Текст книги "За холмом"

Глава IV. День первый. Бегемотик

Главе семейства путешественников повезло больше всех, он практически не получил травм, когда их выкидывали из поезда грабители – в этот момент состав совершал крутой вираж и сильно скинул скорость, и мужчине посчастливилось упасть на тюк хлопка, видимо, потерянный в этом месте одним из грузовых поездов. Он начал приходить в себя ещё в тот момент, когда их везли в предрассветном сумраке, закинув, как мешки, на лошадь. В голове шумело не только от прихлынувшей крови – отравили какой-то гадостью, которую его, привыкшая к алкогольному яду, печень довольно быстро переработала, но не до конца.

Потом его куда-то волокли, о чём-то совещались, опять грузили… Ясность ума стала возвращаться, когда его начали раздевать. Пелена медленно сошла с глаз, он увидел перед собою двух служанок неопределённого возраста и довольно страшненьких. Они как раз стягивали с него трусы. Мужчина засмущался, прикрыл свои сокровища, чем вызвал у прислуги сначала недоумение, а потом тихие смешки. Та, что была старше и бойчее, что-то ему сказала по-своему, махнув рукой, засмеялась. Он понял, в общем, и безо всякого перевода: мол, нашёл чем удивить.

Вдруг короткими вспышками начали возникать воспоминания, он вцепился в свои уже стянутые до колен трусы мёртвой хваткой, вызвав очередной взрыв смеха у служанок. Мужчина судорожно ощупал бельё и тихо застонал: кармашек с деньгами был вырван «с мясом», бабушкин фокус не удался… Он обречённо распрощался с одеждой, которую тут же унесли, и проследовал за служанками в помывочную. Ни баней, ни ванной, ни душем это место назвать было нельзя. Это была именно помывочная: пустая комната с деревянными решётками на каменных полах и парой скамей, на которых стояли большие чаны с горячей и холодной водой. Женщины принялись его мыть, как он не сопротивлялся и не демонстрировал самостоятельность. Потом одели в какое-то подобие пижамы из хлопковой ткани желтоватого цвета.

Соображал он всё ещё слабо, да и поговорить было решительно не с кем – никто из встречавшейся на пути прислуги (а её в большом доме оказалось довольно много) не понимал ни слова на его языке. Неопределённость почему-то совсем не терзала – любопытство, видимо, затмило все остальные потуги мозга. Откровенно говоря, выглядел со стороны он ровно как дебил: ходил и озирался с пустыми глазами и приоткрытым ртом (яд действовал на все мышцы угнетающе, он и ноги-то еле переставлял). Впрочем, мужчина хорошо вписался в обстановку – все встреченные им люди выглядели примерно так же, хотя и были, надо полагать, здоровыми.

Его отвели на второй этаж в крайнюю по коридору комнату. Она была довольно просторной. Все окна были зарешечены самыми безобразными решётками, какие только можно представить. Они были словно собраны из ободов для бочек – ржавые и разноразмерные куски железа были между собой где склёпаны, где просто прикручены кусками металла потоньше. Даже наш криворукий банковский менеджер способен был сделать решётку лучше, что он про себя с удовольствием и отметил.

За окном виднелся некогда, видимо, довольно чудный, но сейчас практически заброшенный городок. Домов было много, почти все высотой от двух до четырёх этажей, но едва ли в трети из них угадывалась жизнь. Город был пустынен, на улицах не наблюдалось ни одной живой души и ни одного деревца. Он был больше похож на декорацию к постапокалиптическому фильму. Напротив окон возвышался словно сошедший со страниц учебника по истории средневековый замок. Он был ухожен настолько, что выглядел как игрушечный. Его башни венчали разноцветные флажки.

Не увидев больше ничего интересного, мужчина с удовольствием лёг на кровать и тут же заснул.

Проснулся он уже к закату от голода. Вернее, от запаха еды, который и напомнил организму о необходимости подкрепиться.

Никого в комнате не было, но перед кроватью стоял передвижной столик с глиняным горшочком, из которого шёл пар, глиняной тарелкой с нарезанными овощами и зеленью и здоровым, в половину обычной магазинной булки, куском домашнего хлеба и небольшой хрустальной вазой, которая тут, кажется, считалась большим бокалом и была наполнена красным вином. Мужчина набросился на этот одновременно и ужин, и обед, и завтрак. В горшочке была тушёная баранина с рисом. Было ли всё это вкусным, осознать он толком не успел, поскольку проглотил нехитрые яства со скоростью своего любимого шредера, способного уничтожить целый сейф документов за считаные минуты (этим шредером восхищался весь банк, а руководство попросило на всякий случай себе ключи от кабинета, чтобы иметь к нему круглосуточный доступ).

Мужчина решил немного пройтись. Вид из окна его огорчил: ещё с утра безупречный замок – единственная, пожалуй (кроме еды, разумеется), выдающаяся вещь в этой дыре – был испорчен. Окно напротив зияло разбитыми витражами, а пробоины были наспех заткнуты тряпками.

Путешественник направился к двери. Она оказалась заперта. Его посетили нехорошие предчувствия. Это вообще были, пожалуй, первые проблески мысли за время его присутствия в городке: до того он как-то ни о чём не думал, просто проживая непонятные жизненные мгновения. Эта способность была ещё одним приобретением последних лет, облегчающим существование банковского клерка.

– Эй! Есть кто живой? – крикнул он в небольшую щель между толстой дверью и наличником.

Послышался удаляющийся топот – кто-то чесанул прямо от двери вдаль по коридору.

Он пожал плечами, подошёл к столу, вытряхнул из вазы в рот оставшиеся капли вина и сел в раздумьях на край кровати.

– Что-то как-то не то, – изрёк он самую глубокомысленную фразу из возможных.

Философские терзания прервал жуткий шум – дверной замок, видимо, тут использовался нечасто, при открывании он заскрипел так, что напомнил нашему герою про тяжкие будни узника замка Иф.

В комнате появился франт лет двадцати-двадцати пяти. На ногах у него были лаковые туфли моды примерно начала двадцатого века, а может, тогда и произведённые, просто сохранившиеся в бабушкином сундуке. Брюки были чрезвычайно узки и сильно полосаты, причём довольно консервативную серую полоску перемежали разноцветные: малиновая, лимонная, салатовая и бирюзовая. Снизу штанины были подхвачены атласными лентами: на левой ноге – красной, а на правой – зелёной. Пояс был или от смокинга, или вовсе от костюма тореадора – широченный, ярко-красный, тоже атласный. К широкой белой шёлковой рубашке зачем-то был приторочен плюшевый сиреневый воротник, а сверху был надет зелёный бархатный жилет с нагрудным накладным карманом канареечного цвета, и из него торчал огромный пурпурный платок. Всё это безумное количество разноцветных тряпок у молодого человека сочеталось с надменным выражением лица. Мужчина встал, приветствуя посетителя, и непроизвольно с силой провёл ладонью по лицу, будто пытаясь смыть с глаз этот цветовой кошмар. Но кошмар не исчезал, он приблизился вплотную. Любопытный франт в упор разглядывал иноземца – досконально, с головы до ног. При этом, опустив голову, обнаружил тщательно скрываемое уродство: аккуратно уложенные в причёску «под Битлз» («Интересно, а знают они про Битлз?» – успел подумать путешественник) длинные чёрные волосы рассыпались и обнажили карликовые, как у бегемота, уши, торчавшие нелепыми трубочками, причём, чуть ниже положенного для ушей места.

– Я рад приветствовать тебя! – торжественно произнес «Бегемотик» (как его сразу же про себя окрестил наш клерк), и сразу стало очевидно, что язык он учил специально, по книжкам. – Ты упал с неба?

– Нет, но я совсем не понимаю, где я и как здесь оказался. Помню только, что меня кто-то вёз на лошади.

– Это пастух, он вас нашёл.

– Значит, здесь же и моя семья? Моя жена, сын, где они?

– Здесь. Но где – тебе не надо знать и спрашивать.

– Почему?

– У нас не принято задавать лишних вопросов. Так решил Совет.

– Какой Совет? – мужчина виновато потупился. – Извини, если это лишние вопросы, но ты должен меня понять: я оказался чёрт знает где, один, потерял семью, не знаю, какой сегодня день…

– Мы не ведём счёт дням.

– Как это? – банковский клерк был в ужасе.

– А какой в этом смысл? Этот обычай давно отменили, потому что как ни считай, всё время получается что-то не то – планы не сбываются. Поэтому мы отменили календарь и отменили планы. Мы просто ждём новых сезонов года и решений Великого голоса.

– Какого голоса?

– Великого. Нашей страной управляет Великий голос из-за холма, мы – избранные. А повеления Великого голоса трактует для народа Совет старейшин, собрание самых заслуженных и мудрых людей… – Бегемотик гордо подбоченился и вытянул вверх подбородок. – Кстати, мой отец – член этого Совета.

– Ясно, – обречёно выдохнул мужчина. Его мозг пытался самоотключиться, как в банке на самых дурацких совещаниях, когда несли примерно такую же ересь. Только недюжинным усилием воли путешественник вернул себя в реальность. Тут же он осознал, что всё это время, пока он боролся с собственным сознанием, франт ему что-то увлечённо рассказывал.

– …поэтому счастье в нашей благословенной отчизне ниспадает на её жителей справедливо, в зависимости от социального положения, заслуг предков и чистоты крови до двенадцатого колена. Я и сам чувствую дыхание высшей справедливости и нескончаемую мудрость Великого голоса, со временем я займу место отца в Совете, а сейчас старательно учусь, чтобы отличаться от низших слоёв не только яркой одеждой, но и ярким умом.

– Ага, – стремясь поддержать разговор, кивнул мужчина, – очень похвально, просто замечательно, особенно про чистоту крови. Слушай, а точно никак нельзя разузнать про мою семью? Я же места себе не найду и говорить ни о чём с тобой не смогу, всё время про них буду думать…

Франт немного поколебался, но перспектива лишиться интересного собеседника была более пугающей, чем нарушение запрета, о котором никто и не узнает.

– По решению Совета вас разделили, чтобы вы не могли между собой общаться до того, как вас решат допросить.

– Допроси-и-ить? – глаза путешественника округлились.

– Ну да. Необходимо определить степень вашей опасности для нашего государства.

– Да какой, на хрен, опасности? Особенно от ребёнка? Пацан вас чем напугал?

– Пацан?

– Ну, сын мой, мальчик. Отдайте его матери или мне.

– Это решит Совет. Он сначала посовещается сам, потом допросит вас по очереди, а потом вынесет предварительное решение и запросит утверждения у Великого голоса – такие у нас процедуры, так велит Великий устный закон!

– У вас что-нибудь не великое есть? – наш заметно раздражался.

– Тсс! – франт приложил палец к губам. – Так нельзя. За святотатство может последовать незамедлительная расправа, такие преступления наказываются без разрешения Великого голоса, так установлено Великим устным законом, одобренным Великим голосом.

Путешественник ругнулся. Франт, ясное дело, ничего не понял, но интонация ему не понравилась, он недовольно скривился.

– За твоим мальчиком присматривает пастух, не переживай. Сначала вообще решили, что мальчик умер, но пока ты спал, пришло известие, что он жив. Ему разрешили остаться у пастуха.

– У пастуха? И почему же мне не переживать?

– Пастух – уважаемый в народе человек, хотя и низкого происхождения. Он бывший учитель, много знает… – франт на секунду задумался о некоем несовершенстве мироздания, позволившем какому-то пастуху знать больше, чем ему, чистому до двенадцатого колена. – Очень много.

– Если говорить с ним нельзя, то хоть посмотреть-то на него можно?

Бегемотик застыл в замешательстве. Он и правда не знал, как быть в ситуации, отдельно не оговорённой Советом старейшин, ведь про «посмотреть» речи не шло. Обычно в таких случаях в их стране было принято перестраховываться. Если, например, Совет сказал, что такому-то человеку нельзя разговаривать неделю, ему отрезали язык, потому что то, что он потом должен заговорить, Совет не постановлял. Тут, по идее, раз нельзя им общаться, то и встречаться нельзя – вдруг они о чём-то договорятся знаками, кто знает хитрые уловки этих пришельцев? Но, с другой стороны, этот иноземец замучит его расспросами и не будет общаться на важные темы, не расскажет ничего о мире там, за холмом…

– Возможно, я смогу это устроить, но только с одним условием: вы не должны встретиться взглядами, иначе это может быть расценено Советом как общение. Ты просто на него посмотришь и всё, идёт?

– Идёт! – неожиданно легко согласился мужчина и протянул Бегемотику руку.

Тот с удивлением посмотрел на протянутую незнакомцем ладонь, потом что-то выкопал в памяти из чужеземных книжек, просиял:

– А, так у вас принято закреплять договор! Да?

– Ну да, да, – путешественник потряс в нетерпении ладонью.

Франт опасливо её пожал, потом достал из кармана пурпурный платок и тщательно протёр свою ладонь, нисколько не смущаясь собеседника, – про это, видимо, в книжках ничего написано не было.

Глава V. День второй. Кровавые истории

Пастух ни секунды не сомневался, можно ли выводить мальчика на улицу. Совет сказал ясно и чётко: нельзя допустить, чтобы семейство между собой общалось до допросов. Старик понимал всё точно так, как было сказано, и не придумывал лишнего. Из-за этого, в общем-то, он и стал пастухом. Овцы на него не могли донести.

Перед рассветом он привычно выгнал отару в степь, оставил на попечение собак и вернулся домой дожидаться пробуждения гостя. Когда мальчик проснулся, они позавтракали сыром и хлебом, выпили чай и решили прогуляться по городу.

Пастух жил на самой окраине, где жались друг к другу жалкие неприглядные хижины. Дальше стояли только кошары, небольшая конюшня и псарня.

– А где твои овцы?

– Они не мои, это овцы горожан.

– Ну какая разница, ты же за ними присматриваешь. Так где они?

– Пасутся.

– Сами?

– Собаки присматривают, чтобы они не разбежались и не потерялись.

– А если украдут?

– Тут некому красть.

– У вас такие честные люди живут?

– Нет, просто всех чужаков давно уничтожили или прогнали, а наши сограждане исправно докладывают Совету о любых явных или возможных преступлениях соседей.

– Как уничтожили? Убили?

– Да.

– А за что?

– Бывает так, что людей просто убивают, потому что они – другие.

– Не бывает так! Должна быть какая-то причина!

Старик остановился, обернулся.

– Видишь, во-о-он вдалеке видны обгоревшие развалины? Там был городок. Чужой. Мы жили рядом столетиями. Но однажды у нас появился Великий вождь, и он велел этот городок и всех его жителей – мужчин, женщин, стариков, детей – уничтожить. Потому что, как сказал вождь, они оказались врагами, просто долго маскировались. Это и была причина.

– А кто убивал?

– Все.

Пастух замолчал и долго шёл, погружённый в мрачные воспоминания, мальчик его не тревожил.

– К тому времени это был единственный оставшийся населённый пункт чужих. Остальные племена в нашей долине уже были уничтожены, а наш народ научился убивать без сомнения и дрожи в руках. А эти чужие были очень мирные, и к ним никаких претензий никогда не было, поэтому и зажились тут.

– А к другим были?

– У людей всегда друг к другу много претензий. Ты действительно хочешь узнать эту грустную историю?

– Конечно! Ты очень интересно рассказываешь и ты добрый. Ты мог бы быть учителем, я бы у тебя с удовольствием учился!

– А я и был учителем.

– А почему перестал?

– Я не сам. Видишь ли, учитель – это важная должность, он формирует сознание будущих граждан страны. А все важные должности в нашей стране должны занимать прямые отпрыски членов Совета старейшин.

– Почему?

– Так решил Совет.

– М-м-м, – мальчик не смог сказать ничего внятного, но очевидно было, что ответ его не устроил.

– Понимаешь, мы подходим к началу той истории, что я хотел тебе рассказать. Сейчас ты спрашиваешь про конец истории. Он тебе будет непонятен, но я всё равно расскажу его, потому что дети нетерпеливы. Ты выслушаешь и поймёшь, что надо слушать с начала.

– Хорошо.

– У нас была Большая война. Наши предки избавились от всех пришельцев (так у нас называют таких людей, как твоя семья – из далёких стран), потом от других племён здесь, а потом и от всех внутренних врагов. Пока шла священная война, не было времени на образование. Тем более что оно было у нас на языке тогдашнего врага. Когда война закончилась, выяснилось, что выросло целое поколение людей, которые не могли ни читать, ни писать, ни считать. Стало очевидным, что всё, что ещё осталось, скоро разрушится. Решили вернуть образование. Но тогда обнаружилось, что практически не осталось людей, способных обучать. Ведь все учебники были на языке пришельцев. Тогда Великий вождь, который правил тогда нашей страной, постановил, что все испытания закончились и мы должны построить новый порядок. Отныне все жители нашей страны были поделены на людей чистой крови и помешанных (это те, у кого в роду до двенадцатого колена был пришелец или человек из другого племени). Людьми чистой крови были признаны вождь, вся его семья и семьи его приближенных. Самое забавное, что к тому моменту мы все уже были родственниками – после войны и чистки нас осталось слишком мало. Тем не менее случилось то, что случилось: для всех семей были составлены официальные родословные, их заперли в секретной комнате в здании администрации Великого вождя, а комнату опечатали. Отдельно – чистых, отдельно – помешанных. Отныне образование на языке пришельцев и все важные должности были доступны только людям чистой крови, а помешанные признавались людьми низшего слоя и им предписывалось получать образование на нашем деградировавшем, ставшем примитивным языке, у которого даже нет письменности. Детей низшего слоя постановлялось учить только три года самым общим вещам: иноземному алфавиту, чтобы могли читать вывески и ценники, сложению-вычитанию и другим азам математики, чтобы могли понимать приказы хозяев, ну и каким-то знаниям об окружающей природе, чтобы ничего не испортили, что им не принадлежит.

– А ты сам какой крови?

– Обычной, красной! – засмеялся старик. – Но они решили, что я низший слой.

– А кто они?

– Была целая комиссия по разделению. А возглавлял её отец самого богатого сейчас человека нашей страны. Улавливаешь связь? Оттуда и богатства. Многие просто покупали себе нужную родословную.

– А ты?

– Во-первых, у меня не было денег, потому что деньги после войны были только у тех, кто не стеснялся грабить и мародёрствовать. А во-вторых, я думаю, что на самом деле низший класс – это покупать себе какую-то эфемерную «чистоту» крови!

– Ну и что дальше?

– Учить детей «высшего слоя» кому-то надо было ведь. Вот они и взяли меня: из них нашлось слишком мало годных для этого, а меня хорошо обучили родители, тоже бывшие учителя. Но со временем «чистокровных» стало возмущать, что их детей учит такой плебей, как я. Кроме того, им не нравилось, чему я их учил и как. И это ещё не всё: образование вновь стало престижным, учителям стали отдавать большие дома, отобранные в своё время у пришельцев, им стали нанимать прислугу, предоставлять на пропитание много скота… В общем, эти должности захотели многие, но не было тех, кто реально мог обучать.

– Ну так почему же тебя выгнали?

– Сын одного из членов Совета сказал, что он уже готов быть учителем.

– А он был готов?

– Нет.

– А почему же ему поверили?

– Так устроен этот мир, мальчик. Здесь принято говорить такие слова, в которые не верят не только окружающие, но и сам говорящий. Но все при этом согласно кивают. Это такая как бы игра, и в ней такие правила. Вернее, многим участникам кажется, что всё не по-настоящему, а на самом деле пока они так играют, всё вокруг меняется. Ставки в этой игре очень большие: свобода, независимость и сама жизнь. Но им это непонятно, потому что они увлечены игрой. А когда начинают понимать – уже поздно. За это время игра вышла на новый виток и правила изменились, но они не могут сказать об этом потомкам – их уже никто не поймёт и никто не поверит, потому что все привыкли не верить и думать, что это игра. Такой замкнутый круг, понимаешь?

– Ой, как всё сложно. Но про игру я понимаю. Как будто прятки, да? Все прячутся и не знают, что игра уже закончилась?

– Да, так и умирают в своих норах, куда залезли во время игры.

Мальчик пригорюнился. Ему было ужасно жаль этого умнейшего и добрейшего из дедов. К тому же мальчик устал.

– Ты обычно так мало говоришь, а сейчас так длинно.

Пастух звонко, по-детски рассмеялся.

– Да, ты прав, мне здесь совершенно не с кем поговорить, а в тебе я нашёл интересного слушателя и собеседника, прости. Хорошо, я потом тебе расскажу нашу историю, когда мы спокойно будем сидеть дома и пить чай, а ты будешь готов слушать.

Из-за угла выбежала орава детей. Мальчик уже привык к уродству местных и перестал его замечать. Дети были как дети – чумазые, весёлые. Они остановились, почтительно поклонились пастуху и о чём-то его спросили на их языке, указывая пальцами на его маленького спутника. Дед коротко ответил, дети в ужасе бросились врассыпную.

– Чего они испугались?

– Они спросили, кто ты такой, а я ответил, что ты – из-за холма.

– И чего же они испугались? – настойчиво повторил мальчик.

– Понимаешь, весь этот мир, что знаком им, их родителям, их дедушкам и бабушкам – он лежит здесь, у этого кольца холмов. Даже внутри этого мирка есть много запретных зон. Это разрушенные деревни и города врагов, как тот, что ты видел вдалеке. А то, что за холмами – это табу, вечный строгий запрет. А этот холм, самый большой, считается тут священным. Он отделяет наш мир от того, незнакомого и враждебного. И на холм могут подниматься только члены Совета старейшин, чтобы слушать Великий голос.

Мальчик вытаращился – таких сказок давненько ему не рассказывали, да он, вроде, уже и большой для сказок.

– Я думаю, что тебе придётся мне очень многое рассказать, я ничего не понимаю, – юный путешественник скуксился и готов был заплакать, он-то считал себя уже практически взрослым, а тут…

– А ты не расстраивайся. Того, что у нас происходит, не понимает и большинство взрослых, которые здесь живут. А уж если рассказать твоим маме и папе – они поймут ещё меньше, чем ты.

– Почему это? – обиделся за родителей мальчик.

– Потому что у взрослых есть сформировавшиеся представления о мире. И если что-то в эту картину не вписывается, они отказываются в это верить. Мозг просто отрицает ту информацию, что не соответствует составленным им клише. У тебя была такая игрушка в детстве, где есть прорези квадратные, круглые, фигурные и туда надо запихнуть соответствующей формы детали?

– Где-то дома видел…

– Вот так устроен мозг у взрослых. У него круглые прорези для информации, и ты туда не запихнёшь квадрат, пока не обломаешь ему края. А у детей мозг гибкий, туда помещается всё.

– А почему нельзя ходить в разрушенные города врагов?

– Старейшины боятся, что люди найдут там старые книги, уцелевшие в пожарах, или картины и узнают другие версии истории, проникнутся симпатией к уничтоженным врагам, начнут их жалеть.

– Разные версии истории?

– Ну конечно! У истории много версий, так было всегда и везде. Ты сейчас у себя в школе изучаешь версию нынешних победителей, а завтра ими могут стать другие – и история сильно поменяется.

– Но как же так? Вот меня родители, например, возили в прошлом году в Рим. Там стоит Колизей. Он там стоит две тысячи лет, ты представляешь! И сколько бы победителей не сменилось там, Колизей остаётся Колизеем и история у него одна.

– Ты был в Риме? – название города пастух произнёс с придыханием, и в его глазах, единственном живом месте на обветренном и обожжённом лице, на секунду проявилась зависть. – С ума сойти! Для меня это словно другая вселенная, а ведь мы живём с тобой на одной планете!

Старик шёл потрясённый, слегка покачивая головой, словно сам с собою вёл оживлённый спор. Мальчик внезапно испытал жалость к пастуху, погладил по руке и заглянул в глаза.

– Ну, может, ещё съездишь когда-нибудь.

Дед засмеялся.

– Нет. Я никогда не буду в Риме. Но зато Рим есть во мне, – он ткнул пальцем в свой морщинистый лоб. – Кстати, о Колизее. Это просто здание, памятник. И в свете нашего разговора нужно рассмотреть – памятник чему. По замыслу создателей и по замыслу сегодняшних правителей, заинтересованных в том, чтобы их история выглядела красиво и пышно, это памятник династии Флавиев: красивой, победоносной истории Рима, бесконечному празднику в его стенах. Ты же эти картинки видел, когда смотрел на Колизей? Блеск Рима в период его расцвета, отсветы солнца на бронзовой броне отважных гладиаторов, нарядные одежды и драгоценности патрициев-зрителей в первых рядах?

– Блеск! – согласился мальчик.

– А ведь Колизей сам по себе – памятник переписывания истории. Его построили на месте пруда в парке Нерона, в его «Золотом доме», гигантском дворце. Стёрли до основания дворец прежнего, «плохого» императора, засыпали пруд и поставили памятник новому, «хорошему» императору. Чтобы народ там предавался развлечениям и вспоминал строителей – Веспасиана и Тита – добрым словом.

– Но я про Нерона тоже знаю, – упрямился молодой собеседник.

– Ты знаешь о нём как о плохом императоре, убийце, узурпаторе и сумасброде, так?

– Ну да, а разве это не так?

– Так, конечно. Но история в действительности не пишется чёрными и белыми красками, как потом преподносится в учебнике. Если бы ты увидел роскошный дворец Нерона и огромный сад, который мог украсить город лучше очередного амфитеатра, пусть и колоссального, ты бы уже начал сомневаться: а так ли плох император, который оставил после себя такую величественную красоту?…

– Возможно, – мальчик задумался.

– Но и это ещё не всё, – не унимался старик, который никогда не увидит Рима. – Колизей – это ещё и памятник победы Флавиев над восставшей Иудеей, памятник разрушенному Иерусалиму и Второму Храму. Памятник, между прочим, сооружённый пленными иудеями, которых увезли с родной земли, и на средства, награбленные в том же Храме. Когда ты смотрел на него, ты видел строителей-невольников, жестоко истязаемых надсмотрщиками? Умирающих от голода жителей осаждённого Титом Иерусалима? Убивающих своих жён и детей защитников Масады?

– Нет! – у мальчика от обиды наворачивались слёзы. Он не хотел смотреть на величественный памятник в Риме и видеть умирающих от голода иерусалимцев.

Старик покосился на него, приобнял за плечи и умерил ораторский пыл.

– А в Средние века в полуразрушенном и растащенном на стройматериалы здании Колизея был завод по производству селитры. Ты представляешь, какая от него шла вонь на весь центр Рима? – пастух хохотнул и задорно подмигнул мальчику. – И это, мой дорогой, история только одного здания. Куда интереснее истории народов. Пожалуй, они всегда больше похожи на сказки, чем на историю.

– Эх, – вздохнул лишаемый детства человек.

Пастух потрепал его по волосам.

– Извини меня, я слишком много лет ни с кем не мог поговорить. Для меня ты на самом деле упал с неба, как тут про вас болтают.