Текст книги "Дети белых ночей"

Оглянувшись по сторонам, Альбина зашла в подъезд и первым делом подошла к почтовому ящику. Этот невзрачный деревянный ящик в настоящее время заключал в себе один из главных интересов в ее жизни.

Только одно из трех круглых окошечек на ящике было черным. И Альбину охватило радостное предвкушение триумфа, которое регулярно испытывает рыбак, у которого клюет, и девушка, у которой в руках адресованное ей, но еще не открытое, письмо. Пальчики у Альбины были тонкие, и для нее не составило труда без всякого ключа вытолкнуть письмецо наружу.

На конверте не было обратного адреса. На нем вообще не было никакого адреса. Зато размашистым почерком, с чуть смазавшимися над высоким хвостиком буквы «б» чернилами, было написано «Альбине».

Значит, он опять принес и опустил его в ящик сам.

Она победно улыбнулась. Даже, можно сказать, просияла. Но позволила себе это только потому, что никто ее в этот момент не видел.

Сначала она хотела прочитать письмо дома. И даже начала подниматься по лестнице, что ей давалось нелегко. Уставшие ноги бунтовали против нагрузки. Может быть, поэтому, а может быть, потому, что любопытство, в конце концов, одержало победу над высокомерием, она остановилась и в свете тусклой лестничной лампы вскрыла конверт и пробежала глазами строчки, написанные посередине листка из школьной тетрадки в клеточку.

И единственное, что поняла, – что никаких слов, однокоренных со словом «любовь», тут нет. С его письмами она делала так всегда. Но даже себе в этом не признавалась. Она всегда сначала шарила по письму глазами, как слепой руками, в поисках выпуклого слова «любовь». И только потом, с облегчением вздохнув, читала по-настоящему.

 
И она прочитала:
Среди серой толпы,
что плывет неизвестно куда,
вдруг проглянет улыбка Альбины,
сердца озаряя.
И она для меня,
как открытая мною звезда,
бесконечно далекая
и бесконечно живая.
 

Ничего не видящими глазами посмотрела вниз, в лестничный пролет. Ей казалось, что она только что узнала чтото такое важное, такое… Что-то, к чему она неосознанно все это время стремилась. Она прочла еще раз, медленнее, осмысливая каждое слово. И ей очень хотелось верить, что каждое из них было выбрано неслучайно и потому единственно правильно выражало то, что хотели ей сказать.

«Это мне, – подумала она, пытаясь отстраненно увидеть этот момент своей жизни и запомнить, как фотографию. – Это мне. Я – звезда среди серой толпы. Я всегда это чувствовала, и вот я узнала, как это можно сказать словами».

И она прочла еще раз. Третий.

Потом спрятала письмо в карман и взлетела на последний этаж, даже не заметив усталости. И уже открывая дверь, подумала, что наверное, от человека, который написал ей такое, большего ждать неразумно. Это и есть апогей. За которым последует неминуемый спад. Ей было немного жаль.

Но такова жизнь.

Ей казалось, что сегодня она получила, наконец, ту жемчужину, которая была сокрыта в их отношениях. Ведь отношения между людьми возникают ради чего-то важного. А когда это важное происходит, разве есть смысл эти отношения сохранять на память? Ведь не сохраняют створки ракушки в память о найденной в них жемчужине.

В квартире было тихо. Только из комнаты Эльжбеты Стефановны сквозь матовые клеточки застекленной двери проникал в прихожую свет. Она надела тапочки и пошла здороваться с бабушкой.

– А где мама? – спросила она, поцеловав надменную Эльжбету в пахнущую розовым маслом щечку.

– Пошла к Рае примерять сапоги, – явно не одобряя этого, произнесла бабушка, не отвлекаясь от разложенного перед ней пасьянса.

– А что, папа еще не пришел?

– Марлен Андреич не считает нужным докладывать мне о времени своего возвращения домой, – отрезала бабушка, сосредоточенно перекладывая карты.

– Бабуля! – позвала Альбина и помахала перед бабушкиным лицом рукой. – Ау, я здесь!

– Биня, не мешай! – бабушка недовольно отстранилась. – Ужин вполне можешь разогреть сама.

Но потом она все-таки посмотрела на Альбину.

– А что это ты так сияешь, девочка моя? Прыгнула двойной аксель?

Альбина покачала головой и вынула из-за спины сложенный вчетверо листок.

– Да что там аксель… Я тебе сейчас такое покажу! – И она загадочно улыбнулась, закинув голову назад. Бабушка вынула из бархатного футляра очки и, держа листок на вытянутой руке и чуть откинувшись назад, пробежала его глазами. Потом строго посмотрела на Альбину.

– Если хочешь вертеть мужчинами, Биня, – твердо сказала ей бабушка, – никогда не влюбляйся!

– Ну, тебе что, не понравилось? – Альбина присела на подлокотник кресла, обняла бабушку за шею и прижалась к ней головой.

– Во всем этом мне не нравишься только ты! Не будь наивной дурочкой. Ты что, в это веришь? – Она тряхнула письмом. – Не верь! Это уже прошло. Он написал это вчера.

– Ну и что, что вчера? – Альбина возмущенно отстранилась.

– Это просто свет далекой звезды. Он думал так вчера. А что он думает сегодня, никому знать не дано. Это типичное девичье заблуждение. Хлопать глазами и мямлить: «Ты же говорил! Разве ты не помнишь?» Я не хочу, чтобы ты выросла такой же. Прочитай и забудь. Относись к этому как к шахматной партии. – Бабушка обернулась и, властно потрепав Альбину по щеке, сказала весело и игриво, как говорят маленькому ребенку: – А для этого почаще играй со мной в шахматы, доця! А не в бирюльки!

– Да я уже давно не играю ни в какие бирюльки, бабуля! А в шахматы – скучно. Зачем мне учиться ставить мат королю, если клеток в жизни все равно не видно? Ну скажи мне, какой толк от твоих фигурок? Что, я подойду к какой-нибудь противной девице и объявлю ей «Гарде королеве!» или поставлю кому-нибудь шах?

– Ну, мат ты еще повстречаешь без всяких шахмат. А вот шах королю я тебя, пожалуй, делать научу… – снисходительно пообещала Эльжбета Стефановна, опять погружаясь в пасьянс.

– Все только обещаешь… А у меня, между прочим, партия в самом разгаре, – сказала Альбина значительно, выходя из бабушкиной комнаты и на секунду задержавшись в обнимку с дверью.

– Надеюсь, рокировку ты уже провела, – утвердительно произнесла бабушка и требовательно посмотрела на Альбину, застыв с картой в руке.

– Бабуля, дорогая! Я была пешкой. А сегодня я чувствую себя королевой. Вот это я тебе могу точно сказать. – И небрежно добавила, уже удаляясь: – Маме не рассказывай.

Глава 3

Закрывая за Альбиной дверь, бабушка каждый день кричала ей вслед до тех пор, пока та не скрывалась из виду:

– Биня, детка! По Калужскому не ходи! Обойди по Тверской! Слышишь!?

– Ага!.. – кричала она в ответ, выглядывая двумя этажами ниже.

И все равно шла по Калужскому, а потом еще и через проходной двор. Так было ближе.

Но однажды она поняла, что так ближе ко всему. И к несчастью тоже.

Это было в ноябре, когда каток только залили, и она стала возвращаться после тренировок к девяти вечера. Обычно в это время давки в трамвае уже не было. И это был плюс поздних возвращений.

В тот день в парке было какое-то гулянье. Детей с родителями набилось в трамвай до упора. Сесть Альбине не удалось. Она с раздражением смотрела на противных детишек и их суетливых мамаш. Ноги после тренировки гудели. Сесть хотелось ужасно. Она даже подумала, что можно было бы акцентированно похромать в первую дверь и с чистым сердцем бухнуться на места для инвалидов. Но придумала она это поздновато. Сейчас, в толпе, хромай не хромай – уже никто не оценит.

Потом, когда они проезжали по городу, народу набралось еще больше. Она стояла на одной ноге, с трудом выдергивая из толпы свой тяжелый мешок с коньками.

Но когда народ стал постепенно убывать, она вдруг поняла, что так почему-то и стоит прижатая к стеклу чьим-то тяжелым телом. Она попробовала передвинуться. Но самые неприятные подозрения подтвердились. Некто, стесняющий ее сзади, как в дурном сне, передвинулся вместе с ней.

Язык онемел. Она испугалась. Кричать «Помогите!» было стыдно. Ее спросят, что случилось. А ответить ничего вразумительного она не сумеет. Она еще никогда не видела, чтобы в толпе кто-то кричал: «Помогите! Ко мне прижались!» Это просто нелепо. Сказать – «Отойдите от меня!»? А вдруг ей показалось? Это неудобно. Она решила дотерпеть до своей остановки. Ведь ждать оставалось совсем недолго.

Прежде чем сделать решительную попытку к освобождению, она оглянулась и вложила в свой взгляд все накопленное за время дороги негодование. За ней стоял высокий и плотный мужчина в черной вязаной шапочке с узорами. Его блестящий крупный нос весь был усеян мелкими черными точками, как муравейник. Он стоял и смотрел перед собой, совершенно не замечая Альбининого взгляда.

– Разрешите, гражданин! – сказала она громко и слегка оттолкнула его с трудом поддавшееся тело. Он отодвинулся на десять сантиметров и продолжал тупо смотреть перед собой, как будто ничего не видел.

Альбина с колотящимся сердцем подошла к дверям и спустилась на одну ступеньку.

И увидела, как тут же отразилась в стекле темная фигура. И рука в черной перчатке взялась за поручень прямо рядом с ее рукой. Под коленками противно вякнул страх. Теперь она подумала, что лучше было бы остаться в трамвае. Пусть себе выходит, только без нее.

Но обратно повернуть было уже нельзя. И она решила успокоиться, взять свою спортивную волю в кулак и не дергаться раньше времени. Ну зачем ему за ней выходить? Может быть, это просто его остановка. Сейчас все и выяснится, подумала она.

На остановке она выскочила из трамвая и быстро пошла вперед, удерживая себя, чтобы сразу не оглянуться и не припустить галопом. Почему-то, как назло, все люди разошлись в разные стороны и пристроиться рядышком к кому-нибудь внушающему доверие возможности не было. Прямо перед собой она видела собственную тень, ползущую под ногами. Она не выдержала и быстро обернулась назад, якобы для того, чтобы посмотреть, нет ли машин, и перейти улицу.

Он шел за ней на некотором расстоянии. Он действительно шел за ней. И в ту секунду, когда осознание этого факта произошло, в кончики ее пальцев ударил адреналин.

Идти ей предстояло еще целый квартал. Улица впереди была абсолютно пустынна. Только один прохожий бодро вышагивал далеко впереди. На противоположной стороне горели витрины дежурной булочной. И она решительно двинулась туда. Куда угодно, только чтобы рядом были люди.

Грязная швабра разгоняла по белым мраморным плитам коричневую жижу. Она переступила через лужу и подошла к прилавку. Одинокая старушка негнущимися пальцами запихивала половинку хлеба в матерчатый мешок. Альбина, оказавшись среди других людей, обрела некоторую уверенность и резко оглянулась, готовая к выяснению ситуации прямо здесь. Но за ней никого не было. Она облегченно вздохнула, попыталась успокоиться и убедить себя в том, что все это ей просто почудилось…

– Девочка, берешь что-нибудь? Мы закрываемся, – нетерпеливо спросила ее дородная продавщица в ватнике поверх бывшего когда-то белым халата.

– Нет. Ничего, – сказала Альбина и поняла, что, даже если сама не захочет отсюда выходить, ее попросят.

Она вышла на улицу. Оглянулась по сторонам. Никого не увидела и быстро направилась в сторону своего дома. Как же это ужасно – быть девушкой. Почему-то надо бояться. Обходить стороной пьяных, как учили папа с мамой с раннего детства. Не заходить в подъезд с незнакомыми мужчинами. А ей иногда очень даже хотелось зайти в подъезд с незнакомым мужчиной, галантным, ослепительно улыбающимся и протягивающим ей билетик в кино. Но родители толком ничего не объясняли. Почему надо бояться? Почему, выражаясь их языком, «девочек могут обидеть»? Она никогда с этим не сталкивалась. И вот сейчас, почуяв какой-то утробный ужас, она уже точно знала, что с такой темной фигурой в черных перчатках она не то что в подъезде, но даже на площади не хотела бы оказаться на расстоянии меньше километра.

Хорошо мальчишкам. Никому не нужны.

Уже перед самым поворотом она по привычке, которую ей привила бабушка, оглянулась. И чуть не вскрикнула. Темная фигура следовала за ней. Их разделяло два дома.

Увидев это, она успела зацепиться сознанием за то, что он явно торопится, оскальзываясь на обледеневшем тротуаре. И задохнулась от ужаса. Завернув за угол, она побежала со всех ног. И впервые поняла, что значит не чувствовать под собой ног. Ей было так легко бежать, как будто она катилась по льду. Она побежала мимо стройки, потом по двору.

Оглядываться не было нужды, потому что когда она забежала во двор-колодец, то слишком хорошо услышала, как разносится по нему звук чужих торопливых шагов. Горящие спокойным оранжевым светом окна во дворе замелькали в ее глазах.

Ей оставалось только выбежать из арки двора и мгновенно завернуть налево, в свой подъезд. А вот правильно это было или нет, она не знала. Было бы здорово где-нибудь спрятаться, а он чтобы пробежал мимо. Но прятаться было негде. Потому что он ее видел. Мусорные баки она заметила уже тогда, когда услышала его шаги на другом конце двора.

Она ворвалась в подъезд, попытавшись добавить скорости. Но он сделал то же самое.

На лестнице он ее почти нагнал. Она бежала наверх через две ступеньки. Он преследовал ее пролетом ниже.

Все ощущения обострились, как будто звук включили на максимальную громкость. Ее оглушало грохочущее шарканье догоняющих ее ботинок и органный гул грубо задетых перил.

На сон это было совсем не похоже. Как бы ни было страшно во сне, там чуешь только образ страха. Ведь во сне нет ни вкуса, ни боли, ни каменной упругости пола под ногами. В жизни же к этому образу прирастают шестьдесят килограммов животного страха со всей гаммой ощущений – от сердца, стучащего, как швейная машинка с ножным приводом, до медвежьего ужаса в животе.

Нервы у нее сдали. Она подумала, что, пока она добежит до своего последнего этажа, расстояние между ними неизбежно сократится. И она воткнула палец в синюю кнопку звонка ближайшей двери. Она давила на нее и не отпускала. И слышала, как дребезжащий звонок разносится на всю квартиру. А преследователь ее стал замедлять шаги и, в конце концов, тяжело дыша, замер в трех метрах от нее посреди лестницы.

– Девушка, я хотел с вами познакомиться, – проговорил он, задыхаясь.

– Не надо со мной знакомиться! – злобно процедила сквозь зубы Альбина. И в тусклом освещении лестничной площадки у нее в руке неожиданно блеснуло острое лезвие.

– Ну зачем же так… Дура гребаная, – пробормотал он, сплюнул и, повернувшись, стремительно сбежал вниз.

Когда глуховатый сосед Петр Ильич открыл, наконец, дверь, перед ним стояла взмыленная и запыхавшаяся девочка с верхнего этажа.

В руке она сжимала конек.

Родителям она, конечно, ничего не стала рассказывать. Сама не понимала, что ей помешало. Какой-то стыдный подтекст. Разве же он хотел с ней познакомиться? Разве так себя ведут, когда хотят познакомиться?

Зато на следующий день в школе, помнится, вдоволь нашепталась с окружившими ее девчонками. Все округляли глаза и говорили: «Кошмар». Но самое интересное заключалось в том, что почти каждой было что добавить к этой черной серии из своего личного опыта. Сплоченные общими трудностями, они еще некоторое время дружили все вместе против виновников всех бед – мальчишек. Но к концу дня коалиция распалась.

Пока Альбина была в школе, все казалось не таким уж серьезным. Но, когда после уроков она вышла на улицу, противный страх опять дал о себе знать. Она шла и мнительно оглядывалась. И когда вдруг ей показалось, что она снова видит в толпе возле Чернышевской отвратительную вязаную шапочку, она спасовала. Поняла, что не сможет заставить себя в одиночку зайти в свой подъезд.

– Невский! Послушай, Невский! Подожди! – Она заметила одноклассника, когда тот уже переходил на другую сторону. Он растерянно оглянулся. Она замахала рукой. «Вот и отлично, – подумала она, – если этот придурок действительно где-то здесь меня поджидает, он увидит, что я не одна, и уберется».

Она не могла сказать точно, что да, она видела вчерашнего преследователя. Если бы ей нужно было клясться здоровьем мамы, она бы, пожалуй, воздержалась. Но даже тень вчерашнего ужаса казалась ей сейчас непереносимой… А Проспект – это даже хорошо. Вот уж он никому не расскажет, потому что ни с кем не говорит.

Еще несколько минут назад, когда Женька Невский ступил на мостовую, тут же зажегся красный. Он вернулся обратно на тротуар и, как всегда, нашел философский смысл в происходящем. «Как странно, – думал он, – светофоры взяли на себя функцию проводника судьбы. Люди, шагающие по улицам в собственном ритме, на переходах каждый раз подравниваются, как колода карт. И опять стартуют, одновременно и по порциям. Что это может значить? Что судьба дает всем равные шансы, а вырвавшихся вперед ставит на место? Или же таким образом она корректирует в пространстве тех, кто иначе не попадет под заготовленный ему кирпич?.. А ведь без светофоров судьбы людей развивались бы совсем по иному сценарию».

Именно в этот момент он услышал, как кто-то его зовет.

И длинный Женька Невский, без шапки, с недовольной физиономией, большими шагами возвращался теперь обратно на угол, к красной курточке в белой шапке, зачем-то сломавшей естественный ход событий и призывно машущей ему рукой.

– Невский, слушай. – Она хотела назвать его по имени, чтобы получилось повежливей, но язык не послушался. Она вообще никогда не обращалась к нему, а уж по имени и подавно. Но отступать она не привыкла и продолжала настойчивей: – Мне помощь твоя нужна. Хорошо, что я хоть кого-то нашла…

Просьба получилась не очень. Хамская какая-то. «Хоть кого-то…» Здорово придумала. Она испугалась, что он сейчас скажет, что ему некогда и, вообще, не до нее.

Но он смотрел на нее сосредоточенно и ждал, когда в ее словах появится какой-то смысл. Ему казалось, что пока смысл отсутствовал напрочь. Или это у них всегда так, у девчонок?

– Чего случилось-то, Вихорева? Можешь сказать нормально? – У него были вполне вменяемые интонации. И даже легкое раздражение в его голосе ее почему-то успокоило. Ей-то всегда казалось, что он немного того, с приветом.

– В общем, – она тщательно подбирала дозу правды, – можешь меня проводить? Тут такая история… У меня дома никого нет. Ну а я… Просто в подъезде нашем вчера на человека напали. – И добавила для убедительности: – Мне одной страшно идти. Честно.

Он секунду смотрел на нее, осознавая полученную информацию. Она занервничала: сейчас он скажет, что ему надо спешить. Но он равнодушно пожал плечами. Поднял воротник своего коричневого пальтишка и сказал:

– Ну ладно. Пошли… – И после небольшой паузы спросил: – Далеко живешь-то?

– Да здесь недалеко. За Тавриком в двух шагах. Пошли.

Он шел обычным своим широким шагом. Она старалась не отставать и вообще выбросить из головы всякие мысли о неудобстве и о том, что раз она его попросила, то, значит, должна заполнять паузу каким-то разговором. О чем с ним вообще можно говорить?

Но так и не преуспев в поиске возможных общих тем, она успокоилась. Пани не должна терзаться сомнениями, учила ее бабушка, когда рядом с ней молодой человек. Это пусть он ими терзается. И она перестала переживать на эту тему. Для переживаний у нее была причина позначительней – мелькнувшая в толпе вязаная шапочка. Она думала об этой мерзкой шапочке, шла и помахивала своим пухлым вишневым портфелем.

Только иногда оглядывалась.

– За тобой что, следят? – неожиданно спросил Невский, хотя Альбина уже решила, что он совершенно забыл о том, что она идет с ним рядом.

– Нет, это я за ними слежу, – проговорила она таинственно, все еще глядя назад.

– Да? – Невский как-то по-взрослому усмехнулся. – Кто ж так следит? Задом наперед. Так любой дурак догадается…

– Да. Вот ты, например. – Альбина ляпнула по привычке первое, что в голову пришло. Но тут ей показалось, что он замедлил шаг, и она схватила несчастного Невского за рукав и быстро сказала, пока он не передумал ее провожать: – Ладно, не обижайся. Так что ты там говоришь, как следить-то надо?

– В общем, – сдержанно продолжил Женька, который, похоже, не обратил никакого внимания на то, что она, фактически, назвала его дураком, – если назад надо смотреть, просто берешь маленькое зеркальце. Сначала трудно понять, куда смотришь. А потом привыкаешь. Ничего… Полезная штука. Особенно если за кем-то следишь. Вот как ты сейчас…

– Да я не слежу… Так, показалось… – пробормотала она, глядя себе под ноги. – Просто вчера вечером на девчонку из нашего парадного какой-то идиот напал. Откуда я знаю, может, он там теперь на всех будет нападать.

– Напал, и что? – спросил Невский, впервые за время их прогулки глядя на нее.

– Ничего… – мрачно ответила Альбина, как будто обидевшись.

– Что «ничего»?

– Ну отстань, а?.. Ничего, и все. Напал, а она убежала.

Он не стал приставать к ней с расспросами. Выражая свое недоумение, только приподнял и опустил брови.

Она продолжала хранить на лице надменное выражение, хотя, чем ближе они подходили к дому, тем тревожнее ей становилось. Когда они прошли мимо стройки, неуютно стало и Невскому. Он тоже стал оглядываться, потому что очень уж тонко чувствовал состояние другого человека. Он давно знал это про себя. И поэтому старался не очень отягощать себя активным соприкосновением с другими людьми. Это было для него делом хлопотным.

Когда они уже подходили к дому, с противоположной стороны улицы поперек дороги шмыгнула кошка. Альбина с завидной реакцией рванула вперед. Кошка заметалась, но Альбина успела все-таки ее опередить, так что дорогу она перебежала только Женьке. Он собирался идти дальше, но Альбина с каким-то средневековым ужасом вдруг зашептала:

– Ты что?! Не ходи! Плюнь через плечо и пять шагов назад пройди!

– Да ну… Ерунда какая… – Женька даже смутился от ее бурной реакции. Ведь сам он никогда не придавал значения таким вещам. – Да кошка-то не черная! Я понимаю, если бы еще черная была…

– Нет! Ну пожалуйста, что тебе, трудно, что ли? Мы же вместе туда пойдем! – Она смотрела на него широко распахнутыми карими глазами и показывала рукой на дверь. И он вдруг подумал, что страх удивительно ей идет. Она становится настоящей. Как будто в этот момент с нее снимают резиновую маску, имитирующую ее собственное лицо. Как странно…

– Так как ты говоришь? Плюнуть?.. – И он улыбнулся. Улыбнулся так, что Альбине в этот момент показалось, будто он прекрасно знает все наперед. И от его улыбочки ей стало еще страшней. И в эту секунду она еще больше понравилась Женьке. Он любил в людях подлинные чувства.

До него вновь докатилась волна ее беспокойства. Однако плюнуть через левое плечо было так же неловко, как перекреститься перед комсоргом. Он просто повернул голову налево и ничего не сделал. А потом быстро развернулся, пробежал трусцой неотчетливую петлю в обратном направлении. Смешно. Но он не смог отказать в такой мелочи понастоящему испуганному человеку. Да ладно уж…Что ему стоит притвориться еще разок плюс ко всем тем неисчислимым «разкам», когда он отвечал уроки у доски, голосовал на комсомольском собрании и делал при маме вид, что никогда не брал в руки сигарету…

– Ну все, теперь пошли. – Она кивнула на подъезд. Но входить первая не стала. – Вот сюда. Я на последнем этаже живу. Только ты со мной поднимись. Хорошо?

– Ну сказал уже ведь. – Он заставил себя решительно направиться к двери первым. – Пошли.

Дверь с грохотом за ними захлопнулась. И этот жутковатый звук эхом разнесся по всем этажам широкой лестницы.

Здесь было даже красиво. Пол выложен мозаикой. На потолке сохранилась лепнина. Сбоку стояла старинная будка привратника. Теперь в ней хранился какой-то хлам. Лестница была совсем не такая, как в Женькином доме. У него она была заплеванная и обшарпанная. Шла зигзагом. А в Альбинином – посередине был громадный квадратный пролет. И каждый шаг отдавался эхом. «Здесь, наверно, петь хорошо. Как в костеле», – подумал Женька.

На каждом этаже располагалось по три квартиры. Но боковые двери скрывались в неглубоких нишах. Сейчас, днем, когда свет на лестнице не горел, ниши были полны мрака. Альбина поднималась за Невским, и каждый раз, когда они поворачивались спиной к этим темным закуткам, она шла по ступенькам боком, напряженно озираясь по сторонам.

Когда впереди с лязгом отворилась дверь, ноги у нее чуть не подкосились.

Она облегченно перевела дух, лишь когда увидела выходящего на лестницу с мусорным ведром туговатого на ухо Петра Ильича в черном затасканном пальто, шляпе и домашних тапочках на босых голубоватых ногах.

– Здрасьте! – сказала она и отметила свое приветствие кивком головы.

Но как раз в этот момент Петр Ильич повернулся к ней спиной и закрыл свою дверь на ключ. А потому ее «здрасьте» не услышал. А когда стал спускаться, подслеповато прищурился и вдруг, распознав в ней вчерашнюю свою визитершу, радостно и громко проговорил:

– Ааа… Фигуристочка… Ну что, больше никого пока не зарезала? А то смотри у меня… – Он погрозил ей пальцем и, тряся головой, мелко, по-старчески засмеялся и стал быстро спускаться мимо них.

Альбина повернулась к Невскому и встретилась с его оторопелым взглядом. И тут она закрыла себе рот рукой и согнулась пополам от разобравшего ее хохота.

Он смотрел, ничего не понимая. Потом сам неуверенно улыбнулся.

– Так это ты, что ли, да? Ты, что ли, на людей нападаешь, Вихорева?

Она еще продолжала смеяться и сквозь смех ответила:

– Ну ты даешь, Проспект. Неужели ты поверил?

И потом, уже успокоившись, совершенно серьезно сказала:

– Нет. Просто это на меня вчера напали.

Он возвращался домой в каком-то странном состоянии. Он ощутил вдруг вкус жизни. Прямо здесь, не уезжая за тридевять земель, не отправляясь на поиски приключений в море и тайгу. Оказывается, все это бывает в двух шагах от собственного дома. Тайны и приключения. И здесь бывают настоящие люди, живущие настоящими чувствами. Раньше он этого не замечал.

Когда он прошел через стройку на улицу, навстречу ему, пошатываясь, шел человек ханыжного вида, в запачканном грязью пальтеце и классической ушанке с торчащими в разные стороны ушами.

– Эй, парень, время сколько не знаешь? – спросил он осипшим голосом.

– Нет часов, – скупо отозвался Невский, который, во-первых, не любил когда говорят «сколько время», а во-вторых, вообще не любил, когда ему задавали на улице такие вопросы. В них ему чудилось закодированное приглашение к драке.

– Правильно… – поощрительно заговорил сам с собой мужичок. – Зачем часы, когда времени все равно нет…

Женька даже оглянулся. Мысль эта показалась ему любопытной.