Текст книги "Тростниковые волки"

Дмитрий Алексеевич Савочкин
Тростниковые волки

Моей жене и моему сыну

Пролог

Дождь был страшный. Клочко, кажется, и представить себе не мог раньше, что бывают такие дожди. Вода не лилась – она стояла плотной стеной, дрожащей, вибрирующей, будто живой, разбивалась о землю, упруго подскакивая, и тут же увлекалась струями, потоками, реками, затопившими всё вокруг. Кромешную тьму время от времени прорезали яркие вспышки молний, где-то совсем рядом, а секунду спустя однотонный грохот дождя нарушался взрывом чудовищного грома. Затем ещё одна вспышка – и ещё один взрыв. И казалось, не будет этому конца. Дождь лил уже несколько часов, с вечера, и даже не собирался утихомириться.

Машина с трудом плыла по дороге, свет фар выхватывал ближайшую пару метров и дальше таял без следа. Таксист нервничал, время от времени закуривал, Клочко напоминал ему, что не выносит дыма и что окна закрыты, и таксист, матерясь, тушил очередную сигарету, давя её в пепельнице. Их там собралась уже целая коллекция, а в машине стоял сигаретный смрад, несмотря на то что таксист так ни одной сигареты и не выкурил. У Клочко уже побаливала голова. Он посмотрел на часы. Скоро должно было светать, но он не был уверен, что рассвет сумеет пробиться сквозь этот фантастический ливень. «Господи, это похоже на сон, – подумал он, – дурной сон».

Наконец машина заехала в ворота, и Клочко застегнул свой плащ. Открывать зонт не имело смысла: во-первых, до входа в приемный покой всего несколько метров, а во-вторых, Клочко уже был мокрым до нитки, ведь тех нескольких секунд, что он бежал от двери подъезда к машине, оказалось достаточно, чтобы на его одежде не осталось сухого пятнышка. Машина остановилась. Клочко расплатился, вдохнул, выдохнул, снова набрал полную грудь воздуха, распахнул дверь и выскочил под дождь. На него тут же обрушился водопад, сильный и злой, не позволяя собраться с мыслями, ничего толком увидеть или понять, и Клочко в ужасе мчался что было сил к дверям, на непослушных ногах с прилипшими штанинами и полами плаща, хлюпая промокшими насквозь ногами, выставив руки куда-то в стороны и вверх, будто пытаясь защититься от неведомой силы. В конце концов он забежал под козырёк, и стена дождя осталась у него за спиной. Он восстановил дыхание и открыл двери.

Ему навстречу выбежала медсестра.

– Николай Сергеевич, Николай Сергеевич, – лепетала она с южным акцентом, – слава богу, а мы вас тут ждём. Я уж и не знала, что думать. Вы сказали «еду», а я и не знаю…

– Ну что, – грозно выдавил из себя Клочко, отряхиваясь, – где он, этот ваш пациент? Что за срочность-то? Господи, что ж там такого, что до утра не могло подождать?..

– Так вы ведь сами сказали – если что, сразу вам звонить. Я и позвонила. – она помогла Клочко снять плащ, – а до утра, я так побоялась, что он и не дотянет…

– В смысле, не дотянет?.. Он что, ранен, что ли?

– Нет, он… да вы пройдите, посмотрите сами.

– Ну да, верно. А где дежурный врач? Кто там, Андрей сегодня?

– Ну да, ну да, Андрей Владимирович. Он в шестом корпусе.

– Что он там делает? Да ещё в такой дождь? Он был, когда этого вашего гостя доставили?

– Нет-нет, он был в шестом корпусе.

«С этими его блядками Андрей доиграется когда-нибудь», – зло подумал Клочко, но вслух ничего не сказал. Он разделся до рубашки и отдал верхнюю одежду медсестре. Сам он уверенно прошёл в уборную, где попытался кое-как подсушиться, вылил воду из туфель, отжал носки, затем помыл руки и умылся. Он приложил руки к лицу и постоял так несколько секунд, успокаиваясь. Затем отнял руки и посмотрел на себя в зеркало. «Ну что? – подумал он. – Сам сказал, чтоб тебя будили посреди ночи, рвёшься в заоблачные дали, хочешь научной работы, хочешь защитить диссертацию, много всего хочешь и сразу. Выгребай теперь».

– Давай посмотрим на него, – сказал он вслух, закрутил воду и вышел.

Вслед за медсестрой он прохлюпал по ярко освещённому коридору до лестницы, затем на второй этаж, затем до одиночных палат. Возле третьей палаты на табуретке, прижавшись спиной к стене, сидел санитар и читал газету. Увидев Клочко и медсестру, он аккуратно сложил газету и встал. Из-за двери доносилось глухое мычание, оно было похоже на работу некоего прибора – с перебоями, но уверенно пыхтящего над какой-то своей, приборовой, задачей.

– Когда его доставили? – спросил Клочко и сел на другую табуретку. Санитар тоже сел и не спеша пожал плечами.

– Да часа три назад.

– И что, он всё время вот так мычит?

– Ну что вы… это он уже успокоился. Он тут такие концерты закатывал: то орал, то пел как-то…

– Пел?..

– Ну, не знаю даже… такие звуки издавал, я таких и не слышал даже никогда. – Санитар попробовал повторить звуки, у него получился набор голосовых модуляций, определенно напоминающих крик Тарзана.

Клочко опер локти о колени и погрузил лицо в ладони на несколько секунд. Затем опять посмотрел на санитара:

– Опознали?

– Я ж вам по телефону сказала, что нет, – вставила медсестра. – Они говорят: будем опознавать, а до установления личности, говорят, путь у вас тут побудет.

– Чего они его посреди ночи привезли-то? – спросил Клочко. – Что у них, КПЗ переполнено совсем? И не поленились же в такой дождь…

– Я так думаю, – осторожно сказал санитар, – они перепугались.

– Перепугались?..

– Да! Я когда его увидел, тоже, признаться, вздрогнул, а я тут, сами знаете, много разного видел, меня удивить чем-то трудно. Ну вот они и решили от греха подальше к нам его привезти, чтоб если что – сказать, что это не их забота. Ну и не их ответственность, ясное дело.

Из-за двери доносилось всё то же мычание – на мгновение прекращалось и продолжалось снова.

– Он что-нибудь говорил? – спросил Клочко.

– Я не слышал ничего, хотя по разговорам ментов я так понял, что он им что-то там в отделении выдал членораздельное. А спрашивать я не стал…

Клочко посмотрел на медсестру.

– Они не сказали… – растерялась та, – я не знаю…

– Завтра созвонитесь с ними и уточните каждое слово, которое он сказал в отделении, каждое действие его. Ясно?

Медсестра перепуганно кивнула.

– Вы если так будете собирать анамнез, – сказал Клочко, – даже больного гриппом не вылечите никогда.

Клочко посмотрел на санитара и вздохнул:

– Он в рубашке?

– А то!

– Открывай, глянем на этот ночной кошмар.

Шутка повисла в воздухе, не разрядив обстановку, а, наоборот, сгустив общее напряжение. Санитар нехотя встал с табуретки, достал ключи, собрался с духом и открыл дверь.

Косой луч света от лампы из коридора упал на пол палаты, высветив согнувшегося в три погибели человека. Клочко сделал шаг внутрь, поднял руку и включил свет. Под потолком зажглась лампочка без абажура, моментально окрасив всё происходящее в желтоватый цвет. Желтоватыми стали подбитые войлоком стены, клетчатый линолеум на полу, прикрученная к полу кровать с подбитой войлоком доской. Желтоватыми стали человек на полу, Клочко, санитар и осторожно заглядывающая в дверь медсестра.

Человек на полу был высок – метр восемьдесят или метр девяносто, худощав, с длинными, почти до плеч, иссиня-чёрными волосами. Он стоял на коленях, наклонившись всем корпусом вниз и уткнувшись лбом в пол. Волосы были размётаны по щекам, полностью скрывая его лицо. Руки, скованные рукавами смирительной рубашки, были зажаты между животом и ногами. Он ритмично покачивался вперёд-назад, непрестанно мыча.

Клочко сразу почувствовал, что с ним что-то не то. Поза, в которой этот человек сидел, раскоряченные ноги в больничных штанах, под странным углом вывернутые плечи – всё это было неуловимо неестественно, но требовалось время, чтобы уловить каждую конкретную деталь. Правое плечо было отведено назад, а левое прижато и поднято; на левой ноге босые пальцы, причём только три, дёргались то вперёд, то назад, в то время как два других упирались в пол. Шея при раскачивании человека подворачивалась под таким сильным углом, что больно было смотреть – на правой ягодице, просматривавшейся под натянувшейся штаниной, пульсировала мышца, как будто её то сводило судорогой, то отпускало.

Несколько секунд вошедшие стояли молча, затем Клочко сказал:

– Добрый день!

Человек никак не отреагировал.

– Меня зовут Николай Сергеевич, я врач, – продолжал Клочко. – Я пришёл сюда, чтобы вам помочь.

Человек не реагировал.

Клочко обратился к санитару:

– Можно попытаться его поднять?

– Ну… если осторожно. Вы не забывайте о том, что он в ментовском «бобике» решётку высадил. Это он кажется хилым, а там дури немерено.

– Ну ладно… давай потихоньку…

Клочко зашёл справа, санитар – слева. Они аккуратно, выставив вперёд руки, приблизились к человеку и медленно взяли его под мышки. Тот не сопротивлялся. Врач с санитаром подняли человека и медленно подтащили его к кровати, затем так же аккуратно посадили его, оперев спиной о стену. Клочко осторожным, но уверенным движением отбросил волосы с лица пациента и обомлел.

Сухое обветренное лицо было изъедено глубокими морщинами, рот был скривлён, верхняя губа слегка заходила сверху на нижнюю, но всё это подмечалось после. Первое, что приковало внимание Клочко, – это глаза человека, один из которых, правый, смотрел прямо на доктора, а второй был повёрнут влево и вверх и заметно вздрагивал, описывая короткие дуги.

– Вы меня слышите? – спросил Клочко.

Человек никак не отреагировал.

– Вы понимаете, кто вы и где находитесь?

Левый глаз плавно поехал вниз и постепенно описал полную окружность, в то время как правый по-прежнему смотрел строго на Клочко. Доктор отступил на шаг назад и ещё раз внимательно осмотрел больного. Тот по-прежнему сохранял неестественную позу, теперь уже сидя на кровати, – его плечи и пальцы на ногах были в таком же положении, и левый глаз медленно пошёл на второй круг. Клочко повернулся к санитару, чтобы дать распоряжение, и тут человек заговорил.

– Крхрхххр… – Он закашлялся, потом прочистил горло, затем наклонился всем корпусом вперёд и снова выпрямился, опершись о стену. – Ты… я… я…

– Вы меня слышите? – спросил Клочко.

– А… а…

– Вы слышите, что я вам говорю?

– А… – Человек стих, потом вздрогнул. – Я… да, я вас слышу… Я слышу то, что вы говорите…

Человек говорил глубоким грудным голосом на чистом русском языке. Клочко глубоко вздохнул.

– Меня зовут Николай Сергеевич. Я врач. Вы понимаете, кто вы, где вы находитесь и как вы здесь оказались?

– Вы… я… оказался.

Человек замолчал. Клочко молчал. Санитар и медсестра, осторожно заглядывающая в дверь, тоже молчали.

– Меня потеряли, – вдруг сказал человек, – я оказался здесь. Меня потеряли.

– Кто вас потерял?

– Меня потеряли. Я оказался здесь потому, что они меня потеряли. Меня потеряли.

– Хорошо, давайте начнём сначала. – Клочко встал прямо напротив пациента. – Вы можете сказать, кто вы?

– Я… я… – Человек начал странно раскачиваться из стороны в сторону, елозя спиной по стене. Его поза не изменилась. Один глаз по-прежнему смотрел на Клочко, а второй по-прежнему бегал, только траектория его теперь стала гораздо сложнее. – Я не могу. Я не могу сказать. Нет слов. Чтобы сказать, кто я, нет слов.

– Нет слов, чтобы сказать, кто вы? – недоумённо переспросил Клочко.

– Нет слов. Я… меня потеряли…

– А есть слова для того, чтобы сказать, кто вас потерял?

Человек начал трястись.

– Крхррхрххрр… крхрхкхрккрхрхр…

– Послушайте, успокойтесь, пожалуйста, – сказал Клочко. – Что бы с вами ни произошло, это уже позади. Вы находитесь в безопасном месте. Я здесь, чтобы помочь вам. Я…

– Меня потеряли, – вдруг перебил его человек, – вы не понимаете. Они меня потеряли. Вы не понимаете.

– Чего, чего именно я не понимаю? – спросил Клочко.

Человек повернулся вправо, затем провёл головой справа налево, будто осмотрев всё вокруг, и сказал:

– Они придут за мной. Они меня потеряли. Они никогда ничего не бросают. Вы просто не понимаете. – Человек посмотрел прямо в глаза Клочко, помолчал несколько секунд и снова повторил: – Они придут.

Одесса

– По-о-одъезжаем. Одесса. По-о-одъезжаем. Вставайте, подъезжаем. – Голос приближался из дальнего угла вагона, постепенно врываясь в сон, становясь всё более и более навязчивым. И в конце концов полностью разрушил сновидение, когда проводник широким жестом распахнул дверь купе и сказал мне прямо в ухо:

– ВСТАВАЙТЕ, ПОДЪЕЗЖАЕМ.

– Угу, – промычал я.

Он закрыл дверь и пошёл дальше. Его голос становился всё тише и тише, пока окончательно не исчез после посещения им последнего купе. Я нехотя приоткрыл глаза и посмотрел на часы. Ещё нет шести. Дурилка ты картонная, я могу ещё сорок минут спать. Это уж не говоря о том, что Одесса – конечная остановка, мимо проехать всё равно невозможно. Ну что за садизм такой изысканный, будить людей в середине ночи, чтоб сказать, что через час приедем? Надо посоветовать проводникам каждый час всех будить и сообщать, сколько осталось до Одессы.

Заснуть уже не получалось, я поворочался немного, затем развернулся и стал глядеть в окно, не вставая со своей верхней полки. Кроме меня, в купе уже никто не спал, все шумно и активно собирались, что-то обсуждали друг с другом, пили чай, гремя ложечками, ходили сдавать бельё, пересчитывая простыни вслух, и громко смеялись. Сова никогда не поймёт, над чем смеются жаворонки в шесть часов утра. Сове вообще невдомёк, над чем в принципе можно смеяться в шесть утра.

Вскоре за окном начались одесские пригороды, перемежаемые солончаками. Все мои соседи по купе уже сидели одетые, при полном параде, держась за свои баулы, как будто собрались прыгать из вагона на ходу и не были уверены в том, где именно придётся прыгать. Пригороды плавно перешли в промзону, затем как-то сразу, неожиданно возник перрон. Мои соседи по купе зашевелились и один за другим, попрощавшись, вышли в коридор. Оставшись один, я спрыгнул на пол, быстро, но спокойно оделся, взял свою сумку, оглянулся, чтоб проверить, что ничего не забыл, и вышел.

Одесса встречала меня холодным промозглым ветром, ворохами опавших листьев. «Откуда они взялись на перроне?» – Я огляделся по сторонам. Деревьев не было. С одной стороны перрона был вокзал (сколько раз приезжал в Одессу, но никак не привыкну к тупиковой ветке), с другой – бесконечно уходящие вдаль железнодорожные пути, плавно поворачивающие направо. Казалось, что эти листья специально кто-то сюда принёс и рассыпал, чтобы создать осеннее настроение. Я глубоко вздохнул и пошёл к выходу с вокзала.

В шесть сорок утра в чужом городе совершенно нечего делать. Первая встреча у меня в девять. Гостиница у меня с двенадцати, и переться туда сейчас не имело смысла – это было далеко от места встречи, а сумка у меня нетяжёлая. Все кафе и рестораны ещё закрыты. Даже, блин, «Макдоналдс» – не люблю эти вездесущие кафе – ещё закрыт. Я вышел из здания вокзала и повернул налево – к Привозу.

Тут жизнь била ключом. Кто-то разворачивал торговлю, кто-то уже сворачивал, кто-то что-то обсуждал по телефону, какие-то оптовики на удивление тихо переругивались с продавцами, словно боясь спугнуть предрассветную меланхолию. Я прошёлся вдоль рядов и замер у здоровенного рыбного прилавка. Заготовив пустые ящики, грузчик вытаскивал из грузовика живую рыбу. Рыба отчаянно билась и вырывалась, не в силах сообразить, как далеко она находится от дома. Грузчик вытягивал рыбу из цистерны и выкладывал в ящики, которые ставил тут же, один на другой. Некоторым рыбинам всё же удавалось вырваться, и они начинали скакать по асфальту. Грузчик подбирал их и снова бросал в ящики. Одной из рыбин удалось спрятаться, она упрыгала за колесо грузовика, и грузчик её не увидел. Когда всё закончилось и грузовик отъехал, она так и осталась лежать на асфальте посреди улицы.

В конце концов меня кто-то толкнул, у меня спросили, не повылазило ли мне, и я побрел дальше.

Обойдя весь базар по кругу, я вернулся на вокзал и снова посмотрел на часы. Почти семь. Я подошёл к «Макдоналдсу», и прямо перед моим носом мальчик в форме распахнул дверь, словно они только меня и ждали. Я остановился возле прилавка, и девочка за кассой мне улыбнулась.

Одесса здесь тоже начиналась сразу, без раскачки:

– Добрий день, заказывайте.

– Дайте, пожалуйста, макнагетс, девять кусочков, соусы – два карри, картошку по-сельски, самую маленькую, какая у вас есть, и колу. Тоже самую маленькую.

– На дисерт што жилаете?

– А что у вас есть?

– Марожинайе, макфлури и пирашки с разными начинками.

– А вы что посоветуете?

Она задумалась, но лишь на секунду:

– Ну, если ви любите марожинайе, то возьмите тогда марожинайе или макфлури, а если ви любите всякие пирашки, то возьмите пиражок.

Спасибо, родная, ты мне очень помогла.

– Пирожок давайте. С вишней. И давайте лучше чай вместо колы.

– Есть ищё кофе, ни жылаите?

– Нет, спасибо. Чай.

Я расплатился, взял свой заказ и поставил его на столик. В кафе больше никого не было, поэтому я не стал осторожничать: просто поставил сумку на стул и пошёл в туалет. Рассмотрел себя в зеркале, вымыл руки, умылся, сполоснул рот, причесался пальцами, затем высушил руки в сушилке и вернулся в зал. Я выудил из сумки учебник Лахтина, раскрыл его на новых сплавах и начал есть.

Время тянулось умопомрачительно медленно, но у меня был богатый опыт его убийства. Дважды делая дозаказ и изучив основные закономерности усадки бронзы, я закончил завтракать к восьми. Можно было посидеть ещё, а потом поймать такси, но, во-первых, сидеть больше не хотелось, а во-вторых, я ненавижу таксистов. Поэтому я решил прогуляться пешком.

До Соборной площади от вокзала в общем-то недалеко, поэтому я сделал крюк и прошёлся по центру города. Одесса была всё та же. Она по-прежнему напоминала красивую, но порядком потёртую проститутку из разряда самых дорогих. Что-то разрушалось, что-то строилось. Огромные жилые новостройки в центре в целом выдерживали архитектурный стиль, но убогие советские коробки и полуразрушенные екатерининки навевали лёгкую грусть. Барокко, перемежаемое конструктивизмом, ампирным и мавританским стилями, обилие идиотских вывесок, объявлений и непременные растяжки через всю улицу создавали цветастое визуальное безобразие, дразнящее и чем-то симпатичное. Город уже проснулся, и теперь туда-сюда по всему центру сновали люди, на каждом перекрёстке стояли пробки, и гигантские джипы неуклюже парковались на тротуарах, почти наезжая толстыми задами на пешеходов, с криками отскакивающих, матерящихся и идущих дальше по своим делам.

Я останавливался на каждом перекрёстке перед пешеходным переходом и оглядывался по сторонам в ожидании зелёного света. Глубокое синее небо было наполовину затянуто тучами, и солнечные блики то появлялись, то исчезали из окон, зеркал, хромированных деталей автомобилей и металлических выносных реклам.

Я свернул на Дерибасовской, прошёлся до сквера и уселся на лавочку. Люди сновали туда-сюда, по тротуару ходили прикормленные голуби, солнечные лучи появлялись и исчезали. Я посмотрел на часы. Ну что, пожалуй, пора.

Начинался новый день.

Дверь открыли после третьего звонка. Недовольная секретарша долго искала в каких-то своих бумажках записи обо мне, потом кому-то перезванивала, потом искала опять. В конце концов она подняла на меня злые глаза и сквозь зубы проговорила:

– Идите, пожалуйста, за мной.

Она провела меня в переговорную и тем же злым голосом предложила кофе, от которого я с облегчением отказался. Минут через пятнадцать появился заместитель главы фонда. Многословно извиняясь за опоздание, он спросил, как я доехал, разузнал всё о моей жизни, здоровье и настроении, как мне Одесса, какие планы и когда обратно. Затем резко перешёл к делу, спросив, удобно ли мне работать с материалами в этой комнате и сколько времени мне понадобится.

– Да я, в общем-то, хорошо себе представляю, что там, – пожал я плечами, – я даже черновик заключения уже написал. Думаю, пары-тройки часов мне будет достаточно.

– Вы без ноутбука? – задумчиво спросил заместитель.

– Без. А зачем он мне? Я заключения от руки пишу, а с ноутом таскаться нужно.

– Хм… ну хорошо. Мне хотелось всё красивенько оформить.

– У меня хороший почерк, – сердито сказал я, – а вы бы лучше думали о хорошем колоколе, а не о красивеньком оформлении. У вас в тендерном задании нечеловеческая каша. Я ж вам всё объяснял: литьё в ХТС не брать даже в тендер, лом не использовать, размеры определять по согласованию со звонарями, чтобы тон выбрать правильный. Вы всё проигнорировали. Вы мне платите, в общем-то, приличные деньги – зачем, если вы всё равно меня не слушаете?

– Что поделать, что поделать, – покачал головой заместитель, так что его толстые щёки затряслись, – мы ограничены в средствах, поэтому должны рассматривать все возможности. Ничего нельзя отбрасывать. Каждая возможность может таить в себе окончательный вариант.

«Взятку она для тебя может таить», – подумал я, но вслух ничего не сказал: в этот момент зашла секретарша с толстыми папками тендерных предложений и разложила их на столе передо мной. Заместитель сказал, что не будет меня отвлекать, и испарился.

Я погрузился в чтение.

За всю свою жизнь – а у меня есть кое-какой опыт, поверьте – я не видел ещё ни одного коммерческого предложения, которое бы содержало ясную суть того, что тебе предлагают. С колоколами это достаточно просто: состав бронзы (откуда металл, пропорции, примеси), профиль, размер, три строчки о технологии литья и ожидаемая высота основного тона. Дальше приписка о том, какой опыт литья у предприятия и где можно услышать их колокола вживую. Все. Полстраницы.

Но нет, целые фолианты заполняются мусорной информацией о древних традициях, рисунках на поверхности колокола, православной православности и офигенной музыкальности, как будто тебе не благовест предлагают, а целый карийон.

Я по диагонали просмотрел все предложения, останавливаясь на действительно важных моментах, время от времени выписывая некоторые детали на отдельный листок. Работа шла быстро, но слишком уж много было бумаги, чтоб легко её пролистать. Когда я закончил с последней папкой, было начало одиннадцатого. Я вышел в коридор и попросил секретаршу принести мне воды, если можно – сразу графин. Графина не было, но можно было набрать воды в кофейник. Ну, если он вам пока не нужен, то можно и кофейник.

Я вернулся за стол и сел работать над заключением. По большому счёту, от меня требовалось три строчки – этих берём, этих не берём, но врождённая обязательность требовала отработать деньги. Я начал издалека, изложил предысторию, свой взгляд на принципы оценки, затем подробно разобрал каждое предложение по параметрам, по очереди подбивая итоговые оценки. Выводы были пространными, но чертовски точными – сродни утреннему «если вы любите мороженое, берите мороженое, а если любите пирожки, то берите пирожок». Я посмотрел на итог своей работы несколько минут и добавил своё личное мнение, указав производителя и параметры колокола, которые бы выбрал я. За время работы я два раза выходил в туалет и выпил почти весь принесённый секретаршей кофейник. В начале первого часа дня заключение было готово. Я откинулся на спинку стула, потянулся, и в этот момент у меня зазвонил телефон.

– Привет-привет, ну что, ты в Одессе? – протараторил Клуня.

– Привет, Клуня. Да, с шести утра. Я как раз заканчиваю заключение по тендеру для фонда.

– А, ну вот и хорошо, славненько. Ну что, мы на два, как договаривались?

– Да, если я найду это твоё кафе.

– Найдёшь-найдёшь, его тут все таксисты знают. Ну до встречи. Пока-пока. Пока-пока.

Клуня был, в общем, в своём репертуаре, но что-то в его голосе не давало мне покоя. Размышляя об этом, я вышел в коридор и сказал секретарше, что закончил. Из-под земли вырос заместитель, который, рассыпая многословные благодарности за проделанную работу, проводил меня к выходу и с видимым удовольствием попрощался.

«Колокола, – подумал я, рассматривая его щёки, – я б ему булки к завтраку выбирать не доверил».

На улице я взял такси – теперь уже нечего выделываться! – и поехал в гостиницу.

– Одна ночь… С возможностью продления, – сказала девушка за стойкой рецепции и посмотрела на меня сияющими глазами.

– Я думаю, мне одной ночи хватит, – уверенно сказал я. Не знаю, что там у Клуни за дело, но больше двух дней я тут задерживаться не намерен. Однажды я уже приехал в Одессу на три дня, взяв с собой одну смену носков и одну смену трусов, и застрял здесь больше чем на месяц. Нет уж. Хватит.

– Возьмите ваш паспорт. А вот ключи от вашего люкса. Сюда, пожалуйста. – Она сделала жест рукой, показывая мне путь к лифту.

– Люкса? – переспросил я.

– Да, номер люкс. Оплачен наперёд. И кредитный резерв на случай, если вы задержитесь.

Я кивнул. Хм, кажется, этот мифический заказчик во мне заинтересован. Он что, колокольную мастерскую собрался открывать? Я никогда ещё не жил в номере люкс. Что ж, всё когда-нибудь надо делать в первый раз.

– Вызовите мне, пожалуйста, такси на половину второго, – попросил я и пошёл к лифту.

В фойе возле низкого стеклянного столика, утопая в огромных креслах, сидели две девушки в вызывающих, не по сезону коротких юбках и листали журналы. Одна из них проводила меня долгим умоляющим взглядом. «Господи, кого ж они тут ловят в обед буднего дня?» – мелькнула у меня мысль.

Я поднялся на свой этаж, нашёл номер и открыл дверь. Номер и правда был шикарный. Однокомнатный, но чертовски длинный, с огромным окном в одну стену и огромным зеркалом напротив. Если отдёрнуть шторы и стать посредине, казалось, что с обеих сторон тебя окружают небо и город. Ещё большая прихожая со шкафом-купе, огромная ванная комната с джакузи и шикарный LCD-телевизор напротив кровати. Да, в такой комнате хотелось остаться ещё на денёк. Или на два. Где ж он был, этот номер люкс, когда я в промозглом феврале торчал месяц в этом сумасшедшем городе без всяких бытовых удобств и ясных перспектив вырваться на свободу?

Я разложил все вещи, разделся, побросав одежду на кровать, и залез под душ. Плескался я минут двадцать – сначала под горячей водой, затем под холодной, затем опять под горячей и снова под холодной. Я выбрался оттуда посвежевший, порядком проголодавшийся и готовый к любым встречам, даже с полными безумных идей, вечно торопящимися и слушающими тебя вполуха Клунями.

Таксист и вправду знал этот ресторан. Безвкусно обставленный убогими декорациями какой-то морской тематики, он был вполне в духе Клуни – во всяком случае, насколько я знал Клуню. Мы познакомились с ним несколько лет назад, когда мне надо было кое-что продать, а у него как раз на примете были покупатели. Клуня всегда что-то кому-то продавал, или, вернее сказать, впаривал. Даже если он действительно продавал тебе стоящую вещь по плёвой цене, ты всё равно не мог отделаться от ощущения, что он пытается тебя надуть. Весь вид Клуни, каждое его слово и каждое движение выдавали в нём пройдоху. Именно поэтому я никогда ничего у него не покупал, зато привлекать его на свою сторону как посредника в продаже бывало очень полезно. Поэтому я поддерживал с ним контакты. Пару дней назад он вдруг позвонил мне и каким-то холодным голосом поинтересовался, еду ли я к ним в Одессу, как обещал. Я подумал, что ничего ему не обещал, а вслух сказал, что да, еду, и спросил, чего это он вдруг об этом вспомнил. Пива хочет вместе выпить?

– Нет, не пива, – сказал он и тут же осёкся, – то есть, конечно, и пивка тоже, конечно, с удовольствием с тобой выпью, но после дела.

– Какого дела? – спросил я.

– Понимаешь… – Клуня замялся. Это было такой редкостью, что я слегка опешил и даже не слушал его дальнейшие объяснения. К чему, если я могу спросить у него всё то же самое, сидя лицом к лицу?

Теперь, спустя два дня, я сидел в кичевом морском ресторанчике, пялился в меню невидящими глазами и ждал Клуню в предвкушении злобного, прямо-таки чудовищного допроса, который я ему сейчас устрою.

Клуня появился без опоздания, без одной минуты два, одетый в безупречный серый костюм с галстуком и идущий какой-то очень степенной, полной самоуважения походкой. Все это – и отсутствие привычного опоздания на двадцать минут, и костюм, и походка – было так не похоже на него, что я поначалу даже не знал, что сказать. Поэтому начал Клуня.

– Привет, привет. Привет, друже. – Он горячо и как-то чересчур долго тряс мою руку, затем сел напротив и стал демонстративно громко спрашивать, что вкусного сегодня дают и что я заказал выпить. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Гостиницу было необязательно заказывать, – в конце концов сказал я, – мне и фонд бы её оплатил.

– Он настоял, он сказал, что ты его гость и он обязательно должен тебе оплатить пребывание в Одессе, – привычной скороговоркой затараторил Клуня, – он и билеты рвался тебе купить, всё самолёт хотел тебе предложить какой-то, и я его отговорил с большим трудом. Сказал, что ты летать боишься и что всё купил уже, в оба конца. На поезд. В оба конца.

– Клуня, – недоумённо спросил я, – что-то случилось?

– Да нет, а что, нет, а что-то должно было случиться?

– Что с тобой такое? Я тебя не узнаю сегодня!

Клуня тряхнул головой, глубоко вздохнул и посмотрел на меня. Теперь я опять говорил со старым, привычным мне пройдохой, правда, как мне показалось, очень напуганным.

– Да мне просто очень не по себе от всей этой истории. От этого заказчика и от твоего этого дела…

– Погоди! Никакого «моего дела» нет ещё и в помине. Ты мне сказал: он очень хочет меня видеть, что-то хочет мне предложить и готов заплатить деньги просто за одну встречу и разговор, так?

Клуня молча залез в карман пиджака и выудил оттуда пачку новеньких банкнот, которые небрежным движением бросил на стол. Я взял пачку. Ну, не так много, чтоб я мог больше не работать до конца жизни, но за одну встречу – чертовски много денег.

– Это только за разговор? – на всякий случай ещё раз спросил я.

– Да, точно, – он кивнул, – можешь быть уверен, я сам два раза переспросил. И это один из моментов, от которых мне не по себе. Он кажется одержимым, понимаешь… – Клуня вдруг запнулся, затем, видимо, так и не нашёл, что сказать, и уткнулся носом в меню.

– Кто он такой вообще? Давай колись, рассказывай всё, что знаешь.

Подошла официантка, мы сделали заказ, и Клуня, путаясь и запинаясь, рассказал мне предысторию. С ним связались буквально за час до того, как он позвонил мне, – по словам Клуни, «знакомый друга одного бывшего клиента его партнёра», в общем, близкий родственник. У Клуни спросили разрешения связать его с этим заказчиком, и тут же, не дожидаясь ответа, дали кому-то чей-то телефон, и Клуня уже говорил с Самим.

Кто таков этот Сам – я так и не понял, хотя Клуня, должно быть, был уверен, что подробно мне всё объяснил. Клуня называл его Караимом, и, судя по всему, он и сам себя так называл – хотя не думаю, чтобы он был караимом по национальности или вероисповеданию. Если собрать из беспорядочной речи Клуни всю полезную информацию, выходила приблизительно следующая картина.