Текст книги "132"

132
Дмитрий Верховский

© Дмитрий Верховский, 2024

ISBN 978-5-0064-8487-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Перезагрузка

 
Если из формулы выключить время,
О котором не помнится ночью —
Путь и не важен. Уверен.
Мчи со всей мочи.
 
 
Дорога во тьме по лесу.
Деревья как стены туннеля.
Будто несут меня бесы,
Или же дрыхну в постели.
 
 
Себя ощущаю неполно.
Могу, значит, быть кем угодно.
Тьма растворяет всё, словно
Желудок голодный.
 
 
Месяц как лунный прелаудер
Перезагрузки системы.
Небо – заставка, стоп-кадр,
Пуск спрятан в теме-
 
 
ни. Бегущая белка.
Мерно гудят колеса.
Мимо всё мельком.
Вне космоса.
 

Ещё раз о снах

 
Мы разделяем дни закрытыми глазами.
Сквозь долгий сон проходит ночь.
Но мы не управляем снами,
И сны как тьма точь-в точь,
В которой скрыто всё, что видим утром,
И то, что не случится никогда,
Лишь в мире снов, в плену абсурда.
Почти треть жизни этим снам отдал.
Верней в них прожил. Был влюблен и счастлив.
Не помню только, чтобы был там стар.
Хотя и помню сны отчасти.
Есть в них забытые места.
А что мы называем часом ранним:
Не выспался, все спят – ещё темно,
Привычно объясняясь снами,
Недосыпанием этих снов.
Так плохо, если вдруг наступит утро,
Звонит будильник, яркий свет.
Вот так растормошит кондуктор.
Пожалуйста, билет.
Мы в сны не ходим по билетам.
Сюжет не угадать.
Всё в кучу здесь: и то, и это,
А главное – тут спать
И точно знать, когда проснулся,
Чтоб жить как не во сне
И чувствовать биение пульса,
И думать, а зачем проснулся.
Любимые, вас нет.
 

Сирота

 
Детство длится, пока живы родители.
Однажды становишься взрослым.
Менее чутким, чувствительным,
Даже немножечко чёрствым.
Жизнь ведь меняется,
Раз подрубили устои.
Вот обстоятельства,
Будь сиротою.
 

Зелень

 
Земля рождает облака листвы,
Они с ветвей свисают пышной сенью,
Воздушным слоем плотным, теневым.
Сказать иначе: туча зелени.
Той зеленью покрыто как бы всё.
Кусты, трава зелёно-монотонны.
Растут в великолепии своём.
Ещё цветы особенны, бутоны.
А где-то птицы там, среди ветвей,
Чирикают, свистят и напевают.
И с ними вместе стайка фей,
Что прилетела где-то в мае.
Скучал о лете. В данном волшебстве
Есть что-то к доброй перемене,
Когда тепло питает цвет
И тени
В этом буйстве зелени.
 

Камни

 
Серые, бурые камни.
Мёртвый сад из фигурных камней.
И нести сюда нужно камни.
Не цветы, только камни ко мне.
Малоцветно глядят фотографии.
А прожилки от прожитых лет,
Золотые слова эпитафий
Как вкрапления в каменный цвет.
За оградами редко на столиках
Оставляют зачем-то еду.
Словно жертву для птиц, алкоголиков,
Что за водкой с поминок придут.
Над камнями большие деревья,
Они соки сосут из могил.
Потому и растут чуть быстрее,
Чем в любом другом месте б смогли.
Летом кладбища прячутся в тени.
Без дождя сухо и хорошо.
Оживляет покой птичье пение.
Я своих, пусть и дальних, нашёл.
Камни тянут тепло, чьи-то жизни.
Под защитой усопших родных,
Где так зыбко в миру, что над нижним,
Я спокоен, привычен средь них.
 

Отражения

 
Мы привязаны к зеркалам
И зависимы от отражений.
Словно тут мы и там пополам.
В обе стороны до отторжения.
В зеркалах узнаём те черты,
Что нас делают в мире собою,
Подтверждаясь, что ты это ты,
Без каких-либо личностных сбоев.
Как зацепка, чтоб нам не забыть
То лицо, что для взгляда незримо.
Так без тени остаться как бы,
Без следов и никем не любимым.
 

Додуманное

 
Можешь представить комнатой нашу систему?
Солнце же лампочкой, если так хочешь,
И надо что-то размером со стену,
Чтобы и с лампочкой настала ночь.
Не было даже малюсенькой щели,
Чтоб не проникли лучики солнца,
Чтобы спалось нам конфортней в постели,
Не загораживаясь у лица.
Мы ведь додумали чёрные ночи.
Где-то в душе мы темним однозначно.
Часто хочется одиноче-
ства. Час когда плачут.
 

ПАПА

 
Он был частью моей жизни,
Частью лучшей и большей.
Пока говорить излишне,
Но вряд ли прожить столько же.
 
 
Я купил птицу,
А папы не стало.
Связи тут мало, в принципе.
Просто совпало.
 
 
Только вот шорох крыльев
Напоминает о небе.
Небо общее или
Голубеет.
 
 
Можно представить: сердце
Бьётся как птица в клетке.
Там оно словно пленница,
Хоть и держится цепко.
 
 
Птице охота на волю.
Счастье, когда летает.
Биться бывает больно,
Манят высокие дали.
 
 
В избранном справа иконка —
Папа мой в телефоне.
Я не готов настолько,
Чтоб удалить этот номер.
 
 
Несколько дней в удалённом
Могут храниться контакты.
Души у умерших словно.
Вот бы спросить его «Как ты?».
 
 
Мне ведь никто не ответит,
Птица, быть может, чирикнет.
Даже и к папиной смерти
Каждый однажды привыкнет.
 
 
Страшно об этом подумать.
Кто-то меня похоронит.
Будем в итоговой сумме,
Сколько о нас помнят.
 

Летальное

 
Красная диагональ,
Как перечёркнуто что-то.
Крен. Вот так видится даль
Из самолёта.
 
 
На горизонте заря
Ярко рассвечена,
Чуть мрачновато горя.
В вечное
 
 
Непроходимый рубеж
Между воздушным и твердью,
Богом прочерченный меж
Жизнью и смертью.
 
 
Нет ни лазейки, моста.
Лава от края до края.
Будто летальным вдруг стало
То, что летаю.
 

Ветер

 
Мы почему-то подсознательно одушевляем ветер,
Словно он не просто дует или не дует,
Бывая порой незаметен,
А делает это нарочито, не впустую.
 
 
К примеру, как-то некстати мешает
Развести огонь, прикурить сигарету,
Вырывает из рук воздушный шарик
И уносит, мнёт документы.
 
 
Вы видели, как он раздувает вьюжки,
Не сплошную метель, а так, местами,
Тут ветра нет, ну а здесь он кружит,
Теперь дует тут, а там оставит?
 
 
Бывает, он жжёт неприкрытые лица,
Шею, глаза, сквозит прямо в уши,
И на него невозможно не злиться,
Хотя бы на то, что вот кожу он сушит.
 
 
А иногда он бывает тёплым,
Приносит весну, перемену погоды,
О чём-то хорошем, забытом напомнит,
Как будто опять мы сделались молоды.
 

Па-де-де

 
Начиная падать, я выставляю ногу —
Попросту делаю шаг,
Оставаясь недолго
Так.
 
 
И вновь начинаю падать,
Снова страхуюсь ногой —
На этот раз, правда,
Другой.
 
 
Трудно ходить дважды левой.
Мне соблюдать череду
Нужно, хоть и сумел бы.
Иду.
 
 
Не думаю о равновесии.
Важно держать наклон.
Стоя. Врозь или вместе,
Но
 
 
Вновь начинаю падать.
Надо куда-то идти.
Надо так надо,
И,
 
 
Начиная падать…
 

Снежный шар

 
В падении снежинок некий шарм
И неестественность, так падают картинно,
Что можно видеть мир как снежный шар,
Наполненный, к примеру, глицерином —
Таким густым мне кажется мороз,
Что нелегко дышать посредством лёгких.
И тают на глазах ледышки слёз,
Когда смежением век расплавить смог их.
А небо всё же ближе к синеве,
Так близко, что я чувствую границы
Бескрайнего. То чувство тем новей,
Чем поразительней, и вряд ли повторится.
Свод неба словно дутое стекло.
Чей этот мир, тот сбоку наблюдает.
Его, конечно, тоже привлекло,
Как сыплет снег, красиво оседая.
 

Неупокойные

 
Есть и те, кто противятся ночи
Светом, звуком, бодрящими мыслями,
Неупокойные, прочие,
Немногочисленные.
 
 
С ними ведь нужно считаться,
Именно с очень упёртыми,
С теми, кто после двенадцати
Тормошит почти мёртвый мир,
 
 
Внутренне тёмный, в интимности томный
И пока неразбуженный.
Бог их простит, если вспомнит,
Хотя это не нужно им.
 

Символ веры

 
Я видел ангелов в одеждах белых
Издалека, но, так сказать, воочию,
Мне в память крылья врезались, не тело,
И то не птицы были. Точно.
 
 
По замерзающей реке, над паром,
Они летели низко и так быстро,
Что я едва заметил эту пару,
Я не успел бы даже сделать выстрел.
 
 
Так дух, наверное, носился над водою,
Но не в сметении, а зная направленье,
Вот так летели эти двое.
Ну, если не соврало зрение.
 
 
Была зима, их путь был явно к югу,
Не в облака, не в космос – прямо к Богу.
И ангелам ведь нужен тёплый угол,
То место, что им тоже дорого.
 
 
И я подумал. Вот он символ веры —
Воздушный, фантастичный, мимолётный,
Сегодня прилетевший с севера
И обретённый кем угодно.
 

Ускользающий человек

 
Я чувствую, что внутренне нестабилен,
Ощущаю какую-то текучесть,
Вряд ли тут дело в выборе —
Я им особо не мучаюсь.
 
 
Я думал о людях лучше,
А люди всё чаще плохие,
Не просто души заблудшие,
Но как бы по жизни такие.
 
 
Мне непонятно, какой я,
Друг или, скажем, любовник,
Редко бываю в покое.
Сны? Ну а что в них?
 
 
Любви не бывает много,
Немного любви – немало.
Что у нас по итогу?
Общность внутри овала.
 
 
Мне кажется, я ускользаю
В силу того, что текучий,
Туда, куда даже не звали.
И полагаюсь на случай.
 

Бабочки ноября

 
Бабочки ноября.
Замечаю я их ближе к вечеру,
Когда лампы чуть ярче горят,
Оттого и сильнее подсвечивают.
Они явственней, чем этот свет,
Чем реальность с её поворотами,
А тем более скорая смерть,
Что наутро их сделает мёртвыми.
 
 
Бабочки ноября
Закружатся со снежными хлопьями,
Но подружатся с ними навряд,
Хотя издали схожи, как копии.
В ноябре аномально тепло,
Потому возникают все странности
И вообще то, что быть не могло,
Эти белые бабочки в частности.
 
 
Мир меняется. Признанный факт.
Неживое с живым, как в гармонии.
Хорошо. Получается так.
То улыбка пагубы. Ирония.
 

Человек прошлого

 
Мой внутренний мир словно кладбище.
Вспомнишь кого, а он мёртвый.
И не хватает меня ещё —
Будет всё стёрто.
Образы в памяти плоские.
Их не представить трёхмерно.
Это особенность мозга и
Недостаток, наверно.
Я человек прошлого
В силу того, что прожито.
Дней безсистемное крошево
Вышло сквозь драное сито.
 

Слова

 
Звуки и музыка – части непростой рифмы.
Тут многое зависит от слуха,
От того, как произносим их мы.
Звонко или сухо.
 
 
Речь потому музыкальна,
Что выросла из мычания,
Из звериного рыка оскального,
Из мотива, что был изначально.
 
 
После лежим с тобой рядом.
Не прикасаются руки,
И не встречаются взгляды,
Чувства в молчаньи аукают.
 
 
Слова – это просто звуки,
Часто без нужного смысла,
Тем более музыки.
Как-то так вышло.
 

Письмо другу

 
Я знаю, что ты многое разрушил,
Использовал и сделал непригодным,
Как минимум потасканным, бэушным.
Мне жаль твои потраченные годы.
Что создал ты, не говоря о детях,
Что было бы для мира чем-то новым,
Чего не смоет время, перепетии,
О чём не раз помянут добрым словом?
Ты был велик, не в массе, в чём-то личном,
Творил в искусстве, подобляясь Богу?
Ты жил, как я, в течении, обычно,
Как жили многие и дальше тоже смогут.
Ну разве не убил, в своем злодействе
Пытаясь оправдаться глупой ложью,
Чужой виной, нуждой и, скажем, местью.
А в остальном все грешники похожи.
Зачем живём, дни проводя бездарно,
Плодясь и размножаясь, как микробы.
Не для того ль, чтоб просто полнить карму
И наслаждаться данной жизнью чтобы?
Чтобы питать тех гениев, талантов,
Что создают мир лучший, пусть безлюдный,
Художников, поэтов, музыкантов,
Чьи лучшие творения мы любим.
Чтобы любить и небо, и природу,
Любить все эти дивные пейзажи,
И жить для той любви в угоду.
Тут всё равно, что ты по жизни нажил.
Я знаю, что ты многое разрушил,
Нам всем давно пора остановиться,
Пересмотри свой мир и вспомни лучшее,
Не измарай последние страницы.
И после нас пусть что-то остаётся,
Не только кучи мусора и пыли,
Пусть будоражит сердце и эмоции
Потомков, чтобы тоже жизнь любили.
 

Крылья

 
Когда земля перестаёт быть чёткой
И её внизу может не оказаться,
Она скрыта под облачной чёлкой,
Непонятна локация.
Развернувшись на чистое небо,
Ты теряешься в синем пространстве.
Видеть нечего, будто бы слепо
Смотришь. Солнышко, здравствуй.
Оно греет. И Солнце реально.
Облака, словно дым, эфемерны.
Сомневаюсь в незримом и дальнем.
Есть хорошее слово «наверно».
Небо всюду: и сверху, и снизу.
И уже забываешь о твёрдом,
Куда падать. Тут белая с сизым
Мне перина из туч распростёрта.
А как здорово в небе ночью!
Гипнотически действуют звёзды,
На земле это всё заволочено.
Здесь комету ухватишь за хвост ты.
Для того мне и дадены крылья,
Чтоб болели спинные лопатки,
Чтобы часто с усталости ныли
Эти лопасти с лётной зарядки.
Для того, чтоб я чувствовал космос,
Для того, чтоб я был ближе к Богу,
Словно ангел какой крылоносный,
И не жил без высот однобоко.
 

Свято место

 
Когда красота принимает пышные формы,
А воздушная масса вид некоего сооружения,
Которое кажется просто огромным,
И поражает воображение,
 
 
Космос высвечен до парадно-голубого,
Облака в сиянии солнечного золота —
Думаешь, вот он престол Бога,
Великого нашего Господа!
 
 
Но мыслишь подспудно, что Свято место пустое.
А от этого чувствуешь себя растерянно,
Как будто колеблешь устои.
И переключаешься на то, в чём более уверен.
 

Гений места

 
Вот львы двенадцати колец,
Две круглых дроби, три ступени
В закат часов, а там венец
Полуночи и шесть значений.
Колодец – это полный круг,
А с ним двенадцать полукружий.
Куда ведёт железный люк,
Зачем он здесь в низине нужен?
Когда гранитная стена
При спуске скрыла целый остров,
Нет никого и ночь темна,
Спят маяки, остры их ростры,
Ты у воды совсем один,
В восторге, некотором испуге,
На междуречье посреди —
Тогда услышишь сердца стуки,
Взволнованного в шуме волн,
Где Стрелка разрывает грудью
Неву, где Биржа – Парфенон,
А Боги – каменные люди.
Здесь сердце Города, оно
В движеньи рек веками бьётся
И слышимо сегодня мной,
Представьте пик моих эмоций.
Какая близость! Петербург!
Я приобщён к Великой тайне,
Услышал я и сердца стук
И уловил твоё дыхание,
Почуял душу. Тайный ход,
Дорога стала мне известна
Средь уступивших камню вод.
Здесь обитает Гений места.
 

Чёрное белое

 
Чёрный цвет, в том числе, составляет белый.
Это верно для первого и второго.
Без разницы, светлело или стемнело.
Серого было много.
 
 
Мир, как во сне, отражённый.
Струи волшебного света,
Словно от берега волны,
Вырисовывают предметы,
 
 
Обозначая границы,
И претыкаются в камни.
Мне бы вот светом струиться.
Казалось, куда мне.
 
 
Светом я вижусь людям
В колбочках, палочках глаза
В силу значения люмен.
Внутри же я красный.
 
 
Красный отчасти белый.
Также отчасти чёрный.
В цвете рисуется тело,
Образ, как сон, условный.
 

Время

 
Время неоднородно.
Оно
растягивается
и сжимается,
Но бывает свободным.
О,
скорее бы пятница!
Время съедает могилы,
Пополняется мертвецами.
Вот оно вдруг застыло.
Для времени я проницаем.
Как проницаем для мёртвых,
Тех, что проходят сквозь стены,
Через любое твёрдое.
Духи безвременны.
 

Дно

 
Я думаю, что мы на самом дне.
Когда-то здесь шумело море.
А почва – пена давних дней.
Здесь каждый вскрытый пласт – история.
На глубине совсем темно.
Как бесконечен чёрный космос!
Но вот сильнее свет земной.
Привычка к свету – это косность.
Я помню тёплый цвет циан
Волны лазури бирюзовой,
А также помню блеск свинца,
Накаты моря штормового.
Но это было далеко.
Ландшафт из серого бетона.
Горит глубинно свет окон.
Бездомный словно бы бездонный.
 

Звёзды

 
Можно увидеть звёздочки космических шестерёнок,
Стрелки комет и закрученные пружины
Вселенной. Работа точная и тонкая.
Бывает обманчиво недвижимой.
Созвездия – словно значения циферблата,
Фазы луны, Марс на Венере.
Небо как будто бы карта,
В которую можно поверить,
Как можно не видеть, но чувствовать воздух.
Нужно ли верить в него, вдыхая?
А что обещают грустные звёзды?
Мне вот попалась точно такая.
 

Поцелуи

 
Поцелуй жизни,
К примеру, искусственное дыхание,
Дар ближнему
С чьей-то гортани.
 
 
Тёплые влажные губы.
Жизнь – это так сексуально.
Пусть тебя даже не любят —
Делают правильно.
 
 
Поцелуй смерти – это,
В сущности, пустота.
Будто покойный ответил
Холодом рта.
 

Грубые настройки

 
Внутренние противовесы,
Рычаги, какие-то балансиры
В механизме настроек процесса
Адаптации внешнего мира
 
 
К человеческим ощущениям,
Восприятию, пониманию,
Когда вечное кажется временем,
Тайное – знанием,
 
 
Какафония – шумом города.
Родным и почти мелодичным.
А Господь носит бороду,
Стал нам космос привычен.
 
 
Только
В научно-техническом веке
Мы не чувствуем тонко
Близкого человека.
 

Тёплый январь

 
Ресницы – щекотливый снег,
А пальцы ломкие, как лёд.
Как белый снег, искрится смех!
Язык – метель, когда «метёт».
Завьюженный начёс волос.
Одеяло скомкано в сугроб.
Мурашки, будто бы в мороз,
И возбужденье, как озноб.
Вот оттепель замёрзших душ,
Презревших жизненную хмарь
На чистоте зимы, к тому ж
Уже влюбившихся в январь.
 

Человеческая точка

 
Вот человеческая точка
На заснеженном полотнище.
Конечно, там деревья, кусты и кочки,
Да много что ещё.
Но эта малозначность
Перед пространством и временем
Так возвышает это мгновение!
Мгновение осознания.
 

Шрамы

 
Если сердце кромсать на кусочки,
То однажды останется пусто,
Я заметил: меняются почерк,
Мысли, также душевные чувства.
Все, кто важен, однажды уходят.
На душе остаются лишь шрамы.
Знаки памяти в некотором роде.
Всех больней мне запомнилась мама.
Да, пока что я не бессердечен.
Пустоту подменил именами
Тех, чьи образы выплывут вечером,
Ненадолго вернутся со снами.
 

После

 
Я, наверное, умер уже
Или болен, а жизнь – это бред,
Может, ад, что назначен душе,
Ничего настоящего нет.
Потому-то мне больше не жаль
Персонажей в реальности снов.
Уходя – уходи, уезжай
Без меня, без тебя и без слов.
Всё пройдёт. Будет пусто, темно.
Но однажды пройдёт пустота.
Новый мир, проживаемый мной.
Нет, не мной. Я и тут подустал.
 

Дверь и

 
Стены сужают пространства,
Их разряжают двери.
Тоже препятствия
В какой-то мере.
Если замки закрыты,
Двери вжимаются в стены,
Внешний периметр.
Часть переменной,
Где есть и вход, и выход,
Две ли различные стороны,
Словно бы вдох и выдох,
Дверь – это поровну.
Кому нипочём запоры,
Петли, щеколды и коды?
Да сквозняку, который
Маленький ветер свободы.
 

Перспектива

 
Всё лучшее, конечно, позади,
Не буду больше юным и красивым.
А прошлое лишь раны бередит.
Я разучился верить в перспективы.
Упущенное время не вернёшь.
Недавно разбирал тут нажитое,
Воспоминанья те – чужому – грош,
Не так уж хорошо я прожил т.е.
И что-то ведь ненужное забыл,
А это годы, годы, годы, годы,
И словно и не бывшие как бы,
Потраченные будто мимоходом.
А дальше ждёт лишь старость, смерть,
История, которой нет печальней,
Неотвратимая кончина ведь,
Об этом же, конечно, очень жаль мне.
 

Обещание

 
Я тут загнался,
Что
курить вредно,
Что
курить стрёмно.
Бред, но
Стану я бледным,
Может быть, чёрным.
И решил твердо.
Ну это к чёрту.
Лучше сопьюсь.
 

В. Ода

 
Погружённое в воду,
Тело становится легче.
Вроде
Бы мелочи.
Входит – выходит
На сушу,
Как в реку
Ту и не ту же.
Души
Тянутся выше.
Туда,
Где почище,
Где Бог их услышит.
Там лучше.
В воде даже крики беззвучны.
 

Заупокой

 
Упокой душу, Господи, раба Твоего,
Её время земное уже истекло,
Успокой негасимый бессмертный огонь,
Что давал человеку живое тепло.
 
 
Что надеждою часто мятежно пылал,
Бушевал от страстей, от забот, от любви,
А бывало, других он людей согревал,
Источая глубины, доброты свои.
 
 
Он стремился в межзвёздную вечную высь
Через россыпи мёртвых, пустынных планет,
В Божье небо, как светлая мысль, вознестись,
Чтобы влиться там в истинный, Господи, Свет.
 
 
От молитвы мерцает, трепещет свеча.
Отпусти человеку мирские грехи,
Что творил он и вольно, порой невзначай.
Словно бремя, людские грехи нелегки.
 
 
Золотые, как солнце и вера, врата,
А за ними священный заветный алтарь,
Словно рай начинается где-нибудь там,