Текст книги "Строптивая"

– Мне бы хотелось, чтобы мой сын проводил больше времени в компании людей, с которыми он вырос, вместо того, чтобы общаться с такими подозрительными типами, – сказала она. – Я просто не понимаю, где ты с ними знакомишься, Киппи.

– Послушай, Паулина, – неожиданно вмешался Жюль, поднимаясь с кресла. – Думаю, нам лучше пойти к Касперу Стиглицу. Только в этот раз.

– Представить не могла, что услышу подобное от тебя, Жюль. Я думала, что ты не переносишь всех этих киношников, – сказала Паулина, – «Они только и знают, что говорить о кино». Не это ли ты всегда о них говоришь?

– Я думаю, что нам лучше пойти, – мягко повторил Жюль, глядя на Паулину взглядом, означавшим, что она должна подчиниться его желаниям.

– Поступай, как знаешь, Жюль, – сказала Паулина. – Ты иди, а у меня нет ни малейшего желания. Я не знаю этого человека и не понимаю, почему я должна идти к нему на обед.

Жюль снова посмотрел на Киппи и неопределенно махнул рукой, как бы показывая, что он уговорит Паулину пойти, когда придет время.

* * *

Ванда заканчивала делать ежедневный массаж Арни Цвиллману, когда Киппи пришел навестить его. В ожидании, когда Ванда закончит, Киппи устроился в другой комнате и читал журнал.

– Хочешь принять массаж? – спросил Арни, выходя из массажной и завязывая махровый халат.

– Нет, спасибо, – сказал Киппи.

– Она приведет тебя в чувство, если тебе не по себе, – сказал Арни.

– Нет, спасибо, – повторил Киппи.

– До завтра, Ванда, – сказал Арни. Он подошел к бару и налил себе стакан апельсинового сока. – Тебе тоже не мешает это выпить.

Киппи кивнул.

– Что сказал отчим? – спросил Арни Цвиллман.

– Он пойдет, – ответил Киппи.

– Молодец, Киппи. А что мать?

– Мама колеблется.

– Колеблется, вот как?

– «Мы не знаем этих людей», – так она сказала.

– Очень надменная.

– Такова моя мать.

– Ты рассказал мамочке… Киппи протестующе поднял руку.

– Я не могу приказывать матери, куда идти. Только отчим может. Он приведет ее туда.

Арни Цвиллман кивнул.

– Что случилось с твоим пальцем?

– Собака набросилась.

– Откусила палец?

– Только кончик.

– Да… Я ненавижу кровь, – сказал Арни. – Что твой предок говорил обо мне?

– Он не мой предок. Я рассказывал тебе.

– Хорошо. Что твой отчим Жюль Мендельсон говорил обо мне?

– Он сказал, что ты поджег «Вегас Серальо» ради страховки, – сказал Киппи.

Арни побагровел и покачал головой.

– Жирная рожа.

– Эй, ты говоришь о моем отчиме.

– Что еще он сказал обо мне?

– Сказал, что ты мухлюешь в карты.

– Вот дерьмо. Не знаю ни одного человека, который бы не мухлевал в карты. Для меня это – часть игры. Перемухлевать шулеров.

– Он сказал, что в твоей игорной комнате в потолке установлена электрическая система подглядывания.

– Откуда, черт возьми, он знает об этом?

– Послушай, Арни, я тебя не критикую, я только передаю то, что слышал.

– Завтра будет слушаться твое дело. Судья Кварц отклонит предъявленное тебе обвинение. Твои родители пойдут с тобой в суд?

– Они даже не подозревают об этом. Кроме того, они будут на похоронах.

* * *

– Зайди-ка сюда на минутку, Киппи, – сказал Жюль на следующее утро. Он стоял в дверях библиотеки, одетый в черное для похорон Гектора и держа чашку кофе в руке, когда Киппи проходил мимо, направляясь к завтраку. – Надо кое-что обсудить, пока мама не сошла вниз.

Жюль вернулся к креслу под «Белыми розами» Ван Гога и отодвинул в сторону газеты. Киппи вошел в библиотеку, закрыл за собой дверь, но не сел.

– Я звонил в лечебницу в Лионе, – сказал Жюль, – разговаривал с отцом Лафламмом. Они примут тебя назад. Думаю, тебе лучше побыть там.

Киппи кивнул.

– Мисс Мейпл заказала билеты на самолет. Киппи снова кивнул.

– Премного благодарен, – сказал он.

– Только запомни одно: я сделал это ради твоей матери, не ради тебя, – сказал Жюль.

– Все равно, очень тебе благодарен, – сказал Киппи.

Магнитофонная запись рассказа Фло. Кассета № 9.

«Они записали меня в регистрационную книгу как консультанта. Только Бог знает, каким консультантом я была. Я это говорю ради Жюля Мендельсона, он был очень великодушный человек. Каждый месяц мне отправляли чек на имя Ф. Хоулихен. Хоулихен моя настоящая фамилия, хотя я не пользовалась ею годами. Марч только вымышленная фамилия, на случай если я стала бы актрисой или моделью, но этого, к сожалению, не произошло. Иногда, если Жюлю надо было мне о чем-то написать, он начинал письмо словами: «Дружище Ред».[1]1
  Red (англ.) имеет двойное значение: Ред – имя, сокр. от Фредди, и рыжий.


[Закрыть]

Так он дурачил секретаршу, чтобы она думала, что Ф. Хоулихен – приятель, а не подружка, и мисс Мейпл принимала это как должное. Только ты не думай, что мисс Мейпл можно было обмануть. Она всегда знала, кто я. Однажды она позвонила мне и сказала, очень вежливо, что ей кажется, будто я трачу много денег. Конечно, Жюль не узнал, что она мне звонила. Если бы она только сказала мне тогда: «Положи часть этих денег в банк и сохрани их на черный день».

Но я, вероятно, не послушала бы ее. Понимаешь, самая большая моя ошибка в том, что я думала, будто счастливые времена никогда не кончатся.»

ГЛАВА 10

Знай Фло Марч, насколько несерьезным был поджог, она бы никогда так не испугалась, услыхав, как женщина, пробегая по коридору мимо ее номера в гостинице «Морис» в Париже в два часа ночи, закричала: «Пожар!». Позже она рассказала человеку, больше всех пораженному ее действиями, что ее мать погибла при пожаре в гостинице на окраине Лос-Анджелеса. Не испугайся она так, ее фотография не появилась бы на первых страницах «Фигаро» и еще двух парижских газет, а также в «Интернэшнл Геральд Трибюн». На фото было видно, что красивые рыжие волосы Фло растрепались, поверх шубы из чернобурки накинуто одеяло, в руке маленький кожаный футляр от «Луи Фюйтто» – даже по газетной фотографии можно было разглядеть, что это были драгоценности. Фотография могла остаться незамеченной, поскольку Фло мало кто знал, как, впрочем, большинство любовниц, но ее благодетель и любовник, одетый, но без галстука, оказался запечатленным на той же фотографии, как еще один беглец от пожара. Как оказалось, паника была вызвана лишь загоревшимся от сигареты матрасом по вине подвыпившей телезвезды из соседнего номера. А благодетель и любовник Фло был очень известным человеком. Он был настолько известен, что все знали, что он остановился в отеле «Ритц» на Вандомской площади в нескольких кварталах от гостиницы «Морис», а потому мог оказаться здесь в ночное время только из-за любовного свидания. Это предположение высказал Сирил Рэтбоун, журналист для колонок светской хроники в лос-анджелесском журнале «Малхоллэнд», который оказался в Париже в то же время. Он немедленно послал вырезки из этих газет своему старому другу Гектору Парадизо в Лос-Анджелес.

«Бедняжка Паулина!» – написал Сирил своим быстрым почерком на полях газеты. Сирил Рэтбоун никогда не любил Паулину Мендельсон, потому что она не разрешала ему писать о своих приемах в колонке светской хроники, несмотря на бесчисленные уговоры, даже со стороны ее большого друга Гектора Парадизо. «Дорогой, – сказала тогда Паулина Гектору, – не настаивай. Мы не можем допустить в свой дом таких газетчиков, как мистер Рэтбоун. Жюлю ненавистна известность такого сорта. И кроме того, мистер Рэтбоун, кажется, пишет довольно много о нас, даже не бывая в нашем доме». Поэтому, следуя принципам Сирила Рэтбоуна, очень важная миссис Мендельсон получила по заслугам.

Несколько раз Гектор пытался поделиться имеющейся у него информацией с Паулиной, а в последний раз во время приема у Мендельсонов в день его убийства. Он хотел предостеречь ее от возможных неприятностей, если фотографии привлекут внимание общества. Каждый раз он подступал к этой трудной задаче с неохотой и каждый раз чувствовал внутреннее облегчение, что не смог осуществить свою миссию, поскольку знал, как глубоко это ранит ее.

Ни один мужчина не был так доволен своей женитьбой, как Жюль Мендельсон. С первого момента, как он увидел Паулину Макэдоу-Петуорт двадцать три года назад на балу по случаю дня рождения Лоренса Ван Дега в клубе «Болотистое» в Палм-Бич, он знал, что именно ее он ждал всю свою жизнь. В тот вечер она танцевала с Джонни Петуортом, с которым тогда разводилась, и для Жюля в ней было сосредоточено все, что он считал достойным и возвышенным. В те дни Жюля не считали завидным женихом. Он был неуклюжим и явно неряшливым и больше походил на тот сорт мужчин, которые не задумываются о своей внешности. Более того, слух о его огромном состоянии и таланте финансиста еще не дошел до людей того окружения, в котором вращалась Паулина и в котором она занимала уже определенное положение.

Жители Палм-Бич находили его скучным и неприятным соседом по столу на вечерах. «Дорогая, ты будешь ужасно возражать, если я посажу тебя рядом с Жюлем Мендельсоном?» – говорила обычно хозяйка одной из своих подруг. Именно таким образом Паулина оказалась рядом с Жюлем на следующий день после бала в доме Роуз Кливеден и сразу распознала его возможности. Когда мистер Форбс начал публиковать ежегодный список сорока богатейших людей Америки и Жюль Мендельсон оказался в первой десятке в этом списке, те люди, которые находили его скучным, теперь стали считать его очаровательным. «Как я рада, Жюль, что мы сидим рядом», – говорили теперь дамы, но к этому времени Паулина уже была миссис Мендельсон. Никто в те годы не подозревал, что Жюль позволит изменить себя, так как его изменила Паулина. Причем тем же образом, как она изменила старый особняк фон Штерна в Беверли-Хиллз, который для нее купил Жюль, превратив его в достопримечательность, она полностью изменила и внешность Жюля. Паулина проинструктировала Уилли, его парикмахера, чтобы он выше зачесал ему волосы и укоротил виски. Она подбирала ему галстуки, запонки и заколки для галстуков. Она повела его к портному в Лондоне, который многие годы шил костюмы для ее отца, а также к портному, шившему ее отцу сорочки, и к сапожнику. Она принимала за него решения, что ему надевать, пока он не понял, как должен выглядеть человек ее круга. Все отметили его резко изменившейся вид и его способность поддерживать разговор на приемах.

* * *

– У тебя есть любовница, Жюль? – спросила однажды его Паулина. Было это больше года назад, еще до того, как Сирил Рэтбоун увидел фотографию Фло Марч с Жюлем на заднем плане в парижских газетах. Она дождалась, пока Дадли приготовил поднос с выпивкой и вышел из комнаты, чтобы задать этот неожиданный вопрос. Вопрос, который и для нее самой оказался неожиданным, когда она задала его. Хотя она не была чересчур страстной женщиной, однако чувствовала, что он перед ней преклоняется, но остается равнодушным, и какой-то женский инстинкт подсказал ей этот вопрос. Разговор происходил в комнате с видом на закат солнца, где Мендельсоны встречались в сумерках, чтобы выпить бокал вина и поговорить о дневных делах перед тем, как идти переодеваться к обеду.

– Что это значит? – спросил удивленно Жюль, отворачиваясь от красного с оранжевым заката и обращая все внимание на жену.

– Просто спрашиваю, – сказала Паулина.

– Но что значит подобный вопрос? – снова спросил Жюль.

– Ты повторяешься, Жюль. «Что это значит? Что значит подобный вопрос?» Право, ты мог бы придумать ответ получше, ты, человек, привыкший иметь дело с миллионами долларов.

Паулина, обычно такая невозмутимая, начала понемногу раздражаться.

– Что с тобой, Паулина? – спросил Жюль с видом человека, которому нечего скрывать.

– Опять вопрос. Ты на вопрос отвечаешь вопросом. Это годится для бизнеса, Жюль, где запугивают и заставляют людей защищаться, но со мной это не пройдет. Я, возможно, одна из немногих людей, которых ты встречал, кто не боится тебя.

Жюль улыбнулся.

– Я знаю это, Паулина, – сказал он. – Я всегда это знал, с тех самых пор, когда увидел, как ты швырнула брачное соглашение в Маркуса Штромма и облила чернилами его рубашку. Это одна из многих твоих черт, которые я в тебе люблю.

– Ты довольно своеобразно демонстрируешь свою любовь, – сказала она.

– Я могу вновь ответить на вопрос вопросом. Что это значит?

– Меня считают красивой женщиной. По крайней мере, люди говорят мне, что я красива, журналы и газеты расписывают меня, как красавицу. Я говорю это не для того, чтобы похвастаться. Мне твердят об этом с детских лет. Из-за этого я столько над собой работаю. В этом причина, почему ежедневно, в любую погоду я проплываю сорок кругов в бассейне. В этом причина, почему я часть дня вожусь с Пуки над моими волосами, а с Бланшет над моим маникюром. Именно поэтому я дважды в год езжу в Париж за нарядами.

– Я все это знаю, – сказал Жюль.

– О да, я уверена, что знаешь. Я также уверена, что тебе нравится иметь меня под боком, когда ты ходишь на бесконечные обеды, которые ты вынужден посещать. Я знаю, что тебе нравится – и ты даже нуждаешься в этом, – как я привлекаю интересных людей и развлекаю гостей на твоих приемах, когда ты хочешь произвести впечатление на человека, который нужен тебе для бизнеса.

– Да, это правда.

– Но мне этого недостаточно, Жюль. Ради такой любви, которую ты проявляешь ко мне, я с таким же успехом могла выйти замуж за Гектора.

– Я действительно люблю тебя.

– Ты прекрасно понимаешь, что я говорю о любви в истинном смысле этого слова, что значит заниматься любовью. Я ведь не манекен, не просто хозяйка дома, я – женщина.

Конечно, он понимал. Он боготворил жену. Он не мог представить жизни без нее. Его женитьба была контрактом, таким же обязательным, как любой деловой контракт, который он когда-либо подписывал. Предупреждая дальнейшие подозрения, он снова стал более внимательным к своим супружеским обязанностям, по крайней мере, на какое-то время, но возникли осложнения, осложнения сексуального характера, о которых он и не помышлял.

* * *

Настоящее ее имя было Хоулихен, Флерет Хоулихен, но она его терпеть не могла. «Разве я не достаточно похожа на ирландку без этого противного имени Флерет Хоулихен?» – часто спрашивала она, тряхнув рыжими волосами. Когда она мечтала стать актрисой, а работала официанткой в кафе «Вайсрой» на Сансен Стрип, то изменила свое имя на Ронду Марч, в честь Ронды Флеминг, рыжеволосой кинозвезды, которую обожала ее мать. В «Вайсрое», как говорили, готовили лучший кофе в Западном Голливуде, и именно здесь она встретила Жюля Мендельсона, который был любителем кофе, выпивая в день по десять чашек. Он зашел в кафе «Вайсрой» в тот день, когда кофеварка в его офисе сломалась. На груди у нее была прикреплена табличка с именем «Ронда».

Жюль Мендельсон был не из тех, кто заговаривает с официантками в кафе, но в тот день, по причине, ему самому не понятной, он сказал официантке с рыжими волосами с табличкой с именем «Ронда» на груди:

– Вероятно, все зовут вас Ред.

– Нет, не зовут, – ответила она, довольно решительно. Она была красива и привыкла иметь дело с похотливыми мужчинами пожилого возраста. – Если на то пошло, мне не нравится, когда меня называют Ред.

– Как же вас тогда называют? – спросил он.

Ему было явно интересно, что она ответит, и она почувствовала, что ошиблась, приняв его за похотливого джентльмена.

– Вас интересует мое имя?

– Да.

– Ронда, – сказала она, показывая пальцем с красным маникюром на табличку на груди.

Он взглянул на нее поверх «Лондон Файненшнл Таймс», в то время как она протирала столик бирюзового цвета губкой, и сказал:

– Вы не похожи на Ронду.

– Я подумываю изменить его на Ронделл.

– О, нет, только не Ронделл.

– Хотите кофе? – спросила она. – У нас подают лучший кофе в Западном Голливуде.

– Да.

Когда она поставила перед ним чашку кофе, он спросил:

– Каким было ваше имя до того, как вы его сменили?

– Вам оно не понравится.

– Почему же?

– Флеретт Хоулихен, – сказала она почти шепотом. – Меня от него корежит. Представьте его в титрах фильма.

Он засмеялся.

– Флеретт… Что ж, мне нравится.

– Не может быть!

– Нравится, правда.

– Вот чокнутый! – сказала она, хотя ей нравилось поговорить о себе.

– А что если так: Флосси?

– Еще хуже, чем Флеретт.

– Тогда, Фло?

– Хм… – Она замолчала, обдумывая его предложение.

– Когда-то я знал некую Фло, – сказал Жюль, не желая углубляться в разговор, – она тоже была красивая девушка.

Так она стала Фло.

* * *

В то время Фло Марч было двадцать четыре года, и хотя она была не первой красавицей в городе, но одной из самых хорошеньких, поскольку рыжие волосы, голубые глаза и кожа цвета сливок привлекали внимание к их обладательнице. Время от времени разные мелкие агенты, которым она подавала по утрам кофе, приглашали ее на свидания, но не на съемки или званые обеды в рестораны, а именно туда ей страстно хотелось попасть. Они вели ее обедать в другие кафе, и все ждали от нее одного, что она обычно им и давала, потому что легче сказать «да», чем «нет», чтобы избежать ссоры. Гектор Парадизо, живший на Голливудских холмах недалеко от «Вайсрой», каждое утро завтракал в кафе и часто рассказывал Фло о том, где провел вечер накануне: на приеме у Фей Конверс или у Роуз Кливеден, или, что было самым интересным, у Паулины Мендельсон. Фло любила слушать рассказы о приемах, особенно у Паулины Мендельсон. Она читала каждое слово о Паулине Мендельсон в газетных колонках светской жизни или в журналах мод, которые Гектор частенько оставлял ей после того, как сам их прочитывал. Фло была не такая глупышка, чтобы не знать о другой стороне жизни Гектора, о той стороне, о которой никто никогда не распространялся. Шустрые ребята со Стрип заходили в «Вайсрой» и рассказывали ей о своих похождениях с богатыми парнями, которые останавливались на своих «мерседес-бенцах» и «роллс-ройсах» на Стрип, договаривались с ними о цене и везли их к себе домой.

Жюль стал приходить в «Вайсрой» каждый день, всегда с финансовой газетой в руке, и садился за один и тот же столик, хотя управляющий неодобрительно посматривал на посетителя, занимавшего кабинку на четверых и заказывавшего только кофе. Но было в Жюле что-то такое, отчего управляющий, его звали Керли, не зная, кто такой Жюль, остерегался просить его пересесть из кабинки за стойку, особенно после того, как Ронда, пожелавшая вдруг, чтобы ее звали Фло, рассказала, что этот крупный мужчина оставляет ей чаевые по десять долларов, хотя заказывает только кофе.

– Только не подумайте, что я намерена здесь работать до конца жизни, – сказала Фло несколькими днями позже, наливая Жюлю вторую чашку кофе одной рукой и протирая стол бирюзового цвета другой. – Это, – продолжала Фло, имея ввиду свою работу, – скоро кончится.

– Это кончится, и начнется жизнь звезды, – сказал Жюль, посмотрев на нее поверх страниц «Уолл-стрит Джорнел».

– Я согласна и на меньшее, – сказала Фло серьезно.

– На что же?

– Мне хотелось бы получить второстепенную роль в телевизионном сериале, например, подруги героини, чтобы не все шоу держалось на мне, а когда через тринадцать недель сериал прикажет долго жить, чтобы меня не обвиняли, и я бы смогла просто перейти в другой сериал, тоже на второстепенную роль. Меня бы устроила и проходная роль.

Жюль рассмеялся. Фло покраснела.

– Над чем вы смеетесь, а? Я серьезно, – сказала она, как бы оправдываясь.

– Я смеюсь от восторга, а не насмехаюсь, – сказал он.

– «Я смеюсь от восторга, а не насмехаюсь», – медленно повторила она, как бы стараясь запомнить это выражение, чтобы потом повторять его в разговоре. – Слушайте, а ведь это приятно.

– Вы что-нибудь делаете для этого? – спросил Жюль.

– Что вы имеете ввиду?

– Занимаетесь, нашли агента, ходите на пробы или что-то еще, как все актрисы, которые хотят продвинуться? Вы же не ждете, когда в вас откроют звезду за стойкой кафе, не так ли?

– Мне надо сделать свои фотографии, – сказала Фло, – иначе они и смотреть на меня не захотят.

– Так сделайте, – сказал Жюль просто.

– Он говорит: «Сделайте». – Она закатила глаза, как будто Жюль Мендельсон сказал глупость. – Да вы хоть знаете, сколько стоят фотографии?

– Вы, кажется, идете на попятную, еще не начав, – сказал он. – Позвольте мне кое-что вам сказать. Если вы можете представить, кем хотите быть, то это у вас получится, верьте мне.

Она посмотрела на него серьезно. Этот разговор не походил на те, что вели с ней посетители, пытавшиеся флиртовать.

– Дело в том, что желание стать знаменитой у меня есть, но я не уверена, получится ли у меня это.

* * *

– Сегодня вы выглядите очень хорошо, – сказал ей Жюль на другой день, отметив, что она надела свежую розовую униформу.

– Моя мама нередко говорила, что Морин О'Хара была первой рыжеволосой актрисой кино, у которой хватило смелости надеть розовое платье в фильме. – Сказала Фло.

Жюль озадаченно кивнул. Он не совсем понял, что она сказала, но он стал уже привыкать к ее манере разговаривать. Она имела свое мнение обо всем. Его секретарша, мисс Мейпл, работавшая с ним многие годы, никак не могла понять, почему Жюль каждое утро около десяти часов покидает офис и идет пить кофе в кафе «Вайсрой», хотя Берт, ее помощник, варит прекрасный кофе прямо в офисе. Но Жюль объяснял, что ему нравится прогуляться по свежему воздуху и почитать «Уолл-стрит Джорнэл» и «Лондон Файнейншнл Таймс» в тишине.

Фло выглянула из окна кафе. На углу бульвара Сансет был припаркован темно-синий «бентли».

– Это ваша машина там? – спросила она.

Жюль посмотрел в окно на машину, словно она была не его, затем взглянул на нее.

– Почему вы решили, что это моя машина? Фло пожала плечами.

– Вы подходите друг другу, – сказала она. Жюль не ответил.

– Среди наших посетителей нет никого, кто бы мог позволить себе иметь такую машину. Вы ее взяли напрокат или она ваша?

Жюль смущенно пробормотал: «Моя собственная». Ему не хотелось продолжать разговор на эту тему.

– Конечно, я с удовольствием прокачусь с вами, – сказала она и разразилась громким смехом, покраснев при этом. – Эй, я шучу. Всю жизнь я мечтала прокатиться в «роллс-ройсе».

– Это не «ролле», – сказал Жюль.

– А что же?

– «Бентли».

– «Бентли», что такое «бентли»? Никогда не слышала о «бентли». – В ее голосе послышалось разочарование.

– Ну, вроде «роллс», делает та же компания, – сказал Жюль, как бы защищая свою машину. Он понимал, что весь их разговор – полный абсурд, недостойный его.

– Значит, более дешевая модель? – спросила Фло.

– Да, вероятно, но не на много дешевле. – Он посмотрел в соседнюю кабинку, чтобы удостовериться, слышал ли кто-нибудь их разговор и не узнал ли его кто-нибудь. Ему захотелось выбраться из этой кабинки, где он сидел. Он представил, как он встает, оставляет на столике крупную купюру, чтобы оплатить кофе и чаевые, и выходит из кафе. Но вместо этого он пододвинул к ней свою чашку, чтобы она налила ему еще кофе.

* * *

Как мотылек летит на свет, так и Жюль начал все чаще посещать кафе «Вайсрой». Через окно из кабинки, где он обычно сидел, было видно высокое здание. Золоченые буквы сбоку от входа в здание извещали, что это «Строение Жюля Мендельсона», в котором находился его офис, хотя пока никто в кафе не связывал его имя с этим зданием и вывеской.

Однажды утром Фло заставила его ждать, пока шутливо болтала с молодым парнем у стойки, которого Жюль узнал по прежним посещениям кафе. Он заметил, что парень красив, одет в черные очень узкие джинсы, и сам удивился, что испытывает чувство злости и ревности. Когда, наконец, Фло подошла к его столику, он был холоден и неприветлив.

– Проглотили язык? – спросила она. Она иногда пользовалась выражениями, которые он терпеть не мог.

– Кто тот парень, с которым вы разговаривали у стойки? – спросил он, когда она принесла ему кофе.

– Какой парень?

– Тот блондин.

– А этот. Это Лонни. – Она показала на парня пальцем.

– Вы, кажется, дружны с ним?

– О, пожалуйста!

– Почему он вечно тут околачивается?

– Пьет кофе, как и вы. Да вы не ревнуете ли меня к Лонни?

– Ревную… Конечно, нет. Почему я должен ревновать? Я просто хотел узнать, кто он.

– Позвольте мне рассказать о Лонни. Лонни не интересуется, повторяю, не интересуется симпатичными девушками, вроде меня, поверьте. Лонни интересуется богатыми старичками, вроде вас, у которых есть машины, как у вас.

Жюль побагровел. Ему не нравилось, когда его называли стариком. Ему тогда было пятьдесят три года, и он не считал себя старым. Он начал терять вес. Он начал правильно питаться – рыба, приготовленная в грилле, зеленый шпинат – отказывался от хлеба и десерта. Даже Уилли, его парикмахер, который бреет его каждое утро в половине шестого, заметил как раз в то утро, что он в хорошей форме и помолодел.

Фло поняла, что обидела его.

– Я не имела в виду старыми, – сказала она, я имела ввиду старше его по возрасту. Лонни был другом того знаменитого писателя, который умер. Как же его фамилия? Уверена, вы слышали о нем. – Она приложила палец к губам, пытаясь вспомнить фамилию. – Бэзил Плант, кажется. Как бы то ни было, предполагают, что Лонни украл у него рукопись неоконченного романа или что-то в этом роде. Кто-то рассказывал мне об этом, но я слышу столько разных историй в «Вайсрое», что не могу их точно запомнить.

Жюль покачал головой. Его не интересовал рассказ о молодом человеке.

– Керли думает, что вы положили глаз на меня, – сказала Фло, меняя тему разговора.

– Кто такой Керли?

– Управляющий. Вон там стоит, разговаривает с Лонни. Он говорит, что вы садитесь только за мой столик и оставляете такие большие чаевые, которые не дает никто из посетителей.

Жюль не ответил. Он поднес «Лондон Файнейншнл Таймс» ближе к лицу, как будто заинтересовался какой-то статьей, а на самом деле, чтобы скрыть покрасневшее лицо. Больше всего он боялся, что о нем могут говорить, хотя был уверен, что Керли или кто другой в «Вайсрое» не знают, что он Жюль Мендельсон. Он сам иногда задавался вопросом, а знает ли он сам Жюля Мендельсона? Тот Жюль Мендельсон, которого он знал, никогда бы не стал ежедневно ходить в кафе на бульваре Сансет и просиживать там больше часа в кабинке, чтобы не отрывая глаз разглядывать рыжеволосую официантку, которую зовут Фло Марч. В тот же день он пригласил Фло Марч прокатиться в его «бентли».

* * *

Платье на ней было дешевое и броское. Жюль подумал, что оно ей не идет: юбка слишком короткая даже для ее красивых ног. Он привык видеть ее в розовом форменном платье, простого покроя, а потому был несколько разочарован ее видом.

– Знаешь, что мне нравится в тебе, Жюль? – спросила она.

– Что?

– Ты вел себя, как неопытный и неуклюжий мужчина, когда приглашал меня прокатиться, как будто ты не привык иметь дело с такими девушками, как я. Меня это тронуло.

– Я подумал, что ты согласилась только за-за моей машины.

– В какой-то степени и поэтому, – сказала она и оба рассмеялись. Он заметил, что она сама получает удовольствие от собственного юмора. Когда она говорила что-нибудь смешное, то смеялась от всего сердца вместе с ее слушателем над своими шуточками, порой несколько грубоватыми.

– Ты мало смеешься, Жюль. Кто-нибудь говорил тебе об этом?

– Сам догадываюсь.

– Хочешь знать, что мне еще в тебе нравится?

– Конечно.

– Ты не начал приставать ко мне в первую же минуту, когда мы оказались одни в твоей машине.

– Ну, это не означает, что мне не хотелось этого.

– Я понимаю, но все-таки ты не приставал. Ты ведешь себя как джентльмен, а я к этому не привыкла, встречаясь с другими парнями.

– Я ведь даже не знаю твою фамилию, – сказала Фло, выходя из «бентли» на стоянке около «Вайсроя».

– Какое это имеет значение?

– Нет, прошу, скажи.

– Мендельсон, – сказал он тихо.

Она посмотрела на него. От удивления открыла рот.

– Как в названии «Крыло для пациентов семьи Жюля Мендельсона» в больнице Седарс-Синай?

Жюль кивнул.

– Это ты?

Жюль опять кивнул.

– Там умерла моя мама. В ожоговом отделении. Она обгорела при пожаре гостиницы.

– Мне очень жаль.

Воодушевление покинуло ее, она стала задумчивой.

– Спокойной ночи, – сказала она, захлопнув дверцу и направилась к своей машине, но затем обернулась и посмотрела на него. Он сидя провожал ее взглядом. Она вернулась к его машине, открыла дверцу и просунула голову в кабину.

– Значит, ты женат на Паулине Мендельсон? – спросила она.

Он едва кивнул головой. Он знал, что цветочницы, парикмахерши и продавцы в магазинах называют его жену по имени, но сам услышал это впервые.

– Неудивительно, что ты не хочешь, чтобы кто-нибудь узнал твое имя, – сказала Фло. – Поезжай-ка ты лучше домой. У твоей жены, вероятно, прием, и она беспокоится, где ты. – Она снова захлопнула дверцу и пошла к своей машине.

* * *

На следующий день Фло старалась держаться от него подальше. Когда Жюль сел за столик в свою кабинку, она попросила Белл обслужить ее столики – «ее участок», как она их называла, – сказав, что собирается уйти на перерыв пораньше. Затем она присела у стойки и обменялась шуточками с Джоэлем Цирконом, голливудским агентом, и Мэннингом Эйнсдорфом, владельцем «Мисс Гарбо». Жюль в ярости принялся читать «Уолл-стрит Джорнэл».

Взглянув в окно рядом с его кабинкой, Фло впервые обратила внимание на золоченую вывеску на высоком доме, которая гласила «Строение Жюля Мендельсона». Он выпил только две чашки кофе, поднялся, оставив Белл десятидолларовые чаевые, как и Фло. Когда он выходил, она осталась сидеть за стойкой.

На следующее утро он принес с собой подарок, небольшую голубую коробочку от «Тиффани», перевязанную белой лентой.

– Это тебе, – сказал он, подвинув коробочку к ней.

– Неужели? – На ее лице появилось выражение детской радости.

– Открой.

– Сейчас?

– Конечно.

Она осторожно развязала белую ленту, словно хотела сохранить ее. Она улыбалась. Затем медленно открыла маленькую голубую коробочку. Внутри была папиросная бумага, которую она отодвинула. Под бумагой был футляр из белого хлопка. Внутри был подарок Жюля. Она взяла его. Разочарование отразилось на ее лице.

– Проявляете ко мне любезность, а, мистер Большие Баксы? Взял серебряную безделушку в отделе потребительских товаров у «Тиффани» и подсовываешь мне. Мой бывший ухажер Мики, работавший на заправочной станции «Мобил», подарил бы что-нибудь получше, чем серебряную цепочку с сердечком. Что это, остатки рождественских подарков твоим служащим? Сохрани это для подарка на день рождения секретарши. Эй, Белл, не присмотришь ли ты за моим участком? Я собираюсь на перерыв.

Жюль сидел понурясь. Для того смысла, который он вкладывал в него, подарок был дешевым, и она дала это понять ему. И она все правильно поняла: подарок был из остатков рождественских даров для служащих его офиса как дополнение к денежной премий, которую каждая девушка в его штате получала ежегодно.

Вечером того же дня, пока он переодевался к обеду, он решил позвонить ей и извиниться. Он впервые звонил ей, вообще впервые звонил женщине из своего дома. Линия была занята. Он принял душ и опять позвонил, но телефон все еще был занят. Он вставил запонки в манжеты рубашки и снова набрал номер, но линия до сих пор не освободилась. Он завязал черный галстук. Линия была занята. Он надел черные лаковые туфли. Все еще занято. Он надел пиджак. Занято.