Текст книги "Жизнь вне изоляции. Концепция нового социального дома"

Ксения Мануильская, Ольга Грязнова, Анна Ипатова, Елена Вьюговская, Дмитрий Рогозин
Жизнь вне изоляции. Концепция нового социального дома

Ксения Максимовна Мануильская, канд. социол. наук, старший научный сотрудник Центра полевых исследований ИНСАП РАНХиГС. Электронная почта [email protected]

Дмитрий Михайлович Рогозин, канд. социол. наук, директор Центра полевых исследований ИНСАП РАНХиГС. Электронная почта [email protected]

Ольга Станиславовна Грязнова, канд. социол. наук, доцент университета Люфана в Люнебурге, Германия. Электронная почта [email protected]

Анна Алексеевна Ипатова, канд. культурологии, старший научный сотрудник Центра полевых исследований ИНСАП РАНХиГС.

Электронная почта [email protected]

Елена Васильевна Вьюговская, научный сотрудник Центра полевых исследований ИНСАП РАНХиГС. Электронная почта [email protected]

© ФГБОУ ВО «Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации», 2021

Благодарности

За отзывчивость, соучастие, критику и поддержку наших попыток понять и структурировать концепт нового социального дома:

Благотворительный фонд «Почет»

Борис Калатин

Вадим Самородов

Фонд Тимченко

Ирина Андреевна Григорьева

Марина Вырская

Надежда Галиева

Ольга Солодовникова

Нашим многочисленным информантам и респондентам:

Наталья Александровна Ахрамеева

Виктория Вадимовна Темирова

Павел Клементьев

Дарья Родченко

Мария Троян

Алия Назимова

Галина Синичкина

Константин Галкин

Борис Шаталов

Сергей Геращенко

Петр Иванов

Франц Бауске

Сюзанна Цанк

Анна Янсен

Предисловие

Перед вами книга, которая очень обстоятельно подводит к принципиальному вопросу о конструкции общего блага в наших человеческих поселениях. Критическая позиция авторов охватывает самые разные попытки людей работать с социальной интеграцией и социальной поддержкой пожилых людей, но речь на самом деле идет не только о пожилых людях, но и о том, как вообще мы вместе живем. Проект нового социального дома и есть этот вопрос, хотя изложенный в проектной логике.

Старость и потребность в социальной поддержке пожилых людей сравнительно недавно стали массовым явлением, а не уделом редких счастливцев. Но именно это во многом послужило тем фактором, который поставил под серьезную критику морфологию городов, дизайн квартир и домов, социокультурную архитектуру совместного проживания. Стоит ли изолировать пожилых в редких домах престарелых, кто должен быть субъектом заботы и правомерно ли вообще превращать людей в объект заботы? И этично ли требовать от людей активной позиции, если они не очень хотят или могут проявлять активность.

Попытка задать эти вопросы через пожилых людей помогает нам освободиться от мышления категорией исключенных групп. Не обязательно рассматривать пожилого или ребенка как отличающегося, другого, которому нужен особый подход в отличие от нормальных людей. Так или иначе наши поселения, наш подход к их дизайну и трансформации за счет унификации практик оказываются компромиссными. Если подумать, мы все немного недовольны. Недовольны отсутствием чуткости к нашим особенностям, нашим бедам и нашим возможностям. Нам всем непросто получить как сострадание, так и реализацию своих талантов. Когда это усугубляется болезнями и одиночеством, становится еще более неприятно.

Жилье в России отличается от жилья в Америке или Франции. Условность права собственности, как и условность социального найма, делает довольно затруднительным разговор о социальном жилье как инструменте борьбы с неравенством. Российский социальный дом – несколько про другое. Это не жилье для тех, кто не может позволить себе квартиру, но жилье для тех, кто смог получить квартиру в социальный наем. Это история отношений с государством, а не история общественной дискуссии о справедливости.

Более того, редко когда социальное жилье представлено отдельными зданиями – в многоквартирных домах мозаично появляются квартиры социального найма, там оказываются иногородние сотрудники ГБУ «Жилищник», выпускники детских домов, пожилые. В книге приводятся редкие примеры социальных домов для стариков – на всю Москву таких четыре. Москва и прочие постсоциалистические города сопротивляются концентрации гомогенного населения. Может быть, это и к лучшему для проекта нового социального дома.

Радикальность проекта в том, что он предлагает по-новому смешать частное и государственное, приватное и публичное. Как это сделать, сохраняя достоинство и не создавая новых уязвимостей для пользователей, – большой вопрос. Насколько отношения с недвижимостью человека сейчас находятся полностью в руках государства, настолько же предпочтительна жизнь вдали от государева ока. Во всяком случае, если хочется, чтобы жизнь была спокойна.

Для многих регионов это потребует длительного обучения новым социальным практикам. Публичная жизнь, готовность не стесняться своих соседей, не бояться их и месте с ними принимать коллегиальные решения – сложные навыки, обучение которым не приносит быстрых результатов.

Для всей страны это пересмотр всего целеполагания градостроительной политики. Уже сейчас урбанисты считают, что недвижимости в стране более чем достаточно. Одна беда, эта недвижимость не там расположена. А когда она расположена там, в крупных региональных столицах, она не приспособлена для качественного самоуправления или хорошего соседского праздника.

Пока KPI нашей отечественной городской политики крайне скромны – это квадратные метры. Иногда – число социальных объектов. Совсем редко – число посаженных деревьев. Мы пока не научились думать в категориях качественного воздуха, низкой пылевой нагрузки, доступности свежих овощей и фруктов. Здоровье нам представляется производным от спорта, а не от комплекса факторов, определяющих наше благополучие.

Переосмысление нашей городской и сельской жизни в ходе эпидемии COVID-19 дополнительно заостряет эти вопросы. Реактивная логика требует от этого медицинских решений и усиленного строительства. Логика нового социального дома предлагает задуматься и распрощаться с привычным для модерна целеполаганием «быстрее, выше сильнее». В конце концов, в старости торопиться некуда.

П. В. Иванов,

социолог города, Лаборатория «Гражданская инженерия»

Введение

Жилье – это пространство для жизни. Банальная максима вновь и вновь требует повторения и переопределения. Ведь очень часто жилье приравнивается лишь к месту ночлега, крова, которое противостоит жизни на улице. В этом случае наш собственный дом, единственная задача которого – укрытие от непогоды и внешнего мира, становится дополнительным источником одиночества и опустошенности, резервуаром не заботы, а страхов.

В этом большинство обитателей крупных городов смогли убедиться, пережив в четырех стенах карантинные ограничения, вызванные пандемией COVID-19. В одно мгновение мы все стали стариками – маломобильной категорией граждан, которая обречена на замкнутое существование, с которой не обсуждают жизненно важные вопросы, которую принято «занимать» чем-нибудь без оглядки на ее реальные потребности (биологические, экономические, социальные). Для многих из нас ограничения продлились месяц или чуть больше, но представьте на секунду, что изоляция – это пожизненный приговор. Так вы приблизитесь к пониманию самочувствия стариков в России.

Четыре базовые потребности пожилых определяют жилищную среду, дружественную старшему возрасту: автономия и независимость, здоровье и благополучие, социальная связанность, безопасность и устойчивость [Amabile, Hargrave, 2019]. Нарушение и сбои в обеспечении каждой потребности ведут к возникновению и укреплению чувства бездомности и жилищной необустроенности, которые, в свою очередь, провоцируют основную беду стариков – одиночество. Невозможность изменить текущий мир приводит к самоограничениям, самоизоляции, исключенности. Поэтому, прежде чем говорить об адаптивном, благоприятном для старения жилье, следует дать ответ на вопросы, насколько оно позволяет пожилому быть собой, поддерживать здоровье, общаться с близкими и чувствовать себя в безопасности.

Бытует мнение, что среди всех слоев населения старики – это самая обеспеченная жильем группа, а их проблемы лежат в другой, материальной плоскости. Это правда: денег не хватает всегда, особенно когда все меньше возможностей влиять на их поступление, все больше потребностей в уходе и лекарствах. Но жилье – это не только и не столько квадратные метры, стены под крышей и счета от коммунальных служб. Жилье – это, во-первых, место уединения, позитивного одиночества; во-вторых, место гигиены и интимных практик; в-третьих, место образования и поддержания социальных связей. Жилье для себя, возлюбленной и друзей, как правило, недоступно для старика, значит и сам концепт жилья в пожилом возрасте становится весьма проблематичным.

Бытует мнение, что старикам надо помогать, соучаствовать в их жизни. А поскольку трудно соответствовать их запросам, помогать лучше деньгами, чтобы были выбор, возможность самостоятельно распоряжаться, свобода в принятии решений. Это правда: свобода выбора – основной дефицит старения. Но выбор становится возможным лишь тогда, когда есть цель, устремление, критерий выбора. Нельзя выбирать в бесперспективном контексте. Потому деньги, приходящие старикам от социальных программ и родственников, передаются другим родственникам. Когда нет места для будущего, нет выбора, нет иного смысла, чем передать поступившие деньги дальше. Старики давно стали каналами трансферта денежных потоков между благодетелями и благополучателями, они лишь необходимый элемент растущей экономики ухода.

Предлагая новые формы социального жилья, формируя запрос архитекторов, девелоперов, строительных компаний на адаптивные, доступные решения в области индивидуального строительства и социальной среды, радетели всеобщей заботы часто усугубляют транзитный статус стариков как получателей услуг и держателей квадратных метров. Мнения о жилищной обустроенности и финансовой зависимости, обоснованные и очевидные для многих, на деле скрывают одиночество, заброшенность и латентную бездомность стариков. Понять это нельзя в дискурсивном поле сбора жалоб, формирования новых списков социальных услуг и запуска программ долговременного ухода. За потугами помочь теряется субъект помощи, лишается голоса, права выбора и дома как места, поддерживающего достойную жизнь, наполненную не только деньгами и услугами, но и смыслом.

Благополучие, счастье, успешность, наконец, богатство везде называют целью социальной политики. Простое, материальное, духовное, личное, семейное, домашнее, жизненное, эмоциональное, полное, человеческое, какое бы то ни было благополучие есть благо для стареющего мира. Но ведь благополучие может быть мнимым, показным, относительным и, наконец, казенным. То есть благополучием предписанным, определенным, вмененным, узаконенным: хочешь благополучия – не сиди дома, занимайся собой, увлекайся другими, демонстрируй социальную включенность и активность! А если этот забег не то, чего хочет пожилой человек?

Милослав Клугар с коллегами проанализировал 14 исследований активного долголетия и выделил четыре базовых компонента последнего [Klugar, Cap, Klugarova et. al., 2016]: во-первых, позитивное отношение к жизни, позитивные практики; во-вторых, ментальная, социальная и физическая активность; в-третьих, адаптация к изменившимся жизненным обстоятельствам; в-четвертых, финансовая независимость. Достаточно выполнить два условия, чтобы в старости быть счастливым: адаптироваться к внешним обстоятельствам и искать новое, учиться. Если старики адаптируются к жизненным обстоятельствам, позитивно относятся к происходящему, они могут вести активную и осмысленную жизнь. Если старики осваивают новые активности, участвуют в обучении, практикуются, поддерживают интимные отношения и управляют финансами, они остаются ментально, социально и физически активными.

Таковы основные, разделяемые очень многими аргументы активного долголетия. Почти никто не сомневается, что активность, подвижность, участие – залог хорошей старости. Но если есть хорошая старость, значит, есть и плохая [Pike, 2011]. Так невзначай, из самых благих побуждений, начинается деление на хороший, правильный образ жизни в старости и плохой, неправильный, недопустимый. Разговоры о том, что старики гибнут, что их надо выводить из тени, подталкивать к подвижному, активному образу жизни трансформируются в мероприятия, регламенты, нормативные акты, единственная задача которых – не дать старику спокойно умереть. Двигайся, живи, имитируй молодость, умри в движении. Будь молодым! У тебя нет никакой альтернативы, или мы тебе ее не дадим.

Метафора активного долголетия отнюдь не нейтральна, ее токсичность заключается в прямом переносе представлений и убеждений молодых на старшие возраста. Но возраст сопротивляется, дает сдачи. Когда приходят боли, недомогания, рушатся социальные связи и умирают близкие, нельзя оставаться жизнерадостным, стремиться к новому, забывать прошлое и свою биографию. Политика активного долголетия, столкнувшись с явным противоречием в декларируемых целях и текущих обстоятельствах, на деле перестала обращаться к долголетию. Активность перенесена на младшие старшие возраста, то есть на людей до 70 лет, здоровье и семейные отношения которых еще относительно сохранны. Это к ним обращен призыв «Двигайся, развивайся, о будущем не думай!». Все очевиднее, что политика активного долголетия – это разговор не со стариками, а со стареющей молодежью, новыми пенсионерами и их детьми.

Современную повестку активного долголетия не без основания Элизабет Пайк называет моральной паникой, поддерживаемой страхами за свое неопределенное и замалчиваемое будущее [Pike, 2011]. Навязывая старикам свои представления о правильной старости, молодые и средние поколения лишают не только их, но и себя в будущем возможности осмысленного старения, которое в перспективе молодежной активности становится злом, неприятным недоразумением, дурной привычкой. Умирать в движении стало социально одобряемым поведением, быстрая и безболезненная смерть – жизненной установкой. Такова политика активного долголетия, разделяемая многими экспертами, журналистами и политиками.

Тем, кто не может «умереть молодым», положена сиделка как благо – без альтернатив и права обжалования. Мир давно завоевали призывы к милосердию, сочувствию и уходу за обделенными, униженными и страдающими. В этом много искреннего и хорошего, но во все времена остается актуальной тревога Гёте: «Признаться, я и сам верю, что в конце концов гуманность восторжествует, боюсь только, как бы в этом случае мир не превратился в гигантский госпиталь и каждый не стал бы для другого хлопотливой сиделкой» («Итальянское путешествие», Неаполь, 27 мая 1787 года). После коронавирусной пандемии можно с уверенностью утверждать: гуманность, хотя бы дискурсивная, восторжествовала. Однако в госпиталь весь мир еще не трансформировался. Даже в ситуации пандемии остается место эмоциям и поступкам.

«Какое ужасное слово „старики“: невозможно так говорить, оскорбительно!» – нередко услышишь от чиновника или добровольца, подражающего начальственной речи. Но, повторяя слова поэта Полины Барсковой, заметим: лучше иметь дело с грязным, невозможным и оскорбительным, нежели с чистым и стерильным, но отрезанным от жизненных перипетий. Старость – это не новая молодость и не стерильная палата с сиделкой. Это другая жизнь, которая нуждается в своей организации, в том числе имеет право не быть «бездомной».

Не быть объектом политики, не доживать, не подвергаться казенному благополучию можно. Этим занимаются миллионы стариков, отказываясь от участия в увеселительных мероприятиях, образовательных программах, детских утренниках и встречах ветеранов. При растущем государственном бюджете на старение число включенных в государственные программы активного долголетия остается неизменным – не более 10 % от общей численности старших поколений. Это и есть пассивное сопротивление казенному благополучию, первый шаг к субъектности. Но нужен второй, третий – к обретению смысла, к вопросам о жизни и смерти, сексуальности и религиозности, общности и мечте. Морок казенного благополучия преодолевается простым и безыскусным вопросом пожилых: зачем, зачем мне это все? Зачастую преодоление пассивно и выражается в форме отказа от навязанных услуг. Но оно может быть созидательным, если воспоминания, личные перспективы и голос стариков начнут влиять на их собственное будущее, помогут воплотиться новой концепции «социального дома», разработке которой посвящена эта книга.

Реплика из Facebook, звенящая, точная, отражающая особенность, основную черту осмысленного долголетия – каким оно может быть:

Действительно, столь ли трагична старость? Постепенно уходят физические возможности… Но человеческий организм построен так, что, если принять потерю, взамен всегда получаешь нечто граничащее со сверхспособностью. Старость – не горесть, а время перехода в ранг супергероя. Поэтому умейте наслаждаться потерей немногих функций. Это малая плата за возможность приобрести нечто большее и действительно восхитительное.

Вместо того чтобы ориентироваться на поддержание активного образа жизни как можно дольше, разумнее готовить себя к немобильной старости, а значит, изменять свои привычки, трансформировать жилое пространство, пересматривать отношения с родственниками. Долго и счастливо живут не люди, сохраняющие темп молодости, а те, кто осознал хрупкость мира и приспособился к медленному, особому ритму и открыл для себя и своих близких действительно что-то восхитительное.

Читатель этой книги должен быть готов к долгому, но многообещающему путешествию, в ходе которого кому-то удастся многое понять про своих родных стариков, а кому-то – спроектировать собственную старость. Мы узнаем, что об удобном жилье для стариков думают влиятельные институции (ВОЗ, «Эруп»), что о таком жилье думают сами старики как за рубежом, так и в России, какие варианты организации дома в старшем возрасте уже существуют и каким может быть новый социальный дом – не «льготное» жилье для тех, чьи потребности заранее ограничены, а дом, включающий в общую жизнь разные поколения, поддерживаемый соседством и добрососедством представителей всех возрастов. Исследования старости продолжаются – это самое инновационное поле, открытое всем экспериментам.

Глава 1
История социального жилья для старших возрастов

Мы будем рассматривать социальное жилье для пожилых в двух контекстах. Первый опирается на классический (традиционный) подход к изучению феномена старения, который доминировал примерно до начала 2000-х годов. Второй – новый – связан с трансформацией образа старшего поколения, обусловленной прежде всего глобальными демографическими изменениями, старением общества в целом. Подробно о сосуществовании двух подходов мы говорили в первой главе. Заметим, что разделение подходов исследований старения на классический и новый характерно прежде всего для немецкой научной традиции [Hank, Schulz-Nieswand, 2019]. Особенности той или иной концепции состоят в различных взглядах на доминирующие потребности старшего поколения.

Если обратиться к предыстории вопроса социального жилья для пожилых, то становится очевидной дуальность этого термина. Первоначально социальное жилье возникло как государственная мера поддержки, направленная на низкодоходные категории граждан, мигрантов и других нуждающихся. При этом адресатом помощи преимущественно оказывались представители более молодых возрастных групп. Социальное жилье, понимаемое таким образом, как правило, находится в собственности государства и предполагает более низкие арендные ставки и условия по оплате коммунальных услуг. В данном контексте понятие «социальное» становится тождественным понятию «дотационное», «бедное».

Позднее стал развиваться иной подход к социальному жилью, в рамках которого определение «социальное» обретало свои исходные коннотации и означало «общественное», то есть такое жилье, которое организуется и поддерживается его владельцами, сообществом пользователей. При этом участие государства, официальных властей и/или некоммерческих организаций сохраняется, но сам способ организации жилья предстает менее дотационным, целевыми группами, нуждающимися в таком устроении физического пространства, становятся не столько депривированные категории граждан, сколько активные, готовые к интеграции в общую жизнь люди. В рамках этой традиции более корректно говорить не о социальном жилье, а о социальном доме, где дом рассматривается не только и не столько как место проживания (индивида или семьи), а как единое жизненное пространство для социума/группы, объединенной одной территорией.

В данной главе будет рассмотрена трансформация понятия социального жилья по мере его приближения к феномену социального дома в контексте мировых практик.