Текст книги "Строптивая"

– Конечно, – ответил Филипп.

– Вы здесь – гость моей жены и пришли с Камиллой, давним другом нашей семьи, – сказал Жюль, как бы напоминая Филиппу обязанности гостя такого известного дома.

– Конечно, – повторил Филипп, зная наверняка, что Жюль в этот момент думает о книге, которую он написал о Резе Бабленкяне.

– Сколько вы зарабатываете? – спросил Жюль.

– Недостаточно, чтобы иметь серьезные виды на такую женщину, как Камилла, если именно это вас волнует, – ответил Филипп.

Жюль хмыкнул, поняв, что Филипп прочел его мысли. Ему понравился ответ Филиппа. С тех пор, как Паулина подсказала ему, что именно Филипп написал книгу, которая так разозлила Резу Балбенкяна, Жюль, к удивлению, проникся симпатией к нему, несмотря на то, что Реза был его друг, во всяком случае, друг по бизнесу.

Через стеклянные двери библиотеки они вышли на открытую террасу. Скульптура Родена, изображавшая обнаженную женщину, стояла на вершине каменной лестницы, которая вела с террасы на лужайку. На лужайке и дальше за деревьями был расположен сад скульптур Жюля Мендельсона.

– Боже мой, – сказал Филипп, любуясь видом. Жюль, довольный реакцией Филиппа, снова хмыкнул.

– Удивительно, но многие не обращают на это внимания, думают, что это обычные скульптуры. Вон там – мое последнее приобретение – Миро. Одна из тех немногих, что он сделал. Восхитительна, не правда ли? Правда, я не очень уверен, удачно ли выбрал для нее место. Я всегда несколько раз переставляю скульптуру, пока окончательно не решу, где ей стоять. Вот этот Роден был моим первым приобретением. Много лет назад она принадлежала моему деду, потом ее продали, а когда я увидел ее в каталоге аукциона, то выкупил ее. С этого и начался сад скульптур. Затем у меня появились работы Генри Мура. Если вам интересно, загляните за то апельсиновое дерево и полюбуйтесь Майолем. Моя любимая вещь.

Филипп обошел скульптуру полной и чувственной женщины и удивился, что Жюль попросил полюбоваться ее прелестями. Поблизости послышался лай собак.

– Какой жуткий звук, – сказал Филипп.

– Сторожевые собаки. Не беспокойтесь. Они в конурах. Их выпускают только на ночь охранять территорию, – сказал Жюль.

– Они так лают, будто готовы разорвать кого-нибудь, – сказал Филипп.

– Они это могут, если вы им незнакомы, – сказал Жюль со знанием дела.

На террасе появилась Паулина. Она сняла шляпу, в которой была в церкви.

– Жюль, я займу Филиппа, потому что Камилла хочет до ленча поговорить с тобой о завещании Гектора. Она в библиотеке.

– Это значит, что Паулина хочет показать вам свой сад, – сказал Жюль, улыбаясь. Он поднялся по ступенькам на террасу и нежно обнял Паулину за талию. – Как тебе понравилась надгробная речь Фредди? – спросил он.

– Большая часть, – ответила Паулина, – но я могла бы обойтись без ангелов, поющих о вечном покое. Я не поверила этому ни на минуту.

Жюль и Филипп рассмеялись.

– Не почешешь ли ты мне спину, дорогая. Вот здесь, – сказал Жюль, протянув руку через плечо и показывая точку на спине.

Паулина повернула его к себе спиной и начала потирать ему спину.

– Здесь? – спросила она.

– Нет, выше, немного левее. Вот здесь. Три сильнее.

– Кто та девушка, с которой ты разговаривал на похоронах, Жюль? – спросила Паулина, продолжая гладить ему спину.

– Какая девушка? – спросил Жюль.

Филипп, наблюдавший эту семейную сцену, чуть было не сказал: «Фло, Фло М.», но решил послушать дальше.

– Ты разговаривал с ней, когда искал шофера, – подсказала Паулина.

– Не понимаю, какая именно? Я разговаривал со многими на похоронах, – ответил Жюль.

– Довольно красивая. Рыжие волосы. Довольно живая, как мне кажется, – сказала Паулина. – Меня интересует, кто она.

Она произнесла слово «живая» с тем выражением, в котором только чуткое ухо уловило бы синоним «обычная».

– А, эта. Она сказала, что была подругой Гектора, – сказал Жюль. Ответ был настолько неопределенным, словно та, о ком он говорил, не заслуживает внимания, чтобы ее обсуждать.

– На ней был очень приличный костюм от «Шанель». Я чуть не купила его для себя, – сказала Паулина. Она абсолютно не подозревала, что девушка, о которой она спрашивала, была любовницей мужа.

Ни Жюль, ни Филипп не ответили, не посмотрели друг на друга. Жюль не знал, что Филипп знаком с Фло, но Филипп, по натуре наблюдательный, начал догадываться, что Жюль имеет какое-то отношение к дорогому красному «мерседесу», в котором ездит Фло.

– Не помню ее имени, – пожал плечами Жюль и вошел в дом, направляясь к Камилле.

– Меня трогает отношение Жюля к Гектору, – сказала Паулина, обращаясь к Филиппу.

– От чего? – спросил Филипп.

– Поначалу Жюль терпеть не мог Гектора. Жюлю никогда не нравились мужчины, которые, как он считает, только и знают, что говорить о нарядах и вечеринках, обсуждать, кто с кем сидел за обедом и все такое, и он абсолютно не выносит мужчин, которые не работают, а, с точки зрения Жюля, бедный Гектор обладал всеми этими недостатками. Но Гектор был для меня очень хорошим другом, когда мы только поселились здесь. Таким женщинам, как я, нужен в жизни человек, вроде Гектора, который бы постоянно твердил нам, что мы все еще красивы, что на приеме выглядели очень хорошо, то есть говорил нам то, что зачастую наши мужья забывают говорить из-за занятости.

Филипп посмотрел на Паулину. Ее лицо на минуту стало печальным. Заметив его взгляд, она улыбнулась и продолжала:

– Со временем Жюль, хотя он никогда не признавался в этом, полюбил Гектора. Дело в том, что Жюлю нравится слушать сплетни о других; он только говорит, что это не так. Прошлым летом в Греции во время путешествия на яхте Гектор оказался для нас Божьим подарком: он был все время веселый, смешил нас до коликов.

Разговаривая, Паулина и Филипп пересекли лужайку и подошли к оранжерее с решетчатыми стенами и шпалерами. За оранжереей был сад, весь в цвету.

– Здесь очень красиво, Паулина, – сказал Филипп.

– Я всегда говорю, что за дом без сада. Я не люблю хвастаться, но моим садом и теплицей не могу не гордиться. Посмотрите на эти бордюры из многолетних растений. Розы, пионы, дельфиниумы, маки, астры. Божественно, не так ли?

Филипп кивнул, соглашаясь.

– Посмотрим оранжерею и вернемся в дом, – сказала Паулина. – Повариха сказала, что если мы не сядем за стол ровно в час, суфле осядет. Она всегда предсказывает что-то ужасное.

Они вошли в оранжерею. Орхидеи росли повсюду. Старик в джинсах и свитере подошел и кивнул, приветствуя Паулину.

– Привет, миссис Мендельсон, – сказал он.

– Это – Джервис, мое сокровищ. Говорят, что я большой специалист по орхидеям, но это неправда. Все делает Джервис, а похвалы достаются мне. Это Филипп Квиннелл, Джервис.

Мужчины пожали друг другу руки.

– Вот уж это совсем неправда, миссис Мендельсон, – сказал Джервис, улыбаясь Паулине. Потом повернулся к Филиппу. – Миссис Мендельсон знает об орхидеях больше, чем кто-либо.

– Джервис и я выводим новый сорт желтых фаленопсий, который, как мы надеемся, потрясет знатоков орхидей, – сказала Паулина.

Филипп кивнул, но его интересовали люди, а не орхидеи.

– Видишь, Джервис, – сказала, смеясь, Паулина, – мистера Квиннелла совсем не интересуют наши ботанические эксперименты.

Возвращаясь по лужайке к дому, Паулина обернулась и увидела, что Филипп улыбается.

– Чему вы улыбаетесь? – спросила она.

– Думаю, что в нашей стране менее одного процента людей живут так, как вы с Жюлем, Паулина, и я рад, что мне довелось посмотреть на это, – сказал Филипп.

– Это действительно так? – спросила она. – Меньше одного процента?

– Конечно, это правда.

– Я никогда не думала об этом.

* * *

– За столом будем только мы, – сказала Паулина, когда они вошли в зимний сад, где был накрыт стол для ленча. Зимний сад представлял собой полукруглую комнату, со всех сторон окруженную большими окнами. – Вы сядете рядом со мной. Камилла здесь. А Жюль там.

Они сели вокруг стола со стеклянной крышкой на плетенные из бамбука стулья. Из окон была видна лужайка. Какое-то время Паулина и Камилла обсуждали службу в церкви: надгробную речь, музыку, цветы и присутствовавших людей. Дадли, дворецкий, разливал вино, но Филипп прикрыл свой бокал рукой. Блонделл, служанка, подала вареную семгу и суфле из сыра.

– Меня удивляет, что газеты не попытались поднять шум вокруг этого дела, – сказал Филипп. Никто ему не ответил, и он продолжал: – А ведь налицо все данные для материала на первую полосу. – Снова никакого ответа. – Как вы думаете, мистер Мендельсон, кто убил Гектора? – спросил Филипп.

За столом воцарилось молчание:

– Гектора никто не убивал, – ответил Жюль спокойно. – Гектор сам убил себя.

– О, но я не верю этому, – сказал Филипп без тени сомнения.

Жюль был человеком, не привыкшим, что его утверждения вызывают протест, тем более подвергаются сомнению.

– Факты неоспоримы, – сказал он. Мускулы на его шее напряглись, но голос звучал сдержанно. – Не может быть никаких сомнений. Я все проверил с детективом Макдэниелсом, который занимался убийством отца Мэдж Уайт в гараже ее дома в Бель-эйр два года назад. Ты помнишь, Паулина?

Паулина молча кивнула.

– Неоспоримы, – повторил Жюль. – Именно это слово произнес детектив Макдэниелс. – Он сделал ударение на слове «детектив», как бы подтверждая сказанное им. – Самоубийство, и с этим согласился следователь, японец, забыл его фамилию. Я был там и слышал.

– Но вы, конечно, не верите этому, не так ли, мистер Мендельсон? – спросил Филипп.

Жюль посмотрел на него, но не ответил. Этот взгляд Филипп запомнил надолго.

– Я имею в виду, – продолжал Филипп настойчиво, – мы достаточно насмотрелись фильмов, чтобы понимать, что один выстрел в рот или в висок – прием эффективнее, чем пять выстрелов в торс, если еще учесть тот факт, что выстрелить в себя пять раз практически невозможно.

Молчание продолжалось. Затем Жюль с покрасневшим лицом бросил свою салфетку на стол и с такой силой отодвинул свой бамбуковый стул, что послышался скрежет по мраморному полу. Не говоря ни слова, он поднялся и направился в сторону холла, который отделял зимний сад от основного дома. Проходя мимо скульптуры четырнадцатилетней балерины Дега – нога в пятой позиции, руки, изящно скрещенные за спиной, на волосах настоящая розовая шелковая ленточка, – он своей массивной фигурой задел ее. Фигурка упала с мраморного пьедестала, на котором простояла в зимнем саду Мендельсонов четырнадцать лет.

– Жюль, Дега! – воскликнула Паулина, вставая.

Проворно повернувшись, что было удивительно для человека его комплекции, Жюль вытянул руки и схватил головку балерины в тот момент, когда она уже почти коснулась мраморного пола.

– О, Жюль, изумительно! – сказала Паулина. – С ней все в порядке?

Он обхватил статуэтку руками, как ребенка, которого спас из аварии или от пожара, и уставился на нее. Когда они бывали дома одни, то Жюль и Паулина называли маленькую танцовщицу Клотильдой. Когда он наконец заговорил, голос его звучал спокойно:

– Знаешь, Паулина, ты была права, когда просила меня заказать для нее витрину, а я думал, что это ее испортит.

– Она разбилась? – спросила Паулина.

– Треснула, – сказал он.

– О, Жюль, как неприятно, – сказала она, обеспокоенная не столько ущербом, нанесенным сокровищу, сколько волнением мужа.

– Что ж, мы будем любить ее еще больше, – сказал он нежным голосом, в котором звучали отцовские интонации.

– Боюсь, это моя вина, – сказал Филипп. – Я представить себе не мог, что так рассержу вас, сэр.

Жюль посмотрел на Филиппа и вышел из комнаты, не ответив и унося с собой скульптуру.

Филипп взглянул на Камиллу, ища поддержки. Она была с ним на Хамминг-Берд Уэй. Она видела тело дяди, кровь на стенах, следы пуль на зеркале и потолке.

Камилла, молчавшая до сих пор, опустила глаза.

– Конечно, Филипп, если бы что-то было не так, то следователь и детектив не пришли бы к такому заключению, – сказала она.

– Я не понимаю этих людей, – сказал Филипп, как бы отделяя себя от других. В его голосе слышалось волнение. – Человека убили, убийство покрывают, а вы принимаете это как должное или участвуете в этом.

– Ты должен понять, Филипп, – сказала Камилла. – Жюль считает, что так будет лучше.

– Лучше для кого? – настаивал Филипп.

– Вы должны верно понять моего мужа, Филипп, – сказала Паулина. – В том, что он сказал, нет никакого злого умысла. Он просто пытается защитить репутацию знатной семьи. Вы же сами слышали, как он сказал, что следователь назвал это самоубийством.

Филипп покачал головой.

– Здесь что-то не так, – сказал он и отодвинул свой стул. Было ясно, что он должен уйти, но ему надо было еще многое сказать. – Позвольте мне на минуту согласиться с теорией, что смерть Гектора – это самоубийство, во что я все-таки не верю. Я был там. Я видел тело. Я видел, сколько было сделано выстрелов. Пять. Самоубийство известного человека из знатной семьи, который стрелял в себя пять раз, – это само по себе событие, хотя такого случая еще никогда не описывали. Но я чувствую, что за этим что-то скрывается.

– Я действительно не могу понять, почему это должно вас так беспокоить? – сказала спокойно Паулина, водя концом ложки по салфетке на столе. Разговор ей был неприятен, потому что она знала, что Филипп прав, но ей не хотелось подвергать сомнению позицию мужа.

– Я скажу вам, почему, – ответил Филипп. – Я не верю, что люди, обладающие властью, имеют право решать, что публика должна знать, а что – нет.

– Иногда это необходимо, – сказала Паулина.

– Не думаю.

– Если все выйдет наружу, то может причинить много горя.

– А если об этом не станет известно, то это значит, что я окажусь вашим соучастником в тактике укрывательства, а я не могу допустить этого.

Филипп поднялся, сознавая, что как гость он перешел все границы, и ему остается только с достоинством уйти.

– Конечно, я должен уйти и я очень сожалею, о том, что доставил вам, Паулина, столько беспокойства, но прежде я хочу сказать, что мне трудно согласиться с тем, что вы поощряете эту фальшивую версию, по одной причине: это значит, что убийце дают возможность гулять на свободе. Запомните это. Я считаю это бессовестным. До свидания.

Он кивнул на прощанье Паулине и Камилле и вышел из комнаты. Пройдя из зимнего сада в холл, он растерялся, не зная, повернуть ему направо или налево, чтобы найти выход из этого огромного дома. Дворецкий Дадли появился в холле и, предвидя его вопрос, сказал: «Сюда, сэр». Он провел его налево через библиотеку, затем направо через гостиную, потом налево в прихожую. Здесь, на одном из столиков, Филипп заметил лежащую кверху лицом статуэтку балерины Дега. Она выглядела несчастной, будто сознавая, что уже никогда не будет желанным экспонатом для музеев. Проходя мимо, Филипп не остановился, чтобы осмотреть трещину.

Дворецкий открыл дверь, Филипп кивнул на прощанье и вышел. Дадли, который всегда принимал сторону своих хозяев в отношении к гостю, в ответ не поклонился. Машина Филиппа стояла там же, где он ее оставил, но он заметил, что темно-голубой «бентли» Жюля исчез. Включив зажигание, он развернул машину, раздумывая при этом, зачем он так повел себя в доме в общем-то малознакомых ему людей. Направив машину к выходу со двора, он услышал, что кто-то зовет его.

Это была Камилла, которая бежала к его машине.

– Я поеду с тобой! – крикнула она.

* * *

Филипп лежал в постели Камиллы голый, заложив руки за голову и уставившись в потолок.

Камилла, лежа рядом с ним, легко поглаживала рукой его грудь, затем наклонилась и поцеловала сосок.

– Я делаю это с таким невероятным наслаждением, – сказала она.

– Могу только приветствовать, – сказал он. Некоторое время он смотрел, как она целовала его грудь, затем стал гладить ее по голове. Когда она взглянула на него, он улыбнулся, притянул ее к себе и поцеловал в губы.

Позже, после того, как они занимались любовью, они долго лежали обнявшись.

– Как ты мог уйти от Паулины сегодня и оставить меня там? – спросила Камилла.

– Потому, что я говорил то, что думаю, – ответил Филипп.

– Да, я знаю. Но у тебя появился враг. Ты должен помнить об этом.

– Знаю. Жюль.

– Опасный враг.

– Знаю. Представь, за один год нажил таких врагов! Реза Балбенкян и Жюль Мендельсон.

– С тобой может что-нибудь произойти.

– Не думаю.

Когда Филипп уходил, Камилла пошла проводить его до машины.

– Прекрасная ночь, – сказал Филипп. Камилла поцеловала его на прощание.

– Ты нравишься Паулине, я знаю, а Жюль боготворит ее, – сказала Камилла, как бы обдумывая эту проблему.

– Да, он преклоняется перед ней, – согласился Филипп, – но мне кажется, что Паулина предпочла бы любовь, а не поклонение.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Подумай.

Магнитофонная запись рассказа Фло. Кассета N 7.

«Видишь ли, Жюль был богатый и известный человек, и мне очень льстило, что он столько времени уделяет мне. Это не значит, что богатенький парень больше времени проводил со мной в постели, если бы дело было только в этом, то долго я бы его не вынесла. Нет, верь мне, это совсем другое. Он учил меня. Он хотел, чтобы я стала лучше. Однажды он сказал мне: «Не говори сюдент, говори студент». Поначалу я думала, что он насмехается надо мной, но потом поняла, что он хочет, чтобы я правильно говорила, приобрела хорошие манеры.

Приходилось ли тебе наблюдать, как парень в годах и молодая девушка сидят в ресторане? Они с трудом поддерживают разговор, потому что им нечего друг другу сказать, коль скоро они находятся в обстановке не своего любовного гнездышка. Так вот, Жюль не хотел, чтобы такое происходило с нами. Поэтому-то он и учил меня разным вещам. Признаюсь тебе, что я хотела всему этому научиться.»

ГЛАВА 8

Филипп Квиннелл, еще плохо знавший расположение улиц Беверли-Хиллз, с трудом нашел небольшой тупичок Палм-Серкль, где жил Каспер Стиглиц, кинопродюсер. «С Сансет на Хиллкрест потом по Хиллкрест до Маунтинг, свернуть налево в Палм-Серкль, на левой стороне последний дом в тупичке», – сказала Бетти, секретарь Каспера, по телефону Филиппу, записавшему ее инструкции на листке фирменной бумаги «Шато Мармон». Затем, чтобы облегчить Филиппу задачу, Бетти добавила: «Это старый дом Тоти Филдз».

У ворот, нажав кнопку переговорного устройства, Филипп увидел, как зажегся красный свет телекамеры обзорного видения.

– Филипп Квиннелл пришел навестить мистера Стиглица, – сказал он, смотря в камеру.

– По дорожке объедете теннисный корт, затем оставьте машину перед домом и войдите в главный вход, – сказал голос с английскими интонациями, но явно не принадлежащий человеку, хорошо владеющему английским языком.

Деревянные ворота, менее величественные, чем те, что у Мендельсонов, открылись медленно и с трудом, как будто давно нуждались в починке. Проезжая теннисный корт, Филипп услышал взрывы смеха и увидел двух очень хорошеньких девушек, одна блондинка, другая брюнетка, в очень коротких шортах и в свитерах из ангорской шерсти, перебрасывающих мяч, но видно было, что они начинающие в этой игре.

– Этот удар не считается, Ина Рей, и ты знаешь, что он не считается, обманщица, – говорила блондинка.

– Пошла ты в задницу, Дарлин, – сказала Ина Рей. Ее слова вызвали новый взрыв хохота.

Перед домом находился дворик, вымощенный булыжником, который был намного меньше дворика у Мендельсонов. В центре – небольшой водоем, а вдоль дома густо росли кусты герани. Дом первоначально был построен в испанском стиле, но потом полукруглым аркам придали прямоугольную форму, а мансардную крышу заменили крышей из красной черепицы, отчего дом приобрел французский стиль. Входная дверь была открыта, и на пороге стоял дворецкий, одетый в темные брюки и белую рубашку с закатанными рукавами. Он вытирал руки большим зеленым полотенцем.

– Извините за мой вид, мистер Квиннелл, – сказал он в дружеской манере, – я чищу серебро. Грязная работа.

Филипп кивнул.

– Следуйте за мной, – сказал дворецкий. – Меня зовут Уиллард, сэр. Мистер Стиглиц в плавательном павильоне.

Через холл они прошли в гостиную, отделкой которой, как показалось Филиппу, занимался декоратор киностудии. Огромные полотна, на белом фоне которых были разбросаны разноцветные пятна, украшали стены. Филипп засмотрелся на них.

– Мистер Стиглиц – коллекционер, – сказал Уиллард.

– Это видно, – ответил Филипп.

Высокие застекленные двери вели на террасу. Он вышел вслед за дворецким, обогнул бассейн и направился к плавательному павильону. Дворецкий открыл стеклянную раздвижную дверь.

– Пришел мистер Квиннелл, мистер Стиглиц, – Он отошел, пропуская Филиппа вовнутрь. Большая комната была погружена во мрак, ее освещал лишь луч, идущий от открытой двери и от маленькой настольной лампы в глубине комнаты. Тяжелые шторы были плотно задернуты. На минуту из-за темноты Филипп, вошедший с яркого солнечного света, ничего не видел и стоял, не зная, куда идти.

– Могу я предложить вам что-нибудь выпить? – спросил дворецкий.

– Нет, благодарю, – сказал Филипп, – Здесь очень темно, ничего не вижу.

– Мистер Стиглиц пользуется этой комнатой как просмотровым залом, – сказал Уиллард. – Смотрит здесь черновые пленки, поэтому держит светомаскировочные шторы задернутыми.

– Понятно.

В туалете послышался шум спускаемой воды.

– Мистер Стиглиц сейчас выйдет, – сказал дворецкий с английским произношением. – Хотите кофе?

– Нет, спасибо.

– «Перье», «Дайет кока» или еще чего-нибудь?

– Нет, ничего не надо, спасибо.

– Присаживайтесь.

Филипп сел в глубокое кресло. На массивном кофейном столике напротив стояли вазочки с леденцами, жевательными конфетами, шоколадными крендельками и разного сорта орешками. Здесь же были разложены десятки рукописей в разноцветных папках.

В туалете опять послышался шум воды. Дверь открылась. В комнату вошел Каспер Стиглиц. Он был одет в свободный костюм из черного вельвета. На голове – широкополая шляпа с черной лентой, причем он надвинул ее так низко, что были видны только глаза. Лицо – очень загорелое, словно он проводил большую часть времени не на солнце, а под лампами солнечного света. На глазах – темные очки в тонкой оправе, сквозь которые глаз почти не было видно.

– Уиллард, скажи этим болтушкам на теннисном корте, чтобы снизили тон. Они превращают мой дом в отхожее место своим непотребным языком, – сказал Каспер Стиглиц. Он высморкался. – Они, видимо, не понимают, что находятся в Беверли-Хиллз, а не в трущобах?

Он говорил гнусаво, словно нос у него был заложен.

– Привет, мистер Квиннелл, я – Каспер Стиглиц.

Он протянул Филиппу левую руку для рукопожатия, опять высморкался и грубо добавил: «Бурсит», указывая на правую руку. Филипп смотрел на него и не мог понять, для чего он носит дома шляпу.

– У вас, видно, ужасная простуда, – сказал Филипп. Он заметил, что у Каспера из носа капает.

– Да, да, – сказал Каспер. Он достал из кармана черных вельветовых брюк платок и высморкался, хотя от этой процедуры было больше шума, чем пользы. – Мне понравилась ваша книга об этом парне с Уолл-стрит.

– Благодарю, – сказал Филипп.

– Получили в зубы от Резы Балбенкяна?

– В какой-то степени.

– Он хотел перебить вам ноги, верно?

– Да, грозился. Каспер рассмеялся.

– Мне понравилось, как вы написали книгу; круто, в хорошем стиле. Мне показалось, что вы должны быть старше. Сколько вам лет?

– Тридцать.

– Тридцать? Думал, что вы старше. Итак, хм, фильм, который я намерен сделать, будет совсем о другом. У нас здесь, в кино, есть другая проблема, вы понимаете – наркотики.

– Да, мой агент сказал, что именно об этом вы хотите сделать фильм.

– Однако этот фильм не для кинотеатра. Сами понимаете.

– Да? – сказал Филипп, удивленно. – Значит, я неправильно понял.

– Возможно.

– Тогда для телевидения?

– Нет, не для телевидения.

– Вы меня совсем с толку сбили.

Каспер Стиглиц рассмеялся. Филипп заметил, что его блестящие зубы – очень ровные, очень крупные, без единого изъяна – напоминают пластинку жвачки. К этому времени его глаза привыкли к темноте, и он обратил внимание, что слишком гладкая кожа на лице Каспера была результатом косметической операции. Это предположение подтвердилось, когда он увидел за его ушами красные следы швов от недавней операции. Каспер наклонился и, взяв пригоршню орехов, начал жевать их, забрасывая в рот по несколько штук сразу и продолжая разговор:

– Понимаете, несколько месяцев назад меня по ошибке арестовали из-за наркотиков. Партия наркотиков из Колумбии э… случайно попала в руки одного моего служащего, который принес этот пакет в мой дом под видом пакета с пленками фильма, который я снимал в Центральной Америке. – На какой-то момент он, казалось, утратил ход мысли. – Это долгая история.

Филипп уставился на Стиглица.

– Я никак не могу понять, моя-то роль в этом какая? – сказал он.

– Я к этому и виду, – ответил Каспер, как бы вспоминая свое положение в этой истории. Он снова высморкался. – Судья, занимавшийся этим делом, понимая, какая могла произойти ужасная ошибка, попросил меня сделать фильм о распространении наркотиков в киноиндустрии, чтобы его можно было показать разным общественным группам, таким, как «Анонимные наркоманы», или в лечебницах и так далее, то есть там, где ведут борьбу с наркоманией.

– В ответ на это никаких обвинений против вас не стали выдвигать, не так ли? – спросил Филипп.

– Смешно все это, – сказал Каспер. – Я действительно абсолютно не причастен к этому делу, и вот мы подумали, мои адвокаты и я, что для того, чтобы предотвратить шумиху, лучше пойти навстречу судье и сделать этот дерьмовый фильм и покончить со всем. Знаете ли, сделать фильм в виде общественной работы. Но на очень высоком уровне, ну, вы понимаете. Вам знакомо такое понятие, как общественная работа?

– Да, мне все об этом известно, – сказал Филипп спокойно, – но я совсем не уверен, что заинтересован в этой работе, мистер Стиглиц.

– Каспер, зови меня Каспер, Фил. Послушай, хм, хочешь орехов?

– Нет.

– Кешу? Нет? Любишь конфеты?

– Нет, спасибо.

– Мой «шестерка» предлагал тебе выпивку?

– Кто?

– Уиллард, мой дворецкий. Предлагал он тебе выпивку?

– Да, предлагал, спасибо. Мне ничего не хочется.

– Пиво?

– Нет. Давайте поговорим о деле, – сказал Филипп. – Ваше предложение совсем не то, о чем я думал. Мой агент говорил, что это будет художественный фильм.

– Слушай, тебе заплатят столько же баксов, как за художественный, как сценаристу первого художественного фильма, кем ты и являешься. Я имею в виду, ты ведь еще никогда не писал сценариев для картин, а денег получишь больше, чем за свою книгу, которую не очень-то раскупают. Мы сделаем фильм вроде документального, с интервью этого законника, наркодельца и тому подобных, устроим все так, чтобы ты вошел в курс проблемы наркотиков и повидался кое с кем, и все включим в картину. Для тебя это будет чертовски хорошее начало в кино.

Филипп кивнул.

– Они покажут фильм различным организациям, занимающимся проблемой наркотиков, а для тебя это будет реклама, чтобы показать другим студиям, что ты умеешь делать. Извини меня, я на секунду выйду и сразу вернусь. Меня «несет».

Он поднялся, чихнул, и крошки непрожеванных орехов из его рта попали на лицо Филиппа.

– О, извини, парень, – сказал он, вынимая из кармана свой мокрый платок. Филипп замотал головой, отказываясь от предложенного платка. – Меня «несет», – повторил Каспер и исчез в ванной комнате. Было слышно, как он запер дверь.

Филипп посмотрел в зеркало над баром на свое заплеванное лицо. Непрожеванные кусочки орехов прилипли к бровям и носу. У бара был кран, он включил воду, но увидел, что полотенца нет. Он подошел к раздвижной стеклянной двери, через которую вошел в эту комнату, и вышел на яркий солнечный свет. Обойдя бассейн по террасе, он вошел в дом через двери, которые проходил двадцать минут назад. Дворецкого нигде не было видно. В поисках ванной комнаты он открыл другую дверь и обнаружил, что там находится еще один бар. Он открыл следующую дверь и увидел коридор, ведущий в комнату, которая оказалась спальней Каспера Стиглица. Массивная кровать была заправлена покрывалом оранжево-коричневых тонов. В глубине спальни оказались двери в ванную и гардеробную.

Войдя в ванную, Филипп повернул позолоченную ручку смесителя, тщательно намылил лицо сандаловым мылом, лежащим на золоченой мыльнице в виде раковины, сполоснул водой. Потом вытер лицо коричневым полотенцем, украшенным инициалами К.С., вышитыми белыми шелковыми нитками и висящим среди целого комплекта таких же коричневых полотенец на сушилке. Все еще испытывая чувство брезгливости, он снова вымыл лицо.

Покончив с этим, Филипп стал разглядывать фотографии, висевшие по стенам в ванной комнате и гардеробной. На каждой фотографии был Каспер Стиглиц: в молодости, с различными красотками, на церемониях награждения, на приемах, на премьерах фильмов. И повсюду он выглядел счастливым, улыбающимся, обаятельным. Фотографии свидетельствовали о славе и успехах. Были среди них фотографии, изображавшие его во время конференции сценаристов, проходившей на террасе рядом с его плавательным бассейном, в то время как он сам, в обнимку с блондинкой и бокалом вина в руке, лежал на надувном матрасе посреди бассейна.

Его одежда была развешана в шкафах: дюжина шелковых рубашек, дюжина спортивных костюмов, рядом дюжина деловых костюмов, различного фасона смокинги темно-голубого, темно-бордового и черного цветов. В одном из шкафов лежали свитера: все ручной работы, все из чистой шерсти, почти полный спектр цветов, аккуратно сложенные в стопки. В шкафах напротив стояли флаконы с лосьонами, лежали щетки с позолоченными ручками, специальный кожаный футляр для запонок, а также серебряный поднос с дюжиной аккуратно разложенных темных очков. В дверь ванной постучали.

– Ты здесь, Фил? – спросил Каспер.

– Да, – ответил Филипп, – мою лицо.

– Ванная для гостей находится рядом с холлом, – сказал Каспер. По его голосу Филипп понял, что совершил ошибку. – Я не люблю, когда кто-то пользуется моей ванной комнатой.

– Я не знал, – ответил Филипп. В этот момент он заметил на верху шкафов какие-то странные предметы. На первый взгляд они походили на подставки для шляп, которыми пользуются в магазинах галантереи, но, присмотревшись, он понял, что это были подставки для париков. Он сосчитал их. Их было тридцать один, и каждый из них был цельный, по стилю они варьировались от аккуратно подстриженных до тех, чьи удлиненные волосы требовали стрижки.

– Через минуту буду готов, – сказал Филипп.

За стеной гардеробной он услышал девичий смех Ины Рей и Дарлин, находящихся в прилегающей спальне.

– Где расширители? – спросила Ина Рей.

– Я думала, ты взяла их, – ответила Дарлин.

– Да нет же, глупая, ты должна была захватить их, Каспер будет в ярости.

– А зачем тебе вообще расширитель?