Текст книги "Фиаско 1941. Трусость или измена?"

Дмитрий Верхотуров
Фиаско 1941: трусость или измена?

© Верхотуров Д., 2015

© ООО «Издательство «Яуза», 2015

© ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Введение

Зачем спорить?

Споры о начале Великой Отечественной войны идут уже более 20 лет. Часто градус накала дискуссии достигал максимума. Написаны десятки книг, сотни статей, тысячи комментариев на интернет-форумах. Любители военной истории прекрасно знают, какой труднообозримый объем информации за эти годы выдали противостоящие стороны: и те, кто считает, что Советский Союз оборонялся и вел справедливую войну, и те, кто считает, что Советский Союз был агрессором и нес «коммунистическое рабство».

Казалось бы, все заклепки на броне танков подсчитаны, толщина брони и калибры пушек скрупулезно измерены, выяснено, что никаких гор сапог, сваленных на границе, не существовало, и вроде бы уже время подводить итоги длинной и очень запальчивой дискуссии. Однако спор продолжается. Эстафета обличения Советского Союза как «агрессора» перешла от Виктора Суворова к Марку Солонину. Видимо, устала рука «капитана Ледокола» орудовать черпаком в поливании грязью Советского Союза, и он передал эту миссию своему продолжателю, благословив его «слезами Сальери». Марк Солонин за последние годы выдал целую кипу толстых книг, посвященных началу войны. В них все то же самое, что и у Виктора Суворова, – подготовка агрессии против Германии, множество примеров, опять пересчет заклепок и измерение толщины брони танков, ну есть и авторские новшества – идея, что армия не хотела воевать за Сталина и потому разбежалась в первые дни войны, побросав оружие и технику, да еще пересчет заклепок на самолетах и подсчеты, сколько же самолетов немецкая авиация уничтожила на «мирно спящих аэродромах» в первые часы войны.

Дискуссия явно не закончена, поскольку выдвинута еще более глупая и нелепая концепция истории начала Великой Отечественной войны, превращающая всю Красную Армию и весь советский народ в трусов, дрожащих за свою жизнь. Эта концепция Марка Солонина не только «обнуляет историю», замазывая черной краской весь советский период, но и ведет к совершенно конкретным политическим выводам, в духе того, что надо-де каяться за «советскую оккупацию» и «подготовку агрессии», а «народ – трус», виноватый во всем, должен быть примерным объектом для эксплуатации со стороны «цивилизованного мирового сообщества». Поэтому на такую концепцию истории войны нельзя не ответить.

Конечно, и с Марком Солониным спорили, опровергали его аргументы, но, судя по критическим публикациям, его оппоненты делали это как-то менее охотно, по сравнению с критикой Виктора Суворова. И методика критики была такая же, как и в критике Виктора Суворова, – найти отдельные явно ошибочные высказывания и раскритиковать их. Также не было попыток вскрыть всю концепцию Марка Солонина, его основные тезисы, и развалить их в целом. Такая критика не достигала цели, поскольку дискуссия в целом имеет политический, а не научный характер, и выявлением отдельных ошибок оппонента не свалить, и она только подталкивала Марка Солонина писать новые сочинения.

Однако же его нужно опровергнуть в самых основах, с выбиванием всякой почвы из-под его исторической концепции. К счастью, поскольку Марк Солонин сильно уступает Виктору Суворову в таланте полемиста, сделать это не столь трудно. Он часто сам себе противоречит, его концепция очень легко приводится к полному абсурду, очень легко доказать ее фальсификаторский характер, что и будет показано в завершающих главах.

Опыт моей предыдущей книги «Виктор Суворов врет! Потопить «Ледокол»!», с момента выхода которой в свет прошло уже больше года, показал, что мой метод критики концепции ревизионистов в целом, в их основных тезисах, доказал свою эффективность. Я ожидал, что будет дискуссия, будут попытки меня ниспровергнуть, и даже изготовился к позиционным боям. Однако дискуссии не последовало. Была лишь пара рецензий. Основные оппоненты – сторонники идей Виктора Суворова – уклонились от дискуссии как в печати, так и в Интернете. Это показатель того, что критика попала в цель, хребет «Ледокола» сломан, и сказать им в ответ на мои аргументы нечего. Потому в этой книге также будет использоваться этот же метод.

Однако этого, пожалуй, недостаточно. Мало разгромить ревизионистов и показать лживость и абсурдность их построений. В отношении начального периода Великой Отечественной войны все еще существует неясность, как и почему произошло столь тяжелое поражение Красной Армии. Официальная версия истории не дает на этот вопрос убедительного ответа. Эта лакуна и создает условия для всякого рода ревизионистов, которые под флагом «открытия истины» проталкивают свои политически ангажированные и весьма дурно пахнущие исторические теории. И они оказывают влияние на многих исследователей и популяризаторов военной истории. Потому и на этот вопрос о причинах поражения в 1941 году также надо дать ответ.

В силу этих факторов в книге будет не только критика концепции Марка Солонина, но и исследование того, почему же Красная Армия не смогла дать отпор вторгшимся немецким войскам. По моему убеждению, основанному на том, что любая большая война стоит на хозяйственном базисе, эти причины нужно искать в сфере экономики, в экономическом состоянии театра военных действий летом 1941 года перед войной, что самым серьезным образом оказывало влияние на подготовку Красной Армии к войне и на сам ход боевых действий. Далее, мы не сможем понять ситуацию, сложившуюся в начале Великой Отечественной войны, если не будем систематически сравнивать подготовку к войне обеих сторон: и Красной Армии, и Вермахта. Это сравнение в научной литературе, к сожалению, делалось в недостаточной степени, хотя имелись все необходимые для этого материалы. Наконец, мы должны также принимать во внимание общий политический контекст подготовки к войне, который также оказывал свое влияние на принятие ключевых решений.

Все это вместе: экономическое состояние театра военных действий, сравнение подготовки к войне Вермахта и Красной Армии и анализ общего политического контекста – есть составляющие научного подхода, который и ведет к правильным выводам. Сделать эти выводы означает нанести сокрушительный удар по ревизионистам в целом и Марку Солонину в частности.

Часть первая. Театр военных действий

Читая Марка Солонина и его многостраничные излияния по поводу первых дней войны, брошенных чудо-танков и длинных колонн пленных, не перестаешь удивляться, насколько же мало внимания уделяется театру военных действий – Прибалтике, Западной Белоруссии и Западной Украине, где и развернулись сражения первого месяца войны. По существу, если не считать упоминания речек, городков и местечек, вокруг которых разворачивались бои, весь этот обширный регион не удостаивается сколько-нибудь серьезного изучения. Такое ощущение, что у Марка Солонина сражения идут на контурной карте, практически на чистом листе бумаги, по которому он двигает дивизии, армии и корпуса. Да и не только у него.

Между тем на этой территории имелось немало объектов, которые самым прямым образом влияли на подготовку и ход боевых действий, такие как железные и автомобильные дороги, мосты, линии связи, аэродромы и посадочные площадки. По условиям того времени, для Красной Армии решающее значение имели железные дороги, от которых зависела концентрация сил на западной границе и их снабжение всем необходимым для жизни и боя. Если не учитывать их состояние и возможности, то картина событий июня – июля 1941 года окажется грубо искаженной. Также и отсутствие нужных объектов, которые можно было бы использовать для военных нужд, играло большую роль. Если в нужном месте и в нужный момент не оказывалось ни дорог, ни мостов, ни зданий, ни даже крепкого подвала под размещение штаба, все это может самым негативным образом сказаться на ходе боевых действий.

К слову сказать, подобное отношение к театру военных действий на западной границе свойственно для многих авторов, как сторонников, так и противников Марка Солонина и Виктора Суворова. Они часто ведут запальчивые споры о танках и самолетах, совершенно не замечая того, что обеспечивает боевые действия, в частности, те же самые железные дороги. И это ведет к явно ошибочным выводам. Дошло до того, что А.В. Исаев в своей статье в сборнике «Первый удар Сталина» предполагает, что в гипотетическом «первом ударе» в 1941 году фронту Красная Армия могла выделить 6,5 млн человек из 8,6 млн человек по МП-41, но ни слова не говорит о том, как такая масса людей с техникой, вооружением, боеприпасами, другим имуществом и грузами могла быть перевезена к западной границе[1]1
  Исаев А.В. и др. Первый удар Сталина. М.: Яуза, Эксмо, 2010. С. 14.


[Закрыть]. Конечно, легче всего предполагать, когда воюешь на контурной карте и не задумываешься о проблемах военной логистики. Однако реальная Красная Армия в 1941 году не могла не считаться с подготовкой театра военных действий к войне в общем и возможностями военной логистики в частности, и эти вопросы влияли на все стороны боевой подготовки.

Более того, если на советской территории еще что-то замечается из инфраструктуры, те же самые мосты (о которых написаны десятки страниц с рассуждениями, почему их не взорвали), то вот что делалось на немецкой территории и как там обстояло с теми же объектами, не говорится и полслова. Нет даже самой скупой характеристики, не говоря уже о сравнении. Как при таком подходе можно делать какие-то выводы?

Между тем это один из наиболее важных моментов, отвечающих на вопрос, почему немцам удалось добиться концентрации своих сил и обеспечить локальное превосходство на участках прорыва. Сосредоточение немецких армий у советской границы сопровождалось массовыми и масштабными перевозками живой силы, техники, боеприпасов, горючего, продовольствия, снаряжения. То же самое делалось и при сосредоточении Красной Армии у немецкой границы. При таком встречном движении войск навстречу друг другу, у кого лучше дороги, у кого они большей пропускной способности (то есть позволяют перевезти большее количество грузов в единицу времени), тот сможет развернуть и сосредоточить свои войска быстрее, и у того возникает преимущество, выражающееся в выборе времени и места удара, создании локального решающего превосходства в живой силе и технике. Это созданное транспортной инфраструктурой театра военных действий преимущество и превращается в победу на поле боя. В особенности это было важно летом 1941 года. Так что когда «альтернативщики», вроде А.В. Исаева, предполагают, что вот если бы Красная Армия в 1941 году мобилизовала бы и перебросила к границе 6,5 млн человек, то вот что-то было бы – это совершенно определенно ненаучный подход, если не сказать сильнее.

Вообще, экономическое развитие страны и состояние жилой, промышленной, транспортной инфраструктуры оказывает большое влияние на ход боевых действий. Потому разбор причин поражения Красной Армии в 1941 году стоит начать именно с того, что собой представлял театр военных действий – обширная территория, охватывающая Прибалтику, Западную Белоруссию и Западную Украину.

Глава первая. Жертвы независимости

Начнем мы со смешного. Марк Солонин как-то раз заявил, что прибалтийские страны перед войной достигли огромных экономических успехов: «Нельзя не признать, что под руководством жестких авторитарных режимов молодые государства Балтии добились огромных экономических успехов, а такие страны, как Латвия и (в меньшей степени) Эстония, по уровню и качеству жизни населения вышли на очень достойный западноевропейский уровень»[2]2
  Солонин М. Другая хронология катастрофы 1941: Падение «сталинских соколов». М.: Яуза, Эксмо, 2011. С. 14.


[Закрыть]. По существу, это продолжение известного тезиса Виктора Суворова о «голоде ради оружия» в СССР и восхваления якобы процветавших перед войной Германии и Польши. Только Марк Солонин включился в это восхваление «европейского процветания», добавив в список еще и прибалтийские страны. В его книге не приводится никакого обоснования этого тезиса, а только ссылки на пару воспоминаний о том, как советские командиры в Латвии покупали в магазинах мебельные гарнитуры.

Однако для любого, кто хотя бы интересовался экономикой Европы в 1930-х годах, этот тезис звучит очень смешно. Европа в межвоенный период не вылазила из экономических кризисов, сначала послевоенного, потом из кризиса Великой депрессии, а потом еще разразился кризис конца 1930-х годов, непосредственно толкнувший Германию в войну. Какие тут «огромные экономические успехи»?

Марк Солонин, вслед за Виктором Суворовым, всеми силами пытается противопоставить «европейское процветание» якобы «голодному и нищему» Советскому Союзу, в котором был «голод ради оружия». Ничего, что тезис о европейском процветании противоречит фактам. Если факты противоречат теории, то Марк Солонин быстро избавится от этих фактов или просто обойдет эту тему далеко стороной, не вдаваясь в подробности.

Между тем этот вопрос имеет весьма близкое отношение к причинам неудачного начала войны, независимо от того, что по этому поводу думают всякие фальсификаторы. Мы посвятим некоторое внимание экономическому развитию Польши и стран Прибалтики в межвоенный период, чтобы понять, в каком состоянии находилась инфраструктура театра военных действий и какое это воздействие оказало на начало войны и исход приграничных сражений.

Прибалтийская деиндустриализация

До Первой мировой войны территории будущих прибалтийских государств развивались в рамках хозяйства Российской империи и имели доступ к ее обширному внутреннему рынку, что было очень важно и для сельского хозяйства животноводческой направленности, и для промышленности Прибалтики.

Латвия и Эстония в то время были промышленно развитыми губерниями. Например, в Латвии, в Риге, с 1869 года работал крупный вагоностроительный завод, основанный немецко-голландским капиталом, который с 1874 года стал известен как «Русско-Балтийский вагонный завод», со временем ставший одним из крупнейших в России машиностроительных предприятий. На нем работало 4 тысячи рабочих, и в 1900 году завод произвел более 5,5 тысячи товарных вагонов. В 1908 году там появился автомобильный отдел, а в 1911 году появился авиационный отдел. Работал и другой вагоностроительный завод «Феникс» мощностью 4000 товарных и 200 пассажирских вагонов в год, также производивший сельскохозяйственные орудия. С 1886 года в Риге работал знаменитый велосипедный завод Лейтнера, который позже стал выпускать и автомобили. В Либаве и Митаве были металлургические и металлообрабатывающие заводы[3]3
  Маркон И. Очерки по истории промышленности Латвии. Рига: Латгосиздат, 1951. С. 29–30.


[Закрыть]. С 1898 года в Риге работали мастерские по ремонту телеграфов, телефонов, которые потом стали родоначальником известного завода «Valsts Elektrotehniskā Fabrika» (VEF). В 1914 году в Латвии было 94 тысячи рабочих[4]4
  Гаварс П.И. Латвия – годы независимости. Rīga: «Pētergaiļa» Bibliotēka, 1993. С. 81.


[Закрыть].

В Эстонии с 1857 года работала известная Кренгольмская мануфактура – одно из крупнейших в России текстильных предприятий, дававшее 8 % хлопчатобумажных тканей, производимых тогда в России. С 1899 года в Таллинне работал вагоностроительный завод «Двигатель», выпускавший судовые двигатели, паровые двигатели, локомобили, вагоны и ремонтировавший паровозы. Во время войны завод выпускал снаряды, ручные гранаты, стрелковое оружие. Были и другие машиностроительные предприятия, например крупная верфь – «Русско-Балтийский судостроительный завод» в Таллинне, на котором в 1916 году работало 15 тысяч человек, и этот завод мог строить одновременно 6 судов по 3000 брт каждый. Работали еще две крупные верфи – «Беккер» и Петровская верфь[5]5
  Брандт Э.И. Создание экономического базиса социализма в Эстонской ССР. Таллин: Эстонское государственное издательство, 1957. С. 10.


[Закрыть]. С 1883 года работала крупная деревообрабатывающая фабрика TVMK, освоившая производство фанеры. В 1913 году в Эстонии было 43 тысячи промышленных рабочих, в том числе в металлообрабатывающей промышленности – 11 тысяч человек. В 1916 году, в связи с нуждами военного времени, численность рабочих в этой отрасли выросла до 26 тысяч человек[6]6
  Эланго Ы.Ю. Эстония в годы временной частичной стабилизации капитализма (1925–1929). Таллин: 1954. С. 7.


[Закрыть]. Эстония до Первой мировой войны примерно половину дохода получала от промышленности. По этим, самым кратким, данным нетрудно себе представить степень экономического развития Прибалтики до революции.

После провозглашения независимости в прибалтийских странах очень быстро от крупной машиностроительной промышленности практически ничего не осталось. Если крупная латышская промышленность подверглась разорению в связи с эвакуацией в 1915–1916 годах и последующим немецким грабежом, то в Эстонии промышленность была уничтожена собственным правительством. Эстонская газета «Päevaleht» от 29 января 1926 года писала: «В будущем плане экономического развития Эстонии предприятия крупной промышленности надо рассматривать как явление исключительное…»[7]7
  Брандт Э.И. Создание экономического базиса социализма в Эстонской ССР. Таллин: Эстонское государственное издательство, 1957. С. 15.


[Закрыть]. Первые годы независимости крупные заводы не работали, их оборудование ржавело, а потом началось их уничтожение. Русско-Балтийский судостроительный завод был продан на металлолом британской фирме Армстронг – Виккерс, а корпуса снесены. Петровская верфь была также уничтожена. Верфь «Беккер» перешла на выпуск металлической посуды. Несмотря на то что Эстония могла обеспечить свой флот собственными новыми судами и еще выполнять заказы для соседних стран, эстонские судовладельцы стали закупать старые суда за границей – настоящий плавучий хлам. 25 % эстонского флота было старше 40 лет, 50 % – имело возраст 25–30 лет. Из-за сильного износа в год выбывало по 8–10 % эстонского торгового тоннажа, и только в 1933 году пошло ко дну или было продано на слом 11 тысяч брт.

И так было со всеми крупными предприятиями. Вагоностроительный завод «Двигатель» был продан на металлолом, а корпуса разобрали на кирпич. Электротехнический завод «Вольта», который в 1913 году имел 1500 рабочих, в 1937 году давал работу для 150 человек, и это предприятие было продано немецкому концерну AEG. В корпусах бывшего завода работало много мелких мастерских, главное здание было перестроено в спортивный клуб, в бывшем литейном цехе разместился склад сельдей. Металлообрабатывающий завод «Франц Круль» перешел на производство печного литья: заслонок, плит и т. п. Знакомая картина. Так же обходились с промышленностью пламенные борцы за демократию и либерализм в России в 1990-х годах.

Единственная страна Прибалтики, которая не испытала процесса деиндустриализации, была Литва, по очень простой причине отсутствия там до революции крупных промышленных предприятий и крупных портов. Это была типичная аграрная страна[8]8
  Рубинштейн К.И. Литва. М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1940. С. 40.


[Закрыть].

В межвоенные годы произошла деиндустриализация Прибалтики, когда промышленность упала как в общем масштабе, так и по техническому уровню. Стали господствовать мелкие предприятия, в основном пищевые, текстильные, деревообрабатывающие, кожевенные и т. д. Промышленность измельчала в невероятной степени. В Латвии до революции в среднем на машиностроительное предприятие приходилось 270 человек, в 1935 году – 3,4 человека[9]9
  Аболин Я.К. Деградация и упадок промышленности буржуазной Латвии. Рига: 1951. С. 22–25.


[Закрыть]. Правительство Латвии пыталось скрыть эту деиндустриализацию путем изменения правил учета. Так, в Латвии в число промышленных предприятий попали все предприятия с числом рабочих от 5 человек, с механическим двигателем, тогда как до революции учитывались только предприятия от 15 человек. Также латышская статистика учитывала всех строительных рабочих, чего не делалось до революции. Таким образом, в конце 1930-х годов в Латвии стали утверждать, что промышленность достигла якобы уровня 1913 года по занятым в ней рабочим. Но И. Маркон сделал пересчет по старым правилам, и оказалось, что численность рабочих достигала лишь 60–65 % от уровня 1914 года[10]10
  Маркон И. Очерки по истории промышленности Латвии. Рига: Латгосиздат, 1951. С. 99.


[Закрыть].

Мелкое предприятие, фактически ремесленная мастерская, не могло позволить себе сложные машины, современные технологии, технический уровень производства упал в огромной степени, а рабочие деквалифицировались. Резко снизился и общий уровень промышленного производства – главный источник богатства любой страны.

В годы независимости правительства прибалтийских стран сделали ставку на развитие аграрного сектора, главным образом на животноводство и маслоделие. Они хотели сделать свое сельское хозяйство похожим на датское, с развитым животноводством и экспортом масла. Это была идея, которая буквально охватила и страны Прибалтики, и Польшу. Причины этой «данизации» лежали на поверхности. Прибалтийская промышленность обеспечивалась сырьем и топливом из других областей Российской империи и туда же сбывала свою продукцию. Разрыв связей с Советской Россией и СССР, главным образом по чисто политическим причинам, сделал невозможным существование крупной промышленности, у Латвии и Эстонии не было возможности самостоятельно закупать на мировом рынке сырье и топливо, а также сбывать продукцию из-за сильной конкуренции со стороны промышленно развитых европейских стран. Единственное, чем могли торговать Литва, Латвия и Эстония, – это масло, бекон, лес и продукты деревообрабатывающей промышленности, хотя и ее тоже продали иностранным капиталистам вместе с лесами. Литва торговала в основном лесом и немного хлебом. Разрыв с СССР толкнул Прибалтику в аграризацию.

Прибалтика стремилась к развитию сельского хозяйства, и политика аграризации возымела свое действие. «Теперь Латвия и Эстония – аграрные страны. Доля промышленности в отличие от довоенного времени значительно отступает в общем национальном доходе», – писал Ю. Кирш в 1932 году[11]11
  Кирш Ю. Аграрный кризис в лимитрофах (Латвия и Эстония) // Аграрный кризис. Книга третья. М.: Международный аграрный институт, 1932. С. 5.


[Закрыть]. Это же признают и современные авторы: «Главной отраслью народного хозяйства Латвийской республики было сельское хозяйство, в котором работало две трети населения. Сельское хозяйство давало больше национального дохода, чем все остальные отрасли производства вместе взятые», – писал латышский автор П.И. Гаварс в 1993 году[12]12
  Гаварс П.И. Латвия – годы независимости. Rīga: «Pētergaiļa» Bibliotēka, 1993. С. 81.


[Закрыть].

Ставка на мировой «цивилизованный рынок» и вывоз сельскохозяйственных продуктов, пресловутая «данизация», которая витала над правительственными и деловыми кругами прибалтийских стран в 1920-е годы, не оправдалась. Наступившая в 1929 году Великая депрессия обрушила мировой рынок и значительную часть внешнеторговых связей. Выяснилось, что охваченный кризисом мировой рынок не в состоянии потребить аграрную продукцию прибалтийских стран. Под давлением конкуренции продукция продавалась за рубежом по демпинговым ценам – ниже себестоимости. Так, себестоимость килограмма масла в Латвии составляла 13,4 сантима, а цены на мировом рынке упали до 7–8 сантимов.

Мировой кризис привел к новому витку деиндустриализации. Например, в Латвии стоимость промышленной продукции упала с 447 млн лат в 1929 году до 312 млн лат в 1933 году, резко сократился экспорт. Уже в 1932 году в Латвии было в городах 40 тысяч безработных, больше половины всех занятых в промышленности. В 1938 году число предприятий в Латвии было на 11 % меньше, чем в 1913 году, число рабочих – на 39,4 % меньше, стоимость продукции на 43,8 % меньше[13]13
  Аболин Я.К. Деградация и упадок промышленности буржуазной Латвии. Рига, 1951. С. 13.


[Закрыть].

Из крупных и более-менее развитых латвийских предприятий сохранился только VEF, и то благодаря тому, что руководитель завода Александр Типайнис пролоббировал в правительстве очень высокие заградительные пошлины на импортные радиоприемники – 10 лат за каждую радиолампу. С 1935 года завод стал экспортировать радиоприемники в Великобританию, Швейцарию, скандинавские страны. С 1935 года на заводе стали выпускаться ограниченными партиями самолеты, дорожные машины, автомобили и мотоциклы. Кое-какие ниши нашли и другие прибалтийские страны. В Эстонии в 1930-х годах бурно развивалась сланцевая промышленность, перерабатывавшая сланец на сланцевое масло и бензин. Если в 1929 году добывалось 517,6 тысячи тонн сланца, выпускалось 11,2 тысячи тонн сланцевого масла и 690 тонн бензина, то в 1939 году добыча сланца выросла до 1642,1 тысячи тонн, выпуск сланцевого масла до 180,1 тысячи тонн и бензина до 22,4 тысячи тонн[14]14
  Брандт Э.И. Создание экономического базиса социализма в Эстонской ССР. Таллин: Эстонское государственное издательство, 1957. С. 27.


[Закрыть]. Главным потребителем этой продукции стала Германия, таким образом восполнявшая дефицит жидкого топлива. Но это все, чего прибалтийские страны достигли за годы своей независимости.

Итак, «огромные экономические успехи» прибалтийских стран в межвоенный период состояли в том, что страны Прибалтики деиндустриализировались, и это их состояние было закреплено и усилено экономической политикой их правительств.

Для сравнения, в Псковской области, которая в 1930-х годах то существовала в качестве самостоятельного округа, то передавалась в подчинение Ленинградской области и по своим условиям мало чем отличалась от Эстонии, шла индустриализация. В 1930 году были запущены Псковская ТЭЦ на торфе, механический завод «Выдвиженец», выпускавший запчасти для льночесальных машин, в 1931 году вступил в строй завод «Металлист», ранее созданный на базе дореволюционного литейно-механического завода Штейна, полностью реконструированный, производивший льночесальные машины, льнокомбайны, а потом и машины для добычи торфа. Развивалось производство, ориентированное на механизацию переработки местного сырья – крупные заводы в приграничных округах – Псковском и Великолукском не строились.

Драка за сосновые шишки

Теперь рассмотрим социальные последствия этих экономических процессов в прибалтийских странах и посмотрим, так ли уж хорошо жилось в довоенной Прибалтике, как утверждает Марк Солонин.

Итак, Прибалтика деиндустриализировалась и превратилась в аграрные государства. В Латвии и Эстонии в первые годы независимости провели земельную реформу, связанную с разделом помещичьих земель, аналогичную польской, которая была направлена на поддержку товаропроизводящих кулацких хозяйств.

Структура землевладения сложилась следующая. В Латвии 76 722 хозяйства (28,8 % всех хозяйств) владели 1,6 % всей земли. Из них более половины владели мельчайшими участками менее 1 гектара, и на них приходилось 0,08 % всей земли. На другом полюсе было 16 070 крупных хозяйств, владеющих участками от 50 гектаров и выше, на которые приходилось 50,3 % всей земли. Середняки, владеющие от 5 до 20 гектаров, составляя 51,8 % всех хозяйств, владели 22,4 % всей земли, а кулаки, имеющие от 20 до 50 гектаров, составляя 25,3 % всех хозяйств, владели 25,4 % всей земли. Несмотря на уверения современных латышских авторов, что после реформы 77 % жителей сельских районов были собственниками земли, тем не менее основная часть земли находилась в руках кулаков и помещиков.

В Эстонии ситуация была такая же. Наделом до 5 гектаров владели 73 456 хозяйств (40 % всех хозяйств), то есть в их руках было 2,9 % всей земли. На другом полюсе 6904 крупных хозяйства с землей свыше 50 гектаров, которые составляли 5,1 % от всех хозяйств, владели 18,4 % земли. Эстонские кулаки с наделами от 20 до 50 гектаров, составляя 34,7 % всех хозяйств, владели 52,8 % земли[15]15
  Кирш Ю. Аграрный кризис в лимитрофах (Латвия и Эстония) // Аграрный кризис. Книга третья. М.: Международный аграрный институт, 1932. С. 5.


[Закрыть].

Разница, как видим, была не слишком велика. В Латвии половиной земли владели помещики, в Эстонии – кулаки. Беднейшее крестьянство с наделами до 5 гектаров владело ничтожной долей земли, причем гораздо меньшей, чем в европейских странах, что прекрасно видно по этой таблице:

Нет, все же это был даже не европейский уровень, а много его хуже. Беднейшим крестьянам в Латвии и Эстонии земли досталось гораздо меньше, даже чем в Германии, не говоря уже о других европейских странах.

Эти данные уже сами по себе опровергают тезис Марка Солонина о европейском качестве жизни в прибалтийских странах. Когда столько народу скучено на мельчайших участка земли, не способных даже прокормить земледельца, ни о каком высоком уровне жизни речи быть не может. Действительно, сельские, да и городские жители в прибалтийских странах в 1930-х годах жили очень плохо.

Сосредоточение земли у помещиков и кулаков и обезземеливание огромной массы людей вызвало к жизни такое явление, как огромная масса сельскохозяйственных рабочих. Под этим термином понимается наемный работник, который, как правило, не имеет своего надела и вынужден наниматься на работу к зажиточному хозяину. Таких в Латвии было около 300 тысяч человек. В Эстонии сельхозрабочих было 82,3 тысячи человек, то есть гораздо больше, чем промышленных рабочих, но если учесть и тех, кто имел небольшой участок земли и нанимался на работы временно, то количество сельхозрабочих можно оценить в 150 тысяч человек. Вся эта масса шла работать в кулацкие и помещичьи хозяйства: «После же установления самостоятельности слабое развитие промышленности и оторванность от СССР заставляют сельскохозяйственных рабочих Латвии и Эстонии искать работу исключительно у своих помещиков и кулаков, которые в настоящее время и являются чуть ли не единственными работодателями», – писал Ю. Кирш[16]16
  Кирш Ю. Аграрный кризис в лимитрофах (Латвия и Эстония) // Аграрный кризис. Книга третья. М.: Международный аграрный институт, 1932. С. 7.


[Закрыть].

В Эстонии быстро распространились полуфеодальные формы эксплуатации крестьян, например аренда земли. В 1925 году было 5,3 тысячи арендаторов, в 1939 году их стало 19,5 тысячи. Арендная плата только на 57 % вносилась деньгами, а остальная часть – натуральными продуктами и отработками. 2,3 тысячи хозяйств арендовали землю испольно, то есть за долю урожая[17]17
  Брандт Э.И. Создание экономического базиса социализма в Эстонской ССР. Таллин: Эстонское государственное издательство, 1957. С. 45.


[Закрыть]. Эстония также занимала второе место в Европе по величине заработной платы рабочих, только с конца, обгоняя лишь Португалию.

Еще более худшее положение было в деиндустриализированной Латвии. В современной латышской литературе положение сильно приукрашивается: «В больших хозяйствах работали и сельскохозяйственные рабочие, которых всегда недоставало»[18]18
  Гаварс П.И. Латвия – годы независимости. Rīga: «Pētergaiļa» Bibliotēka, 1993. С. 81.


[Закрыть]. А в советской литературе, посвященной аграрному кризису, основанной на материалах того времени, в частности сообщениях латышских газет, живописуются картины сельской безработицы, отсутствия доходов и настоящего сражения за самые бросовые ресурсы. Так, латышская газета Lancer Darbs от 13 января 1932 года писала: «Во многих местах собирают в лесу шишки. Но в связи с большим предложением цены на шишки падают. В нашу волость для сбора шишек явились безработные из ближайшего города. Местное население силой прогнало их из лесу»[19]19
  Кирш Ю. Аграрный кризис в лимитрофах (Латвия и Эстония) // Аграрный кризис. Книга третья. М.: Международный аграрный институт, 1932. С. 22.


[Закрыть]. Из этого короткого сообщения видно, что сбор сосновых шишек велся не в виде развлечения, а для продажи на топливо, то есть был источником средств к существованию. Причем шишек собирали и продавали столько, что цены на них упали из-за чрезмерного предложения. Сбор шишек в лесу, которые шли на топливо, – это выражение крайней нужды, крайнего разорения, когда становятся недоступными ни уголь, ни даже дрова в качестве топлива. В РСФСР до сбора шишек дошли только в 1920 году, в самый разгар топливного кризиса, когда хозяйство балансировало на грани полной остановки из-за отсутствия угля и дров. Но в Советской России это было следствием опустошительной Гражданской войны и разорения Донбасса, и от этой меры отказались сразу же после минимального восстановления топливного хозяйства. В Латвии же, в которой, по уверениям Марка Солонина, был якобы достигнут европейский уровень жизни, до сбора шишек докатились без войны. И не просто докатились, а дошли даже до того, что за право сбора шишек в лесу сельские безработные дрались с городскими безработными.