Текст книги "Новый год в пансионе «Цветы»"

Дон Нигро
Новый год в пансионе «Цветы»

Входит в сагу «Пендрагон-Армитейдж». Пять актеров (2 женские и 3 мужские роли). Одноактовка. Продолжение пьесы «Руны». Вонни, главная героиня «Рун», родила, отдала ребенка в семью Фрэнни и Одина Гримов, стала экономкой и секретарем-регистратором доктора Брена. Для города имя отца так и остается неизвестным, но по ходу пьесы мы узнаем, что это Джеймс Роуз, школьный учитель и режиссер постановки «Ромео и Джульетты». Информация эта остается тайной для всех, кроме зрителей, так что пьеса – не более чем зарисовка встречи нового 1900 г. в пансионе «Цветы» города Армитейдж, расположенного в восточной части штата Огайо.

Действующие лица:

ДЖЕЙМС РОУЗ, 25 лет, руководитель драматического кружка и учитель музыки старшей школы.

ХЬЮ РОУЗ, 29 лет, учитель истории той же школы, брат Джеймса Роуза.

ЛУПИ РАЙ, 63 года, деревенский дурачок.

ДОКТОР БРЕН, 35 лет, городской доктор.

ЗИННИЯ КЕЙСИ, 50 лет, хозяйка пансиона «Цветы».

ВОННИ ВОЛЬФ, 17 лет, экономка и секретарь-регистратор доктора Брена.

Декорация:

Армитейдж, маленький город в холмистой части Огайо, в ночь 31 декабря 1899 г. Гостиная пансиона «Цветы», расположенного у городской площади. Удобная старая мебель. Журналы и газеты. Диван, несколько стульев, на полу красивый старый ковер с цветочным рисунком. Тикающие часы. Старое, темное пианино. У ЗИННИИ есть долговременные постояльцы и те, кто останавливается на ночь-другую, скажем, коммивояжеры. Долговременные постояльцы для нее – как члены семьи, и гостиная для многих горожан – дом родной. ЛУПИ РАЙ выполняет различные работы по хозяйству и заходит погреться. ДОК БРЕН арендует три комнаты на первом этаже, это его офис, а живет наверху, как и ВОННИ, у которой своя комната. Гостиная – приятное, уютное место, чтобы почитать газету, поболтать с другими постояльцами, поиграть в шашки, угоститься булочками и пирогами ЗИННИИ. ХЬЮ РОУЗ живет в соседнем доме, его брат ДЖЕЙМС – на противоположной стороне улицы.

(Свет зажигается в гостиной пансиона «Цветы» в Армитейдже, штат Огайо, поздним вечером 31 декабря 1899 г. ХЬЮ РОУЗ стоит у невидимого окна на авансцене. Смотрит в него, очень нервный. Его брат ДЖЕЙМС сидит на диване, смотрит на ХЬЮ. РАЙ, деревенский дурачок, пытается подобрать мелодию на пианино. Получается что-то похожее на мелодию песни «Алло, моя крошка/Hello, my baby», хита 1899 г. от Говарда и Эмерсон. Много лет позже эта мелодия будет увековечена танцующим и поющим лягушонком в мультфильме «Уорнер бразерс». Вообще-то получается у ЛУПИ неплохо, но он слишком долго смотрит на клавиши, прежде чем нажать на них. Ноты берет правильные, мелодия как бы растягивается, и это может раздражать, скажем, Хью, жена которого в этот самый момент рожает этажом ниже, а он, само собой, очень за нее тревожится).

ДЖЕЙМС. Присядь, Хьюи. Из-за тебя даже мебель начала вибрировать.

ХЬЮ. Я просто не понимаю, чего мы вообще пришли? Это же глупость, приходить сюда на ужин. Девять месяцев беременности, а она хочет отметить Новый Год. Что такого она могла съесть здесь, чего не могла бы съесть дома? Но нет. Ей хочется пойти сюда. И всегда она добивается своего. И посмотрите, что из этого вышло?

ДЖЕЙМС. Вы живете через переулок. В каких-то тридцати футах.

ХЬЮ. В переулке лед.

ДЖЕЙМС. Лед уже растаял.

ХЬЮ. Осталась грязь. Она могла поскользнуться. Я ей говорил. Он не слушает. Никогда не слушала, с того самого момента, как я надел ей на палец кольцо. Она обращает больше внимания на попугая.

ДЖЕЙМС. Она не поскользнулась. Просто во время обеда у нее отошли воды. И если ты об этом подумаешь, то поймешь, что лучшего места для этого просто не найти. До кабинета доктора два шага, а сам доктор в это время сидел за столом, напротив ее, поливая кетчупом кусок мясного рулета.

ХЬЮ. НЕ знаю я, хорошо это или плохо. Я бы хотел, что за этим столом сидел доктор Макгорт.

ДЖЕЙМС. Увы и ах, доктор Макгорт сегодня не смог составить нам компанию в связи с прискорбными обстоятельствами – уже девять лет, как умер.

ХЬЮ. И все равно мне хочется, чтобы он был здесь.

ДЖЕЙМС. Док Брен знает свое дело.

ХЬЮ. Нет у меня такой уверенности.

ДЖЕЙМС. А что с ним не так?

ХЬЮ. Во первых, он слишком много пьет.

ДЖЕЙМС. Он врач. Они все слишком много пьют. Будь ты врачом, ты бы тоже пил слишком много.

ХЬЮ. Он пьет не потому, что врач. Он пьет, потому что не знает, что он, черт побери, делает.

ДЖЕЙМС. Док Брен принял множество родов, в том числе и у наших жен. Все у Мэри будет хорошо.

ХЬЮ. Лупи, может, отойдешь от пианино?

ЛУПИ (прекращает играть). Почему? Оно горит?

ХЬЮ. Еще нет.

ЛУПИ. Один раз я видел горящее пианино.

ХЬЮ. И где? В аду?

ЛУПИ. На свалке. Его поджег Питт Рукс[1]1
  Питт Рукс – персонаж короткой пьесы «Верона».


[Закрыть].

ХЬЮ. И зачем Питт Рукс поджег пианино?

ЛУПИ. Наверное, чтобы посмотреть, будет ли оно гореть.

ХЬЮ. У этого парня совсем плохо с головой.

ЛУПИ. Он упал с дерева на стиральную машину.

ХЬЮ. Да что здесь такое происходит? Почему никто не приходит и ничего мне не говорит?

ЛУПИ. Теперь он женат.

ХЬЮ. Кто?

ЛУПИ. Питт Рукс.

ХЬЮ. Да плевать мне на Питта Рукса.

ЛУПИ. Накачал маленькую Герти Проктор.

ХЬЮ. Маленькую Герти? Это правда, Джейми?

ДЖЕЙМС. Я не знаю.

ХЬЮ. Герти Проктор совсем ребенок. Ей и шестнадцати нет.

ЛУПИ. Выглядит так, будто проглотила баскетбольный мяч.

ХЬЮ. Да каким надо быть чудовищем, чтобы сделать такое с шестнадцатилетней девчонкой?

ДЖЕЙМС. Я не знаю.

ЛУПИ. Семнадцатилетним парнем.

ХЬЮ. Это люди, которые живут у свалки, зачастую и врача не вызывают при родах. Выстреливают младенца, как теленка, и идут дальше.

ЛУПИ. Один из Прокторов родился с хвостом. Они отрубили его тесаком. Я его сохранил. Если хотите, покажу.

ХЬЮ. Знаешь, настроение у меня от этого не поднимется.

ЛУПИ. Кошки.

ХЬЮ. А они причем?

ЛУПИ. Мне они настроение поднимают.

ХЬЮ. Я кошек не люблю.

ЛУПИ. Это серьезная ошибка на нескольких уровнях реальности.

ХЬЮ. Лупи, если я дам тебе четвертак, ты сходишь в ресторан «У Муна» и купишь себе мороженое?

ЛУПИ. У Зиннии есть мороженое.

ХЬЮ. Как насчет сосисок? Сходишь в ресторан за сосисками?

ЛУПИ. Я люблю соленые огурчики.

ХЬЮ. Хорошо. Сходи на рынок и купи огурчики у Тони.

ЛУПИ. Лавка Тони закрыта.

ХЬЮ. Если я дам тебе четвертак, ты пойдешь куда-нибудь еще?

ЛУПИ. Если я останусь здесь, четвертак мне не понадобится. Здесь еще и теплее.

ХЬЮ. Ладно. Хорошо.

ЛУПИ. Я могу поиграть для тебя на пианино.

ХЬЮ. Это не обязательно.

ЛУПИ. Я могу сыграть эту мелодию не так и плохо, но моя левая рука постоянно стремится уползти в сторону.

ХЬЮ. Как и я.

ДОК БРЕН (входит в гостиную). Привет, Лупи. Играешь достойно.

ЛУПИ. Я практикуюсь, когда полная луна. Обычно три раза в месяц. Если только не переем кукурузы.

ХЬЮ. Как она, док? С ней все в порядке?

ДОК БРЕН. Все отлично.

ХЬЮ Ребенок уже пошел?

ДОК БРЕН. По большому счету.

ХЬЮ. Как это понимать?

ДОК БРЕН. Ребенок выходит, когда сочтет, что ему пора. Наша работа – просто сидеть бесполезными истуканами и ждать. (Достает фляжку, предлагает). Как насчет того, чтобы выпить со мной?

ХЬЮ. Нет, благодарю.

ДЖЕЙМС. Он очень волнуется, док.

ДОК БРЕН. А чего волноваться, Хьюи? Ты уже четырежды через это проходил.

ХЬЮ. На этот раз у меня дурное предчувствие. Она чуть не умерла, когда рожала Вилли.

ДОК БРЕН. У Вилли было плечевое предлежание. Скорее всего, такое не повторится. Не волнуйся. Она знает, что нужно делать. Это хорошо, что один из нас знает. (Пьет из фляжки. Видит, что ХЬЮ, смотрит на него). Что? Это шутка.

ХЬЮ. Надо ли тебе пить?

ДОК БРЕН. Черт, да. У нас не просто Новый Год. Наступает новое столетие. Если не теперь, то когда? Да, хронологически двадцатый век начнется с приходом тысяча девятьсот первого года, но будь я проклят, чтобы буду ждать целый год, прежде чем выпить. Не волнуйся. После пары глотков рука у меня только тверже. (Вытягивает руку. Она трясется).

ХЬЮ. У тебя трясется рука.

ДОК БРЕН. Это значит, что мне нужно выпить еще. (Новый глоток).

ХЬЮ. Док, я не хочу говорить тебе, как делать твою работу, но почему ты не рядом с моей женой, а здесь, пьешь и хвалишь игру Лупи на пианино?

ДОК БРЕН. Если по правде, прячусь от Вонни. Эта девушка настроена свести меня с ума, и должен тебе сказать, у нее получается. Она уже убила своего отца, и, думаю, я – следующий в ее списке.

ЛУПИ, Вонни не убивала своего отца.

ДОК БРЕН. Может, и нет, но она сделала все, чтобы уход из этого мира он счел за счастье. Она не только старается свести меня с ума, ей это еще и чертовски нравится.

ЛУПИ. Вонни красивая.

ДОК БРЕН. Пойми меня правильно, я рад, что Мэтт снял ее с крючка, и она очень помогает мне по работе, но клянусь, это девица сживет меня со света.

ХЬЮ. Если ты думаешь, что она убила своего отца, как ты можешь оставлять ее одну с моей женой и не родившимся ребенком, а самому напиваться в гостиной?

ДОК БРЕН. Что ж, в защиту Вонни скажу, что он, вероятно, это заслужил. И жизнь в этом городе для нее не сахар, особенно с Бадом Кейси, который до сих пор принимает в «Красной розе» ставки на то, кто отец ее ребенка.

ХЬЮ. Я думал, это Один Грим.

ДОК БРЕН. Что ж, если судить по ставкам, на данный момент фаворит – он, но на самом деле не знаем мы, точно ли он отец.

ХЬЮ. Если Один – не отец, зачем она отдала ему ребенка?

ДОК БРЕН. Ему она ребенка не отдавала. Она отдала ребенка его жене.

ХЬЮ. Да с какой стати Фрэнни Грим воспитывать ребенка своего мужа, если он – не отец?

ДОК БРЕН. А с какой стати ей воспитывать этого ребенка, если он и отец? Многие думают, что ребенок у Вонни от Дейви Армитейджа. Поэтому он и уехал в Европу. Как же мне хочется туда уехать.

ДЖЕЙМС. Не думаю, что нам следует говорить об этом. Вонни сейчас внизу, вместе с Зиннией ждет, когда Мэри начнет рожать. Она может услышать.

ДОК БРЕН. Никто не обращает внимания на то, что я говорю. Все знают, что я безнадежный пьяница. (Еще глоток из фляжки). А когда начнутся фейерверки? Лично я считаю, что на твоем месте волноваться нужно именно об этом. Доверить фейерверки слабоумным братьям Проктор!

ХЬЮ. Им принадлежит фабрика фейерверков. Они должны знать, что делают.

ДОК БРЕН. Должны, но не знают. Меня вызывают туда каждую неделю на какое-нибудь происшествие. Они глухие, как тетерева, и у них остались четыре пальца и половина мозга на двоих.

ЗИННИЯ (входит из коридора). Я думаю, в истории человечества нет ничего более глупого и бесполезного, чем фейерверки.

ЛУПИ. Шляпы для собак. Это более глупое, чем фейерверки. Но более полезное.

ХЬЮ. Как она? Все хорошо?

ЗИННИЯ. Все хорошо, но ребенок не хочет выходить. И я не могу его винить. Погода отвратительная, республиканцы в Белом доме и все такое.

ХЬЮ. Слишком долго. Что-то не так. Док, тебе нужно взглянуть.

ДОК БРЕН. Ребенок начнет выходить, когда сочтет нужным и будет к этому готов. Чего ты от меня ждешь? Чтобы я отправил кого-то на разведку? Я рассчитывал сыграть партию в шашки.

ХЬЮ. Никто здесь в шашки не играет.

ЛУПИ. Я люблю шашки. И канасту, и покер на раздевание. Раньше играл со Старухой Хек.

ЗИННИЯ. Ты играл в покер на раздевание со Старухой Хек?

ЛУПИ. Она играла здорово. Двадцать минут, и я оставался голым. Секрет в том, что должно быть много одежек. Она носит много одежек.

ХЬЮ. Если ты не идешь, пойду я.

ДОК БРЕН. Хорошо. Хорошо. Святой Боже! Зинния, может, сумеешь усадить его? Он протрет дыры в твоем ковре. Клянусь, если бы ты научился оставлять жену в покое и нашел себе хобби, не стал бы ты так волноваться. (Уходит).

ХЬЮ (обращаясь к ЗИННИИ). Что? Что вы так на меня смотрите?

ЗИННИЯ. Никогда не видела тебя в таком состоянии.

ХЬЮ. Я тревожусь о своей жене. Может человек тревожиться о своей жене?

ЗИННИЯ. Полагаю, может, но это как-то неестественно. Хотелось бы, чтобы Бад так обо мне тревожился. Но он очень медленно соображает. Ты – комок нервов. Док Брен – комок нервов. Даже Джейми выглядит не очень. Что с тобой, Джейми?

ДЖЕЙМС. Ничего. Все у меня прекрасно.

ЗИННИЯ. Не выглядишь ты прекрасно.

ДЖЕЙМС. Очень даже выгляжу.

ХЬЮ. Все у него прекрасно.

ЗИННИЯ. Ты сам на себя не похож, Джейми.

ДЖЕЙМС. И на кого я похож?

ЗИННИЯ. Не знаю. На опоссума, которого кто-то хряпнул об амбарные ворота. Док пьет так, будто спиртное вот-вот иссякнет. Я думаю, Вонни Вольф сводит его с ума. Черт, самый здравомыслящий в вашей компании – Лупи, а он – деревенский дурачок. Только без обид, Лупи.

ЛУПИ. Я горжусь тем, что мне доверен этот пост. Я отношусь к своим обязанностям очень серьезно. Я провожу инвентаризацию всего города, каждый день, чтобы убедиться, что Бог ничего не переставлял, пока мы смотрели в другую сторону. Иногда он что-то разбирает, а потом собирает, как пазл. Но основные элементы к утру всегда возвращает на положенное место. Должен отдать ему должное. Дело в том, что иногда я вижу его краем глаза.

ЗИННИЯ. Получается у тебя хорошо, Лупи.

ЛУПИ. Лучше быть дурачком, чем мэром.

ДЖЕЙМС. Вонни никому не причиняет вреда.

ЗИННИЯ. О Вонни я не скажу ни одного дурного слова. Безмерно ее люблю. Но ей достаточно определенным образом запустить руку в волосы и посмотреть в другую сторону, чтобы взрослый мужчина превратился в клубничное желе. Я совершенно уверена, что она не убивала своего отца. И это говорит в ее пользу.

ЛУПИ. Она не убивала своего отца. Но я люблю клюквенное желе. В разумном количестве.

ЗИННИЯ. Док думает, что она пытается скормить ему ядовитые грибы.

ХЬЮ. Хоть немного осталось? Я бы съел.

ЗИННИЯ. Отчасти это ее вина, но по большей части – нет. Просто есть в ней что-то опасное.

ДЖЕЙМС. Все девушки опасны. Из них выходят дети. Они – матери страдания. Не вы, Зинния. Это не про вас.

ЗИННИЯ. Знаешь, Джейми, я на днях разговаривала с твоей женой, и, пусть это только останется между нами, она думает, что ты сходишь с ума.

ДЖЕЙМС. Не схожу я с ума.

ЗИННИЯ. А где, кстати, Бетти.

ДЖЕЙМС. По ту сторону улицы, занимается детьми.

ЗИННИЯ. В последнее время ты более дерганый.

ДЖЕЙМС. Я не дерганый.

ХЬЮ. В последнее время ты более дерганый.

ЗИННИЯ. Бетти сказала, что ты говорил во сне. Что-то насчет конца света.

ДЖЕЙМС. Конца света?

ЗИННИЯ. Который придет в полночь. Так она сказала.

ХЬЮ. Ты, наверное, подшучивал над ней.

ДЖЕЙМС. Не такая это безумная идея.

ХЬЮ. Очень даже безумная.

ДЖЕЙМС. Не хочу я об этом говорить. Все равно мы ничего поделать не можем.

ХЬЮ. Джейми, не можешь ты на полном серьезе думать, что в полночь наступит конец света.

ДЖЕЙМС. Откуда ты знаешь, что не наступит? Что мы вообще знаем?

ЗИННИЯ. Придет новое столетие. Вот что точно придет. А с ним мир и процветание. Это говорят чертовы республиканцы. Сразу после того, как они убьют еще больше иностранцев. Ох, не заводите меня.

ДЖЕЙМС. Этому не бывать.

ХЬЮ. И кто их остановит?

ЗИННИЯ. Только не демократы. Они почти такие же тупые. Вся эта система такая жалкая, если вы спросите меня. Пожалуйста, не заводите меня.

ДЖЕЙМС. Мне было видение.

ХЬЮ. Что за видение?

ДЖЕМС. Я не хочу об этом говорить.

ЗИННИЯ. Видишь? Если ты не дерганый, то я и не знаю, как это назвать.

ВОННИ (заходит). Зинния, док хочет, чтобы вы вернулись.

ХЬЮ. Уже? Ребенок пошел?

ВОННИ. Еще нет.

ХЬЮ. Тогда зачем она ему потребовалась?

ВОННИ. НЕ знаю. Спросите его сами.

ХЬЮ. Как я могу спросить, если меня туда не пускают?

ЛУПИ. Привет, Вонни.

ВОННИ. Привет, Лупи.

ЛУПИ. Ты красивая.

ВОННИ. Спасибо, Лупи.

ЗИННИЯ. Он вроде бы врач, но ничего не может сделать, если рядом нет женщины. Просто удивительно, что он мочится без посторонней помощи. Господи, мужчины – что дети. Ладно, мальчики, увидимся на конце света. (Уходит).

ХЬЮ. Как она, Вонни?

ВОННИ. Все у нее хорошо.

ХЬЮ. Боли сильные?

ВОННИ. Она не жалуется.

ХЬЮ. Вот и доказательство.

ВОННИ. Доказательство чего?

ХЬЮ. Что-то идет не так. Эта женщина жалуется постоянно. А раз не жалуется, значит все совсем плохо. Я это знал.

ВОННИ. Чего это она помянула конец света?

ХЬЮ. Не надо тебе этого знать.

ВОННИ. Почему Зинния сказала, что увидится с вами на конце всета?

ЛУПИ. Джейми сказал, что в полночь наступит конец света.

ВОННИ. Вы думаете, что грядет конец света?

ДЖЕЙМС. Я не знаю.

ЛУПИ. У него было видение.

ВОННИ. ВЫ неважно выглядите, Джейми.

ДЖЕЙМС. Я в порядке.

ЛУПИ. Ты выглядишь превосходно, Вонни. Ты красотка.

ХЬЮ. Ты это уже говорил, Лупи.

ЛУПИ. Это было раньше. А я про теперь. Она – красотка. Всякий раз, когда я смотрю на нее, она – красотка. Это чудо.

ВОННИ. Я ценю такое отношение, Лупи, действительно ценю, но не обязательно озвучивать это всякий раз, когда ты на меня смотришь.

ЛУПИ. До наступления конца света я хочу сказать это много-много раз.

ХЬЮ. Не будет никакого конца света.

ЛУПИ. Пока – нет, но до полуночи не так и далеко.

ХЬЮ. Это всего лишь движение стрелок часов, Лупи, которое ничего не значит.

ЛУПИ. Ты исходишь из того, что время – иллюзия.

ХЬЮ. Совершенно верно.

ВОННИ. Так какое у вас было видение, Джейми?

ДЖЕЙМС. Просто видение.

ВОННИ. И конец света наступил?

ДЖЕЙМС. Да.

ВОННИ. В полночь.

ДЖЕЙМС. Да.

ВОННИ. Я там была?

ДЖЕЙМС. Все там были. А потом мы ушли.

ВОННИ. И куда мы ушли?

ДЖЕЙМС. В никуда.

ХЬЮ. То-то в последнее время он какой-то дерганый.

ДЖЕЙМС. Никакой я не дерганый. Сколько можно нести чушь?

ЗИНИЯ (за сценой). ВОННИ!

ВОННИ. Я нужна Зиннии.

ХЬЮ. Что там такое?

ВОННИ. Ничего. Док послал меня за Зиннией, потому что не хочет оставаться со мной наедине. Я его нервирую.

ХЬЮ. Ты всех нервируешь.

ВОННИ. Я знаю. Это часть моего изощренного плана завоевать вселенную. Увидимся на конце света, Джейми. (Уходит).

ЛУПИ (кричит вслед). До свидания, Вонни.

ВОННИ (за сценой). До свидания, Лупи.

ЛУПИ. Она красотка.

ХЬЮ. Да, думаю, мы с этим уже определились. Что с тобой, Джейми? Ты дрожишь, как лист на ветру.

ДЖЕЙМС. Я не готов.

ХЬЮ. Не готов к чему?

ДЖЕЙМС. Он близится, а я не готов.

ХЬЮ. Что близится?

ДЖЕЙМС. Конец света.

ХЬЮ. Послушай, никто к нему не готов.

ДЖЕЙМС. Этой ночью, Хьюи. Я знаю, этой ночью.

ХЬЮ. Только не этой.

ДЖЕЙМС. Этой. Мое видение вещее. Это случится в конце столетия. С последним ударом часов в полночь.

ХЬЮ. Ты выпил?

ДЖЕЙМС. Конечно, я выпил. Грядет конец света.

ХЬЮ. Конец света не грядет. Во всяком случае, этой ночью. И док прав. По факту сегодня даже не конец столетия. Новое столетие начнется с тысяча девятьсот первого года.

ДЖЕЙМС. Такое люди говорят для того, чтобы поднять себе настроение.

ХЬЮ. И почему от этого поднимается настроение?

ДЖЕЙМС. Потому что возникает иллюзия, будто жить еще год. Но это не так. Все закончится этой ночью.

ХЬЮ. Джейми, тебе нужно успокоиться.

ДЖЕЙМС. Не знаешь ты, что мне нужно.

ХЬЮ. Моя жена рожает, ребенок не хочет выходить, а я вынужден сидеть здесь с деревенским дурачком и безумным братом, уверовавшим в конец света.

ДЖЕЙМС. Все закончится в пламени, Хьюи.

ХЬЮ. Тогда у меня не возникнет проблем с раскуриванием сигары. Черт, это чертовски глупые Прокторы, вероятно, сожгут город своими дурацкими фейерверками. Четвертого июля они уже сожгли амбар.

ДЖЕЙМС. Не вышучивай меня. Это серьезно. Конец света так близок, а мои грехи – тяжелая ноша.

ХЬЮ. Да какие у тебя грехи? Бога ради, ты же школьный учитель.

ДЖЕЙМС. Есть у меня грехи, Хьюи.

ХЬЮ. Я представить себе не могу, что это за грехи. Ты не пьешь. По крайней мере, не пил до этой ночи. Не куришь. Любишь свою жену. Насколько я знаю, даже лошадь не украл.

ВОННИ (всовывает голову в дверь). Лупи, пожалуйста, сбегай наверх и принеси чистые простыни.

ЛУПИ. Хорошо.

ХЬЮ. Что у вас теперь происходит?

ВОННИ. Ничего не происходит, нам просто нужны чистые простыни.

ХЬЮ. Зачем вам нужны чистые простыни?

ВОННИ. Мы решили присоединиться к ку-клукс-клану, но сначала надо сшить костюмы. Потому что роды не обходятся без крови, Хьюи. Или ты этого до сих пор не знаешь?

ЛУПИ (проходя мимо ВОННИ). Ты – красотка, Вонни.

ВОННИ. Спасибо, Лупи.

ЛУПИ. Поцелуешь меня перед концом света?

ВОННИ. Аккурат перед самым концом света я тебя крепко поцелую. Обещаю.

ЛУПИ. Превосходно. (Уходит).

ВОНИИ. Он просто душка, так? И на пианино играет все лучше. Действительно мог бы хорошо играть, если бы его левая рука не стремилась уползти в сторону. Плюс, у него приятный голос и…

ХЬЮ. Вонни, если ты не говоришь мне чего-то такого, что я должен знать…

ВОННИ. Мне просто нечего вам сказать.

ХЬЮ. Я иду туда.

ВОННИ (не дает ему войти в дверь). Вы ей там не нужны. Она только разволнуется. Так что вы остаетесь здесь. Поболтайте с Джейми.

ХЬЮ. Он думает, что грядет конец света.

ВОННИ. Что ж, если таки грядет, я поцелую и Джейми. (Уходит).

ДЖЕЙМС (обхватывает голову руками). Боже мой!

ХЬЮ. Что теперь?

ДЖЕЙМС. Я этого не вынесу.

ХЬЮ. Чего ты не вынесешь? Да что, черт побери, с тобой такое?

ДЖЕЙМС. Мои грехи. Мои грехи. Это все мои грехи.

ХЬЮ. Может, хватит долдонить о своих грехах? Нет у тебя никаких грехов.

ДЖЕЙМС. Есть. Есть у меня один большой грех.

ХЬЮ. И какой же? Ты застрелил президента Гарфилда?

ДЖЕЙМС. Гораздо хуже, Хьюи.

ХЬЮ. Да что могло быть хуже?

ДЖЕЙМС. Та девушка.

ХЬЮ. Какая девушка?

ДЖЕЙМС. Вонни.

ХЬЮ. И что с ней?

ДЖЕЙМС. Ее ребенок.

ХЬЮ. Причем тут ее ребенок.

ДЖЕЙМС. Он мой.

ХЬЮ. Он не твой.

ДЖЕЙМС. Мой. Это мой ребенок.

ХЬЮ. Да что ты такое говоришь?

ДЖЕЙМС. Он мой, Хьюи.

ХЬЮ. Ты говоришь мне, что ты – отец ребенка Вонни Вольф?

ДЖЕЙМС. Все это моя вина. Ребенок. Смерть ее отца. Все.

ХЬЮ. Ты совершенно рехнулся.

ДЖЕЙМС. Хью, я должен признаться. Я должен пойти к шерифу и признаться до того, как наступит конец света.

ХЬЮ. Постой, постой. Ты хочешь пойти к Пузану Реддингу и сказать ему, что обрюхатил ученицу старшей школы и убил ее отца, а признаешься ты, потому, что этой ночью наступит конец света? Ты знаешь, что этот безмозглый сукин сын с тобой сделает?

ДЖЕЙМС. Нет, формально я его не убивал. Но можно считать, что убил.

ХЬЮ. И почему ты так решил, Джейми?

ДЖЕЙМС. Я ее накачал. Она сказала своему отцу. Он озверел, и она его убила. А вина полностью моя.

ХЬЮ. Вонни сказала тебе, что она убила своего отца?

ДЖЕЙМС. Нет.

ХЬЮ. Тогда откуда ты знаешь, что это она?

ДЖЕЙМС. Мне это открылось в моем видении.

ХЬЮ. Джейми, она не убивала своего отца. Это сделал грабитель.

ДЖЕЙМС. Не было никакого грабителя. Я должен признаться. Если в полночь наступит конец света, а я не признаюсь, то отправлюсь в ад. Я отправлюсь в ад, Хьюи. Ты знаешь, какой он, ад?

ХЬЮ. Такой же, как эта гостиная сегодняшним вечером, может, только там больше и громче бренчат на пианино. А теперь послушай меня. У Пузана Реддинга мозгов не больше, чем у стопора дверцы бульдожьей конуры. Если ты придешь к Пузану Реддингу с этой дурацкой историей, он тут же отправит тебя в камеру. И это все чушь. Ты знаешь, это все чушь. У тебя просто нервный срыв или что-то такое. Ты слишком много работал. А от близкого общения с Вонни ты временно тронулся умом.

ДЖЕЙМС. Я знаю, что я сделал, Хьюи, и я знаю, что видел. В полночь мы все умрем, и мне придется ответить за все мои грехи.

ХЬЮ. В полночь конец света не наступит, и ты не накачивал Вонни Вольф, и, конечно же, не имеешь никакого отношения к смерти ее отца. А теперь перестань оговаривать себя. Если Зинния вернется и услышит тебя, ты не успеешь оглянуться, как об этом узнает весь город.

ДЖЕЙМС. Ты не знаешь меня, Хьюи.

ХЬЮ. Разумеется, я тебя знаю. Я твой брат. И знаю тебя с рождения.

ДЖЕЙМС. Ты думаешь, что знаешь меня, но на самом деле нет. Во мне есть темные зоны, Хьюи, о существовании которых ты даже не подозреваешь.

ХЬЮ. Я наблюдал, как мама меняла тебе подгузники. Видел твои темные зоны, как и то, что из них вылезало.

ДЖЕЙМС. Это все «Ромео и Джульетта»!

ХЬЮ. Ромео и Джульетта? Ты спал и с ними?

ДЖЕЙМС. Наша постановка «Ромео и Джульетты» в театре «Одесса». Я знал эту девочку всю ее жизнь, но клянусь, воспринимал ее красивым ребенком, пока не услышал, как она произносит монолог с «возьми его и раздроби на маленькие звезды»[2]2
  Из монолога Джульетты, акт 3, сцена 2, в переводе Дмитрия Лаврентьевича Михаловского (1828-1905)


[Закрыть]. Я просто стоял и наблюдал за ней, а она вдруг переменилась, и я переменился, мы словно перенеслись в другое измерение. Ее красота, когда она произносила эти слова, стала божественной. И я погиб, с того самого момента я погиб. Дело было не в словах, а в том, как она их произносила, они словно рождались у нее в голове перед тем, как слететь с языка. Дело было не в ее красоте, а в том, что случилось с ее красотой, когда она произносила эти слова. Одно слилось с другим, и она внезапно стала той, кем не была раньше. В моем мозгу произошла какая-то химическая реакция. Ты знаешь, о чем я, Хьюи?

ХЬЮ. Я понятия не имею, о чем ты.

ДЖЕЙМС. И я спросил ее, Вонни, как ты научилась это делать? Кто научил тебя это делать? И она сказала, это ваша вдохновенная режиссура, мистер Роуз. Но дело в том, что я ничему такому ее не учил. Какой из меня режиссер? Но с ней это значения не имела. Она будто была на сцене всю жизнь.

ХЬЮ. Я знаю, что она была хороша, Джейми. Я играл отца Ромео. Никогда не чувствовал себя таким дураком. А она действительно была хороша.

ДЖЕЙМС. Она не просто была хороша. Она играла совсем на другом уровне, Хьюи. Мы все были толпой дилетантов, и делали все, что могли, но она выглядела гостьей из другого измерения. Когда я попытался понять, откуда это взялось, она лишь сказала, что главная заслуга Шекспира. А она лишь произносила слова. Но я знал. Я знал с того самого момента. Я пропал. Совершенно пропал. Безнадежно пропал. Я ее любил. Я ее желал. Я ее хотел. Ей было шестнадцать, и она училась у меня, и я был счастлив в браке, и я любил свою жену, но теперь хотел только одного: чтобы Вонни Вольф голой лежала со мной в постели.

ХЬЮ. Ладно. Ты уже наговорил больше, чем я хотел знать.

ДЖЕЙМС. Ты говоришь мне, что никогда не восхищался ее грудью? Не представлял себе, как занимаешься с ней любовью? Не видел голой у себя в голове.

ХЬЮ. В голове я и свою жену не видел голой.

ДЖЕЙМС. Ну ты и лжец.

ХЬЮ. Не называй меня лжецом. Не думаю, что я видел свою жену совершенно голой и в реальной жизни. Она всегда оставляет что-нибудь на себе, пусть даже это носки. Меня это бесит.

ДЖЕЙМС. Все нормально. Не стыдись этого признавать. Ты тоже грешен. Все мы грешны. Но разве ты не понимаешь? Если этой ночью наступит конец света, у меня не будет ни единого шанса покаяться. Я должен признаться, пока еще не поздно. Боже мой, и я сейчас вижу ее грудь. Вижу ее идеальные соски.

ХЬЮ. Может, ты наконец-то замолчишь?

ЛУПИ (входит). Зинния просит вас так не орать. Она говорит, что вы перепугаете младенца и он, вместо того, чтобы вылезать, забьется поглубже.

ДЖЕМС. Все нормально, Лупи. Мы просто говорили о…

ХЬЮ. О бейсболе. Мы говорили о бейсболе. В Цинциннати в этом году, по моему разумению, отличная команда. Но Джейми предпочитает Кливленд. Ума не приложу, почему. Они просто ужасные. Хотя мне нравится Лу Сокалексис. Он, между прочим, индеец.

ЛУПИ. Я слышал что-то о грудях.

ХЬЮ. Куриных грудках. Мы говорили о куриных грудках. Почему бы тебе не сходить на кухню и не посмотреть, не осталось ли жареной курятины?

ЛУПИ. Мы ели мясной рулет.

ХЬЮ. Да, я знаю, что мы ели мясной рулет, но в леднике у Зиннии есть жареная курица, стоит за кастрюлькой с запеканкой.

ЛУПИ. Я так не думаю.

ХЬЮ. Говорю тебе, там грудки. Две большие, сочные, поджаренные куриные грудки. Правда, Джейми?

ДЖЕЙМС. Мы все умрем.

ХЬЮ. Да, нам всем предстоит умереть, рано или поздно, поэтому, пока это не произошло, мы вполне можем отведать вкусную жареную куриную грудку. Разве святой Павел не говорил что-то такое в своем послании к трансильванцам?

ЛУПИ. Соски.

ХЬЮ. Что?

ЛУПИ. Вы говорили о сосках. У куриных грудок сосков нет.

ХЬЮ. Не говорили мы о сосках.

ЛУПИ. Но я с удовольствием поем жареной курятины, прежде чем наступит конец света.

ХЬЮ. Так иди. И оставь ту часть, которая перелезает через забор последней, для меня.

ЛУПИ (уходя). А деревенским дурачком называют меня. Но, как я вижу, конкуренция здесь велика.

ХЬЮ (убедившись, что ЛУПИ ушел, бросается к ДЖЕЙМСУ). А теперь слушай меня, и слушай внимательно. Никогда больше, повторяю, никогда больше никому не говори о том, что у тебя было с Вонни Вольф. Ты меня понимаешь?

ДЖЕМС. Но это правда.

ХЬЮ. Это неправда. То, о чем ты не говоришь, реальным не становится. Можешь мне в этом поверить.

ДЖЕЙМС. То есть, если я об этом молчу, значит, этого не было. В этом смысл твоих слов?

ХЬЮ. Совершенно верно.

ДЖЕЙМС. А как же ребенок Вонни?

ХЬЮ. А он-то причем?

ДЖЕЙМС. Он есть. Спроси Фрэнни Грим. Она его растит.

ХЬЮ. Ребенок Вонни есть, но ты не имел к нему никакого отношения.

ДЖЕЙМС. Но я имел.

ХЬЮ. Джейми, будешь ты меня слушать? Я не верю, что у тебя было что-то с Вонни Вольф.

ДЖЕЙМС. Было. Я смотрел на нее и желал ее, а потом…

ХЬЮ. А потом ничего не сделал.

ДЖЕЙМС. Что-то я сделал. Она осталась после репетиции, чтобы задать мне какие-то вопросы. А девятью месяцами позже у нее родился ребенок.

ХЬЮ. Это не означает, что отец – ты. Отцом мог быть Дейви Армитейдж.

ДЖЕЙМС. Дейви отцом не был.

ХЬЮ. А может, у тебя опять начались провалы памяти.

ДЖЕЙМС. Провалы?

ХЬЮ. Разве с тобой такого не случалось, когда мы были детьми?

ДЖЕЙМС. Только в тот раз, когда ты ударил меня доской по затылку.

ХЬЮ. Именно. Допустим, эти провалы возвращаются. Скажем, каждые тринадцать лет, и когда у тебя был такой вот провал, ты увидел особенно яркий сон с голой Вонни.

ДЖЕЙМС. Ты пытаешься убедить меня, что я все это выдумал?

ХЬЮ. Да.

ДЖЕЙМС. Но все было так реально.

ХЬЮ. Когда у тебя провал в памяти, галлюцинации особенно яркие и реальные. Ты никогда к ней не прикасался. Это понятно, Джейми? Ты никогда не прикасался к этой девушке. И никому никогда не говори чего-то иное, или расплачиваться придется по-крупному.

ДЖЕЙМС. Но, Хьюи…

ДОК БРЕН (входя в гостиную). Кто к кому не прикасался?

ХЬЮ. Никто. Никто ни к кому не прикасался. Как моя жена?

ДОК БРЕН. Все еще беременная.

ХЬЮ. Я хочу ее видеть.

ДОК БРЕН. А она тебя видеть не хочет, так что тебе лучше держаться от нее подальше, если ты знаешь, что для тебя хорошо, а что – плохо.

ХЬЮ. Но я – ее муж.

ДОК БРЕН. Да, именно поэтому. Ты – тот самый сукин сын, из-за которого она оказалась в таком положении, во всяком случае, я на это надеюсь, и, поверь мне, женщины, как никто, злопамятны. Они меня чертовски пугают. Вы знаете, что Вонни по ночам ходит голой? Она гутверждает, что ходит во сне, но я думаю, что ей просто нравиться сводить меня с ума. Я пытался убедить ее спать в енотовой шубе, так она настаивает, что заснуть может только голышом. И потом, говорит она, вы же врач. Вы видели меня голой. Вы видели, как я рожаю. Вы видели все, что только можно увидеть. Да, отвечаю я, видел, но, думаю, для нас обоих будет лучше, если в четыре утра, когда я встаю, чтобы пойти в туалет, не будет у меня необходимости лицезреть тебя в костюме Евы.