Текст книги "Геокультурный брендинг городов и территорий: от теории к практике. Книга для тех, кто хочет проектировать и творить другие пространства"

Современное научно-географическое страноведение в России испытало в 1990-х годах своеобразный «ренессанс»129129
  См. наиболее важные публикации по этой тематике в отечественной географической литературе: Дмитревский Ю. Д. Страноведение и география международного туризма. Т. 4. Страноведение и международный туризм. СПб., 1997; Он же. Роль проблемного страноведения в изучении и организации современного туризма // Проблемное страноведение и мировое развитие. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998. С. 42–57; Каринский С. С. География и искусство // Вестник МГУ. Серия 5. География. 1992. № 6; Машбиц Я. Г. Основы страноведения. М.: УРАО, 1995; Он же. Комплексное страноведение. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998; Он же. Новые рубежи страноведения // Проблемное страноведение и мировое развитие. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998. С. 13–23; Методика страноведческих исследований: Экономическая и социальная география / Под ред. Н. С. Мироненко. М.: Изд-во МГУ, 1993; Мироненко Н. С. Концепция синтеза в современном страноведении // Вестник МГУ. Серия 5. География. 1992. № 1; Он же. Страна в системе мирового хозяйства (некоторые теоретические вопросы взаимосвязей) // Там же. 1994. № 3; Пуляркин В. А. Научное страноведение: быть или не быть – нет вопроса! // Географическое пространство: соотношение знания и незнания / Первые сократические чтения по географии / Отв. ред. Г. А. Приваловская. М.: Изд-во РОУ, 1993. С. 28–33; Он же. Дискуссионные вопросы современного научного страноведения // Проблемное страноведение и мировое развитие. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998. С. 23–35; Серебрянный Л. Р. Кризис современного страноведения и необходимость его преодоления // Там же. С. 35–42 и др.


[Закрыть]. Обилие публикаций было связано с оживлением научного интереса к наиболее фундаментальной и в то же время наиболее «географичной» проблеме, довольно сильно «притушенной» и потускневшей в советское время. Признание кризиса в современном страноведении (Л. Р. Серебрянный) соседствовало с практически полным единодушием в оценке роли и значимости страноведения для развития современной географии. Современные исследователи страноведения сделали попытку опереться на наследие классической географии и одновременно актуализировать значимость сравнительно-географического и образного метода в страноведении. Так, Я. Г. Машбиц указал на значимость классических работ В. П. Семенова-Тян-Шанского, рассматривавшего страноведение как один из высших этажей географии, и на необходимость использования в страноведческих характеристиках ярких компаративистских образов – например, Ливан как «Швейцария Ближнего Востока» или Чехия как «Сингапур Восточной Европы»130130
  Машбиц Я. Г. Комплексное страноведение. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998. С. 34, 216.


[Закрыть]. Проблематика образа страны оказалась явно на «передовых рубежах» современного страноведения. Это связано в первую очередь с тем, что понятие страны с трудом укладывается в точные географические границы; оно по своему генезису уже является образным. Так, В. А. Пуляркин считает, что страноведение явно нуждается в герменевтическом обосновании и ни в коей мере не сводимо к территории131131
  Пуляркин В. А. Дискуссионные вопросы современного научного страноведения // Проблемное страноведение и мировое развитие. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998. С. 28–29.


[Закрыть]. Определение страноведения как синтетического этапа географического познания132132
  См.: Каринский С. С. Указ. соч.; Мироненко Н. С. Концепция синтеза в современном страноведении…; Пуляркин В. А. Дискуссионные вопросы современного научного страноведения… С. 31 и др.


[Закрыть] переводит образное страноведение в центр географического интереса. Следует сразу же отметить, что этот интерес не является только географическим133133
  См.: Пуляркин В. А. Указ. соч. С. 33.


[Закрыть], так как внешние потребители страноведческой продукции могут быть заинтересованы в моделировании прикладных, специфически ориентированных образов каких-либо стран.

Классическая хорологическая концепция в географии, представленная прежде всего трудами немецкого географа Альфреда Геттнера, по своей сути является страноведческой, причем понимание страноведения в ней достаточно жестко связано с проблемой чувственного и теоретического познания географического пространства. Выделяемые А. Геттнером ограничения для чувственно-образного восприятия пространства в значительной степени важны для формирования образа страны. Так, временные границы, весьма раздвинутые при восприятии и изучении страны, определяют известную абстрактность, обобщенность и в то же время синтетический характер образа страны: «Кто внимательно наблюдает природу какой-нибудь страны, тот носит у себя в голове большое количество образов, составляющих в своей совокупности некоторое единство; только это единство и может интересовать географию»134134
  Геттнер А. География. Ее история, сущность и методы / Под редакцией Н. Баранского. М.-Л.: Гос. изд., 1930. С. 198.


[Закрыть]. Страноведение фактически решает, в интерпретации А. Геттнера, хорологические задачи в рамках всей географии135135
  Там же. С. 363.


[Закрыть] и, следовательно, работа по формированию образов различных стран оказывается ядром содержательных географических исследований.

С точки зрения современной теоретической географии исследования образа страны вполне могут рассматриваться и как исследования виртуальных объектов136136
  См.: Шупер В. А. Мир виртуальных объектов в географии // Географическое пространство: соотношение знания и незнания / Первые сократические чтения по географии. М.: Изд-во РОУ, 1993. С. 18.


[Закрыть], существующих, очевидно, в некоем специфическом пространстве, в данном случае – анаморфированном географическом пространстве. Идея виртуального мира, определяемая как своего рода методологическая метафора137137
  Там же. С. 20.


[Закрыть], позволяет осознать автономность существования и развития образов стран, конструирование которых предстает как целенаправленная методологическая и теоретическая деятельность. Другими словами, детально разработанный и хорошо структурированный образ страны, в конечном счете, фактически есть упорядоченное представление страны – он как бы являет страну; изначальная «виртуальность» образа становится самой реальностью.

В рамках традиционного научно-географического страноведения изучение и формирование образа страны имеет четко обозначенную «ячейку», однако сам этот образ представляет собой лишь дополнительную «упаковку» для обстоятельной физико-, экономико– и социально-географической характеристики страны. В этой методологической ситуации актуализация и, в определенном смысле, централизация образа страны возможна прежде всего посредством наработки геокультурных образов страны, естественно аккумулирующих большинство ярких черт, особенностей, «изюминок» конкретной страны.

Геокультурный образ страны, по всей видимости, представляет собой наиболее тонко структурированный и динамический географический образ. Формирование геокультурного образа страны – это достаточно сложный процесс, так как его единство обеспечивается «спеканием» и формовкой очень разнородных по генезису и структуре географических и парагеографических представлений, а макропространственный уровень самой работы задает его сравнительно объемные параметры138138
  См.: Лавренова О. А. Географическое пространство в русской поэзии XVIII – начала XX вв. (Геокультурный аспект) / Под ред. Ю. А. Веденина. М.: Институт Наследия, 1998. С. 12–14.


[Закрыть]. Исследование геокультурного пространства русской поэзии XVIII – начала XX вв. показывает, что первичное «уплотнение» геокультурного образа страны связано с его размещением в пространстве наиболее общих культурных символов и образов. Так в русской поэзии XVIII века образ Индии в большей степени ассоциировался с экзотикой и богатством, нежели с какой-либо реальной территорией; сами геокультурные образы стран сравнительно мало политизированы (образ Турции)139139
  Там же. С. 42.


[Закрыть]. Эмоциональная, топофобная или топофильная, «окраска» отдельных геокультурных образов, по-видимому, способствует формированию целостной системы страновых образов, в которой по-разному эмоционально окрашенные образы могут создавать определенные оппозиции и более сложные конфигурации. Так, в русской поэзии XIX века образ Италии обладал максимально позитивной эмоциональной оценкой, тогда как образ Англии явно носил топофобные черты140140
  Там же. С. 43.


[Закрыть]. При этом формирующаяся образно-географическая карта практически сразу же дистанцируется от традиционной географической карты – ряд геокультурных образов приобретает в сравнении с традиционными географическими координатами экстерриториальные характеристики. Таков в русской поэзии XIX века образ Ватикана, который существует как бы отдельно от образа Италии, будучи никак не связан с ним и имея негативную эмоциональную нагрузку141141
  Там же.


[Закрыть].

Уплотнение и содержательное насыщение геокультурных образов страны может происходить в первую очередь за счет ключевых символов историко-мифологического пространства, локализуемых в соответствующем страновом ареале. Это относится к территории Ближнего Востока: образы Египта, Израиля и Палестины были содержательно насыщены в русской поэзии конца XIX – начала XX вв. библейской мифологией и знаковыми символами исторического пространства Древнего Египта142142
  Там же. С. 54.


[Закрыть]. Наиболее значимые в образно-символическом смысле природные или культурные ареалы какой-либо страны могут иногда выступать и в качестве образа всей страны, акцентируя внимание на наиболее ярких и существенных чертах ее образа. Так, в русской поэзии Урал часто рассматривался как символ мощи Российской державы, а Сибирь – как символ неосвоенности и дикости России (причем наиболее широко он применялся при взгляде на нашу страну извне)143143
  Там же. С. 58.


[Закрыть]. Систематизация основных элементов геокультурного пространства русской поэзии показала, что образ страны включает в себя, как правило достаточно разнородные символы, стереотипы и наиболее общие представления об историко-культурных и природных условиях страны, причем по сложности своей структуры он явно превосходит такие геокультурные пространства русской поэзии, как материк и историко-культурный регион144144
  Там же. С. 59.


[Закрыть].

Известная структурная сложность образа страны связана не в последнюю очередь и с тем, что географические и этнические образы часто формируют устойчивые образно-географические системы или комплексы – своеобразные «стереоскопические пары», позволяющие представить страну и олицетворяющий ее народ наиболее емко и объемно. Это объясняется тем, что, как правило, этнический образ несет в себе в скрытом или явном виде черты и этнической территории, а персонифицированные этнические образы – например, Джон Буль или Дядя Сэм – наиболее полно воплощают представления о конкретной территории и эпохе145145
  См.: Чеснов Я. В. Лекции по исторической этнологии: Учебное пособие. М.: Гардарика, 1998. С. 119–120.


[Закрыть]. В определенном смысле этнический образ предполагает содержательную нерасчлененность образов народа и страны, что очень характерно для ранних этапов развития общества146146
  Там же. С. 120–121.


[Закрыть]. На более поздних этапах его развития образы народа и страны, вполне очевидно, начинают постепенно рассматриваться отдельно, однако устойчивая связка «страны и народы» продолжает оказывать положительное воздействие на качество этих образов. Вместе с тем образ страны, возможно, носит более синтетический, по сравнению с этническим образом, характер, ибо четкое деление этнических образов на интра– и экстраобразы предполагают их очевидную унификацию и известное упрощение, сводящиеся зачастую к выделению определенных этнических поведенческих стереотипов147147
  См.: там же. С. 119–122.


[Закрыть] – тогда как емкий и содержательно насыщенный образ страны, наряду с выделением основных образных «стержней», важных для понимания страны, предполагает целенаправленное наращивание новых содержательных слоев, способствующих его более компактной «упаковке». Процессу содержательного насыщения образа страны может способствовать и то, что на первичных этапах освоения новых территорий в древности и в средневековье местное население, аборигены рассматривались не столько как этнические образы, сколько как символы своей территории – маркируемые чаще всего как люди-монстры, описываемые со всевозможными фантастическими подробностями148148
  См.: там же. С. 136–137. См. также: Плигузов А. И. Текст-кентавр о сибирских самоедах. М.; Ньютонвиль: Археографический Центр, 1993; Мельникова Е. А. Образ мира. Географические представления в средневековой Европе. М.: Янус-К, 1998.


[Закрыть]. Этапы последовательного освоения какой-либо новой территории, классифицируемой постепенно как страна, могут, вероятно, быть представлены прежде всего как достаточно сложный и неоднозначный процесс коэволюции этнических и географических образов.

Особенности динамики образа страны определяются в основном двумя главными факторами. Первый из них – экзогенный фактор, воздействующий на перемещения и детальную траекторию образа конкретной страны в рамках более широкой образно-географической системы. Такого рода перемещения связаны зачастую со специфической «войной образов»149149
  См.: Грузински С. Колонизация и война образов в колониальной и современной Мексике // Международный журнал социальных наук. Америка: 1492–1992. Май 1993. № 1. С. 65–85.


[Закрыть], в которой автохтонные географические образы инкорпорируются, порой достаточно мучительно и с рядом сложных трансформаций, в расширяющиеся, «пришлые», конкистадорские по духу образно-географические системы. Так, в результате испанской колонизации Мексики образ этой страны был вписан как в образно-географическую систему латиноязычной культуры и латино-язычных стран, так и, на более высоком уровне, в систему геокультурных образов стран Запада. В связи с этим весьма уместно привести следующий пассаж из исследования французского историка Сержа Грузински: «Колонизация образов, т. е. насаждение своих способов видения, чувствования и восприятия действительности, стала ключевым проявлением вестернизации Нового Света в целом и Мексики в частности»150150
  Там же. С. 65.


[Закрыть]. Главным инструментом вестернизации Мексики выступали христианские образы, которые по-существу навязывали местному населению новый зрительный и образный порядок, раскрываемый через центральные категории западной теологии («человек», «божественное», «пространство», «история» и т. д.)151151
  Там же. С. 66–67.


[Закрыть]. Однако в столкновении с синкретическими и яркими образами местных индейских культур христианские образы были вынуждены видоизменяться, адаптироваться, способствуя формированию принципиально новых геокультурных образов такой страны, как Мексика. Здесь можно выделить действие второго фактора, влияющего на динамику образа страны, – эндогенного. Его влияние обусловлено, в первую очередь, степенью устойчивости местных образных представлений и в то же время их способностью гибко трансформироваться в условиях своего рода внешней «образной агрессии». Формирование барочной культуры Мексики в XVI–XVIII веках и, в известном смысле, барочного образа Мексики – это дуалистический процесс, синтезирующий воздействие обоих выделенных факторов.

В рамках барочной культуры была создана система медиативных образов, которые как бы смягчали крайнюю гетерогенность культурного мира Мексики, его чрезвычайную этническую, языковую, культурную и социальную разнородность. Колониальное общество Мексики разработало те образы, которые могли с максимальной силой объединять правящие круги испанского происхождения, испанских креолов, потомков индейских аристократических родов и огромное большинство населения крайне смешанного происхождения152152
  См.: там же. С. 75.


[Закрыть]. В центре этих образов находились, как правило, культы образов святых (santos), вокруг которых и наслаивались новые, достаточно пластичные, смешанные образы. Барочный геокультурный образ Мексики вполне естественно был сформирован как результат взаимодействия, с одной стороны, макрогеокультурных образов западного христианства и европейского Средиземноморья, а, с другой, – микрогеокультурных образов, связанных с локальными культами святых и метисской этнической средой. Этот новый и эффективный образ Мексики хорошо способствовал росту культурной идентичности смешанного населения страны, связываемой теперь непосредственно с определенным географическим ареалом153153
  См.: там же. С. 79.


[Закрыть].

Исследование динамики образа страны должно связываться и с непосредственной локализацией образа в рамках той или иной образно-географической типологии. Так, вполне очевидно, что образы таких «великих стран американского барокко» (выражение С. Грузински)154154
  Там же. С. 82.


[Закрыть], как Мексика и Бразилия, локализуются в пределах образно-географической типологии, оперирующей с двумя наиболее важными типами – ядерными образами стран, принадлежащих центру какой-либо мощной цивилизации, проецирующей свои образы вовне, и пограничными образами стран, формирующимися в неустойчивых, «фронтирных» зонах межкультурного и межцивилизационного взаимодействия (Мексика и Бразилия пока явно ближе к второму типу). Однако сами эти образно-географические типологии могут носить динамический характер, проявляющийся как в «миграциях» образов отдельных стран от одного типа к другому, так и в трансформациях основных выделяемых типов географических образов.

За пределами конкретных образно-географических типологий динамика и структура образа страны в очень сильной степени может зависеть от мощных макрогеокультурных образов, лежащих в основе целого образно-географического «кластера», своего рода образов-архетипов. Подобные образы-архетипы активно используются в рамках такого художественного течения, как геопоэтика, интенсивно развиваемого современным шотландским писателем Кеннетом Уайтом и его последователями155155
  См.: Уайт К. Видение Азии // Новая юность. 1996. № 1 (16). С. 110–128; Он же. Странствующий дух // Там же. 1997. № 5–6 (26–27). С. 55–66.


[Закрыть]. Так, осмысление К. Уайтом образа Шотландии привело его к осмыслению ядерного образа-архетипа белого пространства, или белого мира, связанного с древним названием этой страны – Альба. Ассоциативное расширение этого образа ввело образ Шотландии сразу в несколько образно-географических систем: в образную географию древней кельтской культуры, трактовавшей понятие белого мира как пространства наивысшего напряжения; в глобальные координаты экзистенциальной географии, понимающей «белый мир» как возможность нового, более свободного осмысления любой территории; и, наконец, в рамки личной ментальной географии автора, ассоциирующего обобщенный образ Шотландии с конкретными ландшафтами, где ему довелось жить (своего рода трансгрессия и «сгущение» образа страны)156156
  См.: Уайт К. Странствующий дух… С. 57–58.


[Закрыть]. В конечном итоге, выявление образов-архетипов при изучении образа какой-либо страны предстает эффективным средством его «когнитивной экспансии», интенсивного уплотнения и наращивания его общекультурной «корневой системы»157157
  См. также: Хрестоматия по географии России. Образ страны: Пространства России / Авт.-сост. Д. Н. Замятин, А. Н. Замятин; под общ. ред. Д. Н. Замятина. М.: МИРОС, 1994 – образ-архетип пространств России выступил здесь как главный инструмент наращивания и «уплотнения» образа России.


[Закрыть].

Проанализированные в первом приближении особенности и закономерности структуры и динамики образа страны позволяют говорить о возможности создания достаточно эффективных методик содержательного «насыщения» образа какой-либо страны158158
  Особую ценность в этой связи представляют работы Г. Д. Гачева. См.: Гачев Г. Д. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос. М.: Изд. группа «Прогресс»—«Культура», 1995; Он же. Образы Индии (Опыт экзистенциальной культурологии) / Предисл. П. Гринцера. М.: Изд. фирма «Восточная литература», 1993; Он же. Национальные образы мира. Америка в сравнении с Россией и Славянством. М.: Раритет, 1997 и др.


[Закрыть]. Подобные методики, вполне очевидно, должны представлять большую научную ценность как с точки зрения развития общей теории и концепции географических образов, так и с точки зрения расширения методологического поля традиционного географического страноведения.

Глава 3
Локальные мифологии как концептуальное основание геокультурного брендинга территории

Эпоха модерна – время радикального слома, решающих трансформаций представлений о земном пространстве. Не вдаваясь в подробную характеристику самого модерна159159
  См.: Козловски П. Миф о Модерне. М.: Республика, 2002; Хабермас Ю. Философский дискурс о Модерне. М.: Весь мир, 2003.


[Закрыть], следует, в первую очередь, отметить, что беспрецедентные для любых человеческих историй географические открытия XV—XX вв. стали не просто уничтожением, «закрытием» практически всех terra incognita, но и предпосылкой для мультиплицированного развития ранее не возможных, или же слабо представимых образов пространства160160
  Шмит К. Номос Земли в праве народов jus publicum europaeum. СПб.: Владимир Даль, 2008; Слотердайк П. Сферы. Макросферология. II. Глобусы. СПб.: Наука, 2007. С. 806–1114.


[Закрыть]. Эта уникальная когнитивная ситуация с феноменологической точки зрения являлась, а до некоторой степени является и до сих пор, «источником» и в то же время условием порождения всё новых и новых способов представления, репрезентаций земного пространства, которые сами по себе также становятся всё более и более пространственными, образно-географическими161161
  Замятин Д. Н. Культура и пространство: Моделирование географических образов. М.: Знак, 2006.


[Закрыть].

Локальные мифы, будучи одним из устойчивых типов пространственных представлений на протяжении, по крайней мере, всех известных письменных историй162162
  См., например: Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. 2-е изд., испр. и доп. М.: Издат. Фирма «Восточная литература» РАН, 1998; Элиаде М. Священное и мирское. М.: Изд-во МГУ, 1994; Он же. Космос и история: Избранные работы. М.: Прогресс, 1987; Он же. Аспекты мифа. М.: Академический проект, 2000; Леви-Строс К. Структурная антропология. М.: Наука. Гл. ред. восточной литературы, 1985; Кэмпбелл Дж. Мифический образ. М.: АСТ, 2002; Хюбнер К. Истина мифа. М.: Республика, 1996; Барт Р. Мифологии. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000; Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М.: Наука, 1976; Вен П. Греки и мифология: вера или неверие? Опыт о конституирующем воображении. М.: Искусство, 2003. С. 100–106; Неклюдов С. Структура и функции мифа // Мифы и мифология в современной России. М.: АИРО-XX, 2000. С. 17–39; Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.: Языки славянской культуры, 2004; Торшилов Д. О. Античная мифография: миф и единство действия. СПб.: Алетейя, 1999; Теребихин Н. М. Сакральная география Русского Севера. Архангельск: Изд-во Поморского ун-та, 1993; Он же. Метафизика Севера. Архангельск: Изд-во Поморского ун-та, 2004; Фадеева Т. М. Крым в сакральном пространстве: История, символы, легенды. Симферополь: Бизнес-Информ, 2000; Абашев В. В. Пермь как центр мира. Из очерков локальной мифологии // Новое литературное обозрение. 2000. № 6(46). С. 275–288; также: Митин И. И. Комплексные географические характеристики. Множественные реальности мест и семиозис пространственных мифов. Смоленск: Ойкумена, 2004.


[Закрыть], претерпевают в эпоху модерна столь существенные системно-структурные изменения, что оказываются не только вполне традиционными ментальными нарративами, описывающими и характеризующими определённые места и территории, но и принципиально, жизненно, экзистенциально важными компонентами ви́дения не только прошлого и настоящего, а также и будущего – будущее начинает как бы закрепляться, «фиксироваться» соответствующими легендарными событиями и историями, уверенно проецируемыми в пространство ещё не сбывшегося, не состоявшегося, однако весьма возможного и желательного. Если понимать под локальными мифами систему специфических устойчивых нарративов, распространённых на определённой территории, характерных для соответствующих локальных и региональных сообществ и достаточно регулярно воспроизводимых ими как для внутренних социокультурных потребностей, так и в ходе целенаправленных репрезентаций, адресованных внешнему миру, то основную суть когнитивных изменений, происходящих с локальными мифами и в них самих в эпоху модерна, в их самом первоначальном и грубом виде, можно свести к наглядным ментальным преобразованиям пространственной онтологии локальных мифов, их условных хтонических оснований163163
  McLean S. Touching Death: Tellurian Seduction and Spaces of Memory in Famine Ireland // Culture, Space and Representation. A special issue of the Irish Journal of Anthropology. 1999. Vol. 4. P. 61–73; Crouch D. Spatialities & the Feeling of Doing // Social & Cultural Geography. 2001. Vol. 2. No. 1. P. 61–73; Замятин Д. Пришествие геократии. Евразия как образ, символ и проект российской цивилизации // Независимая газета. 23. 07. 2008.


[Закрыть]. Иначе говоря, пространство локальных мифов начинает быстро расширяться не возможными ранее темпами – не в смысле хорошо известной специалистам (филологам, искусствоведам, культурологам, психологам, историкам, этнологам, географам) повторяемости базовых архетипических сюжетов, воспроизводящихся в совершенно разных цивилизациях и культурах и на сильно удалённых друг от друга территориях, в совершенно различных порой природных и культурных ландшафтах164164
  См., например: Леви-Строс К. Структурная антропология. М.: Наука. Гл. ред. восточной литературы, 1985; Кэмпбелл Дж. Мифический образ. М.: АСТ, 2002.


[Закрыть], а в смысле их семантической и образной экспансии в ранее не достижимые для них области ментальной и материальной жизни региональных сообществ.

В эпоху модерна происходит переход от собственно локальных мифов к мифам транслокальным, или панлокальным, то есть к таким устойчивым нарративам и образам, которые как бы заранее воспринимаются и воображаются в качестве необходимой, неотъемлемой и неотменимой онтологии пространства, «фиксируемого» не только и не столько конкретными мифологическими и легендарными местами, сколько интенсивными коммуникативными стратегиями проникновения, выхода в пространства смежные, пограничные, или метагеографические165165
  Замятин Д. Н. Метагеография: Пространство образов и образы пространства. М.: Аграф, 2004. Ср.: Manguel A., Guadalupi G. The Dictionary of Imaginary Places. The newly updated and expanded classic. L.: Bloomsbury, 1999.


[Закрыть]. Этот переход растягивается, по-видимому, на весь приблизительно выделяемый период модерна, однако только в XIX веке, по мере быстрого расширения колониальных европейских империй, начинается и географическая экспансия подобных локально-мифологических трансформаций, ведущая к появлению очень интересных гибридных, «креолизированных» ментальных образований. Другими словами, начинает работать принципиально иное, чем до сих пор, географическое воображение, основанное, с одной стороны, на включении, переработке, усвоении, преобразовании туземных, аборигенных мифов в рамках картины мира условного европейского сознания166166
  Косвенными признаками такой социокультурной ситуации можно считать увлечение ряда значительных европейских художников искусством Востока, Африки, Дальнего Востока (Китая, Японии), островов Тихого океана), начиная примерно с середины XIX века. Характерные примеры: стиль «шинуазри» во французском искусстве; творчество Поля Гогена. См. также: Фишман О. Л. Китай в Европе: миф и реальность (XIII–XVIII вв.). СПб.: Петербургское востоковедение, 2003.


[Закрыть], а с другой стороны, ориентированное на производство, сотворение, очевидно, новых локальных мифов, призванных как-то объяснить, рассказать, описать известный культурный и цивилизационный шок европейского колонизатора, культуртрегера, исследователя, художника, писателя перед совершенно иными когнитивными и онтологическими установками наблюдаемых и разрушаемых ими автохтонных сообществ167167
  Классический пример – творчество английского писателя Джозефа Конрада (особенно – повесть «Сердце тьмы» и роман «Лорд Джим»). Параллельная «жесткая» сциентистская версия подобного мифотворчества на границе эпох Модерна и Постмодерна принадлежит Э. Саиду, чьи работы стали концептуальным основанием для развития целой школы постколониалистских исследований; см.: Саид Э. Ориентализм. Западные концепции Востока. М.: Русский мiръ, 2006. Более приемлемая, «мягкая» сциентистская версия для разработки соответствующих локально-мифологических концепций создана Б. Андерсоном, см.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М.: Канон-Пресс-Ц, Кучково поле, 2001.


[Закрыть].