Текст книги "У убийц блестят глаза"

Дональд Гамильтон
У убийц блестят глаза

Глава 1

Утром я проснулся без пятнадцати шесть, разжег походную печку и спустился к ручью за водой. Для того чтобы зачерпнуть ее, пришлось взломать образовавшуюся за ночь корку льда. Наверху, в кемпинге, молодежь уже соорудила большой костер. Я позавидовал – газолиновая печка вещь удобная, с этим не поспоришь, но не согревает, пока ты готовишь на ней завтрак. Впрочем, мне никто не запрещал тоже развести костер. Бекон своей твердостью напоминал дерево, содержимое промороженных яиц плюхалось на сковородку желеобразными шариками.

Мужчина средних лет из припаркованного чуть ниже меня трейлера, проходя мимо, остановился поговорить. С чуть наигранным старанием он поежился от холода.

– Если бы нас загнали сюда в армии, мы бы изо всех сил выражали недовольство. Люди способны черт знает на что ради приключений и оленины. Вы один? Спускайтесь к нам, жена готовит завтрак.

– Спасибо, но я уже начал готовить свой, – поблагодарил я.

– Ну, желаю удачи.

– И вам того же.

Я сидел на бревне и ел яичницу со сковородки. Не знаю, по какой причине человек, путешествующий в одиночку, всегда обходится самым малым. В прошлом году, 1954-м, помню, у нас с собой была большая палатка Джека Бейтса и складной стол со стульями Ларри Деври, а самый ранний завтрак не обходился без фруктовых соков, горячих булочек и прочих вкусных вещей.

Но в это утро Джек и Ларри путешествуют далеко отсюда, с ними находятся еще двое парней из Проекта, а я здесь, сплю на земле и ем с колена.

Они сейчас, наверно, уже пьют вторую чашку кофе и беседуют, как обычно, обо всем сразу – ружьях, игре, сексе, физике, политике, безопасности – с обязательными историческими отступлениями: воспоминаниями о прошлых днях. И разумеется, последуют сочувственные замечания о “бедном Греге”, который так тяжело переживает случившееся, после чего наступит короткое молчание в знак уважения к чувствам друга, потерпевшего неудачу в браке.

Поморщившись, я встал, налил воды в сковородку, чтобы отмокала, потом свернул спальный мешок и набросил на него плащ-палатку на случай, если пойдет дождь, хотя и маловероятный в это время года.

Двое парнишек, те, что остановились выше, проехали мимо в основательно потрепанном джипе и помахали мне.

– Удачи, приятель! – крикнул один из них, сидевший с моей стороны.

– Оставьте мне самого большого! – крикнул я в ответ. Где-то вдалеке прозвучал выстрел. Взглянув на часы, я отметил его незаконность – оставалось еще двадцать минут до официального рассвета. Я налил себе еще кофе. Олень подождет. У меня не было ни малейшего желания в эти минуты забираться за изгородь даже в машине. Подожду, пока не станет достаточно светло, чтобы люди видели, в кого они стреляют. В это время года в лесу полно безумных охотников.

Я наблюдал, как ширится светлая полоска над горным гребнем за ручьем. Неясные пока очертания сосен на склоне горы напоминали зубья расчески. Где-то в той стороне был Лос-Аламос, откуда я приехал. В этом районе в наши дни невозможно и двух шагов пройти, чтобы не натолкнуться на атомного гения. Впрочем, грех жаловаться, – и эту работу надо где-то и кому-то делать. Хотя после случая с японскими рыбаками неподалеку от острова Бикини и истории о последних испытаниях в Неваде, получивших шумную огласку благодаря газетчикам, озабоченным последствиями радиоактивности, наша профессия, вероятно, больше не кажется такой притягательной и романтичной местному населению, как было в те времена, когда никто не догадывался о том, что за чертовщиной мы занимаемся на самом деле.

Кажется, день будет чудесным: на небе – ни облачка. Можно много критиковать природу этой части Соединенных Штатов, и я наслышался о ней достаточно нелестных слов критики за те три года, что был женат и жил здесь, но никто не может пенять на здешний климат, разве что пыли многовато в некоторых местах.

Наконец я сел в машину, выехал из кемпинга, свернул направо, проехал по гравийной дороге с милю вверх, снова повернул направо к старой лесной дороге, которую нашел еще вчера. Она была малопроходима, и моему шикарному “понтиаку” с откидным верхом явно приходилось несладко, но я его не слишком жалел, мне никогда не нравилось это кремово-голубое совершенство. Как во всех новеньких автомобилях – в нем слишком много блеска, он вызывал желание держать его под стеклом в дамской спальне. И зачем столько излишеств? С каких это пор я стал таким беспомощным, что не смогу сам переключать скорости?

Отъехав по лесной дороге от гравийной на милю и три четверти от гравийной (всегда как можно точнее отмечаю расстояние на незнакомой территории на тот случай, если придется выбираться пешком), я увидел деревянный мост. Выглядел он довольно сомнительно в смысле надежности, явно не стоило испытывать судьбу. Я подал назад и в сторону, в заросли, и начал разворачиваться. Если завязну при маневрировании, то лучше сейчас, когда я сыт и полон свежих сил. Но я развернулся без хлопот, хотя для меня всегда оставалось загадкой, зачем производят машины в двадцать футов длиной. Лес уже окрасился бледным рассветом, и солнце осветило вершины гор, но пока еще его лучи не дошли до меня. Я стащил с себя свитер, сменил вязаный шлем на красную охотничью шапочку и достал из чехла винчестер.

Безусловно, существует особый ритуал, когда заряжаешь ружье в первую охоту сезона, хотя, разумеется, я уже опустошил пару коробок патронов за последние две недели, чтобы пристрелять оружие и почувствовать его снова. Но сегодня случай особый, и не следовало торопиться. Я протер линзы прицела, отодвинул затвор, заглянул на просвет в дуло, задвинул затвор, вложил в магазин пять патронов, один загнал в патронник и поставил ружье на предохранитель.

– Ну, олень, – произнес я, – вот я и готов.

Прихватив с собой два яблока, плитку шоколада “Херши” и положив с полдюжины запасных патронов в карман, я прошел через полусгнивший мостик и начал неторопливо подниматься вверх по лесной дороге. Существует теория, что человек, который идет естественно, не прячась, и наполовину не напугает дичь так, как крадущийся по лесу на манер Гайаваты. Олень при виде первого решит, что тот просто идет по своим делам, а второго станет опасаться, как несущего опасность. Идти тихо, так или иначе, не удавалось – под ногами было слишком много сухих листьев, и я шел не таясь, ища глазами место для засады. По своему опыту знал, что можно увидеть дичи в два раза больше, если сидеть тихо в укромном месте, а не носиться по лесу, особенно когда он набит переполненными охотничьим азартом охотниками, которые воображают, что своей беготней выгонят на себя дичь.

Пройдя примерно с милю, я обнаружил подходящее место. Оттуда открывался вид на большое, удлиненное, очищенное от деревьев пространство на склоне, а также на несколько сот ярдов дороги, спускающейся с гребня. И что очень важно – там был сухой пень, ведь ничто так не расстроит радость охоты, как подмокший зад. Я забрался на пень, осмотрелся, устроился поудобнее и откусил яблоко. Вид, как всегда в этих горах, был великолепный: я мог хорошо рассмотреть поверх верхушек ближайших деревьев расщелину каньона, уходившую к западу и постепенно сливавшуюся там с пустыней, чуть затронутую солнцем. До горизонта в том направлении – миль двадцать. Или сорок. В этой дикой пустынной стране, сойдя с хайвея, можно идти весь день и не найти никаких следов цивилизации, за исключением, может быть, колеи от колес джипа искателей урановой руды.

Меня всегда удивляло, как люди могут смотреть на такую красоту безразлично, как могут не нравиться эти пейзажи, и знал многих, впадающих в депрессию из-за того, что вокруг мало растительности. Я увидел здешние места впервые, когда по делу приезжал в Лос-Аламос во время войны, и тогда же пообещал себе, что непременно вернусь сюда. А теперь, после нескольких лет, прожитых в этом краю, меня даже раздражают сплошь зеленые ландшафты на востоке страны. Мне полюбилась местная дикая природа, в которой есть свободное пространство всем и каждому, включая даже росток зелени.

Я отбросил огрызок яблока и теперь сидел без движения. Слабый ветерок дул в нужном направлении – прямо на меня. Все застыло вокруг, только в листве резвилась пара горных соек. Лишь один раз я медленно поднял ружье и в оптический прицел рассмотрел сухой сук, похожий на рог оленя, но это был всего лишь сук. И снова положил оружие на колени. Времени было впереди сколько хочешь. Я никуда не спешил. Если добуду оленя сегодня, то придется возвращаться сразу в Альбукерке на холодильный завод, пока мясо не испортилось. Лучше провести здесь несколько дней. Я хотел заполучить своего оленя, для этого и обновляю каждый сезон лицензию. Но не хотелось спешить. Тем более, что мне теперь незачем торопиться домой.

Трудно объяснить не охотнику, почему нормальный и, надеюсь, в своем уме человек едет за полторы сотни миль по плохим дорогам, спит на земле при минусовой температуре, портит машину и надрывает легкие на высоте восьми тысяч футов над уровнем моря только затем, чтобы сидеть в засаде, подкарауливая животное, которое никогда и никому не причинило вреда. Разумеется, это не из-за мяса. Вернее, не только из-за него, хотя я предпочитаю есть оленину вместо говядины хоть каждый день. И не только потому, что я рано стал охотиться – в возрасте, когда едва мог держать и носить ружье: почему теперь я должен вдруг менять свои привычки?

Думаю, основная причина кроется в другом – вы доказываете себе, что еще способны на что-то. Мы настолько отдалились от матери-природы – носимся по бетонным суперхайвеям на своих кремово-голубых автомобилях с откидным верхом на гидравлическом приводе, – что иногда возникает желание напомнить себе самому: у тебя есть руки, ноги и глаза, что ты годишься на что-то еще, кроме решения сложных уравнений на электронно-вычислительных машинах, и еще способен, слава богу, взобраться на гору и перехитрить оленя раз в году…

Пуля ударила меня в спину слева от позвоночника и, видимо, застряла где-то в области живота. Я понял сразу, с кристальной четкостью, что в меня стреляли, еще до того, как услышал позади себя эхо выстрела. И в следующий момент упал на землю, прямо на свое ружье. Боли не почувствовал, хотя, кажется, стало труднее дышать. Я был зол и напуган, очень напуган. Крикнул что-то нечленораздельное, одному богу известно что. И тут же еще одна пуля тяжело ударила в пень, на котором я только что сидел. Некоторые не представляют, какой мощью обладает современное стрелковое оружие – пуля прошила восемнадцатидюймовый пень, отколов гнилые щепки на выходе.

– Ради бога, послушай, ты, сумасшедший идиот! – крикнул я громко, как только мог, снял свою красную шапочку и, подняв руку, помахал ею.

Раздалась серия выстрелов, огнем опалило руку, я сразу опустил ее и увидел разорванный рукав и кровь, капавшую из обгорелой дыры на материи. Еще одна пуля угодила рядом в ветки, пройдя через них, попала в камень и, отскочив, с визгом умчалась прочь.

Я попытался двинуться, осторожно, потому что ожидал боли. Но ее не последовало, однако с ногами было неладно, я их просто не чувствовал. Мелькнула мысль, что, наверно, умираю, и, испугавшись как никогда в жизни, я приподнялся на локтях и сумел вытащить из-под собственного тела ружье. Развернул и поставил его перед собой, раздвинув концом дула тонкие веточки дуба, в которые я свалился.

Я не помню, как принял решение. Все произошло само собой, но этому решению способствовал фонтан грязи в лицо от еще одной пули. И тут я его увидел в прицеле. Он стоял в густых зарослях на краю леса, была видна лишь голова в ярко-красной шапочке охотника и ружье, из которого велся непрерывный огонь. Его туловище не просматривалось в зарослях, но, как уже упоминал, я не задумывался, принимая решение. Я стрелял в голову. Отдача от моего крупнокалиберного ружья, которой я раньше не замечал, была так сильна, что, казалось, взорвала меня изнутри, и я впал в небытие.

Глава 2

Я полностью пришел себя в госпитале Санта-Фе, присоединенный бесчисленными трубками и проводами к оборудованию, которого хватило бы оживить самого Франкенштейна. Меня прикрепили к системе жизнеобеспечения, пока моя собственная ремонтировалась. У меня отросла борода, в голове мелькали отрывки мучительных воспоминаний, и во мне зрело беспокойство, ожидание неприятной беседы о случившемся с теми, кто непременно захочет поговорить со мной об этом, как только я буду в состоянии отвечать. И я оказался прав в отношении дурных предчувствий.

Первым явился коренастый темноволосый человек в синей форме, типичный представитель полиции Запада. Несмотря на форму, значок и пистолет, вы ни на минуту не спутаете его с чикагским или нью-йоркским копом. Сестра, которая привела его в палату, представила человека в форме как сержанта Рамона Саградо, из полиции штата, который заехал взглянуть на меня и узнать о моем самочувствии. Однажды в процессе столкновения с полицией штата во всей ее красе по поводу превышения скорости, правда, за рулем тогда был не я, мне довелось узнать, что в полиции Нью-Мексико ранг сержанта ниже ранга капитана, но на две ступени выше патрульного.

Сержант Саградо задал мне несколько безобидных вопросов, потом сестра напомнила ему о времени, и он удалился. Из оброненных им нескольких фраз стало ясно, что я убил человека, о чем и раньше догадывался. Я – не лучший в мире стрелок, но с семидесяти ярдов, из ружья с оптическим прицелом, да из положения лежа, трудно промахнуться. К тому же я достаточно часто стрелял из оружия этого калибра, чтобы иметь представление – четкое, хотя и неприятное – о том, что мог сделать выстрел из него с головой человека. Я еще пока окончательно не осознал, что чувствую по этому поводу, но не собирался торопить события. Лучше всего сейчас просто поспать.

На следующий день меня навестил Ван Хорн.

– Ну, доктор Грегори, – сказал он, – вы действительно охотились, что бы вам потом ни говорили другие.

– Да, – шепотом ответил я.

– Вот если бы вы попали в автомобильную аварию или у вас вырезали аппендикс, – продолжал он, – я бы вам обязательно выразил сочувствие. Но человек, который был достаточно глуп, чтобы отправиться в лес, полный идиотов с ружьями – особенно человек вашего положения, – заслуживает то, что вы получили. Я к тому же просто не в состоянии понять, какое удовольствие можно получить, истребляя из столь мощного оружия невинного оленя.

– Это загадка, – согласился я слабым шепотом, – как и тот случай, когда человек наваливает двадцать фунтов железяк на маленькую тележку на колесиках и тащит ее три-четыре мили через коровье пастбище под палящим солнцем только для того, чтобы ударить по беззащитному белому мячику.

– Ну, по крайней мере, я никогда не попадал после этого в госпиталь. – Он достал трубку и стал чистить ее маленьким перочинным ножом.

Это был совершенно средний человек – не низкий и не высокий, лет около сорока или чуть больше сорока, в коричневом костюме, легком плаще, летней стетсоновской шляпе с полями средней ширины, которую он купил, как только переехал сюда, вероятно из соображений маскировки – сказывалась его предыдущая служба в ФБР, где его не посылали на задания западнее Миссисипи. Никто не знал, работает ли Хорн все еще на Бюро и нам его одолжили на время или он окончательно ушел оттуда и занят только на нашем Проекте. Хорн имел должность шефа по безопасности. Ходили слухи, что на работе в ФБР он убил четырех человек по долгу службы. Но по нему ничего такого не скажешь. Я убил одного и надеялся, что на мне это тоже не написано.

– Ну, – произнес он, смирившись с моей глупостью, – расскажите, что произошло.

– Какой-то парень стрелял в меня, – зашептал я, – он стрелял и стрелял. Мне показалось, что если он будет продолжать в том же духе, то попадет в меня опять, поэтому я выстрелил в ответ.

– Угу, – хмыкнул Ван Хорн, набивая трубку табаком, – и попали ему в левый глаз, отчего череп разлетелся как арбуз. Неплохо для любителя.

– Я рад, что вы оценили, и благодарю за красочное описание.

Он невозмутимо продолжал:

– Если вы собираетесь отнестись к этому трепетно и попереживать, надо было начинать раньше – прежде, чем вы нажали на курок. Но не могу не признать, что у вас есть основания поздравить себя с меткой стрельбой. Поскольку этот парень больше не нажимал на курок после вашего выстрела, то нет никакого сомнения, что все пять пуль он послал в вашу сторону до того, как вы ему ответили, и, принимая во внимание тяжесть полученного вами ранения, ясно следующее: произошло убийство с целью самозащиты. В таких случаях судебные правила предписывают проводить открытые слушания, но при данных обстоятельствах и после обсуждения с Вашингтоном местные власти решили закрыть дело. Теперь можете дышать ровно.

Я прошептал:

– Мне это не нравится. Похоже на сокрытие. Если должно проходить слушание по делу, я хочу этого.

Он усмехнулся:

– Но ваше желание, доктор Грегори, идет вразрез с желаниями администрации Вашингтона. Та, по очевидным причинам, не хочет огласки. Дело закрыто. А теперь скажите: как вы считаете, в кого он все-таки стрелял – в оленя или человека?

Я взглянул на Ван Хорна, но он был занят разжиганием трубки.

– Мне кажется – в оленя.

– Почему вы так думаете?

– Нет причин думать по-другому.

– За исключением удивительного совпадения – в главного разработчика Проекта стреляли почти сразу после того, как он закончил отчет по начальной фазе очень секретной программы, от которой ждут многого.

– Если бы в меня стреляли до составления отчета, это выглядело бы еще удивительнее.

– На вас была красная шапочка охотника и красная рубашка из шотландки, сидели вы на открытом месте. Как можно принять такой объект за оленя да еще выпустить по нему пять пуль?

– Может показаться невероятным, но такое случается каждый год. Наступило первое утро охотничьего сезона. Парень был взвинчен и выстрелил в то, за что зацепился глазом. Когда мишень упала и начала шевелиться в листве, ему показалось, что там самый крупный самец оленя во всем лесу, разве он мог его упустить?

– Если вы были уверены в этом, зачем вы стреляли, чтобы убить наверняка?

– О чем вы?

– Если бы вы стреляли ниже головы, в туловище, он остался бы жив.

Я снова зашептал:

– Он стоял скрытый ветками по шею. Мое ружье не прострелит сквозь такие густые заросли, во всяком случае не с моими слишком легкими пулями. Скорость у таких пуль высока, даже маленький листок на пути может отклонить ее, и она улетит в сторону. Не вам рассказывать о пулях! Я стрелял в единственную мишень, которую видел перед собой, Ван. Не стройте по этому поводу всяких хитрых теорий. В тот момент я ни о чем другом не думал – передо мной был идиот-охотник, стреляющий во все без разбора.

– А теперь вы думаете по-другому?

– Нет, так же. Если бы какие-то нехорошие парни захотели меня убить, они послали бы стрелка получше. Во всяком случае человека, не теряющего хладнокровие и не подставляющего голову под выстрел, после того как промахнулся. Я ведь был беззащитен – лежал на земле, крича, чтобы он прекратил стрелять, явно ни о чем не подозревая. Ему оставалось только, разумеется, если это был профессиональный убийца, – подбежать с выражением испуга и сочувствия на лице, посуетиться, тем временем отодвинуть от меня подальше ружье, а потом просто перерезать мне горло от уха до уха. Он же продолжал стоять и палить в белый свет как в копеечку, надеясь на слепой случай, решив, что если выпустить много пуль в мою сторону, то хоть одна да попадет в цель. Так кто это был – хладнокровный профессионал или охотник-псих?

Ван Хорн ухмыльнулся:

– Вы очень убедительны. Вижу, много над этим поразмышляли, что уже само по себе имеет значение. Что ж, мы проводим проверку. Пока ничего существенного. Пока… Но есть интересное совпадение – ваш молодой человек и его друг остановились в том же кемпинге, что и вы. Мне не нравятся такие совпадения.

– Подождите-ка минутку! – прошептал я. – Двое ребят в джипе… Один из них?

– Вы не знали? Его имя Хаген. Пол Хаген. Напарника зовут Антонио Расмуссен. Славная комбинация имен для Нью-Мексико. Друга мы проверяем тоже. Оба студенты университета, что может иметь значение, а может и ничего не значить. – Он взглянул на часы. – Ладно, я лучше пойду, пока меня сестричка не погнала отсюда пинками. Оставлю парочку ребят в соседней комнате на случай, если кто-то сделает новую попытку. Три раза нажмите кнопку звонка – и они здесь.

Я смотрел ему вслед, пока он не вышел. Потом глаза сами собой закрылись, и я внезапно ощутил сильную усталость. Но тут же нахлынули непрошеные воспоминания о том дне: передо мной возникла и не хотела исчезать картина – мимо едут двое молодых парней в побитом джипе. Вот один из них пожелал мне удачи, и оба помахали рукой, припоминал я. Глядя, как лес с началом сезона наполняют горе-стрелки, настоящий охотник думает: если какой-нибудь любитель палить куда попало и во что попало, если этот идиот вдруг прицелится в меня, ему лучше не промахиваться, потому что уж я-то не промахнусь наверняка. Но думать так и так же действовать – разные вещи…

Когда я снова открыл глаза, она стояла передо мной в открытых дверях, как будто собираясь тут же уйти, если окажется нежеланной гостьей. В норковом пальто, которое приобрела в тот год, когда мы поженились; на голове маленькая шляпка, купленная в последней поездке на восток.

– Привет, принцесса, – прошептал я, – как поживает Рино?