Текст книги "Интеграция и идентичность: Россия как «новый Запад»"

Запад после «холодной войны»

«ХОЛОДНАЯ ВОЙНА» ОКОНЧИЛАСЬ для Европы и США 9 ноября 1989 г. падением (реально – вскрытием) Берлинской стены. Наиболее важным после «холодной войны» этапом в формировании Западного общества стало расширение НАТО и Европейского союза с включением в их состав бывших членов «советского блока», Балтийских республик бывшего СССР и некоторых нейтральных государств. Первым шагом на этом пути стало объединение Германии (в форме вхождения ГДР в состав ФРГ, оставшейся в рамках НАТО и ЕЭС) в 1989–1990 гг. Вторым – преобразование ЕЭС в Европейский союз в 1992 г. (Маастрихтский и Амстердамский договоры). Третьим – включение в ЕС прежде нейтральных государств: Австрии, Финляндии и Швеции (1995 г.). Четвертым – расширение НАТО на три страны Центральной Европы (1999 г.). Пятым – двойное расширение НАТО и ЕС (2004 г.). В результате к 2004 г. НАТО включало в свой состав 26 государств, ЕС – 25 (в 1989 г. – соответственно 16 и 12). Численность населения этих двух групп стран выросла до 750 и 450 млн человек.

Бывшие социалистические страны рассматривали присоединение к Западу как свое «возвращение в Европу». Пребывание в советской зоне влияния никогда не было особенно популярным в обществе и среди элит. Запад привлекал свободой и демократией, но еще больше – гораздо более высоким жизненным уровнем. Сразу после 1989 г., когда западные лидеры, занятые проблемой воссоединения Германии³³, еще не думали о расширении своих институтов, элиты Центральной и Восточной Европы сознательно взяли курс на западную интеграцию. Этот курс нашел широкую общественную поддержку. В то время как элиты заботили геополитика и повышение собственного международного статуса, общество рассчитывало прежде всего на рост благосостояния.

Помимо расширения состава западного общества с окончанием «холодной войны» изменилась и его структура. В 1941–1945 гг. США и Британская империя еще формально сотрудничали на равноправной основе (отношения на уровне Рузвельт – Черчилль, в рамках Объединенного комитета начальников штабов), но с окончанием войны ослабление Великобритании не оставило Лондону надежд на большее, чем «особые отношения» с лидером – США. Смена Вашингтоном Лондона в качестве гаранта безопасности Греции и Турции в 1947 г. стала символической точкой отсчета единоличного доминирования США, а Суэцкий кризис 1956 г. окончательно похоронил претензии Великобритании (и Франции) на самостоятельную роль первого плана в рамках коллективного Запада. Несмотря на быстрое восстановление экономической мощи, Германия и Япония на протяжении всего периода «холодной войны» находились в подчиненном положении политических карликов. Доминирование США в структурах и институтах Запада являлось абсолютным и безусловным вплоть до начала 1970-х годов.

Травма вьетнамской войны вызвала кризис внешней политики США и побудила американское руководство позаботиться о подключении ведущих союзников к участию в управлении международным обществом. В 1970– 1980-е годы это происходило в рамках концепции трилатерализма – распределения бремени и проведения консультаций между США, странами ЕЭС и Японией при сохранении американского лидерства. Тенденция к формированию более равновесной конструкции была остановлена – практически одновременно – кризисом японской экономической и политической модели и самоликвидацией советского блока. Из ведущей державы Запада США превратились в единственную мировую сверхдержаву.

Параллельно беспрецедентному возвышению США развивалась тенденция к конституированию европейского центра силы в рамках Европейского союза. Признаки грядущего дуализма США – ЕС появились еще в начале 1990-х годов, но тогда европейцы оказались морально и политически не готовы следовать собственным декларациям. Это подтвердили Боснийский и Косовский кризисы. С другой стороны, введение евро в качестве единой европейской валюты, первые шаги на пути формирования европейской политики в области безопасности и обороны, общей внешней политики и Конституции ЕС (несмотря на отрицательный исход референдумов во Франции и Нидерландах в 2005 г.) обозначили долгосрочные устремления Европы.

Радикальное изменение распределения силы и влияния в мире – прежде всего возвышение азиатских гигантов Китая и Индии, а также подъем таких стран, как Бразилия, Индонезия и ЮАР, – приводит некоторых аналитиков к выводу, что в мире XXI столетия такие понятия, как Восток и Запад, Север и Юг, неприсоединившиеся государства и члены военно-политических альянсов, развитые и развивающиеся страны, устаревают³⁴. Этот вывод не вполне корректен. Содержание и объем перечисленных понятий действительно изменяются, но все они – за исключением исчезнувшего как политическое целое Востока – сохраняют значение, и прежде всего Запад, который, конечно же, также меняется.

Налицо несколько противоречивых тенденций. Во-первых, феномен расширяющегося Запада. В широком плане речь идет о глобальном – Восточная Европа, Латинская Америка, ряд стран Азии – распространении институтов либерализма, демократии, рыночной экономики, гражданского общества³⁵. В более узком плане – о расширении институтов коллективного Запада – НАТО, ЕС, системы союзов США. Оба процесса оказались настолько успешны, несмотря на очевидные проблемы, что называть расширяющееся общество западным в географическом и цивилизационном отношении становится все труднее. Можно принять (хотя и с оговорками) тезис о возвращении в Европу (иначе говоря, в лоно западной цивилизации) католических и протестантских стран Центральной Европы и Балтии. Однако большая часть Балкан, страны новой Восточной Европы (прежде всего Украина) и Южного Кавказа (Грузия), которые тяготеют к НАТО и ЕС, Западом в культурном смысле никогда не были. Чем шире круг стран «нового Запада», тем менее «западным» в культурно-цивилизационном отношении является новое сообщество.

Во-вторых, феномен разделяющегося Запада. После кризиса в трансатлантических отношениях 2003 г. вопрос о том, существует ли еще Запад как единое целое, стал задаваться повсеместно. Представляется, однако, что вопрос сформулирован некорректно. Дело не в том, что политического Запада больше нет, а в том, что он перестал быть единым. Атлантический океан уже не только связывает, как в годы «холодной войны», но и разделяет. Это не трагедия, а нормальное состояние, определяющееся различием интересов компонентов современного международного общества. Исторической аберрацией была как раз «холодная война», когда доминировал единственный интерес выживания Запада и его институтов в противостоянии с Советским Союзом и международным коммунизмом. Расширяющийся и при этом разделяющийся Запад, однако, остается целостным, интегрированным обществом. Что же объединяет его членов?

Что делает Запад Западом?

Институты. Современный Запад – это система институтов, обеспечивающих свободу личности, защиту частной собственности, верховенство закона, свободу предпринимательства, политический плюрализм при представительном правлении и ограниченной роли правительства, уважение и защиту прав меньшинств, религиозную свободу и т. п. Любое общество, где действуют эти институты, может считаться западным, где бы оно ни располагалось географически и какими бы культурными и цивилизационными корнями ни питалось.

Ценностные ориентации. Изначально западная общность основывалась на традиционных ценностях западнохристианской (или иудеохристианской) культуры. Развитие демократии и рынка, широкое распространение массовой культуры привели, особенно после европейской «культурной революции» 1968 г., к развитию и частичной ревизии (в направлении от модерна к постмодерну) этих начальных ценностей. После терактов 11 сентября 2001 г. наметилось, особенно в США, движение в противоположном направлении – к уменьшению толерантности и реставрации более традиционных подходов к таким вопросам, как права человека, гражданские свободы, культурное разнообразие и т. д. Количественное увеличение числа членов международного общества, ведущее к расширению и обогащению его культурно-цивилизационной основы, одновременно требует интернализации новыми национальными обществами базовых ценностей Запада³⁶.

Самосознание. Чувство общности судьбы. Польские, чешские, венгерские элиты на протяжении 1990-х годов проявили огромную волю и настойчивость для того, чтобы их страны были приняты в НАТО и ЕС как «свои». Без их стараний расширение западных институтов на восток вряд ли произошло бы. Национальные элиты Балтийских государств еще с конца 1980-х годов настаивали на полном отделении от СССР и постсоветского пространства. Аналогичным образом Словения еще в 1991 г. отделила себя от Балканского региона и бывшей Югославии как таковой. Турция прикладывает максимум усилий для того, чтобы быть принятой в ЕС. Украина после выборов 2004 г. однозначно закрепила атлантический и европейский векторы своей внешней политики в качестве главных. Президент Румынии Ион Илиеску, выступая в 2004 г. на Европейском экономическом саммите в Варшаве, проводившемся под эгидой Всемирного экономического форума накануне расширения ЕС, заявил, что географический центр Европы находится на Балканах и что «настоящая» Юго-Восточная Европа располагается на Кавказе. Грузинские элиты глубоко убеждены в европейском характере своей страны. Практически все государства старой Восточной Европы и их преемники в той или иной форме выразили стремление присоединиться к ЕС и многие из них – также к НАТО.

Сказанное выше не означает, что через 10–15 лет Украина или Грузия станут членами Евросоюза – в том числе и из-за процессов внутри ЕС. Гораздо важнее уже выявившаяся западническая ориентация – причем не только элит, но и нарождающихся средних классов этих стран. Членство Киева и Тбилиси в НАТО, представляющееся вполне вероятным уже в пятилетней перспективе, способно закрепить и усилить этот тренд.

В «старых» членах Евросоюза, США и других странах Запада времен «холодной войны» тема общности судьбы подвергается переосмыслению. На западе ЕС, особенно в континентальных странах, дуализм европеизма и атлантизма сменяется явным преобладанием первого. В США под влиянием демографических трендов в долгосрочной перспективе может возобладать «новый американизм», ограничивающий приоритетную сферу интересов Западным полушарием. В Австралии уже давно идет дискуссия о том, с судьбой каких больших общностей связана эта страна-континент – Европы, Америки или Азии.

Внутренний мир. При всех сохраняющихся и отчасти даже углубляющихся различиях интересов стран международного общества война уже с середины XX в. перестала быть средством разрешения противоречий между ними. Формально не все члены сообщества – союзники: Ирландия, Швеция, Австрия, Финляндия, Швейцария не входят в НАТО и не имеют двусторонних военных пактов с США. Иногда даже между союзниками возникают острые разногласия (Франция/Германия – США/Великобритания по поводу войны в Ираке в 2003 г.). Тем не менее война внутри современного Запада немыслима ни при каких обстоятельствах. Сравнение англо-испанских отношений (по поводу Гибралтара), с одной стороны, и англоаргентинских (по поводу Фолклендских/Мальвинских островов), с другой, является показательным. Угроза войны резко снижается в результате успеха демократизации и практически исчезает в результате институциональной интеграции. Другой пример – сдерживающая роль НАТО в греко-турецких отношениях начиная с 1950-х годов. В принципе можно утверждать, что аналогичный уровень уже достигнут в отношениях России и ведущих европейских членов НАТО, а также Японии. Война между Россией и Германией сегодня столь же невероятна, как война между Германией и Францией³⁷.

По контрасту, однако, сохраняется (хотя и в ослабленном виде) конфликтный потенциал, способный привести к вооруженным столкновениям между Россией и некоторыми новыми государствами (например, Грузией). Еще важнее, что, несмотря на окончание «холодной войны», Российская Федерация и Соединенные Штаты фактически продолжают политику взаимного ядерного сдерживания. Ядерные отношения России и США принципиально отличаются от соответствующих отношений США и Франции. Кроме этого, реальная военная доктрина России исходит из того, что отражение воздушно-космического нападения (на которое в обозримой перспективе способны только США) является главной задачей российских Вооруженных сил³⁸. В высказываниях президента Путина, сделанных непосредственно после Беслана, Запад фактически обвиняется в стремлении ослабить Россию, лишить ее статуса ядерной державы, оторвать от нее отдельные территории. Исламский экстремизм и терроризм выступают, по версии Кремля, в качестве инструментов такой политики Запада³⁹. Есть основания полагать, что идея России как осажденной врагами крепости – не только пропагандистский штамп, но и отражение того, как нынешнее российское руководство на самом деле видит окружающий мир.

Демократическая полития. При всех различиях в степени зрелости демократических политических режимов в рамках расширившихся ЕС и НАТО все они развиваются достаточно устойчиво. Существует развитая многопартийность, сменяемость власти обеспечивается благодаря институту свободных и честных выборов. Средства массовой информации свободны от контроля со стороны государства. Разделение властей достигается благодаря различным вариантам системы сдержек и противовесов.

В большинстве случаев роль парламента в политической жизни первостепенна, поскольку исполнительная власть, как правило, опирается на парламентское большинство. В новых западных демократиях президент либо делит властные полномочия с главой правительства (как, например, в Польше), либо является символом единства нации и выполняет представительские функции (как в Эстонии). Постепенно электоральная демократия в этих странах перерастает в демократию участия.

Экономическое благосостояние. Приверженность политической демократии основывается на экономическом фундаменте и системе социальных отношений⁴⁰. Различия в уровнях ВВП на душу населения в рамках расширенного Запада велики. Так, после принятия десяти новых членов в состав ЕС в 2004 г. наиболее крупной из вновь вступивших стран, Польше, чтобы достичь среднего уровня душевых доходов в рамках Союза, потребуется 59 лет, наиболее передовой, Словении, – 31 год, а наиболее отсталой, Румынии, – 80 (Кипру – 21 год, Болгарии – 63)⁴¹. Тем не менее группа стран, составляющих современный Запад, резко выделяется по уровню экономического развития. Есть основания говорить о том, что потребность в демократии появляется у обществ при достижении ими определенного уровня благосостояния, выраженного в ВВП на душу населения. Россия в этом отношении стоит позади Польши, несколько впереди Украины и примерно на одном уровне с Румынией и Болгарией. В то же время для России характерен уровень социального неравенства, обычный для более отсталых стран.

Богатство и характер его распределения, однако, не являются главным критерием при решении вопроса о принадлежности тех или иных стран к международному обществу. Наличие функционирующих демократических институтов является еще более важным фактором. В этой связи богатые нефтью монархии Персидского залива и Бруней не станут полноценной частью этого общества, пока не совершат «демократический транзит». Даже вполне западный по большинству оснований Сингапур демонстрирует очевидный дефицит демократии. Принадлежность к международному обществу, однако, определяется еще несколькими факторами, по которым позиции России далеко отстоят от позиций даже близких соседей.

Американское лидерство. В период «холодной войны» фактическая гегемония США в рамках западной «подсистемы» не только признавалась, но рассматривалась как свидетельство готовности и решимости Америки защищать каждого из членов Запада, а также коллективные западные интересы и ценности. Окончание биполярного противостояния привело, с одной стороны, к беспрецедентному росту мощи США, их превращению в единственную сверхдержаву, а с другой – к снятию ограничений для объединения Европы и превращения Европейского союза в более сплоченное сообщество, хотя еще и не в самостоятельный центр силы. ЕС в целом признает американское лидерство – прежде всего в вопросах международной безопасности, но настаивает на консультативном характере этого лидерства.

Таким образом, можно сделать вывод, что границы Запада являются подвижными. Современный Запад – не особая замкнутая культурно-цивилизационная общность, а иное обозначение для складывающейся универсальной цивилизации, основанной на внутренних институтах: ценностях личной свободы, рыночной экономики и политической демократии. «Внешние» институты Запада – НАТО, ЕС – обладают определенной способностью к расширению, но эта способность в принципе ограничена. Принятая в ЕС в начале 2000-х годов политика Нового соседства очертила круг потенциальных кандидатов на членство в Союзе; в рамках программы НАТО «Партнерство во имя мира» осуществляются практические мероприятия по подготовке ее наиболее активных участников к членству в НАТО. Импульс, идущий изнутри стран-кандидатов, подкрепляется убеждением лидеров

Запада, что расширение НАТО и ЕС до определенных пределов – одновременно геополитическая необходимость и новая историческая миссия их объединений. Постепенно складывается понимание того, что в долгосрочной (10–15 лет) перспективе граница максимального расширения Запада (НАТО и/или ЕС) в Европе может практически полностью совпасть с западными рубежами Российской Федерации.

Что определило успех западной интеграции? Прежде всего органичность интеграционных процессов, базирующихся на однотипных институтах, разделяемых ценностях, а также общих политических, экономических и военных интересах. Интеграция в западное сообщество не навязывалась тем или иным странам, а, наоборот, предоставлялась им как награда, которую кандидатам необходимо было заслужить. Евросоюз в 1992 г., НАТО в 1995 г. изложили официальные перечни критериев членства. Несмотря на то что вопрос о принятии конкретных кандидатов в состав обеих организаций и после этого остается политическим, необходимость соответствия базовым требованиям очевидна. Главный импульс при этом исходит не извне – от Запада к потенциальным кандидатам, а от самих этих кандидатов – к Западу. Речь, таким образом, идет больше о вступлении, присоединении, чем о расширении и включении.

Фактически ни в одном случае интеграционные процессы в рамках Запада не сменились дезинтеграционными. С конца 1940-х годов ни одна страна не отпала от общества. Дело было не столько в дисциплине «холодной войны», которая не позволяла союзникам США (например, Италии или Португалии) «менять ориентацию», сколько в эффективности либерально-демократических институтов и привлекательности западного образа жизни. Эта привлекательность в еще более усиленной форме сохраняется по сей день. Тем не менее она не всегда и не везде сопровождается готовностью к соответствующей социально-экономической и политической трансформации. Одно дело – завидовать так называемому золотому миллиарду, другое – реализовывать национальную стратегию современного экономического роста, сопровождая ее политикой последовательной либерализации и демократизации.

Запад и вызов XXI века

НЕСМОТРЯ НА РАСШИРЕНИЕ «внешних» институтов Запада, международное общество XXI в. охватывает небольшую, относительно уменьшающуюся часть человечества. Демографическая динамика действует не в пользу Европы и Японии, и только США сохраняют на перспективу сравнительно высокие темпы прироста населения. Разрыв в уровне доходов и качестве жизни между Западом и остальной частью человечества увеличивается. Глобализация, единое информационное пространство делают эти различия все менее терпимыми. Вызов Западу со стороны Юга – в том числе со стороны выходцев с Юга, постоянно проживающих на Западе, – становится все более серьезным. Международный терроризм в его современном издании – т. е. в качестве оружия исламистского радикализма⁴² – представляет его наиболее крайнее проявление.

Полномасштабное столкновение Севера и Юга означало бы мировую катастрофу, остановку развития, движение вспять. «Новый империализм», предлагаемый рядом авторов⁴³, мог бы быть полезен в конкретных ситуациях, но опыт Ирака демонстрирует стойкое нежелание европейцев идти по пути «реимпериализации» и все более очевидную неспособность США не только распространять демократию, но и обеспечивать послевоенное умиротворение страны. НАТО осуществляет ограниченное присутствие в Афганистане, но не участвует в обеспечении безопасности в Ираке. При этом демонстрационный эффект ЕС, международное значение современного европейского опыта довольно ограниченны. Что бы ни понимать под «американской империей», мышление американских политиков и их конкретные шаги остаются преимущественно национальными, а не «общеимперскими».

Кроме того, как показывает опыт последних лет, даже нынешний расширенный состав международного общества недостаточен для организации эффективного глобального управления. Для практического решения такой задачи потребовалось бы формирование ядра более широкого мирового сообщества. Наряду с лидерами Запада – США и ЕС, а также Японией, – в состав этого сообщества должны были бы войти ведущие региональные державы: Китай, Индия, Россия, Бразилия, Индонезия, ЮАР, Иран, возможно, Египет как представитель арабского мира. Уже вскоре после 11 сентября 2001 г. проявилась объективная возможность формирования такого сообщества, иначе говоря – превращения временной антитеррористической коалиции в основу для системы международных отношений XXI столетия. При этом политический Запад мог бы стать ядром такой системы – подобно тому, как после Второй мировой войны англосаксонская солидарность стала ядром политического Запада.

Инициатива реформы глобального управления в принципе должна была бы исходить от ядра современной мировой системы – США. После 11 сентября администрация Джорджа Буша-младшего проявила принципиальную готовность модернизировать внешнюю политику Вашингтона. Начался поворот от опоры на структуры времен «холодной войны» к созданию подвижных временных коалиций для решения конкретных проблем. В то же время в американской правящей элите так и не созрела идея о том, какой могла бы быть современная модель глобального управления. К началу второй администрации Буша акцент был сделан на активизации международного общества, а не на формировании ядра мирового сообщества⁴⁴.

В этих условиях возможен сценарий, при котором консолидация мирового сообщества не происходит. Многосторонние западные институты приблизились к пределам расширения. В то же время внутри международного общества с большим трудом идут параллельные процессы формирования Европейского ядра и перестройки трансатлантических отношений. США удерживают первенство, но их лидерство постепенно становится более условным. Проблемы на Большом Ближнем Востоке, в Азии и Африке требуют от Соединенных Штатов все больших усилий и в конце концов принуждают Америку к стратегическому отступлению. Европейцы политически и стратегически отдаляются от США, но при этом политически не консолидируются, а экономически отстают от азиатских конкурентов. Одна из ведущих держав прежнего политического Запада – Япония экономически тяготеет к Восточной Азии, где быстро возвышается Китай. С трудом и большими сложностями в этом регионе постепенно формируется экономическое сообщество, включающее Большой Китай (КНР с Гонконгом плюс Тайвань), Японию и Южную Корею, а также страны АСЕАН. В Южной Азии идет становление самостоятельного центра силы во главе с Индией. Многополярный мир в конце концов становится реальностью, но степень управляемости этого мира и уровень его безопасности серьезно снижаются.

Возникает вопрос о том, возможна ли в начале XXI в. интеграция сравнительно крупных автономных величин в рамках международного общества. Иными словами, возможно ли в результате процесса внутренней модернизации устойчивое сближение культурно не западных стран с США и Европейским союзом – без формального, институционального включения в традиционные западные структуры (НАТО и ЕС), принадлежность к которым традиционно считалась синонимом интеграции? Фактически вопрос ставится о возможности, способах и формах неинституционализированной интеграции. От практического ответа на этот вопрос зависит также и будущее место России в системе международных отношений.