Текст книги "Фебус. Недоделанный король"

Похоже, это действительно сильно огорчало Иниго, потому как из уголка его глаза побежала предательская слеза.

– Иниго, ты по-прежнему на моей службе, – заверил я юношу, – просто временно находишься на излечении от ран. Когда ты выздоровеешь, я найду твоим способностям достойное применение, поскольку твоя служба у меня в качестве эскудеро закончилась.

Юноша огорчился, но ничего не сказал. Видимо, он уже успел смириться с тем, что будущность его – удел инвалида. А кому нужен оруженосец-инвалид…

Я с шелестом обнажил эспаду из ножен и, подойдя вплотную к кровати, опустил плашмя конец клинка на плечо юноши.

– За проявленную тобой храбрость и героизм, за выполнение опасного поручения в тылу врага и за спасение моего корабля в морском бою жалую тебя, Иниго Лопес из Лойолы, званием кабальеро. Носи с честью.

После чего убрал шпагу и положил на его грудь заранее приготовленные золотые шпоры.

– Увы мне… – потряс Иниго этими шпорами, как младенец погремушками.

Шпоры в его руках мелодично звякнули.

– Я так об этих шпорах мечтал, сир, а теперь, когда моя мечта сбылась, мне их даже надеть некуда. Нет ли у вас с собой, сир, романов о великих кабальеро, чтобы я мог утешиться хотя бы их подвигами, если не могу больше свершить свои. Лежать пластом – это так скучно.

– Нет, Иниго. Я как-то не подумал о том, что тебе сейчас больше нужна духовная пища. Но я тебе пришлю книги с первой же оказией, – пообещал я.

– Только не присылайте мне, сир, романа про Амадиса Галльского, я его, еще служа при вашем дворе, наизусть выучил. И дома читал… – с кривой улыбкой уточнил свою просьбу Иниго. – Но можно и его… если ничего другого не подвернется.

Подошедший к нам дон Саншо, блеснув единственным глазом, заявил:

– Я никогда не сомневался в тебе, Иниго. Гордись. Ты, наверное, самый юный кабальеро на Пиренеях, если не брать особ королевской крови.

И инфант положил ему на грудь золотую печатку без гравировки. Интересно, он ее специально заказывал и с собой все это время носил?

– Печать кабальеро на этот перстень, надеюсь, закажешь граверу сам, – пояснил свой подарок инфант.

Ну да, у меня самого такая же печатка на мизинце, только вот беарнские быки на ней гравированы на плоском рубине. Ну так это печать принца, а не бедного кабальеро.

Оставив по просьбе отца Жозефа его наедине со скорбящим ранбольным, мы вышли в трапезную, где суетились несколько женщин откровенно крестьянского вида, накрывая на стол что бог послал. А бог послал нынче бедному идальго из Лойоколлы стол, за который не стыдно посадить и короля. Ну да, хозяйство-то натуральное. Оброк крестьяне приносят натурой. Если и есть у Лопесов какой-нибудь дефицит, то это только живые деньги.

Помолясь под руководством брата Иеронима, приступили к трапезе. Из моих людей за этим столом только ближний круг сотрапезничал с нами.

Я поинтересовался у хозяина, где остальные мои соратники.

– Слуги ваши на конюшне, ваше величество, – ответствовал мне дон Мартин. – Спать будут на сеновале под крышей, рядом с вашими лошадьми. Стрелков расположили на лугу перед воротами. Им мы шатры выдали. И баранов живьем пригнали для пропитания. Вино, чеснок и хлеб им отсюда принесут. С ними все в порядке. Попробуйте лучше это седло барашка, приготовленное с чесноком, черносливом и горными травами. Моя повариха в этом искусница – скажу не хвалясь, а только констатируя факт.

– Что с лекарями для Иниго? – задал я интересующий меня вопрос. – Они осматривали его? Я хоть и не видел его ноги, но уверен: без врачебного вмешательства он так и останется лежать пластом.

Одновременно я подвинул к себе блюдо с этим седлом барашка и отрезал от него приличный шмат мяса в коричневой корочке жаркого, приготовленного на живом огне.

– Да его осматривала местная знахарка, но раны Иниго слишком сложны для ее искусства. Завтра прибудут вызванные мною из Виттории знаменитые на всю Страну басков костоправы. Они известили меня письмом, – заверил меня дон Мартин. – Как только ваши лучники привезли серебро, так я сразу и послал к ним гонца. Еще раз примите мою благодарность, ваше величество. В ином случае у меня бы просто не хватило средств на их услуги.

– Не стоит меня постоянно благодарить, дон Мартин. Это была моя обязанность сеньора перед моим вассалом. – Я даже несколько засмущался, чего со мной давно не бывало.

– Как прикажете, ваше величество, – слегка склонил голову благородный идальго, изображая поклон.

В это время нам налили вино. Мне наливал Микал, дону Мартину – молоденький мальчик лет десяти. Видимо, его паж, я не стал уточнять. Обсуждались вопросы важнее.

– Я слышал от Иниго, что ваша семья была правителями всей этой земли? – поменял я тему разговора, потому как, право слово, мне стало неудобно, что меня постоянно благодарят за ту малость, которую я только и мог оказать раненному на моей службе оруженосцу.

– Да, ваше величество, когда-то наши предки были конде всей Гипускоа, – дон Мартин невольно приосанился, гордясь предками, – но с тех пор много воды утекло и многое изменилось. Но и сейчас мы – Лопесы, входим в состав четырнадцати семей, что составляют Генеральную хунту Гипускоа.

– Я вас не видел в Гернике под дубом.

– Мне пришлось пропустить эту сессию хунты из-за ранения брата. Я даже не знаю, что там решили с моим голосом, который я отдал большинству на совете.

Пришлось просветить.

– Я избран сеньором Бискайи, а вот хунта Гипускоа решила, что я ей не подхожу в качестве сеньора. Молод слишком. Но и Изабелле постановили, что должна являться лично под Отчее дерево, как заповедано издревле, если желает снова быть избранной вашей сеньорой. Так что ваша бегетерия на сегодняшний день от всех самая независимая и живет без сеньора, как сама хочет.

– Ни для кого не секрет, ваше величество, что и с сеньором мы живем, как сами того хотим, – нахально улыбнулся дон Мартин.

– Дон Мартин, а ваши хинеты уже вернулись с юга? – встрял в наш разговор дон Саншо, уводя нас от скользкой политической темы.

– Да, уже подтягиваются, – подтвердил дон Мартин. – По вильям гулянки сплошняком. – И добавил с осуждением: – Деньгами сорят.

– Будут ли среди них желающие наняться на межсезонье? Дон Франциск бы нанял их.

Да, Саншо, когда захочет, бывает убедителен.

– Надо спросить, – ответил хозяин замка. – Сколько вам нужно всадников, ваше величество? – повернул он ко мне голову.

– Центурии, думаю, будет достаточно. Максимум – полторы, – ответил я.

– Вряд ли в моих землях их столько наберется. Придется кидать клич по соседям. Я распоряжусь.

Дон Мартин что-то шепнул пажу, и тот проворно выскочил из трапезной, едва не столкнувшись с отцом Жозефом, который в помещение как раз входил.

Священник огляделся, взглядом спросил у хозяина разрешения сесть за стол и в молчании принялся за трапезу, прошептав перед этим краткую застольную молитву персонально для себя.

Утолив первый голод, он ответил на немой вопрос дона Мартина:

– Ваш брат исповедовался, причастился Святых Даров и соборовался. Теперь он готов не только к операции, но и предстать перед Господом нашим. Когда приедут лекари?

– Должны завтра, – ответил дон Мартин неуверенно.

– Это хорошо, – удовлетворился капеллан. – Правильный настрой у Иниго за это время не ослабнет. Страдания, выпавшие на его долю, ввергли юношу в некоторое уныние в связи с невозможностью продолжить военную стезю. Он понимает, что есть и другие достойные поприща, но… он так стремился стать кабальеро, что просто не думал о них. Хотя с его образованием он вполне может занять достойное место в гражданской администрации короны. Но не желает этого. Так что в душе у юноши кризис, не находящий катарсиса.

– У меня и одноногие алькальдами служат, – вмешался я.

– Это так, – подтвердил Саншо, – все верно. Но есть одно «но»… Молодые кабальеро такую службу рассматривают не как службу, а как синекуру. Молодым подавай подвиги и славу. А какая слава в том, чтобы сидеть в глуши охранником фортеции с гарнизоном в дюжину престарелых инвалидов? Там же никаких развлечений. Вот люди в возрасте, обремененные семьей, такую службу ценят. А Иниго для такого дела слишком юн и слишком романтичен.

Дон Саншо с высоты своих двадцати лет убежденно считал себя уже умудренным жизнью опытным ветераном.

– Это верно, – подтвердил дон Мартин последнюю фразу инфанта. – Когда встал вопрос, куда определять Иниго в пажи, у меня была возможность пристроить его к двоюродному дяде, который служит короне Арагона казначеем. Но юноша выбрал двор принца Вианского. Он посчитал, что с молодым сюзереном, с вами, славы ему добиться будет проще. Иниго очень честолюбив.

– Дон Мартин, – снова вмешался в разговор наш капеллан, – слуги мне сказали, что у вас в доме есть духовные книги. Это так?

– Есть, – подтвердил хозяин. – «Жизнь Иисуса Христа» картезианского монаха Лудольфа Скасонского в кастильском переводе и один том из «Жития святых» Симеона Метафраста на латыни. Остались от нашего среднего брата Перо́, когда тот готовил себя к духовной стезе. Сейчас он возглавляет приход святого Себастьяна в Астении. И это все. Никаких рыцарских романов, которые требует себе Иниго, у нас нет.

Хозяин замка разочарованно развел руками.

– Я бы посоветовал вам все же дать ему эти книги, – наставительно посоветовал отец Жозеф. – Может, их чтение если и не утешит молодого кабальеро, то хотя бы развлечет и отвратит от скорбных мыслей. Не говоря уже о том, что это будет душеспасительное чтение. Все лучшее занятие, чем днями смотреть в потолок и играть на мандолине тоскливые мелодии.

После обеда я прошелся до хозяйской конюшни проведать своих лошадей. Там было пусто. Все слуги, и мои, и Лопесов, во дворе под навесом стучали ложками.

С конями надо дружить, если хочешь, чтобы и они к тебе отнеслись по-доброму в трудную минуту. Поэтому я прихватил с собой две хлебных горбушки, круто посыпанные солью: для Флейты и для моего боевого андалузца, который почему-то имел английскую кличку Драм.

Флейта встретила меня приветливым ржанием, а Драм обратил внимание, только когда началась раздача вкусняшек.

– Сначала девочке, – примирительно произнес я, отводя в сторону его черную морду, и, дождавшись, когда камарга все сжует с моей ладони, повернулся к боевому жеребцу.

– Теперь тебе, привереда, – охлопал я андалузцу могучую шею, одновременно подставляя ладонь с горбушкой под его губы.

Кони были ухожены, накормлены и вычищены. Аж блестели. Даже копыта были подрезаны от лишних наростов, и все разболтавшиеся подковы поставлены на место. И не только мои, а все лошади нашей банды были обихожены. Надо дону Мартину похвалить его конюхов.

По конюшне раздавался приятный для уха вкусный хрум лошадиных челюстей, перемалывающих овес. Прекрасная по приятственности музыка, любимая мной с юности. Когда я учился в МГУ, то подрабатывал ночным конюхом на Олимпийском конноспортивном комплексе в Зюзине. Помню, когда мне, тогда еще зеленому первокурснику, предложили эту подработку, я поначалу даже носом покрутил, потому как желал устроиться дворником – тем служебную жилплощадь давали, даже в таких домах, как сталинские высотки. Естественно, в большой коммуналке, но как-никак свой закуток, куда можно в любой момент девушку привести на ночь. А с этим тогда при социализме были большие проблемы. Не с девушками, а с местом их имения. Не в общаге же? Хотя и в общаге…

А когда все же я попал на конюшню, больше из любопытства, то… пропал. Лошади, это такие волшебные животные – с ними можно даже дружить, как с людьми. Впрочем, лошади лучше людей. И чем старше я становился, тем сильнее любил лошадей и собак.

По вечерам в обязанности конюха входила кормежка лошадей овсом. Большая алюминиевая тележка-короб, полная овса. Катишь ее вдоль денников и отсыпаешь в каждую кормушку совком по утвержденному рациону. А кони терпеливо ждут раздачи, разве что нетерпеливо пофыркивая. Но стоит тележку хоть на пять сантиметров провезти за пределы денника, как моментом раздается возмущенное ржание, типа: «Куда, а мне?!» Так вот раздашь всей конюшне овес и наслаждаешься «вечерним хрумом». Медитация!

А с девушками получилось даже лучше, чем в коммуналке. По крайней мере, в конюшне никто не оспаривал душ именно тогда, когда тот был нужен. Один раз принимали даже конский душ вдвоем с девочкой. Такая комната, в которой с потолка вода льется струями по большой площади. Как под дождем. Там и повторно слюбились под струями же. Потом она еще долго набивалась на повторный сеанс «конского душа». А у меня уже другая пассия была – постоянная. Из соседней конюшни девочка-конюх. И сторонних баб таскать по ночам на конюшню стало стремно.

Да и в коммуналку на ночной поход еще надо суметь незнакомую девушку соблазнить. Там все предельно ясно. На ночь приглашают – трахать будут. Не все так сразу готовы. А на ночные покатушки на лошадке – легко. Это вроде как культурное мероприятие. Потом уже в мозгу у приматной самки срабатывали психологические пороговые значения. САМА пришла ко мне на конюшню. НОЧЬЮ. Ну а после того как полчаса-час на манеже она активно клитор потрет о седло с высокой передней лукой… Иной раз до дивана в дежурке не добредали, осаживаясь совокупляться на сеновале прямо в конюшне, после того как коняшку с манежа обратно в денник поставили и расседлали. А что, для мегаполиса сеновал – большая экзотика. Захочешь, не враз найдешь…

Вот такие вот воспоминания от первой молодости. Пора к Ленке возвращаться, однако.

Сеанс ностальгии оборвал шум со двора. Выглянув из конюшни, увидел, как в распахнутых воротах дон Мартин снимал с седла довольно упитанную матрону. Седло на рыжей мулице было интересное: по трем сторонам оградка на балясинах – обе ноги на одну сторону. И никаких крюков подколенных, как на седлах-амазонках. Как бабы на таких сооружениях катаются, ума не приложу.

Вместе с матроной прибыло еще четверо человек. Вооруженных. Все на мулах.

Глава 5
Партизаны и костоправы

Узнать, что за дама пожаловала в местную обитель скорби, мне так и не удалось, со всей округи повалили к замку хинеты устраиваться ко мне на службу. Пришлось кликнуть конюхов (самому мне седлать теперь вроде как невместно), взобраться в седло и выскочить за ворота. И уже в лагере орденских стрелков на лугу посвятить остатний вечер переговорам. Не напрягать же хозяев такими беспокойными гостями…

Оглядел претендентов в наемники. Морды наглые, бестии продувные – пробу ставить негде. Тут еще сто раз подумаешь: для кого они представляют большую опасность, для врагов или для собственного населения?

Сразу расставил точки над «ё».

Принимаю только отрядами не менее десяти человек.

Подчиняться тому командиру, которого я сам над ними поставлю.

Железная дисциплина. Никаких грабежей и насилий, поелику будем действовать в стране, населенной МОИМ народом. За грабежи и насилия – виселица на ближайшем суку. Командира – вместе с виновными. За то, что не уследил за теми, за чье поведение поручился.

Оплата обычная. Межсезонная. За день в бою – двойная. Когда можно брать добычу – скажу отдельно перед битвой, если таковая случится. В остальное время не дай вам бог даже покуситься…

– Может статься, просто так прокатаетесь за моей свитой весь срок найма, – закруглился я с постановкой условий, – но быть готовыми ко всему.

После оглашения сего краткого списка основных требований желающих существенно поубавилось. А те, кто остался желающим, взяли тайм-аут до утра, пообщаться с народом. Как выяснилось, вся эта толпа в три десятка рыл представляла собой исключительно местных Чапаевых, а их Петьки, вино пьянствующие по касерио и вильям, наверное, и знать не должны о реальных условиях оплаты их ратного труда. «Вассал моего вассала не мой вассал» – даже в глухой баскской деревне. Или я чего недопонимаю?

Однако кони, на которых эти «чапаевы» прибыли, хоть и казались легкими с виду, были вполне справны и ухоженны. Некоторые из командиров даже на дорогущих арабских меринах катаются. Доспехи – легкие мавританские кольчуги да вываренная в соли толстая кожа. Шлемов не признают.

После отбытия васконских партизан фронтира, или как их тут называют – альмоговаров, я собрал дона Саншо и амхарцев – как специалистов по легкой кавалерии, и спросил их мнения о претендентах. В целом претенденты произвели положительное впечатление. Что такое метательный дротик, или по-русски – сулица, эфиопским рыцарям было известно. Умелый боец с десяти шагов пробивает ею обе стенки рыцарской кирасы вместе с всадником внутри нее. Обучить такому взрослого человека невозможно, надо с детства тренировать особые группы мышц. Мне как-то в такую фантастику не особо поверилось. Но это они в этом спецы, а не я. Я с этих сулиц только пыль стирал в запасниках музея.

– Только вот где они тут финики возьмут кормить своих арабских скакунов? – пожал плечами Гырма.

– А кто лошадей финиками кормит? – округлил я глаза от удивления.

– Арабы и кормят, – просветил он меня. – И финиками, и сушеной рыбой. А как бы они иначе на них пустыни пересекали?

Вот век живи, век учись, защищай диссертации, а реальная жизнь такого подбросит – хоть стой, хоть падай. Впрочем, это всегда так, если заниматься историей, а не мифотворчеством. Достаточно проверить информацию средневековых хроник о великих армиях этого времени, ну… хотя бы реальными интендантскими выкладками порционов и рационов восемнадцатого века, рассчитать нагрузку на пути следования по тем же уставам, сопоставить со скоростью движения и сбора, и выходит совсем другая картина… Огромные армии в десятки и сотни тысяч человек усыхают в скромные боевые формирования, не превышающие по численности наполеоновскую дивизию.

А ведь известно, что обозы в Средневековье были всяко побольше, чем у Бонапартия. У тех же стрельцов Ивана Грозного – по одной телеге на десять человек. И это еще прогрессивно. У европейской пехоты – ландскнехтов, так вообще по возу на человека бывало. У поместной конницы – еще больше.

Но пусть их, рыцарей… Там каждый выделывается самостоятельно по богатству своему. Посчитаем по стрельцам. Только под личные вещи бойцов стрелецкий полк тянет за собой сотню телег с сотней же лошадей, а то и двумя. И этих небоевых коняшек тоже кормить нужно и на чем-то овес им за собой возить. И на каждую телегу ездового посадить. Тоже ведь нонкомбатант.

И у каждого сотника одна телега.

И на двоих пятидесятников одна напополам.

Итого уже сто тридцать телег.

Да штаб.

Да полковой командир.

И полковой батюшка.

Считай, все полторы сотни телег. И это только для личного состава.

А ведь есть еще и полковое имущество. Палатки те же… пардон, шатры. Запасы пороха и свинца для пуль. Продовольствие – порционы для людей и рационы для коней. Полковая кузница, шорник со своим имуществом и снастью, да мало ли еще… Вряд ли я все учел.

И это притом, что русские стрельцы еще обозы из бочек вина за собой не таскали, квасом обходились. Но этот квас тоже на такую ораву в бочках надо было ставить, чтоб дозрел.

Минимум две сотни телег на полк. Две-четыре сотни логистических лошадей. А каждая телега с лошадью – шесть метров длиной. Вот уже и вырисовывается обоз «кишкой» в два километра, если еще и промежутки между каждым транспортным средством учитывать.

Это еще без приданного «полевого наряда» – артиллерии то бишь. И без разобранного на детали «конструктора» гуляй-города.

Не зря, видно, в русской Императорской академии Генерального штаба был такой предмет, как «Техника вождения войск». Непростое это дело. Гладко оно только на бумаге. По карте стрелки рисовать.

А сам я? Полумесяца на своей земле не прошло, как уже обозом солидно оброс. То ли еще будет…

Нужна срочная реформа обозов. И в первую очередь реформа самого транспорта. Не первые попавшиеся под руку телеги хватать, а специальные фуры иметь заранее. До этого тоже только в девятнадцатом веке додумались.

– А зерно, сено? – спросил я черных рыцарей. – Не только же рыбой с финиками они коней кормят?

– Само собой, – подтвердили амхарцы мою догадку, что финики и рыба для арабских скакунов суть дополнительный паек, а не основное блюдо. – Содержать арабского коня – дорогое удовольствие.

– Какой у них обоз будет?

– Нет у хинетов обозов, – удручил меня Саншо. – Они считают, что война сама должна себя кормить.

– Но мы не по вражеской территории пойдем! – возмутился я.

– Или ты их кормишь, или они грабят твоих пейзан, – пожал плечами инфант.

– Это значит, что обоз будет все равно только мой.

– Ты сам сказал, – ухмыльнулся мой друг по-доброму так… – С собой они возьмут столько продовольствия, сколько влезет в переметные сумы, не больше.

– Спасибо, что предупредил заранее. – Я отвесил ему ернический реверанс.

– На земле басков они безобразничать не будут, – успокоил меня дон Саншо, – но вот за Гасконь не поручусь.

Вернувшись в замок, я вспомнил о так и не отданных мною необходимых поручениях кузнецу и плотнику, за которыми я и вышел тогда к конюшне. Все мысли хинеты перебили. А также о других приготовлениях к завтрашнему приезду костоправов. Я же не просто так сюда мчался, мне не терпелось применить свое послезнание в лечении переломов на бедном Иниго. Я сам пару раз ломал ноги и нахватался кое-чего в травматологии. Да и каждый археолог проходит курс оказания первой помощи. Экспедиции часто бывают в таких глухих местах, что даже санитарного вертолета не дождаться…

При пособничестве дона Мартина мои заказы были взяты его людьми в немедленную работу как приоритетные. В кузне тут же застучала кувалда, а в плотницкой мастерской зашуршал рубанок.

Служанка под моим приглядом перебрала все имеющиеся ветхие рубахи, и, отобрав пару штук повытертей, я велел их постирать и распустить на бинты за неимением в этом времени такого полезного материала, как марля. Дон Мартин пытался всучить мне штуку нового голландского полотна, но оно было толстым и плотным. Гипс бы не удержало.

Толченый гипс я привез с собой из Герники, случайно увидев его у строителей, которые прямо на улице отливали герб владельца дома для установки над воротами. Простой гипс, порошковый, такой же, как и в моем времени. Тут у многих над воротами расписанные яркими красками гербовые отливки из него. Только у самых богатых – вытесанные из камня.

Как я и предполагал, намотали на Иниго тряпок поверх палок, изображающих собой шины, и думают, что так и надо.

Гипс навел меня на правильный образ мыслей, и с помощью монсеньера перед отъездом я добыл еще у городского аптекаря водяную настойку опия и спирт. Дорого, млядь, даже для короля. Особенно спирт. «Аква вита» он тут называется. Привозят от мавров. Употребляют по нескольку капель на стакан воды как оздоравливающее средство… Биологически активную добавку… От повбывав бы гадов! Это ж какая норма прибыли у мусульманских самогонщиков тут? То-то сами не пьют, потому что жаба им такой расход не подписывает.

Когда я скупил у аптекаря всю наличную «аква виту», какая только у него была, тот очень удивился. Особенно моему огорчению, так как у него даже поллитры спирта не набралось. Так, грамм триста пятьдесят – триста восемьдесят на беглый взгляд. Какая уж тут пьянка, на антисептику бы хватило. А провизор, оказывается, и за год столько спирта не продавал, сколько я за один раз с него вытряс.

Ладно, пока обойдемся тем, что есть. Но самогонный аппарат пора конструировать. И то… Арманьяк тут вроде уже как делают – знать, перегонный куб уже есть. Все Столетняя война виновата. Отрезали Арманьяк от моря мелкобриты, некуда стало вино девать, вот и перегнали, чтобы не скисло в уксус. И долго еще не понимали, как это пойло надо правильно употреблять.

А плотнику и кузнецу заказал я примитивный операционный стол. А то тут все на той же койке, на которой сами спят, норовят и хирургические операции делать, и роды принимать.

За ужином мне представили новую гостью. Ею оказалась старшая сестра Лопесов, все бросившая и примчавшаяся, как только узнала о ранении своего любимчика Иниго.

Сеньора Магдалена де Оньяс-и-Лойоколла была мила крепенькой пухлостью зрелой рожавшей женщины, улыбчива и добра, но при этом хозяйство умела держать твердой рукой. Братьям повезло с такой сестрой. Служанки мигом зашуршали по всему замку как наскипидаренные, хотя до приезда сеньоры расхаживали себе вполне даже томно – хозяевам не грубили, все делали, что нужно, но и не подрывались исполнять поручения со всех ног. Но у сеньоры Магдалены такое поведение слуг не прокатывало. Как она смогла добиваться такого результата без ругани и наказаний, для меня было загадкой. Однако ж результат я видел собственными глазами. Замок в одночасье преобразился и зажил весьма бурной жизнью. У всех сразу нашлось дело, которое надо было сделать немедленно и желательно в отдалении от сеньоры, у которой не заржавеет любого праздношатающегося припахать, а дело она найдет быстро. Давно известно, что всех дел по хозяйству не переделать.

До ужина она гоняла слуг, умудряясь одновременно квохтать около раненого кабальеро. Так что основное действо с переформатированием замкового хозяйства я пропустил, так как с хинетами базары тер на лугу. Увидел только результат. А саму ее мне представили только перед самой трапезой.

Отвесив мне церемониальный, почти придворный низкий поклон с приседом в широкие юбки, сеньора Магдалена, выразив мне свое почтение и искреннюю радость от знакомства со мной, приступила к обязанностям хозяйки. Как сами понимаете, свелись они в усиленном закармливании меня, «такого худенького», который никогда, наверное, не ест по-человечески в дороге; при этом хозяйка периодически перескакивала на критику брата с домочадцами по поводу ухода за Иниго.

– Вы только представьте себе, ваше величество, – жаловалась она мне, – эти олухи не догадались мальчику даже миндального молока натолочь для поддержания сил. И кормят всем подряд, а у него уже запор… – и осеклась, закрыв губы ладонью. – Ой… простите, ваше величество. Это у меня от волнения. Я не хотела портить вам трапезу.

И дробно закивала своим полотняным головным убором, напомнившим мне плывущего белого лебедя. Из этого нагромождения белого полотна оставалось видно только ее круглое лицо с острым носом.

Мне стало жаль эту добрую женщину и захотелось ее чем-то ободрить.

– Вот вы и возьмите дело правильного питания раненого кабальеро в свои умелые руки. Как вы правильно заметили, для лежачего больного диета должна быть особой, иной, чем для ходячих.

– Простите, ваше величество, мою необразованность. Я всего лишь провинциальная помещица. Что это такое – «диета»?

Ну вот опять палюсь на пустом месте… Надо выкручиваться.

– Так, донна, врачи франков называют особое питание для больных. Короткий термин всегда удобнее употреблять, чем громоздкие словесные конструкции.

Марк сидел в коридоре на пороге отведенной для меня комнаты, нянча на коленях свой огромный топор и тихо мурлыча что-то себе под нос.

Увидев меня, негр подорвался в вертикальную позицию и предупредительно открыл мне дверь. Так же и закрыл ее, не входя за мной.

Что-то новенькое в его поведении. Но в том, что комната им на безопасность проверена, я не сомневался.

Помещение было такое же, как и у Иниго, только этажом выше. Освещалась толстой свечой в массивном серебряном шандале, которая своим восковым запахом напомнила мне церковь.

Стол, два венецианских стула, еще столик с кувшином в медном тазу, под ним ночная ваза, также медная, оттертая до золотого блеска. И большая кровать со столбиками, на которых все же сохранился балдахин. Интересное сооружение для таких замков – и от сквозняков спасает, и от падающих с потолка клопов. Ну там, где они есть.

А в кровати кто-то уже лежал.

– Ты кто? – поднял я свечу над головой.

Из-под мехового одеяла показалось юное симпатичное личико в обрамлении распущенных каштановых волос.

– Сеньора приказала мне согреть вашу постель, – пискнуло это юное создание и смутилось.

Утром, когда я во дворе перед завтраком разминался с амхарцами фехтованием эспадой и дагой, прибыли долгожданные костоправы на большой арбе, запряженной маленьким осликом, почти ишаком среднеазиатским.

Здоровенные кряжистые мужики, заросшие кудрявыми бородами до глазниц. И сразу замковый двор стал маленьким, потому как этих двоих для него было слишком много. Неторопливые, основательные, физически сильные, одеты они были по-простонародному. Единственной нарядной деталью их костюма были красный кушак из атласа и красный же вязаный берет.

С достоинством поздоровавшись с хозяином замка, они стали следить, как слуги перетаскивают из арбы их багаж, выпрягают ишачка и укатывают вручную арбу куда-то в угол двора, ближе к кузне.

Дон Мигель попросил у меня разрешения их представить, но я, в свою очередь, попросил его сохранить мое инкогнито, чтобы они не чувствовали себя скованно – им работать.

И мы вслед за лекарями поднялись в комнату к Иниго.

Старший костоправ по-хозяйски сдернул с Иниго лоскутное одеяло и, оглядев ноги юноши, присвистнул.

– Где это вас так, юноша? И главное, чем?

– На корабле. В бою. Каменным ядром из бомбарды, – кратко ответил Иниго, выговаривая эти слова с особой гордостью.

Проследив, чтобы служанки поставили кувшин с горячей водой, таз и мыло на столик около кровати, я сам сунул нос к ранам своего оруженосца. Эти раны второй костоправ как раз освобождал от тряпок с засохшей на них кровью.

Картина была удручающей. С момента ранения прошло больше трех недель, и кости у юноши уже практически срослись. Но как! Если на правой ноге они уложились хоть и криво, но все-таки по изначальному проекту Господа Бога, то голень левой ноги выбилась наружу к колену и срослась боковыми стенками обломков кости. Кость так и торчала, белея, сантиметров на пять-шесть из поджившей плоти.

Запах от ран шел тяжелый, но это был запах подсохших мазей и давно не мытого тела, а не гноя или некроза. Что уже радовало и дарило надежду.

Костоправ крепко схватил Иниго за правую пятку.

– Что вы делаете, дьявол вас побери! – заорал юноша. – Больно!

– Это хорошо, что больно, – авторитетно заявил костоправ. – Значит, нога живая. Значит, еще есть надежда, что будешь сам ножками ходить, а не понукать слуг с носилок.

И так же крепко хватил своими крепкими волосатыми пальцами юношу за левую пятку, с подвывертом.

– Больно?

– Больно… – сознался Иниго, закусив губу и промаргивая невольно выступившие слезы.

Новых подлянок от бесцеремонных лекарей юноша уже ожидал и старался себя вести как мужественный кабальеро. Не кричал, не стонал, терпел все это издевательство стоически. Думаю, не будь тут меня, обматерил бы Иниго костоправов самыми поносными словами. Но, судя по ним, они к такому обращению привычные.