Текст книги "Горец. Кровь и почва"

– Операция по принуждению к миру уже закончилась, экселенц, – напомнил я. – Мои части соединились с войсками фельдмаршала на вокзале. Мятеж подавлен. Гвардия приведена в повиновение, разоружена и сидит в казармах под охраной.

– Мятеж подавлен, – согласился со мной Молас, – а вот его корни ты сам очень неаккуратно обрубил. Какая была надобность расстреливать всех Тортфортов разом? Да еще у стены вокзала? Напоказ. Из пулемета!

– Чтобы больше бунтовать было неповадно, – огрызнулся я. – Я не только Тортфортов там пострелял, но всех мятежных офицеров, которые не сложили оружие по моему приказу. Я их об этом предупреждал. А я слов на ветер не бросаю.

– Услужливый дурак опаснее врага, Савва. – Глаза императорского генерал-адъютанта метали громы и молнии, но голос его был ровен и четок. – И как прикажешь теперь нам выходить из этого положения, как выявлять их затаившихся сообщников в имперском правительстве? В столичном обществе? При дворе? В генштабе?

На этот наезд я заранее знал, что ответить.

– Это ваша епархия, экселенц. А я был в своем праве. Согласно императорскому рескрипту, я наделен правом внесудебной расправы над мятежниками. А на ваш последний вопрос отвечу, что по опыту знаю: слуги и денщики часто видят больше хозяев.

– Не учи отца! И баста! – повысил на меня голос главный разведчик империи, ударив кулаком по столешнице. Да так, что подскочил тяжелый чернильный прибор.

– Если я вам с императором больше не нужен, экселенц, – не обратил я внимания на вспышку генеральского гнева, – то прошу отпустить меня в Рецию. Все равно рано или поздно вы меня в нее опять загоните. Не в первый раз. Я поработал для вас Кровавым Кобчиком, теперь вы можете поработать с ними добрым дядюшкой, попутно пугая мною несговорчивых.

– И какую награду ты себе за это хочешь?

– В гражданской войне, экселенц, награды неуместны, – отрезал я.

– Ты действительно так думаешь? – поднял генерал брови.

– Конечно. Мятежники не внешние враги, а такие же подданные императора и имперские граждане, как и мы с вами. Какие могут быть награды за братоубийственную бойню? Вы видели «гвардейский фарш» на шоссе?

Молас резко кивнул, сжав губы. Но вслух ничего не сказал.

– Сколько там было истинно виновных? А сколько честно выполнявших устав и приказ? Как мы их в этом фарше рассортируем? Фарш невозможно прокрутить назад.

– М-да… – Молас обогнул стол и сел в рабочее кресло, поправив бронзовый чернильный прибор на столе. – Что еще я мог услышать от изобретателя кухонной мясорубки?

– Вы еще меня поясом для женских чулок попрекните, экселенц. Это модно сейчас у интеллигенции.

Чувствовал я себя предельно уставшим. Ночь не спать. Причем не спать очень активно. С рассвета до обеда воевать в первых рядах. Причем воевать без приказа сверху. Не говорить же Моласу, что таким образом я обезопасил своего сына. Ну, как мог. Мне бы еще барончика – мужа матери моего сына придушить для полного счастья, но он далеко – в плену у республиканцев. Руки у меня коротки.

– Итак, констатируем, что клана Тортфортов больше в империи не существует. – Генерал сломал в пальцах карандаш с досады.

– Не совсем так, экселенц. Барон Тортфорт сдался в плен республиканцам, убив своего денщика, дал врагу подробные показания и тем чуть не сорвал нам решающее наступление по прорыву позиционного тупика на Западном фронте. И вряд ли я унасекомил всех Тортфортов в империи. Только тех, кто мне под руку попался. А жаль. Зловредная семейка.

– Что ты с ними сделал? – переспросил генерал-адъютант.

– Извел, как вредных насекомых, – пояснил я.

Молас помолчал немного. Потом закурил.

– Чего ты на самом деле хочешь? – наконец спросил он меня о том, что его волновало. – Скажи честно, Савва.

Я честно и ответил:

– Работать хочу. Авиацию развивать. И не хочу участвовать в ваших дворцовых интригах. И я устал от крови, экселенц. Честно.

– Иди пока, Савва, – устало махнул рукой Молас. – Твою судьбу решит император.

Я вышел из кабинета императорского генерал-адъютанта кордегардии и широко улыбнулся. У меня получилось. Скоро уеду домой.

– Вы так выглядите, командор, словно вас только что произвели в генералы, – с легким подхалимажем завистливо произнес майор Сувалки.

– Должен вас огорчить, майор. Наград за подавление мятежа не будет. Мне так кажется.

И, надев шинель, я вышел на улицу.

Снегопад закончился, и, вдыхая свежий, слегка морозный воздух, я направился прогулочным шагом в дом лесничего проведать герцога. Пора его везти домой.

Ремидий пребывал в легкой послеоперационной лихорадке. На лице выступали капельки пота, которые периодически промакивала тампонами сестра милосердия – угрюмая блеклая женщина бальзаковского возраста.

Увидев меня в дверях, герцог вымученно улыбнулся.

– Наслышан уже, – буркнул он и показал глазами на медичку.

Я намек понял, забрал у женщины тампон и попросил ее выйти на время из палаты. Она попыталась возражать, на что я грозно цыкнул:

– Мне вас отсюда под конвоем вывести? Я могу.

– Он может, – подтвердил герцог. – Он императорский чрезвычайный комиссар.

Когда за сердитой сестрой милосердия закрылась дверь, я проверил, не подслушивает ли кто в коридоре. Приказал часовому в холле никого к этой двери не подпускать и плотно закрыл ее за собой.

– Садись. Рассказывай, – приказал герцог. – А то я тут как в вакууме. Видите ли, меня нельзя беспокоить… Вредно это… Тьфу на них.

– А просьбу для начала можно озвучить, ваша светлость? – принялся я промокать его лицо свежим тампоном.

– Для тебя все, что захочешь, – улыбнулся герцог уже без гримасы.

– Нужно имение на берегу моря у Риеста. Можно небольшое.

– Тебе?

– Нет. Моему сыну.

– Вам в Отрадном уже тесно?

– Нет, это не Мите. Это моему побочному сыну и его матери. Они Тортфорты.

– Ну ты и кобель, – восхитился герцог и тут же поменял тему: – Увезешь меня домой?

– Обязательно, ваша светлость. Как только разрешат вас передвигать с места на место.

– Вот именно… передвигать, – сплюнул герцог на паркет. – Меня теперь два драбанта носить на руках будут. Думаешь, это приятно – чувствовать себя перемещаемой вещью?

– Не будут, ваша светлость. Я вам кресло-коляску сделаю. Ее вы сами сможете двигать руками. Легко.

Ремидий улыбнулся ласково, как добрый дедушка, пригладил усы. И заявил:

– Ты хороший сын, Савва.

Я оторопел.

– Да, да, ты не ослышался. Ты мне сын по обычаю кровавой тризны, и это я признаю́. Извини, что я с этим так долго медлил. И в наследовании трона ты теперь третий после детей Альты. А теперь рассказывай, как ты гвардию гусеницами давил?

– Я еще и всех Тортфортов расстрелял, ваша светлость.

– Да ну? – открыл от удивления рот Ремидий. – Рассказывай быстрее…

Предрассветный бросок через мосты удался нам даже не легко, а очень легко.

На первый мост пустили БРЭМ и две танкетки и на второй – «артштурм» и две танкетки, которые рывком на скорости пролетели на противоположный берег и смели охранение мятежников на баррикадах.

Под прикрытием бронетехники бежали в атаку штрафники.

За ними штурмовики.

Третьей волной саперы и обычная пехота растеклись по городу с большим желанием набить кому-нибудь морду с особой жестокостью за такую раннюю побудку без завтрака.

Ударили мы всей наличной массой, сжатой в два кулака. На западной стороне столицы я оставил только малый заслон следить за внутренним городом, чтобы оттуда никто не выходил. Сказал император «не трогать» – мы не трогаем. Только пусть сидят на попе ровно.

Завесу у мостов с пулеметными гнездами на хилых баррикадах смяли с ходу отвалами бронемашин и взяли гвардейцев в казармах, как говорится, со спущенными штанами, точнее, вообще без штанов, спящими… Я офигеваю с таких инсургентов. У них и бунт идет по расписанию. Винтовки по уставу в оружейке под замком!

Люди Моласа очухались и подбежали к намеченным объектам, когда они были уже заняты нами.

Так что, если не считать боя за вокзал, это была моя самая бескровная операция. На все про все ушло полтора часа. И город наш. Больше беготни, чем дела. Ни одного убитого с обеих сторон. Так – несколько сломанных рук и челюстей.

Но на вокзале находился штаб мятежников. И там никто не спал. Солидная охрана – больше роты при шести пулеметах. Остальные действующие войска мятежной гвардии отражали части фельдмаршала на подступах к товарной станции. И пушки все были у них задействованы там. Канонада до вокзальной площади доносилась.

Совещались с командирами недолго. Прямо на улице. Разработали диспозицию, и я лично выдвинул мятежникам ультиматум, крича через медный рупор. Кто из мятежников не сложит перед законным императором оружие в течение пятнадцати минут, будет расстрелян на месте без суда и следствия.

– …это гарантирую я, командор Кобчик, – завершил я короткую угрозу.

Не поверили.

МНЕ НЕ ПОВЕРИЛИ!

А я, наивный, думал, что у меня уже сложилась определенная репутация.

Как все тут запущено…

С первыми же выстрелами противника в нас мы пулеметными очередями выдвинутых на вокзальную площадь танкеток со звоном вышибли сплошные зеркальные стекла в высоких стрельчатых окнах этого красивого здания, заставив мятежников попрятаться за толстые кирпичные стены. Под прикрытием шквального огня бронетехники перекатами подкрались к вокзалу штурмовые группы, и полетели в оконные провалы экспериментальные светошумовые гранаты на основе магния и примитивных взрывпакетов.

Молодец Помахас, гений, ловит идеи просто на лету, перед моим отъездом в столицу притащил он похвастаться передо мной новым изделием – три десятка в ящике. Мне было тогда некогда разбираться, но я чисто по хомячиной привычке забрал эти изделия с собой. Вот и пригодились. Испытали их в боевой обстановке.

Потом резкий рывок в пустые глазницы вокзальных окон рецких штурмовиков, орудующих направо и налево прикладами. И вот уже штрафники, заскочившие в вокзал вслед за ними, вяжут одуревших, ослепших, оглушенных, мотающих головами пленных мятежников припасенными заранее обрезками веревок.

Несколько автоматных очередей за зданием со стороны рельсовых путей.

Несколько очередей во внутренних помещениях.

И все.

Потери единичные с обеих сторон. Причем с нашей только раненые.

Я спокойно, прикрываемый Ягром, вошел в вокзальный зал ожидания, хрустя битым стеклом на полированных каменных плитах. Огляделся, скривив губу. У окошек касс стояла толпа связанных по рукам гвардейских офицеров. У другой стены толклись связанные унтера и рядовые. Молодцы ребята, успели хоть как-то пленных рассортировать.

– Переписать их всех. Пофамильно, – приказал я. – Кто тут граф Тортфорт-старший?

Можно было и не вызывать. Гвардейский полковник был тут только один. Но он и не скрывался. Вышел вперед довольно нагло. Морда надменная. Подкладка распахнутой шинели красная, генеральская. Ну да, его чин равен генерал-лейтенанту. Он явно надеялся, что его не будут наказывать строго. Подумаешь, бунт не удался? Он же неприкасаемый. Фамилия происходит от первых графов империи. Столп отечества. Герб не менялся семь столетий.

– Так вот ты какой, северный олень, – хмыкнул я. – Ничего особенного. – Приказал: – Отделите Тортфортов от всех остальных.

– С кем имею честь? – вскинул граф породистый подбородок.

– Нет у тебя никакой чести, подонок, – спокойно сказал я, глядя в его наглые карие глаза. – У гвардии честь – верность. А твоя честь закончилась, когда ты взрывал императора с электорами. Но не повезло тебе. Законный император и мой герцог выжили. А мое имя Кобчик. Савва Кобчик. Посмотри на меня внимательно, потому что я – смерть твоя. Этого к остальным Тортфортам отведите.

Когда это было сделано, я дал новую вводную:

– Отделите тех, кто отдавал приказы, от тех, кто их выполнял. Тортфортов не трогать, – прикрикнул, видя поползновение штрафников выдернуть из их группы двух молоденьких юнкеров.

Через некоторое время принесли мне три списка. Тортфорты отдельно. Офицеры. И все остальные.

Бумагу со списком рядовых и унтеров я отдал Ягру.

Подозвал одного фельдъюнкера, запомнившегося мне своим зычным басом, и подал ему свою раскрытую планшетку.

– Читай.

Тот с выражением прочитал императорский указ о создании ЧК и рескрипт о назначении меня чрезвычайным императорским комиссаром с правами внесудебной расправы при подавлении бунта гвардии в столице. И вернул мне планшет. Хорошо декламирует, с чувством, ему бы в театре выступать, а не в гвардии служить.

– Выводите всех на площадь, – распорядился я, но, увидев в дверях двух офицеров конторы Моласа, виденных мною в кордегардии Охотничьего замка, дал дополнительный приказ: – А здесь собрать все документы, до единого клочка бумаги. Пусть это будет даже старый железнодорожный билет.

Мне вот интересно, как это городские обыватели четко распознают, когда надо прятаться, чтобы не попасть, случаем, под раздачу, а когда можно толпу создавать безнаказанно. Зевак набежало…

А ведь и получаса не прошло со взятия вокзала. Со стороны товарной станции еще стрельба слышна. Там с двух сторон мои пехотные роты и гренадеры фельдмаршала Аршфорта зажали и додавливают остатки мятежников. Боюсь, что пленных там брать не будут. Уж очень ожесточенная доносится оттуда до нас перестрелка.

Выстроили Тортфортов в ряд у глухой вокзальной стены на позор и заставили ждать, пока писарь под мою диктовку писал приговоры комиссара ЧК об увольнении их (список прилагается) с военной службы «с позором за измену и дискредитацию высокого звания императорского гвардейца».

Когда с Тортфортов штрафники срывали «с мясом» погоны и ордена, по их строю пронесся едва уловимый вздох облегчения. Они решили, что это всё.

Однако пока Тортфортов позорили, штурмовики по моему приказу прикатили на площадь старый семиствольный гатлинг на высоких орудийных колесах. Не пригодился он инсургентам в обороне вокзала. Послужит нам…

После чего зачитали второй приговор. «За мятеж против законной власти и покушение на жизнь священной особы монарха, за зверское убийство пяти из шести электоров империи, за то, что не сложили добровольно оружие перед законной властью…» – далее следовал список сорока трех представителей клана Тортфортов, графов, баронов, вицеграфов и бургграфов… «придать смертной казни через повешение».

– Вам понятно? – ехидно спросил я. – Понятно, что вас повесят высоко и коротко и вы будете висеть, пока не умрете?

Тортфорты возмущенно вскинулись, и из их ряда раздались выкрики, что это не по закону – дворян вешать. Про честь после нашей беседы на вокзале с графом они больше не заикались.

Переждал, пока они оторутся, и махнул рукой глашатаю. Тот зычным басом продолжил зачитывать:

– Но учитывая, что все они до последнего момента находились на военной службе, то заменить им повешение расстрелом, – и, свернув приговор в трубочку, глашатай отдал его писарю.

Над площадью нависло молчание всё еще не верящей в происходящее толпы.

Я же снова взял слово.

– По-доброму, господа, надо бы провести над вами «кровавую тризну», – положил я руку на кортик.

Стоящие в ряд у глухой вокзальной стены Тортфорты заметно дернулись, знают, знают, что такое «кровавая тризна».

– Но мой большой вождь остался жив, и потому много чести вам будет поганить о вас благородную сталь всего лишь за его ноги.

С этими словами я взялся левой рукой за скобу управления огнем, наведя пулемет на крайнего правого в этой скорбной шеренге – графа Тортфорта-старшего, стал крутить руку спуска, плавно ведя гатлинг справа налево.

Потом еще раз слева направо.

А там и патроны в длинном магазине закончились, как, впрочем, и Тортфорты…

Что я при этом чувствовал? Только то, какое это все-таки неудобное оружие – гатлинг. Но ложиться пузом на брусчатку за нормальный пулемет было как-то не комильфо. А тут лафет, за которым можно стоять в полный рост.

Штурмовики прошлись вдоль вокзала и произвели контроль. И пусть мне не говорят, что расстреливать два раза не по обычаю. Смешивать личную вендетту и государственный интерес тоже вроде как не по обычаю. Я должен был убедиться, что Тортфортов не стало.

Остальных мятежных офицеров расстреливали уже штрафники. Поодиночке. Заведенным обычаем после зачтения приговора «в двенадцать ружей без суда», сменяясь в порядке общей очереди. Чтобы палачами побыли все из них. И такой льготы, как сообщения об одном холостом патроне, я им не дал. Ибо не фига… Крысиный король не должен знать сомнений, когда гоняет крыс.

Освободил я от экзекуции только командира штрафников из-за ранения руки. Не удержал бы он винтовку.

Чувствовал ли я что-нибудь особое после этой казни? Не знаю… Я просто сдержал свое слово.

Как-то, еще на Земле, один летчик, когда его спросила очередная гламурная журнашлюшка, что он чувствует, когда сбрасывает бомбы на города с людьми, ответил ей: «Облегчение фюзеляжа». Вот и я чувствовал только облегчение фюзеляжа. И больше ничего.

Разумом же я просто просек, что за меня никто здесь эту работу не сделает. Побрезгуют. И получат в будущем еще один путч, может быть, даже успешный. И тогда уже к стенке будут ставить тех, кто мне дорог.

Так что или-или…

Или мы, или они.

Лучше мы их, чем они нас.

А так хоть имперская аристократия страх божий почувствует, несмотря на то что боги из этого мира ушли.

Вечером подошел ко мне фельдъюнкер граф Гримфорт – командир штрафников и подал пачку прошений от своих подчиненных о переводе их из гвардии в армию, конкретно в штурмовые части. Штурмовиками поголовно захотели стать все бывшие офицеры-гвардейцы, перебежчики второго дня. Впечатлились, как те воюют. Только два майора попросились в ведомство второго квартирмейстера.

– Ну а вы? – спросил я, когда пролистал всю пачку и не нашел в ней заявления от самого графа.

Мне нравился этот неунывающий граф. Нравилось, как он стойко перенес разжалование в штрафники. Как он воевал в эти дни. Умно, расчетливо, смело. Людей зря не клал. И вообще не дурак, хоть и аристократ.

– Что мне, генералу, делать на штурмовом батальоне? Не поймут. Вы же сами знаете, дорогой барон, как в армии нервно и трепетно относятся к рангам. Решат, что это вид опалы. Ссылка в наказание. В линейную пехоту я сам не хочу. Лучше сразу после перевода в армию выйти в отставку. Генералом.

По выражению глаз видно, что в отставку ему не хочется.

– А вы не рассматривали перевод в авиацию?

– Летать? – удивился он.

– Может, и летать, если научитесь. Но, скорее всего, командовать наземной базой.

– Я подумаю, господин командор. Это же командный тупик для карьерного роста?

– Зримо – да. Но кто знает, кто знает? Вид войск молодой, перспективный. Может, через десяток лет появятся не только авиадивизии, но и авиационные армии.

– Вы так верите в свои аэропланы?

– Не верил бы, не занимался бы ими.

– Я так понимаю, вы предлагаете мне быть вашим помощником по всему наземному хозяйству?

– Правильно понимаете. Не только по хозяйству, хотя это и очень важно в техническом роде войск, но командовать еще охраной, полигонами, аэродромной службой, ремонтниками… Есть чем навьючить, – улыбнулся я.

Граф ненадолго задумался, а потом выпалил, как шапкой оземь:

– Я согласен. Но у вас нет генеральских чинов. Полковник максимум… Ну и демон с ними.

– Это только для летно-подъемного состава, граф. И пока нас еще мало. Мы – первые.

– Я с вами, командор. С вами служить не скучно.

– Добро пожаловать на борт, дорогой граф, – протянул я ему руку для пожатия.

5

Как я ни рвался домой, но задержаться в столице пришлось.

Во-первых, герцог не был транспортабелен. Культи еще сочились сукровицей сквозь бинты. Да и общее его состояние было неважнецкое.

Во-вторых, император хоть и лучше себя чувствовал, но контузия на нем сказалась сурово. Его мучили головные боли, лицевые тики и непроизвольные жесты правой руки. И работать он мог строго ограниченное время. А между мной и Моласом, который при Бисере исполнял роль цепного пса, как черная кошка пробежала – зол он был на меня.

Так что компанию вечерами мне составляли Аршфорт и Бьеркфорт, с которыми я пил водку и до хрипоты спорил о новой тактике. Больше всего мы отдавались осмыслению опыта прошедшей войны. Бьеркфорт развивал идею бронекавалерии, а фельдмаршал настаивал на мощных танках сопровождения пехоты – тихоходных, чтобы не отрывались от пехотинца в атаке, и с толстой броней, которую не брала бы даже трехдюймовая пушка. Идея просто самоходной артиллерии поддержки пехоты в бою ему почему-то не нравилась.

Когда мне надоело спорить голословно, я нарисовал Аршфорту английский ромбик времен Первой мировой войны с пушками в спонсонах, и тот привел фельдмаршала в восторг.

– Вот-вот… Главное, такой монстр сможет переползать самые широкие траншеи, – поднял фельдмаршал вверх указательный палец. – И стрелять одновременно вдоль траншей. Это то, что мне нужно.

Маршалы, как известно, всегда готовятся к прошлой войне, чтобы повторить свой триумф на новом уровне качества. Ладно. Сделаю я ему «железный капут». Ничего там особо сложного нет. Авось враги его быстренько уворуют и скопируют в огромных количествах. Желательно, чтобы они разорились на этих сухопутных броненосцах. Итого: надо сделать таких громад ровно столько, сколько требуется для показа на парадах. И окружить их прочной завесой секретности… с дырочками, через которые Молас будет ловить шпионов.

В-третьих, пришлось чинить паровоз и оба эшелона – мой и герцога – после боя на товарной станции. Покоцали их изрядно фельдмаршаловы гренадеры.

Рада была такому положению дел только баронесса, что в открытую отрывалась каждую ночь в спальне, как в последний раз. Кстати, только вчера узнал, как ее зовут – Илгэ. Вот так вот… общая постель еще не повод для знакомства.

Дней шесть сортировали бывшую императорскую гвардию. Большинство нижних чинов, просто верных командам своих начальников, отправили в армейский стройбат дослуживать без обычного производства на два ранга выше. Но и без позора. Меньшую часть направили в арестантские роты с лишением имперского гражданства, воинских чинов и «с позором». Временные концлагеря в окрестностях Охотничьего замка опустели. Как и большинство гвардейских казарм, которые временно заняли полки фельдмаршала Аршфорта и генерала Бьеркфорта.

Захваченных мятежных офицеров Молас держал в городской тюрьме. По случаю чудесного спасения императора объявили амнистию мелким уголовникам и мошенникам, не представляющим угрозы трону. Вот и освободились места.

У всех мною расстрелянных мятежных офицеров имущество было отобрано в императорскую казну. Чем высшая власть подтвердила правильность моего поступка, хотя на словах и осудили меня за «излишнюю поспешность и неоправданную жестокость». В наказание император не захотел видеть меня в своей гвардии и на глазах у всех порвал уже подписанный указ о присвоении мне чина гвардейского подполковника.

Не очень-то и хотелось.

А то, что мне было высочайше предписано сопроводить герцога домой и заниматься в Реции развитием аэропланов, даже порадовало. Кому-то это могло показаться и опалой, а для меня так поощрение.

Жизнь в городе быстро вошла в привычную колею, будто никакой войны на улицах столицы не было. Улицы от мусора аккуратно убрали. Как и отдраили шоссе от «гвардейского фарша». Павших похоронили без торжественной помпы. Открылись лавки и рестораны, заработали театры и варьете. Толпы фланировали по улицам ради моциона. Разве что ребятки Моласа тихо стелились по всему городу в партикулярном платье и периодически кого-то вытаскивали из домов в наручниках и отправляли в замки скорби на каретах без опознавательных знаков. Но делали они это аккуратно, не привлекая излишнего общественного внимания. Так что, кроме тихих слухов, никакого бурления дурно пахнущих субстанций не наблюдалось.

Наконец-то прибыли огемские части с Восточного фронта с бронепоездом, и новоиспеченный монарх с облегчением вдохнул полной грудью. Они-то и стали костяком новой императорской гвардии. Бисер верил теперь только своим. И из этой обоймы я пока еще не выпал, несмотря на видимость монаршего неудовольствия мною. Но я давно понял, что император, король, герцог – любой монарх – это в первую очередь актер. И главное в придворной жизни – это верно угадать сегодняшнюю аудиторию, на которую играет венценосный фигляр.

Зайдя в палату герцога, император поставил Ремидия перед фактом, что он желает видеть в столице в составе своей лейб-гвардии роту рецких горных егерей, роту штурмовиков и роту бронеходов, чтобы не только огемцы были в его гвардии.

Удетский кирасирский полк из корпуса Бьеркфорта уже стал гвардейским. Официально за «ледяной рейд» на Восточном фронте.

В две традиционные батареи гвардейской конной артиллерии личный состав также набирают уже из его корпуса из отличившихся на фронте артиллеристов. Только тех уже россыпью.

Из старой императорской гвардии остался только батальон дворцовых гренадеров, из тех, кто охранял Охотничий замок в день покушения и Старый город и не примкнул к инсургентам.

Как и первыми прибежавшие ему на помощь гвардейские инженеры.

И еще те гвардейские части, которые находились на Восточном фронте, остались в гвардии как непричастные к бунту.

Дворцовые гренадеры Старого города, как положено по уставу, охраняли императорский дворец и не пустили туда Тортфорта во время восстания. Вот меня и держали за фалды, чтобы я с ними случайно не начал войну.

И от остальных электоров будет в его гвардии по роте, исключительно из фронтовиков. Желательно орденоносцев. На добровольной основе. Контрабасы, в общем, теперь в императорской гвардии служить будут.

Всего по роте. Хитрец у нас император.

Ремидий на это ответил, что своих гвардейцев, кто с ним здесь, он вот так за здорово живешь не отдаст, но на их базе сформирует Бисеру верные рецкие части императорской гвардии. Чуть позже. Дома.

Я как раз проведывал своего сюзерена и как свидетель этой сцены понял, что все же что-то надо Бисеру дать сразу. Помня, что тот давно фанатеет от бронетехники, добавил, что четыре пулеметные танкетки мы можем оставить ему прямо сейчас. Но для города будет намного лучше, если я сделаю для гвардии броневики на колесном ходу, чтобы они не так портили столичные мостовые, как гусеничные машины. И потом заменю те, что оставляю. Они делались для чистого поля и дикого грунта.

Потом император стал заикаться, махнул рукой и, приказав, чтобы я зашел к нему на следующий день, ушел к себе в палату отдыхать. Устало его императорское и королевское величество.

Через неделю после подавления мятежа Ремидий выдал мне кожаный тубус, в котором находилась ввозная грамота барону Люку Тортфорту двух лет от роду на мызу восточнее Риеста в условное владение от рецкого герцога. Господский дом. Рощи олив и цитрусовых. Виноградник. Арбузные бахчи. Собственный морской причал. Две деревни арендаторов – садоводов и рыбаков. Опекуном до совершеннолетия владельца поместья назначалась его мать – баронесса Илгэ Тортфорт, урожденная графиня Зинзельфорт. На юного помещика накладывалось обязательство за это поместье служить в герцогской гвардии с шестнадцати лет.

– Старые хозяева претензий выдвигать не будут? – обеспокоенно спросил я.

– Нет их. В горах погибли еще в начале войны. Оба. Наследников нет. Отошло ко мне как выморочное имущество, – успокаивающе махнул рукой герцог. – Ты уж меня, сынок, совсем за слабоумного не считай. Мне только ноги отдавило, но не голову. Кстати, когда мне коляску сделаешь? А то я себе уже все бока отлежал.

– Скоро уже, ваша светлость, – заверил его я.

Коляску для Ремидия мне действительно делают в здешних мастерских. Дольше всего пришлось материалы подбирать. Дефицитный дюраль из императора выбивать. Да еще в трубах. Запатентовал я ее, конечно, но так же, как и с костылями, отказался от премии и отдал патент в дар армии для увечных воинов – инвалидов войны. Название ей острословы сразу приклеили «тачанка Кобчика».

– Подойди ближе, Савва, я тебе подзатыльник дам на правах отца. Сколько надо говорить…

– Прости, отец, но… трудно мне вот так сразу перестроиться.

– И от графского титула ты зря отказался, – брюзжал Ремидий. – Ох как он тебе будет нужен, когда придет время тебе на мой трон садиться. Остальных баронов локтями расталкивать…

– Отец, ты же знаешь мою позицию. Я надеюсь, что твои внуки меня переживут. На троне Реции должна пребывать кровь Отона.

– Тогда что ты хочешь? Только сам. Честно. И за других даже не проси больше. Обижусь.

– Разве что пару нефтяных вышек. И место для небольшого нефтеперерабатывающего завода. Скоро мне потребуется много бензина, а его не делают.

– А у тебя губа не дура, – хмыкнул герцог. – Не дам.

Видно, крайнее удивление было написано у меня на лице.

– Нефтяники в герцогстве – это картель, Савва, – пояснил Ремидий. – Очень тесный картель. И ревнивый. Сожгут они твои вышки. И я не защищу. Сделаем по-другому. Есть земля. Голая земля. Далековато от основных нефтяных полей, но там есть нефть. Светлая и прозрачная. Очень неглубоко. В десятиметровом колодце она быстро скапливается толстой пленкой на воду. Пить такую воду нельзя. Так что там никто никогда не селился. Какая жизнь без воды? Река относительно далеко. Но ты же можешь водопровод провести, как в Калуге.

Герцог мне задорно подмигнул.

– Или наоборот, – улыбнулся я в ответ, – протянуть нефтепровод к реке. Далеко там?

– Километров двадцать, – выдал Ремидий справку. – Я всегда верил в твой ум, сам разберешься, что там надо сделать. В общем, обставим все так, как если бы ты сам нашел там нефть. А это урочище я тебе подарю с куском берега реки за мое спасение. Там у реки хорошо цитрус растет. Лимонные рощи насадишь. Дом поставишь.

– А в чем смысл нефтяного картеля? – спросил я заинтересованно.

– В единой отпускной цене на керосин, – ответил герцог. – Поначалу, лет двадцать назад, была большая междоусобная война. Но потом неглупые люди решили, что ценовой картель выгоден всем, и, объединившись, они избавились от несогласных. Немало находилось умников срубить быстро большие деньги на понижении цены, но их быстро ставили в стойло. Частично даже проредили. Суровые люди эти нефтяники. Даже я их с трудом держу в узде.

– Они все рецкие горцы?

– Не обязательно. Есть просто арендаторы земли у рециев. Чужаки. Местным это выгодно. Делать ничего не надо, а деньги в руки падают очень даже приличные. Серебряный кройцер за стовосьмидесятилитровую бочку сырой нефти.

– Налоги нефтяники платят?

– Как и все с объявленного капитала. Но сами вышки недорого стоят. Установки по перегонке тоже не золотые. Другое дело налог на продажу керосина за пределы Рецкой марки. Последний мне было очень тяжело внедрить. Но тут помог император Отоний, разрешивший собирать местные сеймы прямыми выборами из имперских граждан. Новые налоги вводит теперь Гражданская палата. Они и ввели. Палата баронов утвердила. Я подписал.