Текст книги "Якудза (сборник)"

«Ага, стал бы ты так стараться, если бы дело не касалось и тебя тоже, – подумал Макаренко. – И отдельную палату организовал на двоих не иначе из соображений, что в присутствии мента меньше шансов, что придут и добьют. А они могут. Как-никак, похоже, Витя там одному из них кровь-то пустил нехило. Им же плевать, кто виноват, кто прав. Если в его ресторане родственника порезали, могут решить, что по-любому армянин – кровник. До кучи с остальными участниками кровопролития».

В палату вошла медсестра.

– К вам посетитель, – сказала она Андрею. – Вообще-то, доктор не велел беспокоить, но…

– Извините, милочка, но побеспокоить больного придется.

Замятин просочился в палату в щель между косяком и полным бедром пышнотелой медсестры. Белый халат, на пару размеров больше, чем требовалось бы, складками свисал с костлявых плеч опера, делая его похожим на большую бабочку.

– И это самое. Нам бы с больным с глазу на глаз пообщаться.

Замятин недвусмысленно пострелял глазами в сторону медсестры и директора ресторана.

– Конечно, конечно, – сказал директор, спуская ноги с кровати и всовывая их в тапочки.

Медсестра ничего не сказала, только фыркнула и, вильнув пышным задом (вряд ли ради Замятина, скорее, для Макаренко), ретировалась. Вслед за ней в коридор выскочил Артавазд.

– Как нога? – кивнул на одеяло Замятин.

– Спасибо, переживу.

Замятин порылся за пазухой и достал плоскую флягу.

– Будешь? Настоящий. Разливной, не бутылочный. Пять звезд. Или даже шесть.

Андрей вздохнул.

– Замятин, кончай воду мутить. Ты по делу или как?

Оперативник запрокинул голову, пару раз дернул кадыком, потом обстоятельно вытер губы рукавом халата и медленно завинтил крышку на фляге. На серовато-белом рукаве рядом с влажным пятном от губ Замятина виднелись плохо застиранные пятна аналогичной формы.

– Или как, – сказал Замятин, ставя флягу на прикроватную тумбочку. – В ресторане человека замочили. И никого не трясет, что он голимый душман. А все стрелки указывают на тебя.

«Вот те раз, – мысленно подивился Макаренко. – Значит, Витек того импортного товарища все же грохнул. А парнишка-то прямо-таки серийный убийца».

– Все официанты и посетители показали, что ты в шатер зашел за несколько секунд до того, как туда влетел этот полоумный. Они же говорят, что он не душман вовсе, а просто мирный посетитель, который, как стрельба началась, с испугу бросился куда глаза глядят. И напоролся на заточку.

Макаренко прикусил уже кусаную губу, но ничего не сказал. Ситуация складывалась не в его пользу, и сейчас каждое лишнее слово могло слишком дорого ему стоить. То, что на кровати сидел коллега, так сказать, собрат по оружию, при создавшемся положении вещей практически ничего не меняло.

«Официанты и посетители ресторана показали то, что им седой велел. И попробуй не скажи. Ментов моджахеды, ясно дело, подмазали. А теперь нужен крайний, которого надо отправить на зону. Например, абсолютно чужой для всех в этих краях московский мент. Вот только доедешь ли ты до зоны, крайний? То, что моджахеда Витек на твою заточку насадил, кроме тебя, больше никто не видел».

– Врага во мне увидал? – улыбнулся Замятин. – А зря. Я в ресторане первым оказался после налета и вот чего там на полу нашел.

Замятин порылся в кармане халата и извлек оттуда длинный ком смятого целлофана.

– Разворачивать надо?

Сквозь целлофан явственно белела рукоять из лейкопластыря, на четверть окрашенная черной засохшей кровью.

– Судмедэксперт в заключении написал, что душмана грохнули ножом. А про твои заточки в отделении кроме меня да Петрова никто не знал. Так что отдыхай, капитан, кушай Артаваздов шашлык, который, я думаю, тебе скоро из «Места встречи» приволокут, и ни о чем не думай. Твою вторую заточку я изъял, когда меня по поводу нее и твоего огнестрела местные доктора дернули. Сам понимаешь, хорошо, что меня, а не кого другого.

– С меня причитается, – выдохнул Макаренко.

– Да ладно, – отмахнулся Замятин. – Нормальный мент всегда мента прикроет. Ты лучше вот чего скажи – с какого хрена тебя из Москвы к нам перевели? Там тоже чего начудил?

– Долгая история. Расскажу как-нибудь.

– Ну и ладно, – улыбнулся Замятин. – Пошел я, однако, заточки твои топить.

– Спасибо, – сказал Макаренко.

– Ну, сам понимаешь, капитан, одним «спасибо» тут не отделаешься, – хмыкнул Замятин. – Как нога починится, с тебя пузырь.

– Да хоть два, – усмехнулся Макаренко.

– Ловлю на слове.

Замятин поднялся.

– Точно не будешь? – кивнул он на флягу.

После обилия столь разной и противоречивой информации хотелось забыться.

– А, давай, пожалуй…

– Тогда давай помогу, страдалец.

Замятин приподнял голову больного. Андрей сделал пару глотков и откинулся на подушку. Коньяк сразу же ударил в голову.

«Эх, не стоило после наркоза-то, – пришла запоздалая мысль. – А, ладно. Хотелось бы верить, что все… так гладко… обойдется…»

Мысли ворочались в голове все тяжелее и тяжелее. Сквозь внезапно накатившую сонную муть Макаренко еще успел увидеть удаляющийся белый силуэт Замятина.

«Хотелось… бы… верить…»

* * *

В комнате не было окон. И если даже в ней и имелись двери, то найти их с первого взгляда было непросто. Настолько плотно прилегали друг к другу панели из материала теплого, как нагретый за день камень, и черного, как чугунная плита.

В бронзовых светильниках, расставленных по углам, плясали языки пламени. У одной из стен комнаты стоял алтарь, увенчанный полуметровой статуей дракона из желтого металла. Перед алтарем находилась украшенная резьбой специальная подставка, на которой лежал короткий ритуальный меч в ножнах.

Посреди комнаты стояла низкая деревянная кушетка, на которой лежал спящий человек.

Человек был полностью обнажен. В его теле торчало несколько десятков тончайших игл, делая его похожим на дикобраза. Рядом со спящим в позе лотоса сидел другой человек. На человеке была надета абсолютно черная свободная куртка, того же цвета штаны и смешные не то носки, не то тапочки с отдельным большим пальцем. Таким образом открытыми у человека оставались лишь голова и кисти рук.

Со стоящей рядом скамеечки человек осторожно взял иглу длиной в дециметр, внимательно осмотрел ее и резким движением почти на всю длину всадил ее в лежащего перед ним человека, в точку, расположенную на несколько сантиметров выше его гениталий. Тот даже не пошевелился.

Он спал.

Человек в черном поджег тонкую палочку. В воздухе остро запахло полынью. Тлеющий конец палочки человек поднес к кончику иглы, воткнутой между глаз спящего, и замер.

С едва слышным шелестом провернулась на невидимой оси черная панель за спиной сидящего человека.

– Сихан!

Человек в черном не пошевелился. Лишь отблеск огня одного из светильников отразился в его раскосых глазах так, словно они были стеклянными.

– Почему вы перенесли этого человека в хондэн, сихан? Подобает ли человеку, не знающему Пути Богов, находиться рядом с алтарем Уми-но-Ками?

Тот, кого назвали сиханом, медленно отвел руку и затушил полынную сигарету в маленькой серебряной чашке, стоящей на скамеечке.

– Ты давно не практиковался в югэй, гэнин, – сказал он по-японски. – Оттого твои манеры оставляют желать лучшего. Никто не в силах постичь Синто, кроме самих богов.

Кулаки Стаса, все еще стоящего в полупоклоне на пороге комнаты, еле слышно хрустнули в тишине.

– Разве я заслужил оскорбление, сихан?

Человек в черном медленно провел рукой над телом спящего. И хотя его ладонь не коснулась ни одной из игл, показалось, будто все иглы шевельнулись, словно стебли тростника от случайного порыва ветра.

– А разве кумите не дал тебе год сроку, чтобы найти то, за чем тебя послали сюда? И разве этот год не истек сегодня?

Стас молчал, закусив губу. Дальнейшая беседа на пороге без приглашения войти внутрь была слишком для него унизительна.

– Ты можешь войти, – после минутной паузы произнес сидящий человек.

Стас сделал два шага, склонился в поклоне перед алтарем, потом подогнул ноги и сел на пол в позе лотоса.

– За это время я построил это здание. И потом – вы здесь уже два месяца, сихан. Вы же видите, что я делаю все возможное.

– Я вижу, – медленно произнес человек в черном. – Я часто вижу – и здесь, и тем более на родине, в Стране восходящего солнца, – что человек, который взял на себя обязательства перед Нинкедан и не выполнил их, как минимум предлагает кумите фалангу своего мизинца.

Лицо Стаса окаменело. Он опустил голову, потом повернулся и быстрым движением выдернул из подставки перед алтарем короткий ритуальный меч. После чего он с треском оторвал полу своего кимоно и положил ее на пол перед собой. Его левая рука с оттопыренным мизинцем легла на материю. Стас занес клинок, закрыл глаза и беззвучно зашептал что-то, готовясь по всем правилам подать требуемое.

Человек в черном беззвучно рассмеялся.

– Твое юбицумэ не будет иметь смысла, Яма-гуми. Мне не нужны части твоего тела. Мне нужен результат.

– Сегодня вы впервые назвали меня по имени, которое сами дали мне много лет назад, сихан, – сказал Стас, вкладывая меч в ножны. К его белому как мел лицу медленно возвращалась краска.

– А сегодня я думаю, что поторопился тогда, давая тебе столь громкое имя.

Стас замер. Потом снова дотянулся до подставки, быстро вытащил вложенный было меч из ножен и резко воткнул его в себе в бедро. Его хакама мгновенно окрасилась кровью.

– Сейчас я больше ничем не могу доказать то, что я достоин своего имени, как и много лет назад, – сказал Стас.

Меч торчал в его ноге, всаженный в бедро на половину клинка, но на этот раз ни единый мускул не дрогнул на лице гиганта.

Тот, кого он называл сиханом, взглянул на меч, поморщился, потом рассмеялся беззвучным смехом. Смех этот производил довольно неприятное впечатление – казалось, что на лице японца двигаются только губы. Остальное было сплошной неподвижной маской.

– Да, я помню, что в дакентай-дзюцу тебе не было равных. Но, похоже, что ты забыл о том, что я это помню. Матануки теряет смысл, когда тот, кто его демонстрирует, тычет мечом в правильные места и при этом не чувствует боли.

Стас скрипнул зубами и опустил голову.

Сихан рассмеялся снова.

– За последнее время ты стал слишком похож на белого человека. Ты не сдержан, ты не следишь за своими эмоциями. Думаю, причина в том, что ты слишком много куришь той дури, которую воин может себе позволить не чаще двух раз в год после выполнения трудной задачи. Вытащи сето, перевяжи рану и прекрати вести себя как мальчишка, – приказал он и снова склонился над телом спящего.

Стас послушно выдернул меч из ноги и, нажав пальцами на две точки около раны, за несколько секунд остановил кровотечение. После чего оторванным ранее куском кимоно перетянул бедро чуть выше раны.

– Подойди сюда, – произнес сихан.

Стас подчинился, чуть приволакивая раненую ногу.

– Где ты нашел его? – произнес тот, кого назвали сиханом, кивком головы указывая на спящего.

– Это произошло случайно, – сказал Стас.

– Не знаю, зачем ты лжешь мне, – задумчиво произнес сихан, – но сейчас это и не важно. На Пути Воина не бывает случайных встреч, и сейчас меня больше заботит, почему этот мальчишка встретился мне.

– А что в нем такого особенного, сихан? – спросил Стас.

– Ты еще спрашиваешь?

– Я думаю, обычная торпеда с сорванной крышей.

Человек в черном медленно ввел последнюю иглу в точку между большим и указательным пальцами спящего.

– В общих чертах я понял твой жаргон, – с нескрываемым сарказмом произнес он. – Но я думаю иначе. Я видел его дважды в жалком подобии додзе, которое ты здесь нагородил. Его тай-дзюцу подобно движениям слепого щенка.

Сихан вновь провел рукой над иглами, словно гладя спину невидимого зверя. На этот раз ни одна из игл не шелохнулась.

– Но не в состоянии сатори, – сказал он.

– Сатори, сихан? – удивленно переспросил Стас. – Вы хотите сказать, что этот щенок достиг того, что ямабуси считали уделом ками и великих героев древности?

Сихан медленно кивнул.

– Именно. Сомневаюсь, что он с детства практиковался в ятто и юби-дзюцу. Но его ки-ай совершенно. Для достижения такого мастерства ему не хватило бы всех лет, которые он прожил. И если бы он мог управлять своим даром, ему не нужно было ни кричать, ни наносить удары – молчаливого прикосновения было бы вполне достаточно для того, чтобы сделать с человеком все, что ему заблагорассудится. Хотя… думаю, прикосновение тоже было бы излишним. Совершенному воину достаточно взгляда для того, чтобы убить врага. Впервые в жизни я в замешательстве.

Стас ошарашенно смотрел на того, кого он до недавнего времени считал «торпедой» и при обращении ограничивался пренебрежительным «Витек» – тем более что «торпеда» ничего не имела против. И даже если бы и имела, то вряд ли посмела бы тявкнуть. Да и тявкнула бы – получила б в грызло и заткнулась, на то она и «торпеда». Но Витек и сатори… Это как если бы выяснилось, что самый распоследний бомж с помойки на самом деле не бомж, а никто иной, как папа римский…

– А вы не ошибаетесь, сихан? – осторожно спросил Стас.

– Ошибся ты, когда решил, что этот мальчишка юродивый, который способен только есть, спать, гадить и убивать по твоему приказу. Я не знаю, кто был его наставником и как этот наставник достиг таких потрясающих результатов за столь короткое время. Поэтому помимо твоего основного задания ты получаешь новое. Сейчас я изгнал демонов, терзающих его душу. И теперь ты будешь его наставником. Ты будешь тренировать его тело и дух так, как когда-то я тренировал тебя.

Сихан замолчал на некоторое время, в задумчивости смотря на распростертое перед ним тело.

Стас сидел рядом со статуей дракона, в своей неподвижности сам похожий на статую.

В комнате было тихо настолько, что было слышно слабое, но ровное дыхание спящего Витька. Дыхания Стаса не было слышно вовсе. А человек в черном, казалось, просто не дышал. Вообще он чем-то напоминал зомби, в котором ничего не было общего с живым человеком. Но это был очень сильный зомби, от которого веяло не мертвечиной, а какой-то потусторонней энергией. И взгляда его стеклянных глаз было вполне достаточно для того, чтобы, встретив такого человека в темном переулке, любой уличный грабитель убежал бы в суеверном страхе, даже не помышляя о том, чтобы попытаться отобрать у него кошелек.

– Сейчас я не могу узнать, кто и как учил его, – вновь нарушил сихан затянувшееся молчание. – В его памяти стоит мощный блок, вскрыв который, я могу убить его. Это может сделать только он сам. И сейчас его тело и дух слабы для того, чтобы управлять силой, которая таится в нем. Ты воспитаешь из него Воина, который потом сам вскроет тайники своей памяти. И мы узнаем, как можно за короткое время создавать бойцов, равных легендарным героям прошлого.

– А вы не думаете, что, получив такую силу, он потом не захочет делиться с нами своими секретами? – спросил Стас.

На этот раз человек в черном смеялся дольше обычного.

– В таком случае, мне будет жаль, что я воспитал недостойного ученика, который не смог обучить элементарным вещам какого-то сопляка. Помнишь?

 
Летние травы
Там, где исчезли герои,
Как сновиденье…
 

Стас молча поклонился и, пятясь назад, вышел из комнаты. С тихим шелестом провернулась за ним на своей оси черная панель. А человек в черном еще долго смотрел на спящего, шепотом произнося слова, которых нет и никогда не было ни в русском, ни в японском языках.

* * *

Лучи утреннего солнца потоком лились сквозь прозрачную стену, затапливая ярким светом пространство огромной комнаты. Солнечные зайчики носились по мокрому полу и, поскользнувшись на очередной капле, весело бежали дальше, чтобы вновь поскользнуться и упасть в воду бассейна или запутаться в черном водопаде волос женщины, выходящей из него.

– Ты так и не сказал, что тебе вчера говорил сихан, – произнесла Александра, подходя к кровати. Шелковое кимоно она набросила прямо на голое тело, и сейчас тончайший шелк, облепив ее мокрую фигуру, вызывающе подчеркивал каждый его великолепный изгиб.

Стас сидел на кровати хмурый, как грозовая туча. На его бедре красовался огромный пластырь, прикрывающий свежие швы.

– Ничего особенного, – пробурчал он. – Вспоминал прошлое, намекал, что слишком деловые герои часто исчезают не проснувшись. Говорил, что Путь – это Путь, а не дорога из шпал и двух рельсов. Ну, естественно, в этом ключе все сводилось к эзотерике, любви к ближнему, к верности клану и все такое. Ч-черт!

– Не дери пластырь, заразу занесешь, – сказала Александра, присаживаясь на край кровати.

Собрав роскошную гриву в пучок на затылке, она заколола ее двумя длинными спицами и от этого стала здорово смахивать на японскую девушку со старого календаря советских времен.

– Насчет «герои не проснувшись» – это ты Басе имел в виду? Кстати, о любви к ближнему – знаешь, есть легенда, что Басе имел привычку ребром ладони отрубать головы тем, кому не нравились его рэнга.

– Понятия не имею, Басе – не Басе, – сказал Стас. – Это ты у нас всякими хайку-танками увлекаешься. Куда уж нам сирым, неграмотным…

– Кончай строить из себя сиротку Хасю, – сказала Александра. – И пластырь не дери, говорю тебе.

– А ты мне не мать Тереза, – огрызнулся Стас. – И с кровати свали. А то зайдет кто…

– И что? – язвительно осведомилась Александра. – Боишься, что не успею вскочить и поклониться: «Чего изволите, мой повелитель?»

Стас прихлопнул слегка намокший от выступившей крови пластырь на место.

– Слушай, я, конечно, все понимаю…

Он запнулся.

Справа к кровати приближалась пантера. Глаза ее горели нехорошим огнем.

– Кровь, – прошептала Александра. – Она почуяла запах крови…

Сяпа прыгнул молча.

Стас схватил подушку и успел прикрыть шею. Длинные клыки пантеры пробили материю и запутались в горе модных мягких шариков, которыми была набита подушка. Одна из когтистых лап пробороздила спинку кровати. Другую лапу Стас успел перехватить в нескольких сантиметрах от своего правого бока.

Мускулы гиганта вздулись и, словно туго натянутые канаты, заиграли под кожей, борясь с колоссальным напряжением. На несколько секунд человек и зверь застыли в страшной и прекрасной композиции. Но потом пантера рванулась и замотала головой, освобождая пасть от набившихся в нее шариков. Одновременно она засучила лапами, сгребая простыни и бороздя когтями все, что попадалось под костяные лезвия ее лап. Одно из них чиркнуло по бедру Стаса, содрав пластырь и вспоров свежие швы.

Стас зарычал от боли и ярости, перехватил рукой вторую лапу животного и ударил лбом в нос пантеры. Та мотнула башкой, издала что-то среднее между рычанием и жалобным мявом…

– Не-е-ет!!! – заорал Стас.

Но было поздно.

Зверь резко ослабил хватку и черным атласным мешком повалился на грудь хозяина…

Стас рывком сбросил с себя безвольное тело животного и вскочил с кровати.

– Ты чего сделала, сука?!! – закричал он.

На кровати лежала мертвая пантера. Из ее уха торчала стальная спица-кансаси.

– Кажется, сука только что спасла тебе жизнь, – равнодушно сказала Александра, с неженской силой выдергивая кансаси из уха животного. Голова пантеры дернулась, из ее уха на простыни потекла тоненькая струйка крови.

Стас сделал шаг, замахнулся… и остановил удар, наткнувшись на пронизывающий взгляд молодой женщины.

– Не забывай, зачем мы здесь, – тем же равнодушным голосом произнесла она. Потом медленно вытерла кансаси о простыню, поправила слегка растрепавшуюся прическу и воткнула спицу на прежнее место.

– Я бы справился, – выдохнул Стас, сползая по стене на пол. Из его ноги на пол частой дробью капала кровь, но Стас не обращал на рану ни малейшего внимания. Он закрыл лицо руками и застонал.

– Сяпа… Это же был Сяпа… Как ты могла…

– Еще немного – и этот твой Сяпа порвал бы тебя, как ту подушку, – произнесла Александра, отрывая от простыни длинную полосу. – Дай ногу перетяну…

Она шагнула было к Стасу…

– Уйди!!! – страшно, по-звериному заревел гигант. – Уйди отсюда на хер, сука-а-а!!!

Последний выкрик закончился жутким, нечеловеческим воем. Александра остановилась на мгновение в нерешительности, потом ее губы скривились в презрительной усмешке.

– Ну и пошел ты… вместе со своей падалью.

Последние слова, правда, она пробормотала про себя. Но Стасу сейчас, видимо, было наплевать и на нее, и на то, что она говорит. Он встал, держась за стену, подошел к кровати и лег рядом с мертвой пантерой, обняв ее за шею.

Под двумя неподвижными телами по простыням медленно расползалось темно-красное пятно. Кровь зверя и человека, смешиваясь между собой, постепенно пропитывала материю, превращая рваные простыни в черно-бордовое покрывало.

Александра вышла из спальни и, достав из кармана халата крошечный мобильник, набрала номер.

– Афанасий, – сказала она в трубку. – Срочно к шефу. Он в своей спальне. Захвати аптечку, пару носилок и четырех своих амбалов. Ничего не случилось, приедешь – увидишь. И, кстати, может понадобиться пистолет со снотворным. Нет, не для Сяпы. Для него. Он меня к себе не подпустил и, думаю, никого не подпустит. И не надо ему перезванивать. Давай быстрее, если не хочешь, чтобы он кровью истек…

* * *

– Его будешь обучать ты. И сделать это нужно как можно быстрее.

– Я? Но я всего лишь слабая женщина…

– Ты воин-куноити, которую я лично учил больше десяти лет. И моя дочь к тому же.

– Но этот пацан не японец…

– Ты тоже японка лишь наполовину. Сначала я поручил это Яма-гуми, но за время, проведенное здесь, его дух стал слаб настолько, что его самого впору учить заново.

– Но как можно за короткий срок обучить искусству нинпо человека, не знающего даже основ? Если даже что-то и получится, на это уйдут годы…

– Ты прозорливей, чем Яма-гуми. Мне он не задал такого вопроса. Не нужно, чтобы ты учила его микке или риото-дзукай. Необходимо, чтобы он научился управлять состоянием сатори, которое возникает у него только в случае смертельной опасности или наведенного транса. И тогда он, пожалуй, сможет кое-чему поучить и тебя… и меня.

– Вас?..

В голосе Александры послышались нотки неподдельного изумления.

– Вас, сихан?

– Да, – кивнул человек в черном. – И меня тоже. И всех членов Нинкедан, которые будут достойны этого.

– Но… но если он владеет этим даром, столь ценным для Организации, почему вы не возьмете его с собой Японию и не обучите сами?

– Ты задаешь слишком много вопросов, женщина! Но я отвечу. Что будет с цветком сакуры, если его сорвать с ветки? Он погибнет, не распустившись. Психика этого уникального юноши слишком нестабильна. Я боюсь, что если его сейчас вырвать из обстановки, в которой его дар так неожиданно проявился, то он может не проявиться больше вообще. Так что иди и сделай все возможное для того, чтобы научить его контролировать этот дар. А когда цветок созреет, тогда будет видно, что делать с ним дальше.

– Но я в замешательстве, отец. Как я, слабая женщина, смогу вырастить цветок сакуры в башке тупого цунэбито?

Сихан коротко рассмеялся, на секунду растянув тонкогубый рот в подобие улыбки, но сразу же его лицо снова стало непроницаемой маской.

– Не называй меня отцом. Ты же знаешь, что у куноити нет ни отца, ни матери. Твои родители – Организация. А как вырастить…Ты помнишь, что такое ниндзюцу дайхи сэйсинтоицу сююиккан?

Александра едва заметно побледнела.

– Помню, сихан, – сказала она.

– И ты помнишь, с чего начинать тренировки?

Александра едва заметно кивнула.

– Тогда иди и приступай немедленно. Завтра я уезжаю в Токио с докладом для кумите, хотя особо докладывать и нечего. Не думаю, что он даст тебе много времени, чтобы закончить то, что я поручил Яма-гуми. Ты понимаешь, что теперь и это поручение тоже предстоит выполнять тебе?

Александра кивнула снова.

– Он будет задавать вопросы. Что ему можно рассказать?

– Все, что хочешь. Даже если он попытается рассказать о нас кому-либо, все равно ему никто не поверит. Иди.

– Простите, сихан.

– Что еще?

– А что будет с Яма-гуми?

Лицо сихана окаменело, что казалось невероятным – как может еще больше окаменеть бесстрастный камень? Но тем не менее…

– Завтра я отправлю его в Москву с особым поручением… Скорее для того, чтобы его мозги слегка проветрились. Дальше будет видно.

Александра едва заметно улыбнулась и поклонилась.

– Благодарю за доверие, сихан.

– Не стоит благодарности. Иди.

* * *

Витек открыл глаза. Над его головой нависал квадратный черный потолок. С потолка стекали вниз такие же черные стены. Из центра каждой стены вылезали чешуйчатые металлические лапы, сжимающие в длинных острых когтях факелы с очагом тусклого света внутри.

В этой комнате не было статуи дракона. Да и вообще это было другое помещение – более маленькое и душное, чем-то похожее то ли на тесную кладовую, то ли на тюремную камеру.

Не особо приятно было бы проснуться в полной тишине и в эдакой обстановке, но Витьку было абсолютно все равно, где просыпаться. Сейчас ему было просто хорошо на душе. Хорошо и легко, независимо от того, где он, зачем он здесь и что его ждет в дальнейшем. Когда тебе действительно хорошо, ты не задаешься такими дурацкими вопросами. Ты воспринимаешь действительность такой, какая она есть, и единственное желание владеет тобой – чтобы это состояние продолжалось как можно дольше.

Прикрыв глаза, он уставился в чернильный потолок, и умиротворенно-плавные сцены потекли перед его глазами.

Вот он совсем маленьким на речке удит рыбу с отцом, а отец смеется и что-то рассказывает, размахивая руками.

От неловкого движения удочка падает в воду, отец бросается за ней, вылавливает за поплавок, вытаскивает на берег. А потом, когда он, продолжая смеяться без особых причин, просто от хорошего настроения, вытряхивает из сапог воду, на траву из широкого голенища вываливается приличных размеров щуренок. Кроме этого щуренка, кстати, они в тот день ничего не поймали. Да и эту случайную добычу отпустили домой, в реку. И от этого было тогда еще веселее.

«Странно, – лениво проплыла мысль. – Это ж сколько лет-то прошло? Я уж и забыл все давно. И с чего это вспомнилось?»

А в голове чередой всплывали новые воспоминания.

Вот он в парке смотрит на огромного гипсового медведя и не может понять, как это медведь так долго стоял неподвижно, чтобы с него могли слепить статую? А отец объясняет, что мишку могли сначала сфотографировать или вылепить по памяти. А как это «сфотографировать»? И отец объясняет, что есть такое устройство…

«Сколько же мне было тогда? Четыре года? Три? И с чего это я тут, как старый дед, в воспоминания ударился?»

Но вспоминать было приятно, и Витек не противился возникновению картин детства, возникающих в мозгу без каких-либо объективных на то причин.

«Так бы валялся и валялся…»

– Балдеем? – звонко спросили прямо в ухо.

Витек прищурился одним глазом и медленно повернул голову.

– Угу, – сказал он.

– Не надоело?

– А пофиг, – протянул Витек, снова переводя взгляд в потолок.

– Вставайте, граф, вас ждут великие дела, – сказала Александра, слегка пиная лежанку.

– А без меня никак?

– Никак.

В голосе Александры послышалось раздражение.

– Шурик, а как сделать, чтобы ты свалила, а? – мечтательно произнес Витек.

– Ч-е-г-о?

– Ну вот как, а?

– Каком кверху.

Мощный удар ногой пришелся в ножку лежанки. Деревянная ножка в толщину руки взрослого мужчины переломилась, словно спичка. Под весом Витька лежанка накренилась, и он скатился на пол. Вскочил на ноги, удивленно посмотрел на пучок щепы, оставшийся от ножки, и перевел взгляд на Александру.

– На гнилой койке спать уложили, да? – высказал он предположение. – Секонд-хенд времен татарского ига?

– Хочешь, тебе ногу сломаю? – спросила Александра.

Витек хмыкнул.

– Смотри, как бы ломалка не отвалилась.

Он с хрустом потянулся. Александра смотрела на него как-то зло и неприятно.

«Вот звереныш. Того гляди – вправду бросится. И чего с ней делать? В душу не дашь, у них ведь куда ни ткни, – везде детородные органы».

– Ладно уж, хватит собачиться, – сказал он примирительно. – Рассказывай, чего хочется.

– Хочется треснуть тебе между глаз, – честно призналась Александра. – Но это подождет.

Витек улыбнулся про себя, но промолчал.

– А как это я здесь оказался? – спросил он. – Приехали с Афанасием, вошли… а дальше ни черта не помню, как отрезало…

– Да, небось, в кабаке нажрался или там же в очередной раз по голове получил и здесь отрубился. Или и то и другое вместе. Пошли лучше в баре посидим, пошепчемся, чем ерундой страдать, – сказала Александра.

«Может, и получил, – подумал Витек. – А может, и не в баре. Только правды теперь все равно не узнаешь».

Он покрутил головой. Шея не болела. Почесал затылок. Свежих шишек на нем не обнаружилось.

«По голове не били – и на том спасибо. А может, я уже адаптировался? Набили череп как кентусы у каратилы – сколь не молоти, все как с гуся вода… Ну что ж, в бар – так в бар…»

Черная панель послушно отъехала в сторону, как только Александра подошла к стене. За ней шел такой же черный коридор, оканчивающийся дверьми лифта.

«Что у них здесь, пыточная, что ли? – подумал Витек, оглядываясь на свою спальню, если к месту его пребывания можно было применить это слово. – Или комната психологической загрузки?»

…Посетителей в баре не было. Вероятно, по случаю раннего утра. Через стеклянную стену было видно, что солнце еще только-только высунуло край лысой макушки из-за крыш далеких хрущоб.

За стойкой кемарил бармен с хвостом на макушке, косящий имиджем под Бандераса. Заслышав цоканье Александриных каблучков по полу, бармен проснулся и сделал стойку. В его воловьих глазах появилось масляное выражение «а-ля мачо-всегда-готов».

– Вроде у вас тут всегда за стойкой девчонки были? – спросил Витек. – Или я чего-то не догоняю?

– По Насте соскучился? – язвительно осведомилась Александра.

– А хоть бы и так.

– Свалила твоя Настя. Тогда, после вашего ресторана позвонила, сказала, что больше на работу не выйдет и ноги ее здесь не будет. Даже за расчетом не зашла. Думаю, что и тебе домой она вряд ли звонила с благодарностями за отлично проведенный вечер.

– Понятно.

Настю было, конечно, жалко. Процентов где-то на пятьдесят от возможного. Но… Почему-то на остальные пятьдесят крутилась мыслишки, типа «и хрен бы с ней» и чуть ли даже не «слава богу».

В последнее время Настя стала раздражать. Вечными «не так свистишь, не так летаешь», намеками на создание «ячейки общества», потерявшими прозрачность после приобретения машины и относительной финансовой стабильности. И слюнями на подушке в том числе. Которые почему-то стали резать глаза именно в это самое последнее время.

Потеря подруги переживалась легко еще и потому, что над противоположной частью стола под черным шелковым кимоно в такт движениям его обладательницы завораживающе колыхался роскошный бюст, не стесненный объятиями бюстгальтера. Потому что поддерживать там ничего было не надо. Все и так стояло дай боже каждой Евиной дочери такое. Незабываемая картина на кровати сестры тут же всплыла перед глазами Витька…