Текст книги "Осень на краю света"

Глава 10

…как в голливудском фильме: картинные мучения главного злодея, корчащегося на штыре, насквозь пробившем тело. Однако сейчас тут даже самый дотошный критик не заметил бы ничего картинного. Капитан Сапегин лежал на раскрошившемся бетоне. Лицо его было спокойно, поза естественна. Только куртка странно топорщилась в двух местах – в районе солнечного сплетения и внизу живота, да на щербатой стенке оголовка трубы имелись несколько темных потеков. С обочины дороги – высоко, метрах в шести – свешивался фонарь, скупо освещавший место трагедии.

– Как ты его углядел-то? – спросил Федоров щуплого мужичка в брезентовом плаще.

– Так что шел тут и вижу, вроде лежит кто… – Мужичок для верности ткнул пальцем назад, где через ручей был перекинут покосившийся мостик на ржавых сваях.

– Однако глазастый ты, Николай Петрович, – устало вздохнул участковый.

– Володь, может, я пойду, а? Или мне показания давать?

– Где ж тебе их тут давать? Но все равно погоди, давай хоть покурим – мне тут одному с трупом совсем не весело оставаться.

Дорожная насыпь уходила вверх почти вертикально. Глина вперемешку с крупным гравием, кое-где торчат пучки жесткой травы. Федоров знал, что там, наверху, по краю идет металлический отбойник, но пешеходная тропинка проложена за ним, со стороны обрыва. Сорваться немудрено, особенно в темноте. Особенно если не местный. А внизу вот она, бетонная труба, с массивным раструбом на конце. Ручей размыл под стоком небольшую заводь, в черной стоячей воде отражался одинокий плафон фонаря.

Раньше на краю трубы был помост, сваренный из арматурных прутьев, – какая-то странная фантазия строителей. Потом помост сорвали, а штыри, что держали его на трубе, остались торчать. И сейчас эти арматурины проткнули тело капитана Сапегина. Штырей не было видно под курткой трупа – но два натянутых бугорка выдавали их присутствие. Федоров с мрачным удовлетворением согласился: при таком раскладе прутья и не должны пробивать одежду насквозь. Голливуд – вранье и халтура, а здесь все по-честному.

– Так! А что это у него в кулаке-то? – вдруг встрепенулся участковый.

Он шагнул к мертвецу, но Николай Петрович, нервно курящий у подножия насыпи, ухватил его за рукав.

– Володь, не трогай ты его. И без того мутит.

Федоров вернулся на место.

– Долго ваши-то ехать будут?

– Кто знает? – Федоров снова вздохнул.

– А тебе обязательно тут стоять?

– Ну а как…

– Пойдем хоть к мостику отойдем, – предложил Николай Петрович. – Вряд ли его кто-то украдет.

– Веришь, Петрович, я бы всю свою зарплату пожертвовал, чтобы его кто-нибудь украл.

Из-за далекого поворота выскочили огни фар. Федоров подобрался, с надеждой задрал голову. Но нет – по насыпи промчалась какая-то «Газель». И снова тишина. Только еле слышно плескалась под мостиком вода: то ли рыба какая там, то ли лягушки.

Пахло илом и гнилыми водорослями. Над черной лакированной поверхностью плыл еле заметный пар. Перила моста были сделаны из труб – справа из обычной, черной от ржавчины, слева – из оцинковки, казавшейся в темноте белой. Сам мостик дышал на ладан, доски настила местами прогнили до дыр, а сама конструкция откликалась на шаги упругой вибрацией.

Стояли, молчали. А о чем говорить? Федоров помнил Николая Петровича с рождения. Хороший мужик, токарем на заводе работал. Пока завод не закрыли. Похож на почтальона Печкина из мультика. Помнится, лазили с ребятами к нему в огород за клубникой. Но эту тему давно с ним со всех сторон обмусолили. Да к тому же как-то неуместно рядом с трупом о таких вещах говорить. Но больше, выходит, и не о чем. А ведь всю жизнь рядом прожили.

– Володь, я домой пойду, – вздохнул Николай Петрович. – Моя уже заждалась.

– Ладно, давай. Завтра зайду, расскажешь все под протокол.

Ушел. Со спины, с треугольным от плаща силуэтом, он еще больше походил на почтальона Печкина. И Федоров подумал вслед: ни в одном из советских мультфильмов не было трупов. В американских, наверное, тоже их немного, но там они, в принципе, могли бы появиться. В наших же мультиках даже представить невозможно.

Снова из-за деревенского холма вынырнули огни фар. На этот раз свои. По каким-то неосознанным признакам Федоров узнал милицейский «уазик». А дальше… стандартная процедура. Только не совсем. Все ж таки не алкаш местный, а целый следователь прокуратуры, из Москвы. Вот они там, в Москве, удивятся: оказывается, столичные чекисты могут тоже сорваться с обрыва и брюхом – на ржавую арматуру, ничуть не хуже прожженного деревенского колдыря.

Когда приехала труповозка, Федорову вместе с операми пришлось помочь санитарам втащить тело Сапегина наверх. Самое противное было, когда снимали мертвеца со штырей. Чтобы отвлечься, участковый занялся рукой следователя – что-то в ней все-таки было зажато. Кое-как отогнул два пальца, вытащил: веточка, оструганная с двух сторон, как карандаш, сбоку маленький сучок, тоже обточен. Улика? Какая улика – прихватил, когда пытался зацепиться на склоне. Федоров и сам сейчас чуть не сорвался вниз: на секунду потерял ориентацию, но успел вцепиться в рукав трупа. Палочку выронил. Да нет, ее даже в протоколе упоминать бессмысленно!

– Поедешь?

– Нет, Сергеич, давай завтра. – Федоров покачал головой.

– Может, сбили?

– Сам видел, все кости целы.

– Ладно, заезжай часам к двенадцати.

Милицейский «уазик» лихо развернулся, а «Скорая» не смогла вписаться – уперлась бампером в отбойник, сдала назад. Пятна габаритов помчались в сторону Калуги. Врачи зачем-то включили мигалку, на вой сирены деревенский холм откликнулся разномастным лаем. Растревоженные собаки еще долго перекрикивались, хотя виновники переполоха уже давно скрылись в темноте.

А Федоров встал над обрывом, прислонясь к фонарю, и бездумно пялился вниз, где по черному пятну заводи медленно плыли, оставаясь при этом на одном месте, тусклые отблески.

– Что ж ты, Володя, поперся-то сюда? – спросил Федоров у ручья.

Дорога тянулась вверх. Фонари нестройной шеренгой взбирались на холм и гасли, запутавшись в черноте перелеска. Там, под соснами, даже после захода солнца застаивался теплый дневной воздух, а тут, в низине, еще засветло начинала копиться стылая сырость. В детстве Федоров любил, разогнавшись на велосипеде, съезжать полным ходом по дороге к оврагу – как в воду нырял. Но только какой черт понес сюда Сапегина? Прогуляться решил? Следы капитана четко просматривались в грязи: по обочине, вдоль отбойника. И смазанный след подошвы – прямо на краю промоины. Не будь внизу арматуры, пролетел бы до ручья и банально плюхнулся в воду. Хороший повод посмеяться да выпить водки, чтобы простуду не подхватить. Как же мало надо человеку для смерти…

Собаки потихоньку затихли. В холоде неба мерцали звезды. На деревенском холме, подсвеченный снизу, выделялся купол с крестом в окружении спутанных тополиных крон. Далеко-далеко, там, где на фоне еле тлеющей полоски заката топорщилась неровная линия леса, замерцал огонь – это помчался в сторону Москвы скорый поезд. На шершавом, в трещинах и измазанных битумом заплатках асфальте желтели две симметричные дуги – заехавшая на обочину «Скорая» оставила глинистые следы. Внизу, на бетоне трубы, большое пятно загустевшей крови. Вот и все следы ночного происшествия.

Закурив, Федоров развернулся и пошел домой – но буквально через шаг, всплеснув руками, сорвался вниз. И упал бы, но что-то зацепило его с двух сторон. Затрещала форменная куртка, воротник больно впился в шею, пережал горло. Участковый обнаружил себя лежащим на склоне насыпи – продолжалось это всего секунду: его резко потащило наверх и перебросило через отбойник.

– Ты чего, Карлсон? Пьяный?

– А? – Федоров ошарашенно уставился наверх.

Над ним возвышались двое: Юрка-Пономарь и этот, как его, отец… священник, что утром сидел у Иваныча. Пономарь наклонился пониже, и на участкового пахнуло тяжелым водочным духом.

– Ты меня слышишь, Вовка? – громче, чем надо, поинтересовался Пономарь.

– А? – снова переспросил Федоров.

– На меня смотри! – приказал священник.

Был он одет в длинное волосатое пальто, в котором Федоров не сразу признал шинель. Он уставился в услужливо подставленное ему бородатое лицо.

– Видишь меня?

– Вижу.

– Покажи руки!

Федоров машинально подчинился, выставив перед собой кулаки. Отец Димитрий перевернул их, разогнул пальцы. Больше всех удивился сам Федоров: на ладони у него лежала та самая оструганная палочка, которую он вытащил у Сапегина.

– Посмотри-ка, Юрий Григорич, – сказал отец Димитрий.

Он достал из кармана платок и через него взял палочку ровно посередине.

– Что это? – спросил Пономарь настороженно.

– Называется «стрелка».

– И чего?

– Возьмешь в руку – и, куда бы ни шел, придешь к этому обрыву и упадешь вниз.

Федоров переводил взгляд с одного на другого. У него сильно кружилась голова, но остановиться он не мог: слишком непонятные вещи происходили вокруг.

– Та-ак, – Пономарь нащупал за собой отбойник и присел, – ты хочешь сказать…

Глава 11

…скрипела. Но сегодня весь день петли молчали. И ночью дверь приоткрылась совершенно бесшумно – были хорошо смазаны. В коридор высунулась мальчишеская голова, сверху она казалась совсем маленькой и почти сливалась с фоном паркета.

– Чисто, – прошипел детский голос. – Сам посмотри.

Голова исчезла – но через секунду ее место заняла другая, белобрысая. Застыла, прислушиваясь, и юркнула обратно. Потом дверь распахнулась шире.

Темноволосый паренек вышел в коридор.

– Идем, говорю! – обернулся он.

– А если там мертвецы? – донеслось из-за двери. – Слышь, Гарик, давай завтра…

– А если в глаз? Сейчас Ольга проснется – обоим прилетит.

– Вадим нас заловит.

– Вадим на кладбище с дядей Юрой водки нажрался. Спит. Не очкуй, Шурик.

Белобрысый медленно вышел в коридор. Здесь было довольно-таки светло: окна синеватыми квадратами отпечатались на полу. У самой стены оставалась не тронутая светом полоса – ребята, не сговариваясь, устремились к ней. Шли на цыпочках, хотя мраморные плиты по определению не могли скрипеть. Походка прекрасно передавала настроение ребят: Игорь шел осторожно, но уверенно, тогда как его друг Шурик плелся сзади с вялой обреченностью.

Детдом спал – не было слышно ни звука. Только иногда от окон прилетал еле заметный шелест: ветер сквозил в щелях рам. Детям, привыкшим к тому, что эти коридоры наполнены шумом и криками, такая тишина казалась странной. Игорь спиной чувствовал, что друг нервничает и в любой момент может сорваться – двинуть обратно. Он понимал: нужно отойти как можно дальше от спальни, и тогда Шурик, трус, побоится возвращаться один. Главное, довести его до первого этажа…

– Смотри! – прошипел Игорь.

– Чего?

– Вон, видишь? Во дворе.

Из крайнего, перед самой лестницей, окна был виден угол детской площадки у торца здания. Сейчас там, заехав передними колесами на газон, стояла машина, «Жигули»-«пятерка».

– Чья это? – В голосе Шурика прорезался интерес.

– Мусора у детдома дежурят, – повернулся Игорь. – Так что не боись.

– Мусора – волки! – возразил товарищ.

Но дело было сделано: по инерции Шурик начал спускаться вниз по лестнице. Вот и первый этаж. Игорь в два по-балетному плавных шага подкрался к углу и выглянул в коридор: никого.

– Чисто! – доложил он.

– Давай вернемся, – снова предложил Шурик. – Завтра сходим.

Он опасливо смотрел в темноту лестничного спуска, ведущего в подвал.

– Я тебе говорю, я участковому обещал, что проверю сегодня эту дверь! – гневно зашипел Игорь. – Понимаешь, баклан? ОБЕЩАЛ. Он ждет. Как я скажу, что наврал?

– А что он сам не хочет?

– Он не может. Вспугнет. Мы только поглядим – и назад. Чего ты как баба? Ведь почти уже дошли. Сейчас вон туда спустимся, и можно фонари зажечь.

– Ладно, давай. – Шурик вздохнул.

Они сбежали по лестнице вниз – через два пролета. Еще один поворот – и уперлись в железную решетку. Игорь включил фонарь. Это был даже не фонарь, а светодиод на зажигалке – такие стали совсем недавно продавать в ларьке на станции, и все пацаны сразу же обзавелись ими. Луч фонарик давал слабый и рассеянный, к тому же явно отдававший синевой. Но привыкшим к темноте глазам хватало вполне: было видно и крашенную в зеленый цвет решетку, и три ступеньки за ней, переходящие в короткий тамбур перед низкой дверью в кирпичной стене. Крайний прут решетки был прикован к кольцу в стене массивным замком.

– Посвети, – попросил Игорь, примеряясь пролезть между продольными прутьями.

Шурик достал свою зажигалку – его фонарик светил красным. Игорь несколько раз прилаживался, наконец голова его пролезла, он, втянув живот, протиснул верхнюю часть тела. Звякнула пряжка ремня – и все, он уже на той стороне.

– Давай ты. – Игорь осветил решетку.

– Прикинь, я застряну? – с мрачным юмором предположил Шурик.

– Да, прикольно будет. Ты толстый.

– На себя посмотри.

Шурик решительно приладился к решетке и практически без труда преодолел препятствие.

– Понял?! – с вызовом посмотрел он на друга.

– Молодец.

Ребята встали у обитой оцинкованной жестью двери. Шурик провел лучом фонарика по массивному штырю засова, задвинутого в стену.

– Видишь? Я тебе говорю, там мертвецы.

– Не гони, – возразил Игорь, но твердости в его голосе не было.

– А чего же они подвал с этой стороны запирают?

Дети шептались еле слышно – слова долетали до потолка невнятным шипением. В тусклом, каком-то болезненном свете синего светодиода копошились два одинаковых силуэта, отличавшихся только цветом волос: темная голова справа, белая – слева. И вдруг силуэты замерли: сверху, с лестницы, донеслись шаркающие шаги. Фонарики разом погасли.

– Под лестницу! – бесшумно выдохнула темнота.

Почти сразу ступени осветились – луч шел через два пролета, но все равно был достаточно мощным, чтобы выхватить из темноты и решетку, и ступеньки, и дверь. Только детей перед дверью уже не было. Шаги приближались. По стене прошелся световой круг, дергаясь, плавно уменьшился – и вот уже на повороте лестницы стоит человек, светя через решетку вниз. В тамбуре не осталось теней – жесть отразила свет, – и дети, прячущиеся под скосом лестничной плиты, сжались еще сильнее, неосознанно зажмурив глаза и стараясь не дышать. Они были на самом виду, но это только если открыть решетку и заглянуть под лестницу. Однако же человек, удовлетворившись увиденным, развернулся и пошел в сторону входа в детдом. Шаги постепенно стихли – ночь, потревоженная вторжением, опять растеклась по подвалу.

– Кто это? – спросила темнота.

– Вадим, – ответила она же.

– Ты сказал, что он пьяный.

– Кто его знает, чего он тут шарится? Пить, может, хочет…

– Давай обратно.

– Ага! Вали. Он как раз тебя там и заловит. Теперь только в подвал.

– Ну пошли тогда, чего ждать-то?

– Погоди. Он сейчас обратно пойдет. Хорошо, что мы не успели зайти. Он заметил бы, что засов открыт.

– А что ему…

– Тихо!

Наверху снова послышались шаги, опять заметался свет фонаря. Но луч тут же свернул на лестницу, и за ним проследовали удаляющиеся шаги.

– К себе пошел, – на пределе слуха прошептал Шурик.

– Все, теперь можно, – сказал Игорь, когда тишина снова стала безупречной.

Загорелись светодиоды, синий и красный – и от этой расцветки в тамбуре стало как-то веселее. Ребята снова подошли к двери, Игорь осторожно дернул засов – железный штырь отодвинулся на удивление легко.

– А если там мертвецы? – снова запаниковал Шурик.

– Ну какие мертвецы? Что ты гонишь?

– Я тебе отвечаю! – обиделся Шурик – Я видел.

– Ты же сказал, что никого не видел! – Игорь обернулся к товарищу.

– Ну…

– Давай, сочиняй, – фыркнул Игорь

– Я не сочиняю, – обиделся Шурик. – Я правда видел. Там кусок стены был отодвинут. И ступеньки вниз. А на ступеньках кровь.

– А мертвецы где?

– Там внизу свет был. Кто-то ходил.

– Мертвецы со светом не ходят, – уверенно заявил Игорь.

Он дернул дверь. Из проема на детей пахнуло сыростью, запахом земли, картошки и еще чем-то знакомым. Точно – это пахла смазка для лыж: весь зимний инвентарь хранился в подвале, в маленькой каморке, возле самого входа. Игорь посветил: кирпичные стены, покрытые каким-то белесым шершавым налетом, уходили в темноту.

– А если все-таки мертвецы? – Шурик заглянул в подвал из-за плеча Игоря.

– Сегодня им нельзя.

– Почему это?

– Сегодня воскресенье.

– Откуда им знать, какой сегодня день.

– Ладно, смотри.

Игорь засунул руку глубоко за пазуху и извлек тонкую нитку цепочки. Еле слышно звякнуло – ему в руку съехал небольшой золотой крестик.

– Видал? У деда гостит друг, священник. Он мне сегодня подарил. Сказал – от всей нечисти защищает.

– Золотой? – Шурик потянулся к крестику.

– Золотой! – Игорь отвел руку друга. – Иди за мной.

Он перешагнул через оббитый порог, Шурик, поколебавшись, шагнул следом.

– Дверь прикрой.

Потолок в подвале был низкий, чуть больше двух метров – головы детей были совсем близко, и тихий шепот звучал вполне отчетливо. Игорь крутил фонариком из стороны в сторону. Коридор тянулся прямо, было видно, что кирпичная кладка положена криво: горизонтальные цементные швы заметно извивались. В стенах чернели сводчатые проемы без дверей, но дети туда даже не заглядывали.

– Скоро? – обернулся Игорь.

– Вон за тем выступом.

Коридор перегораживала стена с арочным проходом. В стенах торчали массивные половинки петель – судя по всему, тут раньше висела дверь. Игорь заглянул за арку – коридор продолжался дальше как ни в чем не бывало, так что назначение этой перегородки было непонятно. Сразу за аркой – справа и слева – в стенах виднелись две неглубокие симметричные ниши, почти до самого потолка. В левой нише стоял ржавый стеллаж. В правой – к стене была прислонена облезлая зеленая дверь.

– Вот тут, – показал на дверь Шурик.

– Что-то непохоже. – Игорь осветил кирпичи. – Гонишь ведь?!

– В натуре говорю! – выкрикнул от обиды Шурик и сам же хлопнул себя ладонью по рту.

– Вот эта дверь тут сбоку стояла, а стены не было, – зашептал он торопливо. – Там вниз ступеньки, глубоко. И свет горел. И прямо на земле лужа крови была. Я заглянул, услышал, что кто-то разговаривает, а потом сюда пошел. Ну я и убежал.

– Что-то тут не так, – глубокомысленно произнес Игорь, протискиваясь между дверью и стеной. Он приник к углу, подсвечивая себе фонариком. Постучал по кирпичам, прислушался.

– Ну, вообще-то, тут, видишь, щель есть. – Он поковырял пальцем зазор кладки в углу стены.

– А я про что! – обрадовался Шурик.

Он тоже прислонился к стене и попытался заглянуть в щель.

– Вроде блестит что-то…

– Где? Покажи!

– Да вот же…

Внезапно раздался оглушительный грохот – грубый жестяной треск пронесся по подвалу, как орудийный выстрел. Дети вздрогнули, застыли с открытыми ртами, даже забыв погасить фонарики. И тут же выяснилась причина: толкаясь в нише, они опрокинули дверь – тяжелое полотно, завалившись через коридор, ударило по железному стеллажу в противоположной нише. Нужно было бежать! Шурик рванулся к выходу, но Игорь поймал его за рукав рубашки.

– Валим! – крикнул Шурик, пытаясь вырваться.

– Стой, баклан! Куда!

Действительно, куда? Показалось, что грохот потряс весь детдом до самой крыши – но, возможно, это только показалось. Стены подвала толстые, все спят на втором этаже…

– Успокойся, – в полный голос сказал Игорь. – Они не слышали.

– Да? А если…

– А чего тогда бежать? – Игорь пожал плечами.

Опрокинутая дверь, упершись в среднюю полку стеллажа, наискось зависла в проходе. На стороне, которая была повернута к стене, виднелся крупный рисунок, выполненный красной краской: двойной круг, внутри крест с колечками на концах, перечеркнутый зигзагом, напоминающим знак из фильма «Зорро». В каждом секторе круга имелись какие-то закорючки: то ли иероглифы, то ли геометрические рисунки. Между окружностями тоже шли знаки, похожие на арабские буквы – из-за этого весь рисунок походил на печать.

– Видал?

– Баллончиком рисовали.

– Знаешь, что это?

– Что?..

Глава 12

…о носок сапога, красная пробка с оплавленным краем покатилась по истоптанной, вытертой до песчаных проплешин земле. Жесткие, крепкие пучки засохшей травы торчали среди мусора и окурков, как бородавки на грязной коже.

– Слышь, а этот, длинный, в шинели, откуда? – поинтересовался сиплый, прокуренный голос.

– Почем я знаю? – отозвался тихий баритон. – Говорят, священник из Москвы. Разбираться приехал.

Кирзовые сапоги сделали шаг вперед, приблизившись к когда-то вполне пристойным, а теперь растоптанным до неприличия полуботинкам с узором из декоративных отверстий. Шнурки на этих ботинках были истрепаны и в нескольких местах связаны узелками. Рядом с ботинками лежала смятая в блин пивная банка.

– Странный человек. Борода, как у Ивана Грозного.

– Где ж как у Грозного? Чего ты несешь? Ты Ивана Грозного видел?

– Ну!

– Что ну? У того борода клином, а у этого? У него как у Хемингуэя, когда он молодой был.

Раздалось бульканье, капли косыми расплывающимися линиями посекли защитного цвета брюки с растянутыми набедренными карманами.

– Ты смотри лучше, куда льешь, Хемингуэй! – неодобрительно просипел владелец брюк.

– Так не тряси руками!

Второй собеседник был одет в черные спортивные штаны с фирменными «адидасовскими» лампасами вдоль шва. Штаны пузырились на коленках, словно надутые изнутри.

– И этот, племянник Ульяны, тоже здесь. Юрка, так его вроде? Он в Москве ментом тоже был и, говорят, в нормальной должности. Как икону украли, сразу примчался. Решил, наверное, посмотреть – мож, ему чего перепадет?

– Ну что ты за человек такой, Хрипа? Ты про кого-нибудь что-нибудь хорошее сказать можешь?

– А что? Хрен ли он тут нарисовался? На похороны не приехал…

– Приезжал он.

– Что-то я не помню.

– Нажрался потому что, как Каштанка на помойке. Вот и не помнишь.

– Чего?

– Да ладно. И на похоронах он был, и сейчас приехал по своим делам. Икона у Ульяны всю жизнь хранилась: нужно было бы забрать – забрал бы. И не работал Юрка никогда ментом. Если хочешь знать, он дом Вадиму этому отписал при мне. Зачем ты на людей наговариваешь?

– Ишь ты, какой правильный. То я не знаю, как за моей спиной про меня говорят.

– Тебе и в лицо говорят. А толку что?

Собеседники двинулись к лежащему рядом стволу березы. Дерево, видно, упало уже давно: кора местами облетела, обнажив черный ствол, ветки пообломались, и только тугой пучок вырванных из земли корней агрессивно топорщился в разные стороны. Под корневищем в земле просматривалась яма, доверху наполненная бутылками и прочим мусором.

Хрипатый с кряхтением уселся – оказался он щуплым мужиком, лет за пятьдесят, с хрящеватым желтым лицом и большой красной лысиной в окружении реденьких седых волос. Он, видно, мерз – кутался в черный бушлат с блестящими пуговицами. Собеседник его, прежде чем сесть, стряхнул труху. Присев, аккуратно пристроил рядом бутылку портвейна с надетыми на горлышко стаканами. Был он тоже далеко не первой молодости, но все же смотрелся посвежее собутыльника: и цвет лица поздоровее, и сам пополнее, и волосы, черные с проседью, густым ежиком топорщились на макушке. Из-под «адидасовской» куртки выглядывал растянутый ворот байковой водолазки.

– Давай, Василич, покурим, – предложил лысый.

– Ну не сволочь ты, Хрипа? Были же в магазине, что не купил?

– Забыл.

– Я тебе напоминал.

– Сигареты жалко? – Мутные глаза Хрипы, вмиг налившись злобой, внимательно уставились на собеседника.

Василич устало покачал головой и достал пачку. Взор Хрипы потух, он закурил, дал прикурить другу.

– Я Юрку хорошо знаю, – сообщил Василич. – Мы в детстве дружили. Ну, как дружили… Он-то постарше был, у них своя компания. Но я его прекрасно помню. Нормальный мужик.

– Что ж твой нормальный мужик к тебе в гости не зашел? – поддел Хрипа.

– А чего ему заходить-то? Я ему кто – сват или брат? Он вот у Федора Иваныча живет, потому что они как раз-таки друзья. А мы с ним всегда были привет-пока – и все.

– Зашел бы к ним, узнал, что они там…

– Сам и зайди.

– Я с этим козлом, с Иванычем твоим, гадить рядом не сяду.

– Это потому что он тебя, засранца плешивого, по всей деревне гонял, – мстительно осклабился Василич. – Помню, помню, знатное было представление.

– Пошел ты, знаешь, куда? – снова разозлился Хрипа. – Я его, суку, просто пожалел. Скандала не хотел. А ты зачем меня провоцируешь сейчас? Не можешь сидеть с человеком – пей один.

– Я-то выпью, – покивал Василич. – Только ты сам никуда не уйдешь, пока бутылка не закончится.

Он с видимым удовольствием наблюдал, как у Хрипы от злости багровеет лысина и лезут из орбит белесые, мутные глаза. За спиной у них, почти сразу за бревном, земля резко поднималась вверх. Подъем был настолько крут, что молодые березы, густо покрывавшие склон, вынуждены были изгибаться у основания, чтобы принять вертикальную ориентацию.

– Что ты на меня взъелся? – почти жалобно просипел Хрипа.

– Потому что человек ты поганый, – беззлобно пояснил Василич. – На-ка лучше, держи стакан.

Со спины не было видно, что они делают – казалось два пожилых мужика, наклонившись друг к другу, о чем-то заговорщицки переговариваются, но только вместо слов издают тихие булькающие звуки. Потом, будто вспугнутые, они резко отстранились друг от друга и синхронно вздернули головы: над поднятым торчком воротником бушлата задорно блеснула розовая лысина Хрипы, на мясистом щетинистом затылке Василича ожили, волной прокатились складки.

– Я почему этим делом интересуюсь, – пояснил Хрипа. – Потому что как-то погано тут стало. Сам посмотри, сколько трупов. Четверо, что за иконой приезжали, так? Потом следователь, что ходил, всех расспрашивал. Ты знаешь?

– Знаю, Николай рассказывал.

– Ну вот. И теперь еще Клавка Степцова, колдунья… О ней слыхал?

Василич пожал плечами, отчего на затылке снова ожили складки.

– Неужели не слышал? – В голосе Хрипы засквозила радость, он весь даже как-то подобрался.

– Слышал, – равнодушно ответил Василич.

С подножья холма открывался вид на поле, монотонно тянувшееся до самого леса. Земля заметно клонилась вправо – к густой полосе ивняка, скрывавшей ручей. Тучи низко нависали над землей: ровный, лишенный разрывов покров придавал окружающим предметам какой-то унылый окрас – полевая трава, например, приобрела серый оттенок и казалась нарисованной. Ветра не было, все замерло, и от этого раскинувшийся перед глазами пейзаж походил на панорамную фотографию.

– А тебе кто про Степцову рассказал? – спросил Хрипа.

– Я понятым был.

– Ну?! Расскажи!

– Чего рассказывать?

– Ты глупый, Вася? У тебя каждый день соседи вешаются?

– Это ты глупый, Вова. Что ж ты так в дерьме-то ковыряться любишь?

– Не зря про тебя в деревне говорят «стукнутый». – Хрипа раздраженно сплюнул. – К тебе по-человечески, а ты как сука.

– Молчал бы, – мотнул головой Василич.

Над собутыльниками красиво нависал целый каскад из тонких березовых веток. Склон был густо усыпан опавшей листвой. Тропинка наверх взбиралась наискосок – впрямую подъем был слишком крут. Березы росли настолько густо, что, стоило подняться всего на пару метров – и сидящих уже почти не было видно из-за переплетений стволов и ветвей.

– Я, чтоб тебе знать, Клавдию Степановну с рождения знаю, – нехотя, вроде лениво проговорил Василич. – Она меня в комсомол принимала, когда еще в райкоме работала. На нее все пацаны слюни пускали, бегали вечерами в окна подглядывать. И что ты сейчас хочешь, чтобы я тебе рассказал? Как сегодня на нее в петле со сломанной шеей любовался?

– А чего, шея была сломана? – заволновался Хрипа.

– Страна была сломана, падальщик ты плешивый. Люди дохнут, а такие вот вроде тебя, наоборот, как червяки после дождя повылазили.

– Да пошел ты, комсомолец долбаный! Зачем меня позвал тогда? Чтобы зло срывать?

– Я тебя не звал, ты сам на хвост сел. Не нравится – вали, я тебя не держу.

– Не заводись, Василич! – снова пошел на попятную Хрипа. – Не хочешь рассказывать, давай о чем другом поговорим.

Собеседники снизили тон, и их голоса погасли, заплутав среди берез. Зато с вершины холма вся поляна внизу открылась как на ладони. Перед бревном явственно проступала вытоптанная проплешина земли, полукругом очерченная сухими метелками высокой травы. Желтый полевой ковер то тут, то там протыкали черные ветвистые палки чертополоха. И ни намека на движение, даже облака застыли на месте.

Тропинка вела к задней стене деревенского магазина. На изгаженной земле валялись бутылки и банки. Запах стоял соответствующий. Вдоль фундамента тянулась растрескавшаяся бетонная отмостка, чуть наклоненная в сторону оврага. Туда же были выведены желоба от жестяных водостоков, спускающихся по углам. На темно-зеленой стене магазина, исписанной похабными надписями и рисунками, особняком стояла взятая в овал фраза: «Подохни с миром».

Крыша магазина, крытая вздыбившимся, измазанным полосами черного битума рубероидом, блестела островками невысохших луж. В углу невысокого бордюра, огораживающего три стороны, застрял ярко-разноцветный детский мячик: он выглядел каким-то сказочным артефактом на фоне серой, усыпанной белесыми кляксами птичьего помета кровли.

По площади, напрямик мимо памятника Ленину шли две старушки – судя по всему, направлялись к переулку, наискось прорезающему заросшие яблонями квадраты участков. В конце переулка цветным пятном на фоне облезлой осенней серости выделялась церковь.

– Микола! – полоснул по тишине деревенской площади крик…