в виде скромного
Простого гражданина
 
 
И думал: как соотнести
Вот эти вот огромности
С моей гражданской скромностью
Быть может этот самый стих
И соотнесет
 

«Да, сердце у Милицанера…»

 
Да, сердце у Милицанера
Не камень – и оно порой
Испугано, но путь иной
Его, чем неМилицанера
 
 
Оно дрожит в пространстве мира
Но повинуется вослед
Веленью Неба и Планет
И Государства и Мундира
 

Господь

«Вот он ходит по пятам…»

 
Вот он ходит по пятам
Только лишь прилягу на ночь
Он мне: Дмитрий Алексаныч —
Скажет сверху – Как ты там?
Хорошо – отвечу в гневе —
– Знаешь кто я? Что хочу? —
– Даже знать я не хочу!
Ты сиди себе на небе
И делай свое дело
Но тихо
 

Куликово поле

 
Вот всех я по местам расставил
Вот этих справа я поставил
Вот этих слева я поставил
Всех прочих на потом оставил
Поляков на потом оставил
Французов на потом оставил
И немцев на потом оставил
Вот ангелов своих наставил
И сверху воронов поставил
И прочих птиц вверху поставил
А снизу поле предоставил
Для битвы поле предоставил
Его деревьями обставил
Дубами, елями обставил
Кустами кое-где уставил
Травою мягкой застелил
Букашкой разной населил
Пусть будет все как я представил
Пусть все живут как я заставил
Пусть все умрут как я заставил
Пусть победят
Пусть победят сегодня русские
Ведь неплохие парни русские
И девки неплохие русские
Они страдали много русские
Терпели ужасы нерусские
Так победят сегодня русские
Что будет здесь, коль уж сейчас
Земля крошится уж сейчас
И небо пыльно уж сейчас
Породы рушатся подземные
И воды мечутся подземные
И звери мечутся подземные
И люди бегают наземные
Туда-сюда бегут приземные
И птицы собрались надземные
Все птицы – вороны надземные
А все ж татары поприятней
И лица мне их поприятней
И голоса их поприятней
И имена их поприятней
Да и повадка поприятней
Хоть русские и поопрятней
А все ж татары поприятней
Так пусть татары победят
Отсюда все мне будет видно
Татары значит победят
А впрочем – завтра будет видно
 

«Вот они девочки – бедные, стройные…»

 
Вот они девочки – бедные, стройные
С маленькой дырочкой промежду ног
Им и самим-то не в радость такое-то
Да что поделаешь, ежели Бог
Ежли назначил им нежными, стройными
С маленькой дырочкой промежду ног
Он уж и сам не восторге-то Бог
Да что поделаешь – сразу такое-то
Не отменишь
 

«Присядет дитя на пенек…»

 
Присядет дитя на пенек
И вынет из старой котомки
Обычного хлеба кусок
Серого
И голосом скажет негромким
Детским, ломающимся:
Спасибо, Господь, за кусочек! —
Ты кушай, ты кушай, сыночек
У меня еще есть для тебя кое-что
 

«Однажды ночею ужасной…»

 
Однажды ночею ужасной
На перекрестке двух дорог
Живую деву подстерег
Мужик огромный, мужик красный
 
 
От ужаса вся ослабев
Она слегка прикрывши очи
И молвила: Бери что хочешь! —
А что ему хотеть – он гнев
Господен
 

«Наш Господь от ихнего Господя…»

 
Наш Господь от ихнего Господя
Отличается как день от преисподня
Чем же это?
Ихний – невозможный, трансцендентный
И совсем уже не имманентный
А ваш?
Ну, а наш – на облачке сидит
Вниз сурово-ласково глядит
А обидится иль в голову взбредет —
Спрячется за облачко и ждет
Чего ждет?
А когда обратно появиться
А не то совсем мы можем спиться
Духовно и физически
 

«Выходит пожилой крестьянин…»

 
Выходит пожилой крестьянин
Ему корова говорит:
Родной, поляжем здесь костями
Но будем жить как Бог велит
 
 
А как он, Бог, тебе велит? —
Ей мудрый говорит крестьянин
Быть может он полечь костями
Тебе, кормилице, велит
А мне нельзя
 

«А вот Милицанер стоит…»

 
А вот Милицанер стоит
Один среди полей безлюдных
Пост далеко его отсюда
А вот мундир всегда при нем
 
 
Фуражку с головы снимает
И смотрит вверх, и сверху Бог
Нисходит и целует в лоб
И говорит ему неслышно:
Иди, дитя, и будь послушным.
 

«Милицанер гуляет строгий…»

 
Милицанер гуляет строгий
По рации своей притом
Переговаривается он
Не знаю с кем – наверно, с Богом
И голос вправду неземной
Звучит из рации небесной:
– О ты, Милицанер прекрасный!
Будь прям и вечно молодой
Как кипарис цветущий
 

«В лучах рождественской звезды…»

 
В лучах рождественской звезды
Дышали теплые скоты
И пес облизывал младенца
Кот вопрошал седую мышь
Отвернувшуюся:
В какую сторону глядишь
Сука! —
Гляжу, что никуда не деться! —
Отвечала не оборачиваясь мышь
Серой подергивающейся шкуркой ощущая
                          мощь и тяжесть
ею самой неожиданно сказанного слова
 

«Я видел, как падали люди с отвесной стены…»

 
Я видел, как падали люди с отвесной стены
По жестоким, но и не чуждым человеку
                          законам войны
 
 
Как человек пытал человека и внутри
                          у него на то способность,
                          он захотел и смог
И все это выдумал Бог
 
 
Природа до такого не додумалась бы сама
Разве что – до целесообразной обыденности
                          усвоившего ее ума
 

«Как же так…»

 
Как же так? —
 
 
В подворотне он ее обидел
В смысле – изнасиловал ее
Бог все это и сквозь толщу видел
Но и не остановил его
 
 
Почему же? —
 
 
Потому что если в каждое мгновенье
Вмешиваться и вести учет
То уж следующего мгновенья
Не получится, а будет черт-те что —
 
 
Вот поэтому.
 

«Мой брат таракан и сестра моя муха…»

 
Мой брат таракан и сестра моя муха
Родные, что шепчете вы мне на ухо?
 
 
Ага, понимаю, что я, мол, подлец
Что я вас давлю, а наш общий Отец
 
 
На небе бинокль к глазам свой подносит
И все замечает и в книгу заносит
 
 
Так нет, не надейтесь, – когда б заносил
Что каждый его от рожденья просил
 
 
То жизнь на земле уж давно б прогорела
Он в книгу заносит что нужно для дела
 

«Дело мира в основе проиграно…»

 
Дело мира в основе проиграно
Потому что не хочет нас Бог
Со врагами селить в отдалении
Все в соседстве их селит от нас
 
 
Скажем, дружим мы вот с аргентинцами
Что бы рядышком нас поселить
Ан вот селит нас рядом с китайцами
Где уж миру и счастию быть
 

«Вот они приходят молодые…»

 
Вот они приходят молодые
Близкой мне погибелью грозят
У них зубы белые прямые
И на каждом зубе блещет яд
И глаза их страшные горят
Небеса над ними голубые
И под ними пропасти висят
Я же в нишке маленькой сижу
И на них испуганно гляжу
Господи, где мне искать спасенья?
Может, Ты мне скажешь? – Не скажу —
Он отвечает
 

«Вот нога ведь болит – не отвалится…»

 
Вот нога ведь болит – не отвалится
И в сторонку ведь не отбежит
А на меня всею массой навалится
Да и всем моим телом болит
 
 
Возмолюся я голосом к Господу:
Что мне делать с огромной такой
Вразуми ее, Боже мой, Господи!
– Да вот я со своею такой
Никак не разберусь
 

«Нет, мир не так уж и убог…»

 
Нет, мир не так уж и убог
Когда в любую щелку глянешь
За угол за любой заглянешь
И видишь – вон сидит там Бог
Как пташка малая тоскует
Лукавой ласкою глядит
А то как вскочит, как помчится
И снова нету никого
 

«Выходит крыса на порог…»

 
Выходит крыса на порог
Пустующего дома
Пустынный сад, худая крона
Пустые небеса и Бог
Один сидит средь пустоты
И говорит ей: Крыса, ты
Единственный мой собеседник
На данный момент
 

«Рисую милую зверюшку…»

 
Рисую милую зверюшку
Покрытую сплошною рюшкой
Безумных складок облегающих
Как скальпель тело прорезающих
До самой черноты
В глубинах
Одну из них приподнимаю
И вижу там подобно раю
Нечто
И Бог сидит простой и сладкий
Так что ж это – под каждой складкой
Такое?
 

«Вот наш шустрый мэр Лужков…»

 
Вот наш шустрый мэр Лужков
Крестит лоб в огромной церкви
Бог ему и на ушко
Шепчет: Выйдем-ка из церкви
По-мужски поговорим! —
Страшен, страшен Элоим
Не так его себе представлял Лужков
Когда начинал креститься
 

1-й божеский разговор

 
Вот молодежь на комсомольском съезде
Ликует и безумная поет
А дальше что? – а дальше съезд пройдет
А там уже и старость на подъезде
 
 
А дальше – смерть! и в окруженьи сил
Бог спросит справедливо и сурово:
Где ж был ты, друг? – А я на съезде был
– А-а.
На девятнадцатом на съезде комсомола?
Ну-ну
 

20-й божеский разговор

 
Тьма настала среди ночи
И пожрала всяку плоть
Голосом змеиным шепчет:
Подь сюды, родимый, подь
 
 
Страшно, Господи, как страшно!
Бог мне улыбнется: Ишь!
И чего ж тебе так страшно? —
– Да ведь так не объяснишь
Но страшно, Господи, страшно! —
– Ишь, и вправду дрожит весь
 

25-й божеский разговор

 
Бог меня немножечко осудит
А потом немножечко простит
Прямо из Москвы меня, отсюда
Он к себе на небо пригласит
 
 
Строгий, бородатый и усатый
Грозно глянет он из-под бровей:
Неужели сам все написал ты? —
– Что ты, что ты – с помощью Твоей! —
– Ну то-то же
 

«Господь листает книгу жизни…»

 
Господь листает книгу жизни
И думает: кого б это прибрать
Все лишь заслышат в небе звук железный
И словно мыши по домам бежать
 
 
А Он поднимет крышу, улыбнется
И шарит по углам рукой
Поймает бедного, а тот дрожит и бьется
Господь в глаза посмотрит: Бог с тобой —
Что бьешься-то?
 

«Вот нежной зегзицей рыдая…»

 
Вот нежной зегзицей рыдая
Рыдает немка молодая
Над телом жениха взывая
Ко Богу общему: Майн Гот!
Убей проклятый сей народ
За наши горькие печали
Развей его проклятый род!
И Бог ей общий отвечает:
Послушай, немка молодая
Жених твой посвящен был мне
А русский – просто сталь простая
В моей протянутой руке
Прислушайся, как вдалеке
Как россиянка молодая
Зегзицей нежною рыдая
Над телом жениха сидит
И в сторону твою глядит
 
 
И стало тихо, стало чудно
И немка слышит как отвсюду
Восходит плач и каплет кровь
И сходит Бог и тишина
Где каждая слеза слышна
Та тишина – и есть любовь
 

«Японец тихо возле храма…»

 
Японец тихо возле храма
Буддийского себе стоит:
А там монахи или ламы —
Кто их разберет —
Японец им и говорит:
Едрит!
Сидите, а я рядом буду
Вам за обманчивого Будду
И воспаряет
А, может, по-японски все это звучит иначе
Совсем, совсем, может, по-другому
 

«Не японская, не китайская…»

 
Не японская, не китайская
Не монгольская, не индокитайская
Не шведская, не мериканская
Не арабская, не африканская
Не римская и не прусская
Не горит ни в огне и ни в пламени —
Да здравствует Русская
Ордена Трудового Красного Знамени
Православная Церковь!
 

«Семь странников ветхой дорогой бредут…»

 
Семь странников ветхой дорогой бредут
За ними малютка-Христос поспешает
Мы старые, ветхие, – старцы поют, —
Свое отслужили! – Он их утешает:
Терпите, еще ваши сроки настанут
Я вырасту, буду распят и восстану
Из гроба! а после сошествую в ад! —
И с ужасом ветхие старцы глядят
На малютку
 

«Вот дитя-Христос и рядом дети…»

 
Вот дитя-Христос и рядом дети
Веселятся вместе, но домой
Разбежались, и при лунном свете
Он один сидит немолодой
Капли крови проступают тихо
На руках и на ногах его
Прибежали снова утром дети
А он весел, словно ничего
И не случилось
 

Гений

«Говорят, что Андрей Белый…»

 
Говорят, что Андрей Белый
Совершенно не изучен в нашей стране
И это считается пробелом
Как у нас внутри, так и вовне.
 
 
А я думаю так: пока будут изучать Белого,
Я помру в нашей стране.
Это разве не будет пробелом?
Лучше сначала позаботиться обо мне.
 

«Это прекрасно не потому…»

 
Это прекрасно не потому,
Что это стих и ошибок нет,
Это прекрасно потому,
Что это сказал поэт.
 
 
А то, что говорит поэт —
Того уж никто не скажет,
Даже смерть слюнки сглотнет
И только фирменной ленточкой перевяжет.
 

«Вот я, предположим, обычный поэт…»

 
Вот я, предположим, обычный поэт
А тут вот по прихоти русской судьбы
Приходится совестью нации быть
А как ею быть, коли совести нет
Стихи, скажем, есть, а вот совести – нет
Как тут быть
 

«В Японии я б был Катулл…»

 
В Японии я б был Катулл
А в Риме был бы Хокусаем
А вот в России я тот самый
Что вот в Японии – Катулл
А в Риме – чистым Хокусаем
Был бы
 

«Роди мне зверя! – говорю…»

 
Роди мне зверя! – говорю
Она мне враз рожает зверя
Нет, убери назад! не верю!
Роди мне светлую зарю! —
Она в ответ зарю рождает
И самому ж мне подтверждает
Тем
Неутраченную способность зачинать
                          чистым словом
 

«И мне б хотелось в Пантеоне…»

 
И мне б хотелось в Пантеоне
Хранить свой охладелый прах
В каких-нибудь святых горах
Высокогорных Подмосковий
Чтобы не быть помехой всем
Но все-таки ходили люди
Да видно так оно и будет
Конечно, ежели совсем
В пустую гладь не превратится
Высокогорная столица
Моя
 

«Я часто удивляюсь сам себе…»

 
Я часто удивляюсь сам себе:
Откуда это все берется?
С каких высот ко мне все это сбе-
гается? и на какую бе-
ду все это в книгах остается?!
Иной читатель ведь не так уж прост
Он сбоку препоясан пистолетом
Он вовсе даже, скажем, не корыст-
любив, но он в претензии к поэту
Он понимает: наша жизнь кратка
Чтоб разбираться в пользости
конечной
И всяких там высоких предика-
тах. Я согласен с ним, конечно
Вот и пишу я про полезность дня
Да как ухватишь ты его меня-
ющуюся полезность
 

«Нет, думается, весь я не умру…»

 
Нет, думается, весь я не умру
И будет красоваться на миру
Мой дух необмирающе великий
И задрожит всяк сущий активист
И комсомолец всяк и коммунист
И беспартийный всяк и ныне дикий
Антирелигиозный пропагандист
 

«Наискосок в приоткрытую дверь…»

 
Наискосок в приоткрытую дверь
Я вижу проходящих китайцев
Ну, понимаете, китайцев
Они кланяются мне и произносят:
Здлавствуйте, мистел Плигов! —
Я им отвечаю без злобы:
Вам давно бы уже пора знать и выучить
Что я не Плигов, а Пригов! —
Знаем, знаем! – смеются они и уходят
Видимо, знают, но не хотят
 

«Утром раздается звонок в дверь…»

 
Утром раздается звонок в дверь
И молодой китаец-рассыльный
Протягивает мне приглашение
                          в розовом конверте
Я вынимаю и, конечно: Уважаемый
                          мистел Плигов
Мы плиглашаем Вас….
Я раздраженно перечеркиваю карандашом
И пишу с остервенением: Такого мистела
                          нет в плилоде
А есть Пригов, Пригов, Пригов!