Текст книги "Знак Ворона"

Татьяна Ларина-Розен – Нюта

Эд Макнамара настаивал на своем: интервью новому «Лайфу» давать необходимо, какими бы неприятными ни были вопросы. Таня Розен номинирована на «Оскара», и теперь она уже не принадлежит себе, ее личная жизнь теперь является общественным достоянием, и поэтому отвечать на вопросы журналистов, копающихся в корзине с грязным бельем, теперь так же необходимо для ее кинокарьеры, как и сниматься на площадках «Мунлайт Пикчерз».

А вопросы предстояли самого противного свойства. Татьяну заранее бросало в дрожь.

Нет, не от боязни быть осмеянной миллионами читателей, но от омерзительного ощущения, когда самые низкие и недостойные уважения людишки вдруг готовы выразить тебе сочувствие, что уже ставит тебя даже ниже их… А корреспондент нового «Лайфа» бил именно на жалость. Это была коронка и фишка его материала.

Постный с виду, с бесцветными глазами альбинос, судя по нездоровому цвету кожи, страдающий какими-то трудноизлечимыми болезнями, одетый в похоронный костюм, в каких разве что кладут в гроб, задавал вопросы исключительно по личной жизни номинантки.

Кинематографические нюансы ее артистической жизни, казалось, почти не интересовали читателей того журнала, который представлял болезненный альбинос.

– Вы второй раз замужем?

– Эти двое мальчиков, они от второго брака?

– Ваш муж сидит в тюрьме, осужденный за совращение малолетней?

– Вы общаетесь с мужем?

– Недавняя смерть вашего друга Григория Орловского-Опиума как раз совпала с окончанием съемок, не повлияла ли она положительно на ваше эмоциональное состояние, не помогла ли она натуральнее сыграть потерю мужа, погибшего на корабле, в фильме «Красные рыцари Андреевского флага»?

– И разлука с мужем, попавшим в тюрьму, помогла ли она сыграть потерю мужа в кинофильме?

– А у вашего второго мужа были дети от его первого брака?

– Вы встречаетесь с ними?

Альбинос в похоронном костюме прекрасно подготовился к интервью. Ему не зря платят деньги…

И молодчина Факноумо – если бы не его проработки ответов, ей бы пришлось несладко. А впрочем, осадок в душе после этого интервью остался самый противный.

Татьяна поревела немного, запершись в спальне. Поревела, вспомнив еще раз и Пашку-ослика, Пашку-гадкого-сволочугу, что так привязал ее к себе, а сам… А сам сгинул в тартарары.

После этого мерзкого интервью, она решилась позвонить Колину. Поплакала-поплакала и позвонила:

– У тебя есть влиятельные знакомые в Сенате, помоги устроить свидание с моим мужем…

И Колин на другом конце условного провода на секунду задумался. И решил, что позвонит и Петти-младшему, потому как тот в последнем разговоре отметил, что ему не безразлична судьба того фильма, в который вложены деньги его друга – лорда Морвена. И позвонит для верности самой вдове… У той тоже связи такие, что дух захватывает!

– Я позвоню, Таня, ты только не плачь… Скоро ведь наш праздник, скоро церемония вручения «Оскаров»!

Анюта увидела «Ридерз Дайджест». Он лежал, брошенный на заднем сиденье аслановского БМВ. Полистала… Взгляд задержался на интервью с номинанткой на «Оскара» нынешнего года, Таней Розен…

Мама-Таня. Мама-Таня… Слезка горячей капелькой вдруг выбежала из глаз и потекла по щеке. Мама-Таня…

– У моего мужа Павла есть дети, у него… у нас есть еще дочь, Анна, она взрослая, учится в Европе…

Set ecrit…

Так было написано… Так сказала о ней мама-Таня… Это о ней! О Нюте мама – Таня сказала журналистам, что у них есть взрослая дочь, «которая учится в Европе»…

Чему учится? Учится «кидать и разводить лохов»?

Так?

Ах, мама-Таня! Да кабы ты знала! Кабы ты знала, как опротивела эта учеба!

И как хочется теперь вернуться домой! Но как соскочить с Асланового крючка?

Его крючок будет покрепче асуровского! В сто раз!

И почему?

Нюта теперь поняла, как крепко она вляпалась. Как в детской поговорочке, что мама-Таня часто повторяла, говорилось? «Коготок увяз – всей птичке пропасть!» А у Нюточки, бедной девочки, не коготок увяз… А ноги по колено… Да что там по колено? По пояс она увязла в крепко-накрепко держащей ее трясине.

Аслан покруче Асурова в сто раз будет!

Это как про колобка в сказке – от дурака волка и дурака медведя ушел, а хитрая лисица его, колобка, схавала без кетчупа и не подавилась!

Хитра Нюта, и многих она парней в своей короткой жизни развела и облопошила, но Аслан… И Нюта снова всхлипнула совсем по-ребячьи, пожалев себя – такую маленькую и такую хорошую. А ведь игра идет по-взрослому! Здесь не детское кино с обязательным хеппи-эндом… Здесь все запросто может кончиться ее трупом, брошенным в Женевское озеро на корм рыбкам… Эх, какой халява и идиот этот Асуров!

Послал ее – Нюту – разрабатывать Юсуфа Мамедова, начал важнейшую операцию… и не потрудился провести даже простенькой ее подготовки!

И это же элементарно! И не обязательно для этого было заканчивать таллинскую разведшколу КГБ, чтобы сообразить, что министр Мамедов не оставит своего сынка Юсуфа без присмотра контрразведчиков, дабы оградить его от посягательств всякого рода неудачников и халявщиков типа Асурова!

Ах, как она попалась – Нюточка – девочка маленькая! Как она попалась!

И все из-за этого кретина Асурова, который даже и не подумал, чтобы создать Анне правдоподобную легенду!

Точно, был бы Асуров умным гэбистом, был бы уже давно богат и при деле. А не шатался бы по задворкам Европы, щелкая голодной пастью… А Аслан, конечно, был не простым контрразведчиком, приставленным охранять Юсуфа.

Анна теперь поняла это. Поздно поняла. Так поздно, когда надежды выйти из игры живой-невредимой уже и не осталось.

Аслан был из тех чеченских парней, что выколачивали деньги из своих богатеньких единоверцев… Выколачивал деньги на священную войну – газават!

И теперь Анюте уже предстояло поработать на нового хозяина. На Аслана.

И выполнить для него ту же самую работу, что хотел от нее Асуров. Заманить Юсуфа в ловушку, чтобы потом вытянуть из министра Мамедова огромный выкуп.

И по плану Аслана – Асуров должен был стать тем прикрытием, за которым бы спрятался сам Аслан. Как будто это бывший гэбист Асуров шантажирует министра Мамедова… Ловко придумано! Ничего не скажешь!

Асурова точно укокошат… И ей, Анюте, его ни капельки не жалко…

Но при таких рамсах свидетелей обычно не оставляют… И Анна это понимала совершенно отчетливо.

Неужели это ее последнее приключение? Вообще последнее в ее короткой жизни?

Мама! Мамочка! Мама-Таня!

Приди, приди и спаси! Спаси, ради Бога!

Колин дозвонился и до Петти-младшего и до вдовы лорда Морвена.

Они обещали что-нибудь придумать, чтобы облегчить страдания бедной номинантки.

А уже через день Татьяне позвонили из министерства юстиции. Оказывается, Павла перевели в тюрьму в штате Техас. И ей, Татьяне, теперь предлагалось отправиться в Даллас.

Давали свидание. Настоящее свидание, не такое, как в Каунти-Джайл или в Брикстон Призон, где они говорили друг с дружкой по телефону, разделенные толстым стеклом, но свидание продолжительностью в сутки, свидание в отдельном специальном домике… И можно было привезти детей.

Ах, Колин, Колин!

Настоящий друг!

Нюта совсем по-детски расхныкалась.

– Аслан, отпусти меня домой!

Но Аслан не отпустил. Он был страшным человеком. Единственной святыней, ради которой он подминал все и всех, – была борьба. Борьба его народа с неверными. И ради этой борьбы он был готов танком проехаться и по своему другу Юсуфу, и по его отцу – уважаемому министру республики Татарстан, и по гэбэшнику Асурову… и по ней, по Нюточкиной судьбе. Причем для Аслана в его борьбе не было места таким понятиям, как дружба, верность и любовь. И тем более – не было места для жалости и сострадания. Так что зря Нюта нюни распустила.

– Отпусти меня, Аслан, домой, к маме!

– Сперва отработай, а потом отпущу, – ответил Аслан.

С обреченностью мухи, напрасно бьющейся в паутине паука-крестовика, Нюта понимала, что от такого человека – легко не соскочишь.

Схема у Аслана была довольно-таки простой.

Сделать все то же самое, что сперва задумал гэбэшник Асуров, только денег срубить с папаши-министра побольше и вместо себя – подставить под удар глупца Асурова… И ее – Нюточку…

Мамедовы обязаны дать денег на борьбу. А если они не хотят дать денег добром, то придется взять деньги силой.

Юсуф – безвольный, морально разложившийся сибарит и эпикуреец, его не жалко! И если его папаша, присосавшийся к нефтяной трубе, если не дает денег на борьбу чеченского народа – его тоже не жалко!

Эти хоть мусульмане! А Асуров и американская девка – вообще грязь!

– Отработаешь, тогда отпущу. Не строй из себя целку…

Теперь Нюта понимала, что влипла по самые уши.

Главное, чтобы Аслан не узнал про маму-Таню, про премию «Оскар», иначе он и на нее наедет с шантажом. Шутка ли? Дочка американской кинозвезды-миллионерши у него в руках!

Татьяна Ларина. Павел Розен

После того неудачного конного похода на Форт-Люси, в результате которого казнили ни в чем не виновного человека, Павел как-то отошел от Клэр.

Нет, он не выказал ей какого-либо недоверия или подозрения в том, что она как-то связана с администрацией, во что и сам он не верил, но… После казни программиста Роберта Костаниди, растерзанного акулами в администраторском океанариуме, Павлу не хотелось встречаться с Клэр.

Четыре недели Павел не звонил ей, при встречах в лабораторных корпусах только сухо здоровался и даже расписание утренних своих пробежек сбил так, чтобы не пересекаться….

А Клэр звонила. Пыталась завязать разговор… Но душевным, как прежде, разговор не получался. Павел отвечал на вопросы вежливо, но сухо, формально, без эмоций. Разговаривал со своей Клэр, которую еще месяц назад любил и ласкал, как с товарищем по работе… Не более того. И она, понимая, что настойчивостью своей может только навредить, не стала донимать его своими звонками, лишь изредка справляясь о здоровье.

После смерти Костаниди, которая с такой ужасающей реальностью свершилась у него на глазах, Павел испытал приступ религиозности.

Он никогда не был христианином. Наоборот, в институте, а потом в геологических экспедициях, поднимаясь по ступеням советской карьеры, Павел был примерным марксистом-ленинцем. Он посещал партийные собрания и верил в победу коммунизма. И места для Бога в его вере не было.

Потому как по природе своей Павел был однолюбом. И одновером.

Но некоторым людям достается прожить не одну жизнь.

И в его длинной-предлинной жизни, которой достало бы на троих ординарных обывателей, полюса в магнитике души могли и поменяться, как меняются они даже у старушки-Земли раз в миллион лет, северный на южный, южный на северный.

В местную Ред-Роковскую церковь, более напоминающую железобетонный ангар с приляпанным к нему шпилем, Павел ходить не стал. Фазер Маккензи, прям как специально взятый из битловской песни про Эленор Ригби, не внушал Павлу никакого доверия. Глядя на фазера, похожего на охранника из нацистского концлагеря, Павел вздыхал, сетуя на то, что негодяи из американского агитпропа еще имели наглость что-то клепать на православную церковь, она, мол, в годы Хрущева и Брежнева сотрудничала с КГБ.

А этому фазеру Маккензи исповедуешься, думал Павел, и через час докладная записка уже на столе у главного администратора лежит!

Из какого-то иллюстрированного журнала, поместившего статью о выставке русской иконописи, Павел вырезал Николу-Чудо-творца и Иверскую Богородицу. Вырезал, наклеил на кусочки плотного картона и повесил на стену в изголовье. Повесил и глядел на них долгими вечерами.

Глядел… потому что не умел молиться. Однако одну молитву он твердил. Каждый вечер.

– Боже, если ты еще не забыл про меня, и если моя судьба еще не безразлична тебе, сделай так, чтобы Татьяна вернулась ко мне. Татьяна и дети. И чтобы мы снова были вместе.

Павел хотел кое-что добавить, но его религиозного самосознания хватало, чтобы понять: с Богом нельзя заключать бартерных сделок. И он не добавлял к своей молитве никаких «если»…

Отправляясь в Даллас, Татьяна испытывала глубокое беспокойство. С Лизой решила даже и не советоваться… Нет, на первое свидание после столь долгой разлуки она детей не потащит!

И хоть сердце подсказывало – не виновен, не виновен, не виновен, но до личной встречи, до того, покуда она сама не увидит его лица, его глаз, мальчишек на свидание с отцом она не повезет! Не надо им такой встряски. Ни к чему детям лишние стрессы! Пока…

Верный Факноумо дал ценные советы – как избежать пронырливых папарацци. Бремя славы, бремя известности калифорнийской серфинговой волной уже накрывало ее – нынешнюю «оскарову» номинантку. И инкогнито полететь из Лос-Анджелеса в Даллас было нелегкой задачей. Фильм про красных рыцарей андреевского флага уже шел в прокате и бил все рекорды посещаемости.

Пришлось сильно поколдовать с внешностью – парик, черные очки, косметика… Таня усмехнулась, припоминая «Ленина в Октябре», с комичным флюсом… Может и ей флюс приделать? Но нет, женщина, особенно красивая, даже из боязни быть узнанной, никогда не позволит себе стать девкой-чернавкой, девкой-замарашкой…

До Далласа долетела без особых хлопот, воспользовавшись услугами двух опытных бодигардов, что выделил ей Колин… Они профессионально отсекли от Татьяны журналюг, что всегда пасутся в аэропорту Лос-Анджелеса возле стоек с регистрацией. Эл-Эй такой город, что тут плюнь в любого – и в знаменитость попадешь!

Бодигарды лихо провели Татьяну по так называемым «зеленым коридорам» для Ви-Ай-Пи – так лихо, что она очнулась уже в бизнес-классе брюхатого «боинга».

Долетели – сели…

Сели – прилетели…

Жарко в Лос-Анджелесе, но в Далласе еще жарче. Спасибо Колину – тот позаботился о ней на полную катушку. Накрутил хвост Аарону Фридляндеру, и он все заказал по первому разряду. И «кадиллак» длиной в мерную милю, и президентский номер в отеле «Плаза»…

– А не покажете, где Кеннеди убили? – спросила Таня шофера, опустив кнопочкой стекло, отделявшее салон от водительского места.

– Сейчас туда проедем, мадам, как вам будет угодно…

Она была разочарована. Книжного склада, откуда якобы стрелял Освальд, уже не было. Снесли. А на его месте отгрохали офисный центр цвета коричневого бутылочного стекла.

– Это было здесь? – спросила она шофера.

– Да, мэм, именно здесь Джона Фицджеральда Кеннеди русские подстрелили…

– Почему же русские? – вспыхнула Татьяна.

– А вы разве не читали, что Освальд был агентом КГБ? – простодушно улыбнулся шофер, дивясь такой провинциальной невинности и неосведомленности богатой голливудской дамочки.

Татьяна раздраженно подняла стекло.

И вдруг припомнила строчки из Евтушенко:

 
И звезды – словно пуль прострелы рваные
На знамени твоем,
Америка!
 

«Идиоты! Какие они все идиоты, в своей безусловной аррогантной напыщенности, уверенные, что они – Америка – пуп земли!» – подумала Таня. Но настроение не испортилось. Она вся была поглощена предстоящей встречей.

Когда Павла вызвали в административный блок, он внутренне содрогнулся.

Не робкого он был десятка – Павел Розен, но после той акции устрашения, что провела администрация с показательной казнью Костаниди, каждый раз, когда его вызывали в «дом скорби», как по-уэллсовски, цитируя «Остров Моро», называли его между собой сотрудники лаборатории, каждый раз он внутренне съеживался.

– Что? В административный блок вызывают? – сочувственно спросил Павла начальник лаборатории высоковольтных разрядов, сидевший за убийство жены.

И когда Павел утвердительно кивнул, профессор-женоубийца кивнул на шутливую выписку из уэллсовского устава зверолюдей: «Не ходить на четырех лапах. Не жрать рылом из корыта». Кивнул и добавил:

– Ходи прямо, Пол, разве мы с тобой не люди?!

Точно сказано… Разве мы не люди? Мы все зверолюди, исполосованные вивисекторами из административного блока.

Остров профессора Моро. Шарашка в Ред-Рок…

Но чем там у Уэллса закончилось?

Сожрали там зверолюди своего администратора! Схарчили заместо «Педигри»!

«И только мы здесь, наоборот, – думал про себя Павел, – только здесь, в этой шарашке, мы – наоборот – люди, превращенные в зверолюдей. Нас, наоборот, заставляют ходить на четвереньках, свободных от природы людей, бесстрашных от природы – нас запугивают тигровыми акулами в океанариуме!..»

Павел вошел в кабинет и дерзко посмотрел администратору прямо в глаза.

Прям как персонаж знаменитой картины Дейнеки «Допрос комсомольцев-добровольцев в белогвардейском штабе»…

– Администрация довольна вашей работой, мистер Розен, и мы хотим вас поощрить, предоставив вам внеочередное неза-планированное свидание с женой, – сказал администратор, жестом предлагая присесть в кресло.

И кресло понадобилось. Понадобилось, потому что ноги подкосились.

Воистину – есть Бог! Он услышал его робкие неумелые вечерние молитвы!

И если великий кенигсбергский девственник вывел четыре доказательства существования Бога, то Павел теперь имел для себя пятое!

Бог его услышал…

– Во время свидания вы будете обязаны соблюдать оговоренные в нашем соглашении правила о сохранении тайны, – напомнил ему администратор, – вы не должны рассказывать вашей супруге, где и над чем вы работаете, вы ограничитесь той информацией, которую мы специально подготовили для вас в брошюрке – что и как можно рассказывать жене. В случае же нарушения этих правил свидание будет немедленно прервано, а вас ждет наказание в виде полного лишения свиданий и ужесточения режима содержания, вплоть до возвращения вас в тюрьму Брикстон Призон…

У Павла пела душа.

Вечером он, сам себе дивясь, вдруг поцеловал изображение Иверской Богоматери.

Видел бы он сам себя, будучи советским геологом или даже уже будучи топ-менеджером «Блю Спирит»… Он бы не поверил, что сможет так измениться и вдруг протянется губами к картонной вырезке из журнала!

Не ходить на четвереньках, разве мы не люди?

Не жрать рылом из корыта, разве мы не люди?

Не бояться администратора и его бассейна с акулами – разве мы не люди?

Я все расскажу Татьяне, разве я не человек?

Я не должен бояться! Они не тронут детей! Она уже слишком знаменита, они не посмеют!

Тюрьма, где, как ей сказали, теперь сидел ее ослик-Павел, называлась по-испански «Каса де Койот», а по-английски – «Исправительное учреждение Министерства юстиции штата Техас» в Форт-Джэксон. Это было в получасе езды автомобилем по пустынной местности от крайней оконечности Далласа.

Эрон позаботился, и «кадиллак» был прикреплен за ней на весь срок ее пребывания в Техасе.

Ночь в гостинице была бессонной. Не потому, что Татьяне было некомфортно, или она всегда плохо спала на новом месте. Напротив, для нее был забронирован лучший номер в лучшем пятизвездочном отеле Далласа. А к переездам она привыкла, и обстановка уже давно перестала влиять на ее способность засыпать. Нет, причина была в другом. В том волнении, которое она испытывала: волновалась, как студентка перед госэкзаменом, как молоденькая девочка накануне первого свидания. Завтра был решающий день, судьбоносный день. Она твердо решила добиться от Павла чистосердечного признания в несовершенных им злодеяниях.

А если они не были несовершенными?.. Такого она почти не допускала. Ее женская интуиция, шестое чувство, подсказывала ей: невиновен. И завтра, завтра развеются последние сомнения. Завтра…

Как медленно идет время, когда ты ждешь. Кажется, оно специально замедляет темп, чтобы поиздеваться над человеком, чтобы лишний раз доказать ему: ты всего лишь песчинка на дне океана жизни, ни на что не годная, ни на что не способная песчинка. Ты можешь только ждать, лежать на дне и дожидаться нужного тебе течения. Дождешься ли – тоже не тебе решать.

Таня лежала на мягкой кровати. Шелковые простыни сбились, сложились в гармошку. Сон не шел. Она без конца ворочалась. Пыталась считать слоников, чтобы отвлечься от всех мыслей. Но испытанный, известный с детства прием не срабатывал. Примерно на двадцатом слоне она постоянно сбивалась. Вернее, это слон начинал вести себя самым неподобающим образом. Он трансформировался в ослика, смешного мультяшного ослика, а потом вдруг превращался в Пашку. И тогда Таня в очередной раз включала светильник и смотрела на часы. И оказывалось, что стрелка продвинулась всего на несколько минут.

И снова Таня погружалась в пучину своих раздумий: «Может, Павел тоже сейчас не спит? Так же, как я, ворочается с боку на бок и думает, думает, думает. Обо мне, о том, сможет ли он рассказать мне правду. Ах, если бы я могла сейчас телепатическим путем передать ему свои мысли! Я бы сказала ему, что я его люблю. Несмотря на все страдания, сквозь которые по его вине мне пришлось пройти. Страдания очищают, помогают понять истину. И я поняла, я почти уверена, что ты не злодей, ты – жертва… Я бы сказала, что люблю тебя и пожелала бы тебе приятных снов. Самых светлых, таких, какие снятся детям и людям с кристально чистой душой…».

Таня, наконец, заснула. Было уже утро, за окном первые золотые лучи посылали остывшей за ночь земле свое ласковое тепло. Днем солнце будет палить нещадно. Но до той изнуряющей поры есть еще несколько часов.

Татьяне снилось, что они с Пашей стоят на песчаном морском берегу. Стоят молча, не глядя друг на друга, устремив взгляд туда, где тоненькая темно-синяя ниточка сшивает воедино два полотнища: изумрудную ткань океана и багряную материю закатного неба. Время от времени налетает легкий прохладный ветерок. Шуршит вода, набегая на прибрежный песок и отступая, чтобы взять разбег и повторить все сначала. Горизонт постепенно темнеет. И, как будто бросая дерзкий вызов наступающей тьме, все ярче высвечивается на поверхности воды серебристая лунная дорожка.

– Нам пора, – произносит Павел. И Таня не может понять, куда им идти. Вперед, по лунной дороге, рука об руку. Или назад, туда, где, она это знает, они никогда не смогут вновь оказаться рядом. И она продолжает стоять, а Павел все повторяет:

– Нам пора, Таня. Пора. Нам пора…

Павел тоже долго не мог уснуть.

В «Каса де Койот» он ехал в сопровождении трех дюжих молодцев, с квадратными челюстями и целым арсеналом оружия на поясе. «Шаг вправо, шаг влево расценивается как попытка к бегству и карается расстрелом, – подумал он, глядя в их непроницаемые лица. – Впрочем, почему бы мне не представить себя суперзвездой под охраной бдительных бодигардов? Легендарный Павел Розен. Для него забронирован супер-пупер-люкс-номер в супер-пупер-гостинице. Господа администраторы, позаботьтесь, чтобы к приезду столь важной персоны все было подготовлено должным образом».

На ночь Павла поселили в отдельную камеру.

Она была похожа на клетку в петербургском зоопарке: три серые стены и решетка вместо четвертой.

– Вот твои апартаменты, заходи, будь как дома! – надзиратель считал, что пошутил весьма остроумно и, видимо, ждал от заключенного соответствующей реакции. Но Павел не рассмеялся, чем больно задел самолюбие упитанного детины в форменной фуражке.

– Имей в виду, меня не волнует то, что ты здесь на одну ночь. Для меня ты обычный зэк, ясно? Если я захочу, то сделаю так, что ты эту ночь на всю жизнь запомнишь! Понял?

– Понял, – вежливо ответил Павел.

Ему сейчас надо быть осторожным. Иначе он рискует все испортить. Поэтому вскипевшую в нем злость Павел запер на замок, только подумал: «Заехать бы сейчас этому ублюдку по сытой физиономии. А впрочем, он того не стоит. Жалкий человечек, нагромождение комплексов. Упивайся своей минутной властью, пока какая-нибудь прожженная горилла-убийца, что сидит в одной из здешних камер, не вырвалась из своего тесного вольерчика и не свернула тебе жирную шею».

Впрочем, в соседних камерах не было никаких горилл, вообще никого не было. Они были пусты. Царящей здесь тишине, столь не свойственной для подобного места, Павел удивился еще тогда, когда его ввели в этот длинный зал. Он подумал, что, видимо, здешние обитатели дадут знать о себе позже. Но когда «король бензоколонки» в униформе удалился и затихли его тяжелые шаги, в помещении воцарилась мертвая тишина. Павел подошел к решетке: все камеры-клетки, попадавшие в его поле зрения, оказались необитаемы. Остальные, судя по всему, тоже. Зверинец без зверей. Похоже, он единственный живой экспонат в этом зоопарке.

– Эй, есть здесь кто живой?!

– Ой-ой-ой… – отозвалось гулкое эхо.

«Как странно! Неужели они так боятся, что я кому-нибудь проболтаюсь? Или сегодня утром была объявлена всеобщая амнистия? Или американское общество неожиданно переродилось в здоровую духом нацию, полностью искоренив преступность в своих рядах? Ладно, как бы там ни было, для меня сейчас главное – хорошенько выспаться», – Павел лег на жесткую койку. Но уснуть не смог. Лежал, уставившись в серый потолок, и размышлял.

Как непредсказуемо все в этой жизни. Крах, обвал случается именно в тот момент, когда тебе кажется, что наконец-то все наладилось и перед тобой простерлась залитая светом дорога, конца которой не видно. Именно тогда над головой вдруг сгущаются грозовые тучи и все вокруг неожиданно погружается в беспросветный мрак. И весь твой мирок рушится смертоносными порывами ураганного ветра. Откуда пришла эта гроза? Какой извращенный ум предписал ей обрушиться именно в этот день и в этот час?

Со временем ты привыкаешь к этой тьме. Привыкаешь видеть во мраке и слышать над головой раскаты грома. И только тут тебе дают шанс понять, каким счастливым может сделать тебя один маленький лучик, нежданно-негаданно пробившийся сквозь черную завесу. Сколько надежд и переживаний пробуждает он в душе. Может быть, для того и нагнал ветер эти тучи, чтобы человек научился по-настоящему ценить свет. И носить его в своем сердце. Ведь свет это и есть любовь, высшее проявление любви.

Павел представлял себе Татьяну. Счастливую, смеющуюся, такую, какой она была в день их свадьбы. Как это было давно! А потом снова Татьяна – в глазах испуг и недоверие. И боль. «Это правда?» – «Да, Таня, да…». И нет никакой возможности взглянуть в эти глаза – столько в них боли.

Скоро, скоро он ее увидит. И все объяснит. Ведь она до сих пор надеется на то, что он невиновен. Иначе не стала бы с ним встречаться, не поехала бы в Даллас. Самое трудное – понять друг друга и простить. Но они справятся, несомненно, справятся.

Морфей наконец соизволил почтить своим вниманием узника «Каса де Койот». Павел закрыл глаза. И вдруг услышал голос Татьяны, как будто она сейчас находилась здесь, рядом с ним.

– Я тебя люблю!

– И я тебя тоже очень люблю! – прошептал Павел. Он не стал открывать глаз, не хотел, чтобы иллюзия рассеялась. Он засыпал, и ему чудилось, что он слышит тихий шорох морских волн. В его душе впервые за долгое время царил мир и покой.

В «кадиллаке», оснащенном хорошим кондиционером, было прохладно и комфортно. А за окном воздух, казалось, плавился от нестерпимой жары. А ведь еще даже полдень не наступил.

Ровно в двенадцать Татьяну будут встречать на проходной. Разгуливать по территории исправительного учреждения без специальных провожатых строго-настрого запрещено. Ее встретят и препроводят куда следует. И там она наконец-то, после разлуки длиною в год, увидит Павла. И спросит обо всем.

А как она его спросит? Если его тогда заставили солгать, наверняка и теперь будут следить, чтобы не сболтнул лишнего, не трепал языком. Надо придумать какую-нибудь хитрость. Писать на бумаге? Чушь! Там, где понатыканы жучки, запросто может оказаться и пара-тройка скрытых видеокамер.

Впрочем, есть один способ. Надо только припомнить…

Во время их медового месяца они с Пашей придумали специальный язык жестов, на котором могли переговариваться втайне от окружающих. Это было такой веселой игрой. Хлопок в ладоши означал: «я тебя люблю». Два хлопка… Два хлопка значило: «хочу любить тебя». Забавно бывало: сидят где-нибудь в гостях, и вдруг Паша как будто случайно хлопает в ладоши. А через минуту Таня «вспоминает»: срочное дело, надо бежать! И никто ничего не понимает, никто, кроме двоих счастливых влюбленных.

Были и другие знаки. Надо только припомнить…

Потереть мочку уха означало «за нами наблюдают», кажется, так. А прикушенная губа – «не могу сейчас объяснить». Но этого мало.

Ах, да!

Согласие. Кажется, это был щелчок пальцами правой руки? Или левой? Нет, скорее все-таки правой. Он означал «да», соответственно левая – «нет». Или… Впрочем, это можно проверить, задав Паше какой-нибудь несложный вопрос. Если только он всего этого не забыл. Тогда мы сможем поговорить.

– У вас случайно нет шариковой ручки? – обратилась Таня к шоферу.

– Сейчас посмотрю, – удивленно ответил тот и открыл бардачок. Танин бодигард, сидевший на переднем сиденье рядом с водителем, насторожился и с подозрением следил за его действиями.

Потом Таня задумалась о том, правильно ли поступила, что не взяла с собой детей. Паша был бы так счастлив их увидеть. Но везти их в тюрьму, не зная толком, как и где будет проходить это свидание. Нет, рисковать не стоило, – детская психика так ранима. Она права, что решила пока не привозить сюда мальчишек.

Погруженная в свои размышления, Таня не заметила, как на горизонте показалось здание тюрьмы. Очнулась она только в тот момент, когда шофер остановил машину и посигналил у запертых ворот. Показались двое мужчин в форме.

– Миссис Татьяна Розен? Добро пожаловать! Мы все вас тут поджидаем.

На лице чернокожего парня сверкала белоснежная голливудская улыбка.

Словно линкор среди утлых канонерок ее «кадиллак» стоял теперь на парковке возле «Каса де Койот» рядом с маленькими «фордами» и «тойотами».

– Автограф, автограф, миссис Розен, автограф…

Все свободные и не свободные от службы сотрудники тюрьмы выстроились к ней в очередь.

Татьяна не без радости отметила на стене в приемной дежурного постер их фильма – где Колин в роли капитана Чайковского и Ник Кэйдж в погонах капитана второго ранга, ее мужа Александра Кутузова и перед ними, чуть ниже, – она – Татьяна Ларина-Розен – в белом платье в горошек – Наташа Кутузова – верная жена советского моряка!

– Автограф, автограф, миссис Розен, автограф…

Расписывалась и на плакатах, и на флаерсах, и на открытках… И даже на бланках тюрьмы «Каса де Койот»…

– И мне, и мне, и мне для моих дочек, для Сарры и для Анны-Луизы, вот здесь напишите, пожалуйста!

Директор тюрьмы – само воплощенное радушие.

– Не окажете ли честь, госпожа Розен, не согласитесь ли выпить чашечку кофе в моем кабинете, моя жена – миссис Боредом и мои дети – они специально приехали поглядеть на вас, на настоящую знаменитость!

Пришлось уделить десять минут и миссис Боредом с ее выводком.

А сердце стучало в груди… Ведь Павлуша – он где-то совсем рядом! В десяти или двадцати ярдах за стеной этого помещения!

– Ваше свидание пройдет не как у всех прочих людей, миссис Розен, – с елейной улыбкой приговаривал директор тюрьмы, – мы пошли на ряд специально для вас сделанных исключений, мы предоставим в ваше распоряжение квартирку – апартаменты с полным набором всех удобств и кондиционером… Эта квартирка для топ-менеджеров тюрьмы на случай особого положения, когда надо оставаться здесь и ночевать… Теперь она в вашем распоряжении, госпожа Розен…