Текст книги "Искушение ворона"

Леонид Рафалович – Колин Фитцсиммонс
Сет-Иль, Канада – Лос-Анджелес,
Калифорния
Март 1996

От Монреаля до Сет-Иль они летели самым экзотическим способом – летающей лодкой «Каталина», какие стояли на вооружении Канадской береговой охраны еще в годы Второй мировой. Пилоты держали курс над долиной реки Святого Лаврентия, но когда, спрямляя путь, перелетали через подступившие к долине заснеженные вершины, старушку «Каталину» начинало сильно трясти. Самолет словно проваливался вниз, и оба мотора, взревев в отчаянном порыве, старались вернуть «Каталине» потерянную высоту, а Боб Диверс, агент Колина Фитцсиммонса по связям с ВМФ, искоса и с усмешкой поглядывал на Леню Рафаловича. Не тошнит ли того. Не страшно ли ему – этому русскому… Но Леня переносил полет превосходно.

– Когда я служил на Северном флоте, мы в шторм высаживались с вертолета на раскачивающуюся палубу аварийной лодки, – кричал Леня в ухо Бобу Диверсу, стараясь перекричать натужный рев моторов, – такая болтанка для меня не впервой…

– Да, я понимаю, – кивал в ответ Диверс, тут же сменив насмешливое выражение миной уважения к былым заслугам своего визави, – а что за случай был?

– На аварийной подлодке был пожар, и все электромеханики – кто погиб, кто сильные ожоги получил, а лодку надо было довести до базы своим ходом. Вот меня как командира боевой части электромехаников из сменного экипажа с двумя мичманами и отправили на лодку вертолетом, и этот же борт обратным рейсом раненых с лодки забрал…

– Понимаю, – кивнул Боб Диверс, – понимаю, серьезное дело высадиться с вертолета на узкую палубу.

– Да еще при хорошенькой качке и сильнейшем ветре, – добавил Леонид…

Бывшие военные моряки – канадец Боб Диверс и россиянин Леня Рафалович – погрузились в многозначительное молчание, полное солидарной памяти о трудном моряцком долге.

Наконец, преодолев еще один заснеженный хребет, по склонам покрытый щетиной островерхих елей канадской тайги, «Каталина» вырвалась на простор залива Святого Лаврентия.

– Ну, теперь сорок минут полета, и мы в Сет-Иль, – сказал Диверс, предлагая Леониду глотнуть из своей карманной фляжечки.

Леонида не покоробила простота, с какой Боб сразу переходил на столь короткие отношения – глотать виски из одного горлышка у моряков всего мира в порядке вещей.

– Чирс!

– Чирз, камрад!

Сет-Иль открылся внезапно.

Они вынырнули из низкой облачности и, накренившись на крыло, затяжным виражом прошлись над огороженной искусственным волноломом бухтой…

Десятки маленьких судов, скорее всего – рыболовецких шхун, ютились в одном углу бухты, в то время как в другой, северной оконечности акватории цепкий глаз бывшего военного моряка сразу отметил несколько боевых кораблей Канадской береговой охраны. Эсминец, тральщик и четыре больших катера…

«Каталина» спрямила свой полет и, присев на хвост, зацепила реданом верхушку волны. Два-три легких подпрыгивания, и вот они уже подруливают к пирсу, возле которого притулились две таких же «Каталины».

– Добро пожаловать в Сет-Иль, бьянвеню, ну сомм ариве! – крикнул пилот, высунувшись из кабины.

– Вот и наша съемочная площадка, – сказал Диверс, когда бортмеханик открыл бортовой люк и сырой свежестью океана пахнуло в тесноватом салоне Каталины.

Первыми вопросами Диверса были: насколько городок Сет-Иль похож на военные городки вроде Североморска, Видяева или Северодвинска? И какие места в Сет-Иле можно при минимуме декораций превратить в матросские казармы и офицерские городки советского военно-морского образца?

– Ну как, похоже? – все спрашивал и спрашивал Боб Диверс, заглядывая в лицо Лени, покуда их джип объезжал окрестности базы Береговой охраны…

– Придется вам повозиться, – отвечал Леня в раздумье, – пейзаж-то вроде похож, даже очень похож, такие же, как на Кольском, сопки. Такое же море, скалы… А вот с бытом, с городскими застройками – тут беда. Тут просто засада, брат!

– А что такое? – озабоченно спрашивал Диверс.

– А то, что у вас все благоустроено и чисто, а там, ты бы видал – все как на помойке. У вас даже на самой последней мусорной свалке чище и благоустроеннее, чем там в офицерских городках…

Однако гораздо более, чем превращение Сет-Иля в Видяево, Диверса волновала главная проблема, ради которой Колин Фитцсиммонс и платил ему, Бобу Диверсу, деньги как агенту по связям с ВМФ. У Колина с Бобом не было настоящего русского ракетного крейсера. Лепить же компьютеризированный макет корабля, как сделал Камерон в своем «Титанике», Колин не хотел. Колин хотел именно корабль в металле, корабль на ходу, на котором можно бы было снимать и в открытом море…

На следующий день после прибытия в Сет-Иль Диверс повез Леонида в Пети-Рошель, где у канадцев была база утилизации старых кораблей. Ехать было недалеко, около семидесяти миль по отличной дороге. Боб тихонько подсвистывал и подмурлыкивал кантри-музыке, на которую был настроен его приемник, а Леня спал на заднем сиденье, еще не адаптировавшись к разнице во времени, переживая так называемый джет-лэг.

В Пети-Рошели смотреть было нечего. Вполне сносные эсминцы «Фэймос» и «Смарт», стоявшие на бочках и ожидавшие, покуда их порежут на переплавку, были эсминцами, но никак не ракетными крейсерами, и даже если составить их в подобие некого катамарана или, отрезав у одного нос, а у другого корму, соединить их по длине… Ничего путного и годного для съемок фильма про советский крейсер из этого все равно бы не вышло. Что же касалось древнего, как кощеева смерть, артиллерийского крейсера ее величества «Дублин», то он был в таком состоянии, что Фитцсиммонсу было бы дешевле заложить на верфях новый крейсер.

Зря съездили… А может и не зря!

Потому что по обратной дороге, когда, снова сославшись на джет-лэг, чтобы не слушать бесконечную болтовню Боба Диверса, Леня улегся на заднем сиденье, ему в голову сперва робко, а потом все сильнее и сильнее стала биться мысль. А не продать ли Колину Фитцсиммонсу реальный ракетный крейсер? Сколько их сейчас идет под автоген? Причем даже не под российский автоген! А под китайский, индийский, корейский, филиппинский!

Наши адмиралы распродают все корабли постройки шестидесятых-семидесятых годов и уже подбираются к проектам восьмидесятых. Распродали в Индию и в Китай авианосцы для самолетов вертикального взлета, такие как «Киев», «Москва», «Тбилиси»… И причем как распродали-то!

Леня следил за этими делишками флотского начальства – очень ревниво следил!

Продали-то как металлолом, а китайцы купленный авианосец резать не стали, а перево-оружили, переоборудовали и в строй поставили! А с адмиралов – как с гуся вода, Васька слушает – да ест… Чего там говорить, сколько России убытка с таких сделок, когда по цене металлолома жадные до взяток адмиралы продают потенциальному противнику хорошие корабли.

Ну да ладно, на все это ему, Ленечке, наплевать! Ему теперь свой табаш поиметь хочется! Свой гешефт надо бы теперь соорудить, пользуясь атмосферой новых российско-американских отношений. Да потом и Колина Фитцсиммонса в России все так любят, что под его проект в Минобороны и Кремль с Байконуром в придачу подпишут-продадут. Впрочем, Байконур —он вроде как и не российский теперь…

Но все равно! Это идея!

Надо переговорить с Колином и срочно назад – в Питер, а потом в Мурманск и втюхать им настоящий большой пароход! Вот это и будет его самый главный по жизни гешефт, когда и детям, и внукам останется….

Намерения увидеться у них – и у Лени, и у самого Колина – совпадали.

Во время состоявшегося вечером того же дня телефонного разговора Колин пожелал срочно видеть Леонида у себя в Голливуде. Там уже во-всю велись павильонные съемки, и Леня был нужен Колину как консультант.

Ленечкиному джет-лэгу предстояло усугубиться еще на четыре часа поясного времени. Он теперь летел в Лос-Анджелес.

Ничто так не забавляет российский организм, как хорошая смехопанорама!

Когда Леня как-то томился в Мурманске бездельем, а это было за год до увольнения в запас… Он тогда еще был выведен за штат и сидел на берегу без должности, получая денежное довольствие только в виде оклада «за звездочки»… Скучно сидеть за штатом. Вроде как и не на службе, а каждый день надо являться в штаб дивизии. А там тебя, как бездельника, всегда куда-нибудь да засунут, то начальником патруля, а то и хуже – помощником дежурного по комендатуре…

Но в те дни, когда его не ставили в бесконечные наряды, он, маясь от мучительного безделья, принялся много читать. Именно тогда попалась ему в руки книжонка профессора математики, замахнувшегося на секрет той технологии, что превращает простые несмешные истории в смешные. Та книжка так и называлась – «Технология смеха»…

Оказывается, применяя несколько определенных правил к любому самому безобидному тексту или картинке, можно было превратить текст в анекдот, а картинку – в полную укатайку! Примени к предмету правило несовместимости – и получишь смешной оксюморон… Или примени правило несовместимости несогласованных времен… И сразу твои слушатели или читатели начнут биться в истерике безудержного хохота…

Об этом с грустью думал Леня, когда помощник Колина Эрон показывал ему декорации в павильонах, где снимались сцены их будущего фильма…

– У нас что, разве комедия? Или пародия? – спрашивал Леня своего гида.

– А что? – с невинным видом переспрашивал Эрон.

– А то, что в ресторане, который посещают советские моряки, никогда не висело портретов Ленина и Маркса… Там скорее картины Шишкина висели, типа мишек в сосновом лесу, но никак не Маркс с Энгельсом! И потом, во что у вас одеты офицеры? – продолжал возмущаться Леня, рассматривая пачку фотографий предыдущих кинопроб. – У вас у каждого офицера на кителе значок командира подводной лодки, и у лейтенанта, и у капитана второго ранга, и даже у мичмана. Они у вас все командиры лодок? А серебряную лодочку над академическим значком мог носить только командир, а самое маленькое воинское звание у командира подлодки, если это не ядерный ракетоносец, а дизелюка – кап-лей… Но никак не мичман и не лейтенант!

Леня недовольно пыхтел, сортируя снимки на две кучки – на «сойдет» и на «полный булшит»…

Булшита выходило больше.

– А почему у вас матросы через одного при боевых орденах? Вы кого хотите насмешить? Это в мирное-то время! И почему на фотографиях на мостике один офицер в парадном кителе при кортике и орденах, а другой – в лодочной робе? – Леню аж коробило от такой клюквы… – У нас такую работу называют туфтой, так не пойдет, дорогие мои!

– Отлично, для этого мы вас и пригласили…

Но тут с Леней едва не приключился обморок…

– А это кто? – спросил он, заикаясь, держа в дрожащих руках снимок красивой женщины в летнем сарафане с накинутым на плечи военно-морским кителем…

– А это Таня Розен, наша актриса, – простодушно ответил Эрон.

– Таня? – воскликнул Леонид, – воистину сказано – small world… Мир тесен.

– Вы ее знали? – спросил Эрон.

– А где она? Я могу ее видеть? – спросил в свою очередь Леонид.

– Нет, она сейчас в Майами, – ответил Эрон, – она прилетит на свою сессию съемок на той неделе…

– Вот те раз! – сказал Леонид, – вот те раз…

Подчеркивая важность Ленечкиной персоны, на второй вечер Колин пригласил Рафаловича в хороший клубный ресторан.

– Сегодня мы ужинаем с моим русским другом Леонидом, – сказал Колин метрдотелю, вышедшему к ним навстречу.

– Тогда, наверное, надо приказать подать водки и икры? – по-своему сострил метрдотель.

Но они предпочли водке с икрой свежих средиземноморских устриц, омаров, розовых креветок и бутылочку розового вина с берегов Роны урожая самого солнечного из семидесятых.

– Французы носят с собой специальные календарики, где означены урожайные и неурожайные годы, – сказал Фитцсиммонс, пробуя вино, – а мне таких шпаргалок не надо, я наизусть помню, а еще доверяю вкусу здешнего клубного руководства, оно винный погребок формирует.

– А на русском флоте, особенно на больших кораблях, был обычай, что в офицерской кают-компании за стол и вино отвечал выборный старший офицер, обычно первый помощник, но в советское время, когда я служил, это уже было только в преданиях.

– Что, вам не давали к обеду вина? – спросил Колин, участливо посмотрев на Леню.

– Наоборот, нам, подводникам, в походе вино было строго предписано докторами по регламенту питания, вино давали даже матросам и старшинам, и у них там в матросских кубриках обычай был такой – бутылку красного сухого выдавали на четверых, по сто пятьдесят грамм на человека, но хитрые матросы предпочитали пить вино раз в четыре дня, но сразу бутылку залпом, чтобы запьянеть. Три дня ходишь трезвый, а на четвертый день – косой.

– И как на это смотрели командиры? – с неподдельным интересом спросил Колин.

– Нормально смотрели, – ответил Леня, – пережимать на корабле с дисциплиной, матросов заставлять ходить по струнке – ни к чему хорошему никогда не приводило, матросы офицерам, что им на горло наступали, хитро мстили.

– Расскажи! – попросил Колин. – Я такой случай в сценарий вставлю.

– А вот был у нас на учебной плавбазе, когда я еще в училище курсантом служил, один старпом, Крысюк по фамилии, в английском аналоге, наверное, звучало бы как мистер Рэт… Так вот, Крысюк этот ни матросам, ни курсантам продыху никакого не давал, жал с дисциплиной, как легендарный боцман Дзюба на гребных галерах. И вот перед строевым смотром, который должен был командующий принимать, у этого Крысюка из каюты пропал кортик.

А без кортика в парадной форме никак нельзя. И мало того что кортик пропал, так Крысюку в каюту подбросили детскую игрушечную алюминиевую сабельку из военторга… А по алюминиевому лезвию гвоздиком наши корабельные остряки нацарапали девиз: «Бодливой корове Бог рогов не дает»… Крысюка потом после этого смотра на берег списали.

– А кортик-то ему матросы отдали? – спросил Колин.

– Нет, не отдали, потому как, я думаю, кортик тот на дне Кольского залива покоится, Крысюк с обысками потом все матросские рундучки перетряс-перевернул.

– Жестокая месть! – согласился Колин.

Они долго и вкусно ели. Болтали о ни к чему не обязывающей чепухе. И только когда подали десерт, Леонид коснулся главной темы. Кивнув на бутылку шампанского, торчащую под углом из ведерка со льдом на соседнем столике, он вдруг подмигнул Колину:

– Тебе это ничего не напоминает?

Фитцсиммонс включал свое воображение только в интересах дела и просто так не сажал свои творческие аккумуляторы.

– Что-то традиционно русское? Наверное, купание медведя в проруби, пока он не побелеет? Или это женщина из снега и льда? Как это по-русски?

– Снегурочка? Нет, Колин. Это как раз ваше, голливудское. Большой пароход погружается под углом в океанскую пучину. Айсберг. Обломки льда…

– «Титаник»! У тебя цепкий взгляд, Леонид. Неплохой ассоциативный ряд для рекламного ролика камероновского кинохита!

– Колин, как ты думаешь, сколько «Оскаров» возьмет Камерон со своим компьютерным пароходом?

Фитцсиммонс поморщился. Леня с деликатностью пресловутого русского медведя наступил ему на больную мозоль.

– Камерон получит «Оскара» за анимацию мертвого кораблика.

– А мы с тобой, – с блеском в глазах буквально выкрикнул Леонид, – а мы с тобой можем получить «Оскара» за живой корабль! Тебе только надо купить в России настоящий ракетный крейсер!

Фитцсиммонс мгновенно сделал собачью стойку на близкую дичь.

– Так. Говори. Я слушаю.

– Что тут говорить, Колин? Я помогу тебе с настоящим боевым кораблем. Твой фильм будет без всякой компьютерной рисованной лажи. Реальный крейсер… И мы с тобой сможем еще и заработать на перепродаже, когда ты выжмешь из крейсера все, что захочешь. Ты сможешь отбить вложенные доллары, продав его после съемок. Но для этого нам с тобой нужны деньги….

– Сколько он может стоить?

– Поверь мне, Колин, адмиралы в Мурманске стоят гораздо дешевле, чем программисты в Голливуде.

Компьютер в голове Фитцсиммонса, конечно, не такой мощный, как использованный Джеймсом Камероном для своей знаменитой эпопеи, но достаточный, чтобы просчитать возможные приходы и расходы, заработал здесь и сейчас, прямо за десертом.

– Это будет один «Оскар»…

– А что, у тебя, Леонид, есть рецепт получения нескольких «Оскаров»? – Фитцсиммонс улыбался выжидающе.

– Почему бы и нет, Колин? Как говорят у меня на родине, что тут мелочиться? Ракетный крейсер – такой прорыв, что наверняка ты получишь приз за режиссуру или за техническое исполнение… Не знаю, есть у вас такая номинация?

А второй «Оскар» можно получить за лучшую женскую роль…

– Ты предлагаешь ввести в фильм роль русалки? Неужели в Мурманске есть женщины с рыбьими хвостами?

Фитцсиммонс смеялся, но ушки навострил.

– Нет, Колин. Все очень просто. Почему бы тебе не сделать из фильма мелодраму?

– Мелодраму?

– Да. Придумать какую-нибудь любовную линию. Чтобы американская средняя зрительница, глядя на аварию ракетного крейсера, плакала…

– Может быть, может быть…. Я сам об этом думал. А что, если ввести любовный треугольник?.. Так. И актриса, кажется, есть подходящая. Русская. Типичная жена русского капитана!

В черном мундире с золотыми погонами…

– Колин, жены морских офицеров не носят мундиров…

– Да-да. Но это неважно… Отлично! Это будет бомба. Нет, это будет торпеда в их нарисованный «Титаник»! Как у вас, моряков, там говорят? Сушите весла, господин Камерон! Сушите весла!

– А что за русская актриса?

– Известная в России актриса! Таня Розен. Ты слышал про такую?

– Да, конечно. По-моему, ты делаешь прекрасный ход! Осталось добыть деньги.

– Да! Эта идея с мелодрамой сразу же пришла мне в голову, как только я увидел ее пробы для эпизода…

Пусть Фитцсиммонс считает идею своей. Леня щедро дарил ему авторство. Идея была совсем в другом. Когда он увидел фотографии Тани, несмотря на грим и голливудский лоск, прочитал в ее глазах тоску покинутой женщины. Леня не мог обмануться! Он ведь любил Таню Ларину когда-то! А старая любовь разве умирает? Разве не горит она лучинкой до последнего дня? А может, та, другая жизнь, если она, конечно, существует, как раз и зажигается этой лучинкой земной любви? Как знать, Леня, как знать? Но что Тане нужна была его поддержка, это Леня Рафалович знал наверняка. Это он прочитал в ее глазах. А ведь когда он, можно сказать, соединил Татьяну с Павлом, они отказались от его помощи. Ну что ж, Таня, Леня Рафалович поможет тебе сейчас.

– А какой прекрасный сюжетный ход получается! – несло Фитцсиммонса. – Это будет…

– Осталось достать деньги, – как заклинатель, повторил Леня.

– Да-да…

Правая рука Колина судорожно похлопала по груди, потом спустилась ниже. «Ему часом не дурно?» – мелькнуло в голове Рафаловича. Но Фитцсиммонс наконец нащупал мобильник и, не тратя времени на извинения перед собеседником, набрал какой-то номер.

– Леди Морвен?.. Добрый день, дорогая леди Морвен! С вами говорит Колин Фитцсиммонс… Узнали?.. Вот я бы узнал обворожительный тембр вашего… Хорошо. Я по важному вопросу. У нас остались незаконченными некоторые общие дела с покойным лордом Морвеном… Речь идет о финансировании нашего кинематографического проекта… Вы готовы встретиться?.. Прекрасно!.. Меня вполне устроит… Всего хорошего. До встречи!

Фитцсиммонс повернулся к Лене:

– Все, Леонид. Деньги у нас будут.

Деньги будут… Я знаю, город будет! Я знаю, саду цвесть! Когда такие люди, как Рафалович, есть!

– Значит… Значит, я полетел в Мурманск?

– Значит, ты полетел в Мурманск. А я полетел за деньгами… Как говорится у вас в армии, по машинам!..

Леонид Рафалович, случалось, гонялся в своей коммерческой практике за двумя зайцами и даже иногда ловил и того и другого, но чтобы так подстрелить двух матерых русаков, да еще с одного выстрела!.. Такого в его жизни еще не было… Зайцы!.. «Прочим скомандовал: прыгайте сами! Прыгнули зайцы мои – ничего!..»

Питер Дубойс
Дамбартон-Оукс
Вашингтон, округ Колумбия
Апрель 1996

Мюнхенский симфонический оркестр играл «Страсти по Иоанну» Иоганна Себастьяна Баха. На дисплее музыкального центра отсчитывались минуты и секунды божественного откровения. 1.19, 1.20… Он каждый раз внутренне собирался, ждал этой секунды, но всякий раз вздрагивал, словно пронзенный невидимой стрелой Мусагета. 1.21… Хорал опять застал его врасплох. Музыка подхватила душу, взвилась с нею под купол невидимого храма, а потом отпустила ее. Душа тихо нисходила в тело, расслабленно развалившееся в кресле.

Из огромного музыкального наследия, накопленного человечеством, только «Страсти по Иоанну» трогали Питера Дубойса, что называется, до глубины души. Только толстяк Бах, зажав под мышкой кожаную дыню, непостижимым спуртом по флангу преодолел все три рубежа неприступной защиты Питера Дубойса и дошел до линии его души.

Все остальные раздражители еще в центре поля жестко принимались на бедро и покидали площадку до окончания матча. А матч Питеру надо было довести до победы любой ценой. Даже если бы по центру против него стоял сам Сатана, в черном рогатом шлеме, с козлиной бородкой, торчащей сквозь защитную решетку.

Победить для Питера – значило добраться по заветным ступенькам служебной лестницы на такую высоту, с которой маменькины сынки и папенькины любимчики, выращенные в семейных оранжереях достатка и роскоши, казались стайкой шмыгающих в траве леммингов. Чтобы фора, еще до рождения полученная от состоятельных предков в виде банковских счетов, особняков, машин, не помогла им на финише.

Там, где остальные могли позволить себе победу по очкам, легкую игру на ринге, Питер шел ва-банк, набычившись, прижав подбородок к груди, пер до конца, пока его противник не ложился на помост. Иначе засудят, отдадут победу. Да и в случае победы ему не стоило ждать аплодисментов, в лучшем случае – равнодушное молчание зала. И никто не выскочит с полотенцем, никто не приложит свинцовую примочку к затекшему глазу, не заткнет ватным тампоном хлещущую из носа кровь.

Как тогда в детстве, в зале старика Джеки Страйка…

Спортивный клуб Джеки Страйка ничем не напоминал роскошные залы, где услужливые инструкторы, глядя в рот богатому посетителю, чуть ли не обкладывают его подушками, чтобы уберечь от случайного синяка, хлопают в ладоши и орут «Ты сделал это!» за прыжок через лежащую на полу гимнастическую палку, а через месяц вручают ему черный пояс или золотую перчатку, заверяя, что теперь он непобедим и всемогущ. Джеки Страйк нарочно не делал ремонта в своем боксерском клубе, мрачная обстановка в зале должна была воспитывать в мальчиках бойцовский характер. Никого здесь не хвалили и не поощряли. Остался на ногах, сам ушел с ринга? Приходи послезавтра опять! Поэтому в спортивном клубе Джеки Страйка все до одного были настоящими бойцами. Наверное, даже уборщица, старая негритянка миссис Лу.

Новичка здесь не любили и не жалели. Если с ним сюсюкаться, он и через год останется новичком. А если он придет во второй раз, то он уже не новичок. Поэтому у старого Джеки Страйка тренировались ребята из бедных кварталов, в основном черные и латинос, кому нужны были крепкие кулаки и стальные нервы, чтобы пробиться в жизни, да просто живым дойти до собственного дома.

– Что, парень, шел купить своей мамочке кружева на панталоны и зашел по ошибке к нам?

Такой «спичкой» встретил Джеки Страйк худощавого белобрысого подростка. Новичок вспыхнул, будто облитый бензином.

– У тебя в семье, наверное, одни бабы, – продолжил старый Джеки психологическую обработку, – краснеешь, как девица. Ладно. Зачем пришел?.. Учиться боксу? А ты знаешь, что здесь бывает очень больно? Может, лучше пойдешь учиться греческому танцу? Там друг друга поддерживают за плечи, чтобы не упасть. А у нас стараются врезать приятелю покрепче, чтобы скорее свалился… Да ты, как я погляжу, сейчас и без удара свалишься? Коленки уже трясутся? Ладно, беги отсюда и никому не рассказывай, что приходил к Джеки Страйку. Что стоишь?.. Не уйдешь? Тогда надевай вот эти перчатки и выходи на ринг. Эй! Юппо! Белобрысый хочет надрать тебе задницу. Проверь-ка, на что сейчас годятся маменькины сынки.

Питер впервые в жизни надевал боксерские перчатки. Он не ожидал, что они окажутся такими большими – почти с его голову.

– Слушай меня, белобрысый! Подними перчатки, прикрой подбородок. Бей без замаха! Ну и хватит с тебя советов для первого и последнего боя. Давай! Если что, сразу падай и притворись мертвым. Юппо не питается падалью, лежачих не бьет…

Темнокожий крепыш по кличке Юппо был типичным «темповиком», но даже если кто-нибудь тогда сказал об этом Питеру, он все равно не понял бы, что это означает. Пока он умел только высоко держать перчатки перед лицом.

Что ж? А все оказалось не так и страшно. Попробуй, пробей такую защиту, если между двумя разбитыми, распухшими от ударов и пота перчатками пролезет лишь указка миссис Редл, их строгой школьной географички. Так что жить можно! За защиту можно быть спокойным, но…

Но «темповик» Юппо мгновенно сократил дистанцию и провел первую короткую серию ударов. Перчатка Питера, принявшая на себя первый удар, предательски врезалась ему в лицо. Губы мгновенно распухли. И это бы еще ничего, но другой сильный удар пришелся Питеру в правый бок, и мальчик почувствовал, будто в него воткнули осиновый кол. Потом последовало куда более страшное. Юппо закончил свою серию акцентированным хуком по челюсти уже совершенно открытого Питера.

Нет, Питер не упал. Он стоял. Только пол вдруг накренился, повернулся и приложился к щеке Питера.

– Я думаю, можно не считать. Все и так ясно, – старый Джеки полез через канаты ринга приводить новичка в чувство. – Птенчик выпал из гнезда!..

2.20, 2.21… Вступили мужские голоса. 2.23… К ним присоединяется женская часть хора. Напряжение нарастает, еще… 2.24, 2.25…

…Питер тогда поднялся. Он плохо видел и еще хуже понимал, где он и что с ним происходит. Надо держать перчатки повыше и бить самому. Надо держать и бить…

– Юппо! Птенчик оперился. Бой продолжается. Только не убей его!

«Темповик» Юппо, танцуя в открытой стойке, ринулся в атаку, уже предвкушая, как этот ходячий мешок с костями грохнется на помост. Однако «мешок» неожиданно пошел навстречу. Юппо ударил на отходе и, кажется, попал. Да, прилично попал. Но и «мешок» вдруг огрызнулся, выкинув вперед свои кости. Жалкое подобие ударов пришлось в защиту. Уйти в сторону и можно его «гасить»…

Что потом случилось, не поняли ни Юппо, ни Питер. Понял только старый Джеки Страйк. Когда «темповик» не смог подняться даже после счета «десять», когда ему поднимали голову, терли уши, совали в нос нашатырь, Джеки задумчиво пробормотал:

– У птенчика потрясающий левый крюк… Никогда не видел ничего подобного… И бил одной рукой, без корпуса, без ног… Кажется, он скрытый левша. Да, скрытый левша. Но боец явный. Из него будет толк. Это говорю вам я, Джеки Страйк… Птенчик…

3.30… Напряжение нарастало, и когда душа Питера Дубойса задрожала, как струна, Иоганн Себастьян Бах позволил ей передохнуть, взять паузу… 3.33… и опять потянул свои невидимые сети, вытаскивая Питера, как рыбу из воды…

Но даже старый Джеки Страйк не понял, что заставило субтильного паренька встать с помоста, когда больше всего на свете ему хотелось лежать и качаться на волнах забытья? А потом, после месяцев упорных тренировок, выходить на рейтинговые бои против заведомых фаворитов и биться так, как будто на карту была поставлена его жизнь. Бойцовский характер? Природная злость? Русские корни?

То чувство, которое вело Питера Дубойса по жизни, заставляя его доводить себя до изнеможения на тренировках, сидеть до рассвета над учебниками и методическими пособиями, возмещая отсутствие каких-то особенных талантов, да еще подрабатывать в свободное от учебы время разносчиком пиццы, пока одноклассники оттягиваются на вечеринке… То чувство было древним, как мир. И называлось – честолюбие.

И если Владимир Иванович Даль определял честолюбие как искательство внешней чести, уважения, почета, почестей, то Питером владела ее более сильная форма. Внутреннее честолюбие. Качественный скачок к этой изощренной форме человеческих стремлений произошел у Питера Дубойса на первом курсе университета Дьюка.

Нет, она не была белокурой бестией. Наоборот, она была небесным созданием, светлым ангелом. Впервые Питер увидел ее сидящей с подружками на траве газона около университетского стадиона. И хотя Дубойс только что довел себя челночным бегом до такого состояния, когда весь свет готов был отдать за бутылку минералки и скамейку в парке, он застыл в изумлении, как перед воротами в рай.

Питер не думал, что человеческая кожа может быть настолько тонкой и прозрачной. Он мог побиться об заклад, что самое нежное место на планете Земля – чуть повыше коленки этой девчонки или вот там, где дрожит жилка, когда она смеется.

– Эй, парень! – крикнула ему востроносая рыжая девчушка, сидевшая рядом с белокурым ангелом. – Что ты на меня так смотришь? Если я тебе так нравлюсь, так и быть, можешь подойти еще на фут поближе.

И самое смешное, что Питер сделал этот глупый шаг.

– Клэр! – воскликнула рыжая. – Смотри, он попал под мое гипнотическое воздействие. Помнишь семинары профессора Мюллера? Внимание! Сейчас я прикажу ему сделать еще два шага…

Она забавно вытаращила глаза и, понизив голос, приказала ему:

– Сделай еще два шага и остановись!

Питер сделал еще два шага. Теперь он стоял совсем рядом с хохочущими студентками.

– Да ведь он смотрит на Клэр! – вскрикнула рыжая. – Как он на нее смотрит!

И смех оборвался.

– Сейчас я выведу его из гипнотического состояния.

Клэр поднялась с травы, подошла к Питеру вплотную, заглянула ему в глаза и вдруг… поцеловала в губы. Вернули его на землю идиотские аплодисменты, которыми ее подружки совершенно по-американски завершили сценку…

Ее звали Клэр Эпплби. Она училась на биологическом факультете. Ее будущей специальностью были птицы.

Как-то она привела Питера к себе. Он никогда еще не бывал в таких роскошных домах, где лестницы, террасы, застекленные площадки, солярии позволяли не пересекаться без нужды их обитателям. Вот если бы, скажем, Питер пошел на кухню… ему не пришлось бы идти по коридору мимо вечно больного и вечно всем недовольного отца. Готовясь к экзамену, он не затыкал бы уши, чтобы не слышать очередного скандала родителей. Словом, здесь можно было жить… Питер был несколько смущен и потерян.

Клэр порхала по дому на своих невидимых простому смертному крыльях. Она усадила Питера на белый кожаный диван в окружении каких-то немыслимых растительных лап и хвостов. Куда-то убежала. Потом появилась совсем с другой стороны. Вдруг уселась рядом с Питером на диван:

– Все. Теперь молчи и слушай. Это для тебя.

Было тихо. Потом вдруг защебетала неизвестно как залетевшая сюда птица.