Текст книги "Влюбленный скрипач (сборник)"

Телефонный звонок как будто сверлил мозг. Сергей с трудом открыл глаза. На часах было что-то странное – а, надо их перевернуть, вот, оказывается, начало восьмого. «Кому я в такую рань понадобился? Светка, что ли, на своих переговорах удосужилась о муже вспомнить? Да нет, вряд ли».

Голос в трубке был хриплым и почти незнакомым.

– Евгения Степановна? Извините, не узнал.

– Сережа, я… Ты сегодня Яночку из школы сам забери, хорошо? – казалось, она едва справляется с рыданиями.

– Что случилось? – глупо спросил он, хотя все уже понял. – Семен Петрович?

– Да, ночью «Скорая» увезла. Я сейчас в больнице, они делают все, что нужно, но…

– Евгения Степановна, Янку я, конечно, и отвезу, и заберу, а вы не волнуйтесь, все будет хорошо.

– Ох, Сереженька, – кажется, она опять заплакала, но опять справилась с собой. – Да нет, какое там – хорошо, давно уже к тому шло… Ты еще, – она замялась, – Свете сам позвони, ладно?

Света была в очередной командировке – в Лимасоле. Вот какие деловые переговоры могут быть в Лимасоле, где теплое море – он взглянул на окно, заливаемое серым питерским дождем, – пальмы и беззаботные туристы в пестрых гавайках и штанах до колен?

Сергей потыкал в кнопки телефона. Гудки накатывали, как, должно быть, прибой в этом самом Лимасоле: долгие, равномерные, бесконечные. Затем вежливый механический голос сообщил: «Аппарат вызываемого абонента не отвечает. Пожалуйста, перезвоните позже», – и повторил то же самое по-английски. Потом опять по-русски и опять по-английски… Он еще потыкал в кнопки: гудки и механический голос. На переговорах Светлана всегда отключала у телефона звук, чтобы не отвлекал. Может, и сейчас отключила? Он опять взглянул на часы и попытался сообразить: который же час сейчас на Кипре? Минус два часа? Раннее утро? Вряд ли переговоры начинаются в шесть утра?

Глядя в залитое дождем стекло, он повторял и повторял вызов, и словно бы видел, как сигнал передается от антенны к антенне. Сергей плохо представлял, как выглядят вышки сотовой связи, и ему представлялись узкие серебристые конструкции с большими тарелками сверху, похожими на ладони. Вот они стоят и передают его сигнал – из ладони в ладонь, до самого Кипра.

Он слушал однообразные, как прибой, гудки и считал их: почему-то не с каждого вызова, а подряд. Гудке на сто пятнадцатом – а может, на восемьсот пятнадцатом – в трубке что-то щелкнуло, и в ухо ввинтился раздраженный голос:

– Ну чего названиваешь? У меня важные переговоры, мне нужно выспаться, чтобы голова была ясная, а тебе вдруг приспичило? Думаешь, я тут на пляже отдыхаю?

– Свет, погоди. Семену Петровичу плохо. В больницу увезли.

– И чем я могу помочь? Посидеть рядом и посчитать пульс? Капельницу ему поставить? Я не умею, а там есть кому. В конце концов отец болеет отнюдь не в первый раз. Ну, съезди в больницу, денег им дай, чтобы шевелились как следует.

– Света…

– Что – Света?! Мне все бросить и лететь в Питер, потому что ты вообще ничего сам сделать не можешь? Все, пока. Звони, если что.

Потрясающая у него жена! «Если что» – это что?

На похороны Светлана приехала прямо из Пулкова, едва успела. Окинула взглядом темную толпу и три фигуры чуть впереди: мать с закаменевшим лицом, Татьяна, совсем не похожая на всегдашнюю победительную красотку, и Сергей, бережно поддерживающий ее под локоть. Ну да, у матери принцип – сама справлюсь, а он же родственник, причастность демонстрирует!

Каблуки вязли в раскисшей глине. Безукоризненный бледно-зеленый шелковый костюм выглядел в траурной толпе дико. Черт, разозлилась Светлана, ну что я за идиотка! Надо было перед вылетом что-нибудь темное купить и в самолете переодеться! Впрочем, вряд ли в кипрском аэропорту нашлось бы что-нибудь темное. Ладно, пусть думают, что хотят, а отцу – она сглотнула и повыше подняла голову, вот еще, заплакать тут не хватало! – отцу уже все равно.

На поминках Сергей ничего не ел и как-то очень быстро напился: плакал, стучал кулаком по столу и мычал что-то невнятное. Когда Светлана попыталась его увести, он отшатнулся:

– Никуда с тобой не поеду! Сама катись! У-хо-жу от тебя! Снежная королева! – И, подумав, добавил: – Полярная акула!.. М-м… Железная леди!

Света быстро обвела всех глазами: никто, кажется, на пьяные вопли Сергея внимания не обратил. Татьяна сидела с безразличным лицом и сосредоточенно разглядывала скатерть.

Вот оно что! Ну, сестрица, ну, змея!

Женя крепко сжала ее руку – догадалась обо всем и теперь утешала?

– Нам надо поговорить. Сергей…

– Не нужно, мама, – голос Светы не дрожал, еще чего не хватало! – Не нужно, – повторила она. – Не хочу ничего ни слышать, ни знать.

Она с помощью кого-то из сослуживцев отца все-таки дотащила мужа до машины – после бурного всплеска эмоций он сразу сник и впал в апатию. Ох, а дома-то? Ладно, там охрана, помогут.

Когда они добрались до квартиры, Сергей уже вовсе ничего не соображал. Светлана уложила его в постель и начала не слишком умело ласкать – ну, давай же, ну, не может быть, чтоб он был настолько пьян! Ну наконец-то – безвольное тело начало подавать признаки жизни. По крайней мере, в нужном месте…

– Танюшка! Девочка моя! – невнятно промычал он.

Света от ненависти стиснула зубы. Ну уж нет, сестренка, ты его не получишь! Он обожает детей, достаточно поглядеть, как он с Янкой возится. Ну же!

Утром она демонстрировала безграничное терпение и нежную заботу: приносила томатный сок, разводила шипучий аспирин с витамином C, грела бульон – Сереж, обязательно нужно что-то съесть, так быстрее оправишься, и хорошо бы горячий душ, давай, я помогу.

Сам Сергей о вчерашнем «выступлении», казалось, ничего не помнил.

Через месяц Светлана точно знала – она беременна. Получилось. И еще два месяца не решалась никому ничего сообщить. Только вела себя гораздо мягче, чем всегда: в ушах так и звенело – «полярная акула, железная леди».

О своей беременности она сообщила домашним, когда пора уже было идти на УЗИ.

Врач долго водил аппаратом по Светиному животу: так повернет, эдак, еще поводит. Свете уже хотелось вскочить с кушетки – вот почему, несмотря на все «космические» технологии, медицинские кушетки всегда холодные? И уйти бы побыстрей, какая, в конце концов, разница – мальчик там или девочка?

– Ну что там, доктор?

Лицо у него было озабоченное:

– У вас мальчик. Но…

– Ну что еще за «но»? – Света начинала злиться. Она вообще теперь часто злилась, кажется, именно потому, что вести себя стала мягче: снаружи – медовая улыбка, а внутри все кипит. Но этому… специалисту она улыбаться не обязана!

– Наблюдается сильное утолщение воротниковой зоны, – врач вздохнул.

– Это что значит? – голос ее звенел от раздражения.

– Это значит, что высока вероятность, что у ребенка синдром Дауна. Нет, не обязательно, только вероятность, но… Вам бы поподробнее обследоваться, амниоцентез сделать.

– Что? Объясните по-русски!

– Амниоцентез – анализ околоплодных вод.

– Поня-а-атно. Пункция, значит. А потом – внутриматочная инфекция или выкидыш!

Врач поморщился:

– Ну, вероятность осложнений есть, конечно, но небольшая – около одного процента. А вероятность синдрома Дауна достаточно высокая…

– Но ведь такие дети бывают у позднородящих. Мне же не сорок лет!

Он покачал головой:

– Дети с синдромом Дауна бывают у матерей любого возраста, даже у восемнадцатилетних, просто после сорока такая вероятность увеличивается.

– Идите вы… с вашей вероятностью! Заладили, как попугай! У меня подруга из Минфина, она мне рассказывала: тоже сказали, что синдром Дауна, давайте плодные воды исследовать и вообще беременность лучше прервать, она отказалась, конечно. Преотлично родила, ребенку два года, абсолютно здоров, никаких Даунов! Пойдем, Сережа! – она выскочила из кабинета, хлопнув дверью.

Сергей стоял красный как рак. Ему было и ужасно жаль Свету, и стыдно за нее.

– Вы извините нас, пожалуйста. Она очень много работает, устает, а тут еще беременность.

Врач печально улыбнулся:

– Да что вы! Мы тут к этому привыкли, ничего страшного, во время беременности психика у всех женщин нестабильна, взрываются от пустяков. А тут такое известие – конечно, она не хочет верить и злится. Но вы бы подействовали на нее как-то! Ребенок с синдромом Дауна – это ведь не только замедленное развитие, это бы еще полбеды, есть хорошие методики адаптации – ну, заниматься с ним специально нужно, но, в общем, при соответствующих усилиях подтянуть их к нормальному уровню удается. Беда в другом. Это изначально очень больные дети. Снижен иммунитет, пневмонии по два-три раза в год, про грипп и обычные детские болезни я уж и не говорю. И все болезни протекают гораздо тяжелее, чем у здоровых детей. По кардиологии у них тоже очень плохой прогноз, почти у половины – врожденный порок сердца. Разной степени тяжести, конечно, но – вы понимаете, что это такое?

– Понимаю, – кивнул Сергей. – Я постараюсь.

Мальчика назвали Георгием – в честь Георгия Победоносца. Свете хотелось надеяться, что сильный «покровитель» поможет ребенку. А иногда, когда надежда сходила почти на нет, наоборот, думалось, что для насквозь больного малыша такое имя – просто издевательство.

Первую операцию ему сделали еще в роддоме – по жизненным показаниям, ВПС оказался одним из самых тяжелых. И следующие два года были насквозь пропитаны страхом: вдруг простудится, не тяжело ли дышит, не подворачивает ли ручку или ножку. Света боролась за сына буквально с остервенением: лучшие больницы, лучшие врачи, массаж, физиотерапия, лечебная гимнастика – и так далее, и тому подобное.

Она как будто убедила себя: пока жив сын, Сергей останется в семье. И продолжала убеждать. До последнего.

Яна

Отец, стиснув зубы и нахмурившись так, что брови сошлись в одну линию, швырял вещи в темное нутро большой угловатой сумки. Яночка видела такие в аэропорту, когда они с бабушкой Женей провожали маму в очередную командировку. Сумки были разноцветные, но все равно какие-то одинаковые. Они лежали грудами на скользком «мраморном» полу, а возле толпились крикливые люди с озабоченными лицами. Бабушка смешно называла их «челноки». Это было давно, Яночка тогда даже в школу еще не ходила. С провожаниями мать покончила быстро, сказав сурово, что это все дурацкие сантименты, и вообще – нечего таскать ребенка по вокзалам, где сплошная инфекция.

Папина сумка была такая же большая и квадратная, как у «челноков», но черная, из дорогой «крокодиловой» кожи, вся в блестящих пряжках и замочках. Отец ездил с этой сумкой в отпуск. Долго стоял перед гардеробом, отбирая, что взять, бережно складывал в таинственное, вкусно пахнущее сумкино брюхо.

Сейчас вывороченные из гардеробного нутра тряпочные груды мрачно громоздились на ковре. Пряжки и молнии на сумке блестели, как настоящие крокодильи зубы. Отец выдергивал из куч то майку, то джинсы, безжалостно комкал и зло швырял в хищно разинутую сумкину пасть. Точно это и в самом деле был крокодил, и нет ничего важнее, чем забить его прожорливую глотку. Замшевый пиджак лезть в крокодилью пасть никак не хотел, упирался. Отец на мгновение замер, слепо уставясь на металлический блеск за кофейно-седым воротником, выругался, выдернул из пиджака вешалку и, точно обжегшись, отшвырнул.

Вешалка ударилась в стену и упала возле испуганно сжавшейся в углу Яночки.

– Папа! Папочка!

Отец даже не поднял головы, продолжая набивать ненасытную «крокодилью» утробу. Глаза у него были совершенно стеклянные.

Ночью Яне приснилось, что, скормив прожорливому «крокодилу» все содержимое гардероба, отец растерянно обернулся, схватил бархатную табуретку с гнутыми позолоченными ножками – бабушка называла ее «музейный ампир» – и стал совать ее в темную пасть. Неловко повернулся, пошатнулся – и сам упал туда же.

Сумка клацнула молнией, сыто вздохнула, приподнялась на толстых «крокодильих» ногах – и двинулась к Яночке…

Девочка вскрикнула – и проснулась. Тихо, тихо. Никаких крокодилов, это сон, просто страшный сон. Но сердце колотилось – не унять, – и воздух застревал в горле. Лежать было почему-то неудобно, как будто простыни стали липкими. Неужели Георгий что-то подсунул ей в постель? Брата держали в его комнате, но, может, нянька не уследила?

Яночка вылезла из кровати, дотянулась до выключателя – и вздрогнула: по ногам текла кровь. Это было так страшно – папа, папочка, зачем же ты ушел, я же умру, умру! – что она не сразу вспомнила, как переглядывались, хихикая, одноклассницы: у тебя уже было или ты еще маленькая? А у меня давно уже, с прошлого года. Некоторые, опасливо озираясь, как будто это что-то совсем неприличное, запретное, почти беззвучно шептали цокающее слово «менструация». Те, у кого «уже приходят», глядели на «еще маленьких» почему-то свысока.

Вот и она теперь «большая». Взрослая. Самостоятельная. Как говорил отец? На блюдечке с голубой каемочкой никому ничего никогда в жизни не подают, все надо делать своими руками. Яна сглотнула слезы, содрала с кровати испачканную простыню и, тихонько всхлипывая «папа, папочка», побрела в ванную.

После развода мать как будто закаменела. Медсестру Еву Викентьевну, следившую за Георгием, она не трогала, но домработницы теперь сменялись с калейдоскопической скоростью. Вернувшись из банка или с каких-нибудь переговоров – вновь и вновь пытаясь доказать себе свою состоятельность, она затевала все новые и новые проекты, – Света находила какой-нибудь «непорядок» и нудно, с ледяным презрением в голосе и взгляде выговаривала очередной «помощнице по хозяйству». За слишком горячий или недостаточно крепкий кофе, за пульт от телевизора, лежащий не на той полке, за якобы пережаренное мясо – в общем, за все подряд. Некоторые увольнялись сразу, некоторые – через неделю. Больше месяца не выдерживала ни одна. Через два-три дня появлялась следующая «помощница», и все повторялось.

Поначалу Яна в «перерывах» сидела на сухомятке – чего-чего, а сыр-колбаса-йогурты в холодильнике не переводились. Потом надоедало, хотелось «нормальной еды». Бабушка Женя после похорон Семена Петровича из дому почти не выходила, но Яна звонила ей регулярно:

– Ба, что нужно для омлета?

Прижимая телефонную трубку ухом, Яна под Жениным «дистанционным руководством» готовила омлет. Или куриный бульон. Или салат. Или даже блинчики. Оказалось, что все это совсем не сложно.

Иногда на кухне появлялась Ева Викентьевна и тоже давала какой-нибудь полезный совет. Но редко: за Герой – так Яна привыкла называть брата – нужен был глаз да глаз. Он мог, например, выпить шампунь или средство для мытья посуды. Не потому что совсем не соображал, а потому что соображал «по-другому»: ведь в таких красивых бутылках должно быть что-то хорошее, нужно попробовать, тем более что изо рта потом лезут пузыри, и это очень смешно.

Как ни странно, Света не пыталась настраивать дочь против Сергея и не возражала против их встреч. Они виделись по воскресеньям: поначалу – каждую неделю, потом все реже и реже. Сергей искренне радовался каждой встрече, расспрашивал Яну о школьных делах, о прочитанных книгах, о кино, о мыслях. А для нее главной была только одна мысль, только один вопрос – почему? Как он мог ее бросить? Однажды она даже попыталась его об этом спросить. Сергей не замялся, не ушел от ответа – мол, подрастешь, поймешь, – нет. Он просто не понял – о чем она спрашивает. Удивился:

– Я тебя вовсе не бросил. Я все так же тебя люблю, мы видимся, встречаемся, разговариваем. Ну, может, немного меньше, чем раньше, но, в общем, ничего же не изменилось.

Вот как, как можно объяснить ему, что изменилось все? Что весь теплый, уютный, привычный мир, который она считала таким незыблемым, рухнул в один момент. Как жить среди обломков?

Может, Яна и привыкла бы понемногу к новому порядку вещей, притерпелась бы, приноровилась. Но Сергей не только расспрашивал – он рассказывал о своей жизни. А значит – о Татьяне. Нет, у него хватало такта не упоминать – или почти не упоминать – при дочери ее имя, но все его рассказы были так или иначе полны именно ею, потому что именно ей была теперь посвящена его жизнь.

Сергей сам ушел с работы, не дожидаясь, пока его по указке Светланы выгонят или выживут. И даже не жалел об этом. Вот взял и радикально изменил все, в том числе и сферу деятельности. Вырвавшись из-под жесткого диктата Светланы, он вдруг почувствовал себя не ведомым, а ведущим, почувствовал, что за эту семью отвечает именно он. Татьяна пытается создать себе имя и известность, но, несмотря на все усилия, ничего не получается? Ладно – я сам стану продюсером. И окунулся с головой в то, что называется закулисьем шоу-бизнеса: изучал конъюнктуру, знакомился с нужными людьми, предлагал, уговаривал, придумывал рекламные ходы. И почти сразу увидел – получается! Достоинства Татьяны – голос, приобретший после замужества новую, удивительно притягательную глубину, внешность, умение «держать зал», – все это вдруг стали замечать, и новая звезда заняла наконец место на эстрадном небосклоне. И сияла с каждым месяцем все ярче и ярче.

Он рассказывал о своих успехах Яне, а у нее в голове звучало только одно: ненавижу, ненавижу! Чтоб она сдохла!

Нет, вот честное слово, все получилось случайно!

Яна собирала цветы и думала: как хорошо, что мы переехали наконец в собственный дом. Жить в пентхаусе – это, конечно, круто. Но эти постоянные сочувственные взгляды в спину… Георгий окреп немного, и ходить научился, и разговаривает уже, хотя и с запинкой. Но видно же, хотя бы по «монгольским» глазам видно, что даун! Соседи вежливые, молчат, но смотрят-то с жалостью – невыносимо! И дома его не запрешь – ему гулять нужно.

А теперь – хорошо. Гуляет Гера в собственном дворе, куда ни один любопытный прохожий не заглянет. Да и нет в их элитном поселке никаких любопытных прохожих. И вообще хорошо тут: речка, лес рядом. Такое разнотравье – куда там тропикам! Вот опять набрала охапку, рук не хватает.

– Разрешите, я вам помогу?

Яна пожала плечами – нести и впрямь было неудобно – и позволила забрать у себя половину разнотравной охапки. Почему бы и нет? Парень вроде не навязчивый. К пятнадцати годам Яна своей точеной фигурой, дымчато-серыми громадными глазами и волной русых волос уже привлекала немало мужских взглядов, и уличные приставания иногда становились проблемой. А этот, кажется, ничего. Идет, молчит, с разговорами не лезет. Она искоса разглядывала «помощника». В его лице все было немного чересчур: немного слишком крупный нос, яркие чувственные губы, громадные глаза кажутся еще больше из-за сильных линз в очках. Худые, но тоже крупные, какие-то очень мужские руки с длинными подвижными пальцами. Если бы не очки, он выглядел бы пришельцем откуда-то из Средиземноморья. Или это впечатление создает белая просторная рубаха навыпуск? Или погода этим летом такая – южная?

Воздух над узкой и почти горячей асфальтовой дорогой чуть-чуть дрожал.

– Сейчас направо, – нарушила молчание Яна.

– Да я знаю, – засмеялся ее спутник. – Я же вас вижу каждый день, вы в соседнем доме живете.

Вот почему его лицо показалось знакомым – видела, должно быть, в магазине или на улице. Яна подумала, что, раз сосед, надо бы представиться, а то невежливо как-то. Но он ее опередил:

– Меня Иосиф зовут.

– Яна.

– Красивое имя, – улыбнулся он. – А букет у вас странный, совсем на букет не похож.

– Это не букет, – вырвалось у Яны, хотя она вовсе не собиралась ничего ему объяснять.

– Не букет? – новый знакомый на мгновение нахмурился, как бы не понимая, но тут же лицо его просияло. – Вы травы изучаете, да?

Яну тронуло это мгновенное понимание, и она заговорила более дружелюбно:

– Пока только знакомлюсь. Как правильно собирать, как сушить, как готовить. Хорошей литературы по травам мало очень, везде только популярные книжки, в которых одно и то же.

– Как интересно! Необычное хобби.

Его интерес казался неподдельным. И Яна неожиданно для себя самой сказала:

– Это не хобби. Я хочу стать фармацевтом. И изучать травы серьезно.

– Надо же! – Иосиф покачал головой. – Этот интерес у вас, наверное, от какой-нибудь бабушки?

Она усмехнулась:

– Нет, моя бабушка – экономист. А я… У меня брат с синдромом Дауна. По многим генетическим нарушениям уже есть препараты, которые позволяют… ну… компенсировать, понимаете? А по синдрому Дауна – ничего, даже приблизительно. Лечат сопутствующие заболевания, и то плохо. Я думаю, если традиционная фармакология ничего не в силах сделать, то, может, травы? Вот я и хочу выучиться и придумать что-то, чтобы Геру вылечить. Ну, не вылечить – генетические нарушения не лечатся, – но как-то компенсировать эту лишнюю хромосому! Хотя бы иммунитет укрепить, Герочка ведь от малейшего ветерка простужается. И болеет всегда тяжело. Мне его так жалко…

– Честное слово, вы самая удивительная девушка, которую я когда-нибудь встречал.

Подходя к Яночкиному дому, они были уже на «ты».

И тут непонятно откуда перед ними появилась невысокая коренастая девушка в розовых джинсах и розовой майке с блестками.

– Иосиф! Помоги мне!

Он почему-то ничего не ответил, просто молча стоял и ждал продолжения.

– У меня машина не заводится! – сообщила она требовательным тоном.

Юноша вздохнул:

– Извини, я ничего не понимаю в автомобилях.

– Ну что тебе стоит, – капризно протянула девушка. – Ты же мужчина!

– Мужчина. Но не автослесарь, извини.

Девушка окинула злым взглядом Яну, фыркнула и исчезла так же стремительно, как и появилась.

– Соседка моя, – пояснил Иосиф. – Как поселились здесь, так каждый день что-нибудь: то серьгу в раковину уронила, то кошка на дерево забралась, то компьютер виснет, то вот машина не заводится. Что я ей – палочка-выручалочка?

– Ну… мне же ты сам предложил помочь.

– Вот именно – сам, – серьезно сказал он. – А Роза…

Яне вдруг стало очень смешно:

– Ее зовут Роза? Это поэтому она так странно одета?

– Почему странно? Считается, что розовый цвет – это очень романтично и женственно.

Яна засмеялась:

– Ну да, если бы она была хрупкая блондинка, например. А ей же все это совершенно не идет.

Иосиф поморщился:

– Да ну ее, надоела хуже горькой редьки! Давай про что-нибудь другое поговорим. Вот ты какое кино любишь?..

Нет, правда – вот как так получается? Живешь себе живешь, и вдруг на твоем пути попадается человек – и не красавец, и не супермен, – но почему-то все вокруг становится в миллион раз ярче и интереснее. Нет, он не носит твой портфель, какой может быть портфель, если тебя в школу и домой возит мамин водитель, а у него тоже своя жизнь.

Ну да, он старше и с ним куда интереснее, чем с ровесниками, которых, кроме компьютерных стрелялок и рейтинга ночных клубов, ничто другое, кажется, не интересует. О чем с ними разговаривать? Да они и разговаривать-то не умеют: вау, круто, отстой – и ничего больше.

Ну да, вы видитесь каждый день – ничего необыкновенного, соседи же. И разговариваете, разговариваете, разговариваете. О новой книжке Пелевина, о странной, очень нахальной синице, которая сегодня утром прилетела прямо на подоконник, о преимуществах кроссовок над сапогами, да хоть о погоде! Оказывается, погода – это тоже очень интересно. Если есть с кем о ней поговорить.

Вы просто дружите!

Но почему-то в голове, где-то на краю сознания постоянно присутствует легкая, почти незаметная мысль: вот об этом надо рассказать. И об этом. И об этом. И как-то получается, что человек этот начинает занимать в твоей жизни очень много места. Как будто стал самым главным. Тебе и в голову не приходит назвать ваши отношения романом – какой роман, мы просто разговариваем… по-соседски. Нет, конечно, ни о чем «таком» ты и думать не думаешь. Но однажды ты ловишь себя на странной мысли – почему он ни разу не пытался меня поцеловать? В другой раз ты вспоминаешь странную девицу, которая все время ходит в розовом, вот дура-то, и думаешь, что вы с Ним, конечно, «просто дружите», но интересно, а у Него с этой девицей что-то было? Что она, просто так его преследует с такой настырностью?

Ты смотришь в зеркало и видишь, что за этот год – или два, или три, сколько вы уже «просто дружите»? – глаза стали туманными, загадочными, почти бездонными, и губы улыбаются совсем по-женски. И ты понимаешь, что выросла.

И он это тоже, конечно, понимает. И вдруг называет тебя так, как никогда еще не называл:

– Янушка!