Текст книги "Ветеран"

Дмитрий Самохин
Ветеран

Опасностей, пожаров и буранов

забыть уже не может ветеран;

любимая услада ветеранов —

чесание давно заживших ран.

И. Губерман

1

Утро окрасилось в багрянец осенней листвы. Солнечные лучи выглянули из-за горизонта, скользнули равнодушным взглядом по кроваво-нарядным кронам леса, и укрылись в смущении за серой мутной тучей.

Пробежал по оврагам легкий, невесомый дождик, словно разведчик, собирающий информацию о диспозиции противника. Получасовое затишье, ватной подушкой повисшее над лесом, наступило вослед за прогулкой грибного дождя. Тишина завязла между ветвями деревьев, даже птицы умолкли, точно боялись подать голос, выдавая свое местоположение.

Рвануло вдалеке громом. Раскатилось эхо над лесом. Полчища туч цвета хаки взяло в кольцо недоумевающее солнце и затянуло светило грязным одеялом. Молнии рассекретили батальон «Альфа – 4» десанта флота «Вторжение», укапавшегося в мокрой гнилой листве, и обрушилось небо на лес грозовыми раскатами, которым вторил залп орудийных расчетов.

Земля взметнулось в небо, оставляя после себя котлованы. Вырванные с корнями деревья лопались в щепу, точно воздушные шарики, упавшие на раскаленную иглу. В лес прокрался пожар, подогреваемый разрывающимися снарядами.

– Нас обнаружили!! – прокричал в ухо Григорию Лукасу комбат Усанов. – Чертов дождь. Чертовы молнии. А могло ведь все получится.

Григорий Лукас вжался плотнее в ненадежную сухость плащ-палатки, пытаясь укрыться от ветра, дождя, молний и пуль противника. В бок уперлось дуло автомата, вгрызаясь под ребра. Григорий заворочался, поправляя оружие.

Первая серьезная операция, до которой допустили новобранца Лукаса. Перед отправлением с базы флота главнокомандующий выступил перед солдатами, которым предстояло окунуться в огненное озеро боя, с пламенной речью. Он пытался зажечь сердца бойцов энтузиазмом, но в лучшем случае ему удалось вызвать слабый огонек от отсыревшей спички, который тут же потух, точно и не вспыхивал вовсе. Главком объяснил поставленную задачу, благословил солдат, встав перед ними на колени и обнажив голову. Между рядами серыми тенями заскользили святые отцы с кадилами и веничками для освящения. Они обрызгали ледяной, но святой водой ряды и уныло зачитали молитву, долженствующую возбудить сердца на яростную битву. Но Григорий почувствовал лишь уныние. Он не хотел умирать, но чувствовал, что подобный исход возможен.

– Где поддержка с воздуха?!! – проорал комбат Усанов радисту, который тут же затрещал в эфир с запросом, укрываясь за вывороченным с корнем деревом. Пуля нашла его. Чиркнула по горлу, перерубая гортань, и голова завалилась на спину. Радист заклокотал и покатился грязным зеленым комком в ров.

– Клять!!! – выругался комбат Усанов. – У нас поддержки хер допросишься, а ихние шпарят по нам с воздуха!! Мы же на виду, как сардина на витрине!! Ты жрал, рядовой, сардины?!!

Лукас мотнул отрицательно головой. Рыба для людей, родившихся на планете Ярославль, была продуктом из разряда непозволительной роскоши.

– А я жрал, рядовой!! Дай Бог, и тебе пожрать доведется!!

Комбат Усанов откатился от Лукаса, собирая, точно еж листву на спину, приподнялся над землей и проорал истово:

– Вперед, сынки!!! На горе нас ждет слава!!!

Он взвился над землей, выпрыгивая вперед. И батальон поднялся за ним, словно волна, грохоча амуницией. Лязгнули снимаемые предохранители на автоматах. И человеческая волна покатилась вверх по склону, оставляя за собой мертвые и агонизирующие тела.

Лукас супротив своей воли поднялся, как все, и, сбросив мешавшую ему плащ-палатку, вскинул автомат, готовый убить первого показавшегося ему на глаза ренегата. Карабкаться вверх по склону было неописуемо трудно. Ноги в тяжелых, подкованных стальными гвоздями, сапогах скользили, норовя увлечь Лукаса вниз к подножию горы, куда кубарем уже катились многие его товарищи, с которыми еще сегодняшним утром он делил солдатскую пайку и фляжку с водкой. Мимо него нырнул вниз Ваня Ваян Куцый – милый парнишка с фермерской планетки, с детскими мечтами о горе хрустящих денег, которые помогли бы его отцу выкупить ферму из долговой кабалы и наладить производство сыров и молока. За ним с разорванным животом и глазами, полными мудрости и боли, устремился Папаша, самый старый солдат. Ветеран. Сегодняшний бой для него должен был быть последним. Лукас проводил его взглядом, прощаясь и поминая в мыслях. Это чуть не стоило ему головы. Стайка пуль взвизгнула возле его уха и расщепила ветвь увядающего дерева в пяти шагах позади него. Григорий постарался отрешиться от реальности, забыть лица друзей, размазать их в безликость, и рванул вверх с удвоенной силой. Выстреливая ногами в ложбинки и бугорки, способные удержать вес тела, он продвигался вперед, чудом ускользая от смерти, что носилась по склону со скоростью сумасшедшего косаря, норовящего располовинить кузнечика, доставшего его своим стрекотом.

Вершина показалась невдалеке. Скрылась за спиной комбата Усанова, поднявшегося на нее первым. На секунду он замер на вершине, перекрывая шум боя своим диким медвежьим ревом, и ринулся вниз на лагерь ренегатов, увлекая за собой ряды пионеров.

Григорий почувствовал воодушевление, перехватил автомат сподручнее для стрельбы и поскользнулся. Нырнул к земле, уткнулся лицом в скользкий вонючий чернозем и чуть не захлебнулся. Рядом что-то ухнуло и разорвалось. За шиворот потекла кипящая липкая струя. Лукас заорал, закидывая руку за спину и стараясь стереть с обнаженной кожи кипяток. Боль соскользнула на руку, точно он сунул ее в кипящий воск, который покрыл пятерню огненной перчаткой. Григорий отдернул руку от спины и поднес ее к глазам. Ладонь покрывала спекшаяся кровь.

«Цепануло!» – скользнула мысль, но тут же сменилась облегчением понимания – «Не меня!»

Григорий уперся коленями в стекающую вниз землю и взвился на ноги. В три чудовищных прыжка он оказался на вершине и, не задержавшись на ней ни секунды, ливанул вниз, отмечая унылый пейзаж, открывшийся ему.

Лагерь ренегатов – скучное зрелище. Восемьдесят квадратных коробок, окруженных металлическим забором, над которым шатром раскинулось искрящееся защитное поле. Надежная преграда от любого вида смертоносного излучения то и дело вспыхивала ослепительными брызгами, когда боевой луч землян с орбиты планеты протягивался к базе ренегатов – последнему оплоту на Мидасе – и разбивался в мелкие капли. Артиллерийские снаряды землян без особых помех преодолевали защитный барьер и разбивались об улицы и стены домов, коверкая их в металлический шлак. Периметр лагеря ренегатов огрызался, извергая снаряды, начиненные напалмом. Над остатками леса, в котором залегли штурмовые батальоны, кружились грифами боты-автоматы, поливая штурмовиков огнем.

Короткий взгляд Лукаса, оценивающий обстановку, и скорое падение с автоматом наперевес на лагерь ренегатов.

Кто такие ренегаты, Григорий Лукас понимал смутно, хоть и посещал все занятия по политической подготовке. Очертания представляемого образа были размазаны, точно его зарисовывал художник-импрессионист в сезон дождей через грязное окно своей студии. Ренегатами генералы и полковники армии Земли называли бывших колонистов, которые выбились из-под контроля метрополии и подчинились империи Ша-Тсугов, разумных рептилий. Ходили слухи, что ренегаты прошли ша-тсугийское генетическое посвящение, выразившееся в изменении ДНК, сращивании человеческой цепочки с ша-тсугийской. Генералы говорили, что ренегаты внешне не похожи на человека. Но ни одной фотографии или видео-записи с участием ренегатов в армейских архивах не было. Вместо них в целях пропаганды призывникам показывали рисунки и 3D-анимацию, созданную гениальными руками художников, сидящих на цепях пожизненных контрактов с армией. В произведениях подобного рода ренегатов изображали в виде двухметровых крокодилов с человеческой головой, чуть вытянутой, и хитиновыми спинными пластинами, как у стегозавра, которые распространялись на короткий двадцати сантиметровый хвост.

Григорий Лукас мало верил в подобную трактовку образа ренегата. И никак не мог понять, почему правительство Земли внезапно решило начать войну по освобождению бывших земных колоний с единственной директивой: «уничтожение всех ренегатов без разделения на возраст и пол». Отныне этот термин вошел во все земные словари и учебники по истории, политологии, социологии и военной стратегии. Была объявлена всеобщая мобилизация, и Григория Лукаса призвали в звездную пехоту. Выдали военную форму с нашивками рядового. А солдат не имеет право на сомнение и рассуждения. Он обязан только подчиняться, выполняя любую прихоть командования. И так в течение восьми месяцев, пока новобранца Григория Лукаса не демобилизуют и не отправят назад домой первым гражданским рейсом, или пока он не будет направлен домой в виде посылки в свинцовой упаковке, что наиболее вероятно.

Бежать со склона холма было так же тяжело, как карабкаться на него. Ноги скользили по гнилой листве, бросались под ноги коряги, норовя вцепиться в ботинок и опрокинуть солдата лицом в осеннюю слякоть. Григорий видел впереди спину комбата Усанова, и мельтешение знакомого ненавистного силуэта придавало ему сил.

До первого оборонительного пояса ренегатов оставалось метров десять, когда боты-автоматы заметили прорвавшийся сквозь заградительный огонь батальон и спикировали на него, как стервятники на труп. Шквал огня накрыл батальон «Альфа – 4» флота «Вторжение», разрежая поток бойцов.

С орбиты планеты, где вращался крейсер флота «Вторжение», прорвались смерть-лучи, выжигая в полете боты-автоматы, которые посыпались к земле полыхающими светлячками.

Григорий Лукас видел, как комбат Усанов внезапно остановился, схватившись за голову, которую насквозь прошила свинцовая пуля, выпущенная неизвестно откуда. Комбат закачался на мертвых ногах и сложился к взрыхленной сапогами солдат земле. Григорий перескочил через комбата и пересек первый оборонительный пояс, а затем и второй, швыряя осколочные гранаты. Зачем он изничтожил весь запас гранат при пересечении оборонительных поясов, Григорий не знал. Наверное, потому, что ему было очень страшно, хотя ни одного ренегата поблизости он не видел.

Улицы лагеря ренегатов были пустынны. Лукас остановился на полушаге-полупрыжке, не зная, с кем ему теперь воевать. Бойцы из батальона «Альфа – 4» показались за его спиной, обтекли Григория со всех сторон и рассредоточились по переулкам.

Лукас помялся в нерешительности и выбрал улочку, которую проигнорировали его сотоварищи по оружию.

Небо плакало ядовитым излучением, которое рассыпалось искрами, соприкоснувшись с защитным куполом. Артиллерийские снаряды сыпались на городок, как спелые яблоки в корзину садового вора. Лукас старался не обращать внимания на гибельную какофонию взрывов и выжигающие глаза разливы излучений. Он исследовал заброшенную улочку, на которую лес предъявил свои претензии. Агенты-лианы оплели стены полуразрушенных домов. Трава выбилась из-под треснувшего асфальта вместе с порослью кустарников.

Лукас не чувствовал присутствия противника. Ренегатов в лагере не было. Только автоматизированные системы, поддерживающие видимость жизни.

Штурм боя не имел смысла.

Лукас остановился посредине улицы, опустив дуло автомата к земле, когда услышал выстрел и крепкий толчок в грудь, сбивший его с ног. Григорий откатился за прикрытие каменного забора, выискивая автоматом источник атаки и ощупывая рукой, закованной в бронированную перчатку, грудь. Пуля не оставила даже царапины на кротановой пластине защитного панциря. И это радовало.

Лукас выглянул из-за прикрытия. И пуля выбила фонтан каменной пыли из ограды. Но он засек движение на втором этаже заброшенного дома и выпустил две полных стопатронных обоймы по окнам, за которыми прятался снайпер. Григорий смутно чувствовал, что по нему стреляло живое существо, а не механизм.

Крика он не слышал. Какофония битвы заглушала все. Только видел, как из оконного проема вывалилось тело и нанизалось на торчащий, точно перст, указующий в черное от дыма небо, прут арматуры.

Переведя дыхание, Лукас выщелкнул из автомата пустые обоймы и заменил их на полные. Выбрался из укрытия и направился к месту падения врага. К тому времени, как он подошел, ренегат был уже мертв. Но не это поразило Лукаса. Он увидел, что, вопреки уверениям полковников и генералов, тело ренегата ничем не отличалось от человеческого. Ни крокодильей морды, ни хвоста, ни лап.

И это был лишь первый удар по мировоззрению Григория Лукаса. Второй, пушечный, был способен унести жизнь.

Убитый им ренегат был ребенком.

2

Штурм лагеря ренегатов увенчался успехом. Но за этот успех пришлось заплатить большую цену. Три батальона десантников нашли свою смерть на провинциальной планетке. И у тех, чьи останки обнаружили разъезды коронеров, был шанс вернуться на родину в свинцовых гробах для вечного успокоения.

Из батальона «Альфа – 4» осталось шестнадцать человек, в том числе и Григорий Лукас. Он отделался легкими ушибами и двумя царапинами. Получил четыре нашивки на правый рукав во временном лагере и право на два дополнительных дня отдыха по возращении на орбитальную базу.

Эвакуация с поля боя проходила неспешно. Григорий успел выспаться во временном лагере, подложив себе под голову вещмешок, посреди шума отправляемых шлюпок, погрузки живых и раненных. Когда настал его черед, Лукас поднялся на борт шлюпки, занял ячейку, пристегнулся ремнями и закрыл глаза.

На душе было муторно.

Шлюп вздрогнул, оторвался кормовой частью, затем задрал нос и скользнул в небо. Перегрузка вжала эвакуирующихся в занимаемые ячейки. Кого-то стошнило. Григорий слышал характерный звук, но словно в другом мире, параллельном.

В лагере ренегатов Григорий убил лишь одного врага. Уничтожил одну боевую единицу. Но чувствовал себя так, точно расстрелял мирную демонстрацию – женщин с грудными младенцами на руках, из станкового пулемета. Одновременно с опустошением и унынием он ощущал ненависть, адресованную генералам и полковникам. Хотя отлично понимал, что на чьей бы стороне ни была справедливость, без лжи даже освободительная война невозможна. Ложь – это дрова для костра войны.

Двадцать минут перегрузок закончилось. Шлюпка вздрогнула, приклеиваясь к корпусу орбитальной станции. Разверзлись шлюзы, и над выходом вспыхнул зеленый глаз, отмечая свободный путь.

Григорий расстегнул ремни, выбрался из ячейки и, подхватив амуницию, уткнулся в спину выходящего десантника. Спина была покрыта коркой обожженной глины, отчего солдат напоминал кувшин, только что вышедший из печи.

На первой палубе возвращавшихся ожидал оркестр, игравший помпезные армейские марши, и генералитет на специальной трибуне, в окружении кустарника микрофонов.

– Виват, победители!!! – взревели динамики голосом главнокомандующего флотом «Вторжение». – Я приветствую вас, сыны Земли!!!

Григорий Лукас был готов провалиться сквозь обшивку станции от стыда. Главнокомандующий – маленький тщедушный усач, больше похожий на пианиста, чем на кадрового офицера, – разлился патриотической речью, от которой делалось тошно и мерзко на душе. Григорий всмотрелся в лица обожженных сражением десантников, с которыми поднялся на борт станции, и увидел на них схожие чувства. Он отвернулся от трибуны, вскинул мешок и автомат за спину и, демонстративно показав зад генералитету, направился прочь с палубы.

У дверей его остановил молодой лейтенантик, судя по выражению лица – из штабных, что в нынешней атаке не участвовали.

– Куда, солдат, генерал еще не закончил! – выдавил он с презрением.

– У меня увольнительный от этой мути! – выплюнул слова Григорий Лукас и сунул в лицо офицеру регистрационную карточку. Лейтенант считал с нее один вольный день.

– Проходи.

Григорий ушел, не оглядываясь. Так же поступил каждый второй десантник, вырвавшийся из пекла боя. А в спину им неслась помпезная речь главнокомандующего:

– Многие ваши товарищи сложили сегодня головы на поля боя!! Но их жертва не будет напрасной!! Мы победили!! Мы вышибли ренегатов с этой планеты!! Мы уничтожили каждого мутанта-предателя, который ради того, чтобы не погибнуть от рук пришельцев, изменил своей природе, позволил калечить свой геном и будущее своих детей!!! Но впереди еще не одна планета, что стонет под ногами ренегатов, и просит об отмщении!!! Наберемся же мужества и дадим отпор ренегатской сволочи!!! Вперед, сыны, победа за нами!!!

Голос главнокомандующего не оставлял десантников и в коридорах станции. Он доносился из каждого угла, раздавался за каждым поворотом, отражался от стен.

«Что за бред!» – думал Григорий, скрываясь за спасительной дверью казармы, где уважалось право солдата на личную жизнь и дозволялось выбирать, что слушать: веселую музыкальную станцию с Земли либо новостные сводки с полей сражения.

3

Последние две недели до демобилизации были самыми тяжелыми в жизни Григория Лукаса. Крупное механизированное сражение возле деревни Пархорка на планете Багдад, где со стороны ренегатов выступили двести тяжеловооруженных танков с броней класса «Z—100» супротив тысячи неповоротливых машин землян с броней класса «Z—200». Несмотря на численное превосходство землян, ренегатам удалось продержаться тридцать дней и ночей, прежде чем потерпеть сокрушительное поражение. Григорий Лукас во главе батальона «Альфа – 4», которым в начале его службы командовал комбат Усанов, обезвредил восемь вражеских танков и уничтожил до ста единиц живой силы противника. Прошло восемь месяцев со дня первой операции. Григорий смирился с мыслью: «война – это ложь». И более не мучался угрызениями совести, убивая себе подобных. Он понимал, что, приобретя смирение, утратил что-то важное, человеческое в душе. И процесс необратим.

«Но коли утрачено раз и навсегда, то и сожалеть не о чем» – рассудил Лукас, всаживая автоматную очередь в живот ренегата – живую бомбу, что пытался подорвать собой артиллерийский дзот, переодевшись в форму флота «Вторжение».

За танковой мясорубкой возле деревни Пархорка последовала экстренная высадка на планету Тифлис. Три доукомплектованных батальона, усиленных двумя мотоотрядами, с борта шлюпок вклинились в бой с численно превосходящим противником, но вынуждены были отступить под шквальным огнем и укрыться в багровой роще, которую спустя полчаса ренегаты спалили напалмом, вытесняя противника на открытую площадку Ниагарской ладони, где оставшихся в живых накрыло ливнем бомб. Десантники оказались в ловушке, зажатые со всех сторон войсками ренегатов.

К этому времени из трех комбатов в живых остался лишь один – Григорий Лукас, который вынужден был взять на себя командование и принимать решение: оставаться в окружении с перспективой погибнуть или сдаться в плен; или прорываться сквозь цепи ренегатов. Григорий выбрал последнее.

Из окружения выбилась лишь половина солдат. Григорий был тяжело ранен в живот и первой же эвакуационной шлюпкой отправлен в госпиталь, где его застали две отличные новости. Приказом главнокомандующего он был представлен к ордену «Феникса в пламени» – высшей награде, которую мог получить младший офицер. Второй приказ, общий по армии, о демобилизации, включал в себя фамилию Лукаса.

В госпитале Лукаса навестил полковник Осокин, непосредственный начальник и товарищ по распитию горячительных напитков.

– Значит, уходишь? – спросил он, присаживаясь на постель.

– Точно так, – согласился Григорий, улыбаясь.

– А может, рванешь в профессионалы?

– Увольте.

– Ну, как хочешь, – кисло ухмыльнулся полковник, доставая из кармана форменного пальто полулитровую бутылку водки. – Давай тогда по маленькой на прощание.

– Почему нет, – согласился Лукас, приподнимаясь на постели.

Разлили по походным стопкам. Чокнулись.

Лукас вспомнил убитого им мальчишку-ренегата. Первого. Содрогнулся от мерзкого запаха в душе. Опрокинул стопку, залпом проглотил водку, и образ насаженного на прут арматуры детского тельца растаял, улегся на дне памяти, чтобы всплыть в самый неподходящий момент.

4

Григорий Лукас вступил на родную землю в самом начале весны. Грязный снег таял, образовывая лужи и озера. Запахи гниения и первозданной свежести смешивались в бодрый коктейль, который пьянил, кружил голову.

В здании космопорта, пройдя таможню, Григорий отыскал бар и водрузился на стул у стойки, разместив свой вещмешок рядом.

– Виски с содовой, – попросил он.

Бармен поставил перед ним заказ и вежливо отошел.

Григорий опустошил бокал и задумался. Он много раз представлял себе, как вернется домой, как опрокинет несколько рюмок виски в баре, а затем поймает такси и назовет улицу, где прошло его детство. Дома его ждали мать (когда Григорий получил повестку из военкомата, с ней случился сердечный приступ) и семнадцатилетний брат (которому не терпелось в свой черед взять в руки автомат и отправиться крошить «подлецов-ренегатов»). Как они воспримут его возвращение? Григорий волновался. Он чувствовал жуткую неуверенность, словно выбрался с диверсионной миссией в стан врага, взяв из оружия только перочинный нож.

Опустошив еще три рюмки виски и изрядно захмелев, Григорий расплатился и выбрался из-за стойки бара.

– Служивый, барахло-то забери, – пренебрежительно окликнул его официант.

Рука Григория Лукаса нервно дернулась к поясу, где еще совсем недавно висел пистолет. Официант поспешил ретироваться в подсобное помещение.

Подхватив сумку, Григорий вскинул ее на плечо и вышел.

Свободная машина с черными шашечками и вывеской «Такси Крузо» стояла возле выхода. Григорий назвал адрес, забрался на заднее сидение, положил вещмешок на колени, обнял его и закрыл глаза. От мешка пахло чужой землей, прелой листвой и пожаром. Родной, любимый запах. Лукас уже не ощущал той радости, которая наполнила его, когда он читал приказ о демобилизации, и которая была с ним, когда он на пассажирском лайнере стремился в родной Ярославль. Он сомневался в правильности своего поступка. Может, разумнее было принять предложение полковника Осокина и остаться в десанте на контракте.

Машина остановилась. Григорий открыл глаза и зевнул. Он обнаружил родной дом за высоким забором, обвитым сухими плетьми винограда. Покосившуюся калитку, собранную руками отца накануне отправки на фронт.

– Ветеран. Очнись, ветеран. Приехали, – окликнул его таксист.

Григорий раскрыл бумажник, вытащил две купюры и протянул их водителю, открывая дверь. Ступив на мерзлую землю, он хлопнул дверцей, отправляя освободившееся такси в обратную дорогу.

Возвращаться было поздно. Развернуться в двух метрах от мечты и сбежать. Так поступали только трусы, но никак не десантники земного флота «Вторжение». Григорий решительно распахнул калитку и вступил на дорожку, выложенную из белого камня.

Увидев его, мать разревелась, бросилась ему на шею, выронив сковороду, на которой скворчали оладьи. Обняв мать, Григорий осмотрелся по сторонам. Блюда с салатами стояли на столах, пять бутылок водки выстроились возле холодильника. Похоже, его возвращения ждали. А в большой комнате был накрыт стол.

– Где Порфирий? – поинтересовался Григорий, не обнаружив в доме брата.

Оторвавшись от груди сына, мать, срываясь на плач, сообщила ему:

– В военкомате. Повестку ему прислали. На войну с ренегатами этими проклятущими. Чтоб им пусто было, да генералам нашим толстомордым, которые сами в бой не ходят, только из кабинетов мальчишками управляют, на смерть посылают, ироды.

– Его не должны были забрать. Одного человека от семьи, – возразил недоумевающий Григорий.

– Поправку к закону приняли … – всхлип – … большие потери были … – всхлип, – вот и стали брать еще ребяток …

Брат вернулся из военкомата спустя полтора часа, когда Григорий принимал ванну. Судя по радостным мужским воплям и слезливому женскому клекоту, Порфирия забирали на передовую.

Было ясно, что Порфирия, с его легко воспламеняемым характером, подвижностью и желанием совершить подвиг во что бы то ни стало за восемь месяцев службы убьют.

«Мать не переживет его смерть. – сообразил Григорий Лукас, обтираясь махровым полотенцем. – А я здесь все равно чужой».

Вечером было грандиозное застолье с участием многочисленных родственников и друзей. Провожали Порфирия на войну. О том, что Григорий с войны вернулся, вспоминали как-то походя. Не главная это была тема в этот день.

Разошлись далеко за полночь. Порфирий упился до мертвецкого храпа. Григорий позаботился об этом. Мать, вымотанная переживаниями, не выдержала, прилегла и заснула.

Найти в бумажнике брата повестку с требованием явиться на призывной пункт для отправки на фронт труда не составляло. Вытащить пластиковую карточку удостоверения личности из кармана джинсов, натянутых на бесчувственное, содрогающееся от храпа тело, – тоже. Труднее было внести в информационное поле карточки изменения, но и с этим Григорий справился. Написав на листке бумаги, выдранной из школьной тетради Порфирия, короткую записку, он прикрепил ее к экрану стерео-визора скотчем и, взяв свой не распакованный вещмешок, вышел из дома.

В записке было написано:

«Не ищите меня. Порфирий, армия – это не Клондайк для золотоискателей. Война – это не приключение для юных сердцем и духом. Война – это ложь. Я вернусь через восемь месяцев. Я обязательно вернусь.

Григорий».

Он не мог поступить по-другому. Для него, ветерана, война стала привычным делом, а вот для Порфирия она могла обернуться могилой.

Григорий Лукас не стал ловить такси. До военкомата путь не близкий, но в его распоряжении была целая ночь. А отоспаться можно и в солдатском эшелоне, что с Ярославля возьмет курс на Ганимед, где вращалась сортировочная база.

Григорий намеревался попроситься назад. В батальон «Альфа – 4» земного флота «Вторжение».