Текст книги "Группа ликвидации"

Глава 3

Какое-то время мы смотрели друг на друга молча, и я заставил свою нижнюю челюсть отпасть, а глаза вылезти из орбит, чтобы надлежащим образом выразить уместные в данный момент эмоции: какая неожиданность! – я в номере не один! Это дало мне возможность разглядеть ее повнимательнее. Волосы и впрямь синие – это точно, это не оптический обман, и это вовсе не та бледная синька, которой пользуются седые женщины по причинам, недоступным постижению мужской частью человечества. Как я и предполагал, у нее были мягкие седые волосы, аккуратно завитые и уложенные, чуть подкрашенные бледно-голубой краской. После первого приступа легкого остолбенения эти волосы могли показаться эффектным обрамлением ее молодого лица и фиалковых глаз. Но не могу сказать, что мне это понравилось.

Ее голова производила интересное впечатление, однако я не питаю слабости к женщинам, отдающим предпочтение занимательным и точно рассчитанным внешним эффектам. Они возбуждают во мне извращенное желание утопить их в ближайшем пруду, или напоить до бесчувствия, или изнасиловать – словом, совершить с ними все что угодно, лишь бы удостовериться, что под этим роскошным камуфляжем скрывается настоящее существо женского пола.

Изобразив на лице удивление, я медленно скривил губы в ухмылке.

– Ага! – сказал я. – Как мило, мэм! Кажется, Стокгольм станет моим любимым городом. Вы тут такие в каждом номере или это особая привилегия, которой удостаиваются только путешествующие американцы? – потом я подбавил суровых ноток: – Ну ладно, малышка, в чем дело? Вы преследуете меня с той самой минуты, как я сошел с теплохода. Надеетесь меня подцепить? А теперь вот что я вам скажу. Вы совершите большую ошибку, если попытаетесь разорвать на груди блузку и заорать, или если сейчас вдруг сюда ворвется ваш муж, или еще кто-нибудь, кто работает с вами в паре. Среди нас, американцев, не все сплошь миллионеры, мягко говоря. У меня не так-то много денег, чтобы вас удовлетворить, но будь их больше, черта с два я бы их вам отдал. Так что, почему бы вам не убраться отсюда и не пойти поискать другого дурачка?

Она вспыхнула. Потом слабо улыбнулась.

– У вас это очень хорошо получилось, мистер Хелм, – сказала она снисходительно. – Но только когда вы поняли, что я здесь, вы слегка передернули плечами – вот так, почти незаметно. А в остальном же все просто превосходно. Что и понятно: они должны были прислать сюда очень хорошего агента, коль скоро многие до вас потерпели неудачу. Не правда ли?

– Мэм, вы явно ошиблись дверью. Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Слушайте, перестаньте молоть вздор и оставьте этот свой псевдоюжный акцент. Вряд ли именно так говорят жители Санта-Фе, штат Нью-Мексико. Вы же Мэттью Хелм, возраст – тридцать шесть, волосы светлые, глаза голубые, рост шесть футов четыре дюйма, вес немногим менее двухсот фунтов. Так говорится в официальной анкете, которую мы получили. Но я что-то не пойму, друг мой, как такая жердь, как вы, умудряется скрывать свои двести фунтов.

Она окинула меня изучающим взглядом.

– Строго говоря, вы не такой уж классный агент, не так ли? Судя по полученной нами информации, вы недавно призваны из резерва специально для выполнения этого задания, потому что обладаете идеальными данными – с точки зрения профессиональной квалификации и знания языка. Агент, на самом деле занимавшийся фотожурналистикой и имеющий опыт работы со шведским языком, – это и впрямь редкость.

Надо думать, они сделали все, что могли. Руководство вашего отдела предупредило нас, что вам может понадобиться нянька – вот почему я и сопровождала вас от Гетеборга до Стокгольма. Чтобы не спускать с вас глаз. – Она нахмурилась. – Но из какого же вы все-таки отдела? В присланных нам бумагах на этот счет содержится несколько туманная информация. Мне казалось, я знаю структуру всех организаций, с которыми нам приходилось работать.

Я не ответил на ее вопрос, свирепо размышляя о том, что Мак, похоже, с блеском ухитрился создать мне репутацию болвана предпенсионного возраста. Возможно, это и было необходимо, но в данной ситуации мне оставалось только слабо обороняться. Личность моей гостьи постепенно прояснялась, но все равно это мог быть подвох, поэтому я раздраженно сказал:

– Детка милая, окажите любезность. Будьте умницей. Пойдите поморочьте голову в соседний номер – может, мой сосед обожает болтать с чудаковатыми незнакомками. А у меня сейчас свидание. Вы, вероятно, слышали, как я его назначил по телефону. Проваливайте-ка отсюда и дайте мне умыться, или я позвоню портье и попрошу прислать сюда двух грубых парней в белых куртках!

– Пароль "Аврора". Аврора Бореалис, – сказала она. – Вам было приказано доложить мне о своем прибытии, как только вы окажетесь в Стокгольме. Пожалуйста, отзыв.

Только теперь все встало на свои места. Она была стокгольмским агентом, с которым мне нужно было связаться по приезде. Я сказал:

– Полярное сияние ярко пылает в стране полночного солнца.

В своей жизни я выучил, наверное, тысячи паролей и отзывов, но все равно я ощущаю себя последним идиотом всякий раз, когда приходится ими обмениваться. Из только что приведенного примера можете понять, почему. Впрочем, что касается именно его – это еще не настолько дурацкая фраза, какие мне приходилось произносить с суровым видом.

– Очень хорошо, – ехидно заметила женщина. Она махнула рукой на телефон. – Теперь объясните мне, почему вы решили встретиться с объектом, не проконсультировавшись предварительно со мной? Вас же проинструктировали.

Она давила на меня своим авторитетом, хотя давить-то ей было особенно нечем, но Мак очень доходчиво объяснил мне, какова должна быть моя реакция.

– Ты только усмехайся и все проглатывай, – сказал он мне. – Не забывай: сейчас мирное время. И, слава Богу. Будь вежливым, веди себя смирно. Это приказ. Не серди наших бесценных разведчиков – а не то они обмочат свои шелковые подштанники.

Обычно Мак не употреблял шуточек на тему естественных отправлений человека: подобные остроты всегда служили знаком его истинного отношения к людям, с которыми нам приходилось теперь сотрудничать. Он скорчил желчную гримасу.

– Нас попросили протянуть руку помощи, Эрик. Но если с мест будут раздаваться голоса протеста, нас могут попросить покинуть поле. Есть вероятность, что если ты там придешься не ко двору, какой-нибудь хмырь с шибко ранимой душой поднимет бучу и начнет из кожи вон лезть, чтобы насолить нам здесь, в Вашингтоне. Сегодня агент должен быть ловким дипломатом, – он одарил меня хмурой улыбкой. – Старайся изо всех сил, и уж если тебе приспичит взять кого-то из них за задницу, прошу тебя, умоляю тебя – только будь осторожен, смотри – не убей!

...Так что я сдержался и не стал ей доказывать, что по субординации мне ровным счетом начихать на ее авторитет и вообще на чей-либо авторитет, кроме Мака. Я даже не стал распространяться насчет того, что, играя роль моей няньки – как она выразилась – и сопровождая меня от Гетеборга до Стокгольма, а теперь вот проникнув в мой номер, она скорее всего превратила мою тщательно выстроенную легенду в одну из сказок дядюшки Римуса. Она, мягко говоря, не могла затеряться в толпе – с такими-то волосами! Любой, кто мог наблюдать за мной, сразу бы ее заметил. Ее контрагент из команды противника здесь, в Стокгольме, тотчас бы заинтересовался этой особой. Малейший намек на существование между нами какой-то связи сразу же заставил бы любого, с кем мне предстояло иметь дело, заподозрить неладное.

Мне надо было поддерживать с ней связь только по телефону – из соображений безопасности. Ворвавшись ко мне в номер таким вот образом, она нарушила все мои планы. Ну что ж, что сделано, то сделано, и причитаниями по этому поводу ничего уже не изменишь. Мне только придется, приняв во внимание случившееся, по возможности несколько изменить тактику поведения.

Я сказал смиренно:

– Мне очень жаль, Аврора... Или мне следует называть вас мисс Бореалис? Я не хотел...

– Меня зовут Сара. Сара Лундгрен.

– А, так вы шведка?

– Мои родители были шведского происхождения, – сказала она холодно. – Как и ваши, судя по вашей анкете. Я родилась в Нью-Йорке, если это вас интересует.

– Вовсе нет, – сказал я. – И я, правда, очень сожалею, что, может быть, все испортил тем, что позвонил этой Тейлор, но я отправил ей с теплохода радиограмму, в которой сообщал, что буду в городе к трем, а поезд опоздал, вот я и решил, что лучше будет дать ей о себе знать прежде, чем она устанет меня ждать и уйдет из отеля. Я бы связался с вами сегодня вечером, мисс Лундгрен, уверяю вас.

– Ах, – сказала она, слегка потеплев. – Понимаете, у нас же могли в последнюю минуту появиться новые инструкции для вас, и к тому же, по-моему, приказы на то и существуют, чтобы их выполнять, не так ли? Во всяком случае, полагаю, вам бы хотелось услышать от меня все, что я знаю о сложившейся ситуации, прежде чем бросаться вперед очертя голову. В конце концов, это же не бирюльки, сами понимаете. Человек, за которым мы охотимся, уже уничтожил трех наших лучших агентов, один остался инвалидом и лишился рассудка от невыносимых пыток, после которых он чудом выжил, – не говоря о муже этой Тейлор. Надо сказать, о том, что с ним случилось, мне известно только с ее слов, и это, возможно, правда, а возможно, и нет. Насколько я знаю, вас хорошо ввели в курс дела еще в Вашингтоне, но мне кажется, вам небезынтересно было бы узнать также и точку зрения агента с места событий.

– Естественно! – сказал я. – Я очень надеялся, что вы сможете посвятить меня в детали, которые не фигурируют в официальных донесениях, мисс Лундгрен.

Она коротко улыбнулась.

– Пожалуй, мне надо извиниться. Поверьте, я не хотела корчить из себя очень важную особу, но я просто люблю, когда все делается в соответствии с правилами и инструкциями, а вы, знаете ли, оскорбили меня в лучших чувствах!

– Оскорбил в лучших чувствах? – изумился я. – Как? Когда?

Она рассмеялась.

– Когда незнакомая дама обращается к вам, мистер Хелм, в общественном месте, например на вокзале, и вовсю строит вам глазки, вам не следует поворачиваться к ней спиной и, ни слова не говоря, идти прочь. Это заставляет женщину думать, что... она непривлекательна. Я действительно пыталась вас подцепить. Мне казалось это наиболее естественным способом вступить с вами в контакт. А что же вы? Оставили меня стоять на привокзальной площади с раскрытым ртом, как последнюю дуру! – Она снова рассмеялась. – Ну, объект ждет вас. Мы поговорим позднее. У меня небольшой магазин дамского платья на Йоханнегатен – "гатен" по-шведски "улица", вы ведь знаете. Я живу в квартире над магазином. Лестница на второй этаж расположена у стены в торговом зале. ...Нет, так не пойдет. Вам лучше туда не приходить.

После того, как она нарушила всю мою конспирацию, это уже не имело большого значения. Но я все же сказал:

– Мне это кажется не совсем разумным. Хотя и, безусловно, приятным. Ее улыбка увяла.

– Немедленно прекратите со мной так разговаривать, друг мой! Я занимаюсь этой работой не со вчерашнего дня. И если я назначаю деловое свидание мужчине в полночь – можете быть уверенным, что мы будем обсуждать исключительно дела. Кроме того, я обручена и собираюсь выйти замуж, как только завершится мой срок пребывания здесь. Пожалуйста, уясните себе: только то, что мне не нравится, когда мужчина вроде вас бросает меня одну на улице, вовсе не означает, что я готова лечь с ним в постель!

– Вас понял, – сказал я. – Извините! Она сказала сухо:

– Вероятно, вы пойдете с ней ужинать, если у вас получится ее пригласить, не так ли? Вам предстоит обсудить с ней массу технических деталей, но, пожалуйста, постарайтесь в разговоре не касаться будуарных тем. Я вижу, вы возомнили себя этаким скороходом – может быть, так и следует действовать. Но учтите: у вас будет потом много свободного времени, если все сложится удачно, и я не собираюсь всю ночь напролет дожидаться вашего доклада. Как только вы от нее отделаетесь после ужина, пойдите прогуляться. Это здесь ни у кого не вызовет удивления. В этой стране люди много гуляют. Вы нигде больше не встретите столь энергичных людей. Когда выйдете из отеля, пересеките улицу, подойдите к набережной и поверните влево. Идите вдоль воды. Чуть дальше на берегу есть небольшой парк. Войдите в парк и через пятьдесят ярдов увидите телефонную будку. Вы уже видели здешние телефоны-автоматы? На столбиках со стеклянным белым шаром наверху и с освещенными надписями с четырех сторон. Очень красиво – особенно ночью. Вы сразу заметите.

– Постараюсь.

– Когда зайдете под стеклянный купол, сделайте вид, что набираете номер: снимите трубку и ждите. Я буду рядом. Я подойду к вам, как только пойму, что за вами нет слежки, – она улыбнулась. – Простите, если я была с вами немного груба. Думаю, мы поладим.

Она вышла из номера, сдержанно и изящно колыхая узкими бедрами под твидовой юбкой, а я, глядя ей вслед, поймал себя на мысли, что вовсе в этом не уверен. Мне никогда еще не удавалось поладить с женщиной, у которой была бы такая невзрачная попка.

Глава 4

Я постучал в дверь триста одиннадцатого номера, и мне открыла высокая стройная смуглая девушка в обтягивающих черных брюках. На ней был свободный черный свитер крупной вязки, в руках она держала длинный мундштук. Невзирая на свой битнический наряд, а возможно, и благодаря ему, она выглядела слишком молодо для вдовы, с которой я недавно говорил по телефону.

– Я Мэттью Хелм. Миссис Тейлор остановилась в этом номере?

– Я Лу Тейлор, – ответила она уже знакомым мне глубоким, чуть хрипловатым голосом и протянула руку. – Рада с вами познакомиться, мистер Хелм.

Я всегда немного смущаюсь, когда женщина по-мужски дает мне пятерню, и, наверное, это смущение было написано на моем лице, потому что девушка хрипло рассмеялась и сказала:

– Вы привыкнете к этому, пробыв здесь неделю. Эти чертовы шведы обожают рукопожатия – и мужчины, и женщины... Ну, что вы стоите, проходите? Как прошло ваше морское путешествие?

– Замечательно. Местами был густой туман.

– Можете считать, что вам повезло, – сказала она. – На Атлантике в это время года часто штормит и льет дождь.

Она закрыла за мной дверь. Я последовал за ней в гостиную. Ее номер был расположен не совсем так, как мой, но все равно между ними было явное сходство. На подлокотнике единственного большого кресла у окна сидел мужчина. Он встал и шагнул мне навстречу.

Он был высокий, широкоплечий, немного моложе меня, с приятным мальчишеским лицом и густыми вьющимися каштановыми волосами – коротко стриженными и прилизанными к черепу так, словно он их стеснялся. На нем были фланелевый пиджак и брюки – в таких ходят выпускники престижных американских университетов, – белая рубашка с пристегнутыми уголками воротничка и галстук. Галстук он повязывал себе сам. Отец сказал мне как-то, что в его время мужчина, который повязывает себе галстук сам, в большей степени заслуживал называться джентльменом, чем тот, который предпочитал галстуки на резинке. Но что отличает джентльмена в наше время, мой старик не удосужился мне разъяснить. Для него это отличие и так было очевидным.

Мужчина, оказавшийся передо мной – неважно, джентльмен или нет, – был из тех ребят, которые заставляют вас инстинктивно задуматься, сумеете ли вы совладать с ними голыми руками или придется вытаскивать кастет. Не хочу сказать, что он сразу же мне не понравился. Просто от него исходила та агрессивная энергия силы, от которой другим мужчинам и приходят на ум такие мысли. Самое занятное, что где-то мы уже встречались. Хотя я не смог сразу вспомнить где, я понял это по тому взгляду удивленного узнавания, которое на мгновение вспыхнуло в его желтоватых глазах.

– Мистер Хелм, – сказала девушка с мундштуком. – Познакомьтесь с мистером Веллингтоном. Джим, это Мэтт Хелм.

Мы пожали друг другу руки. Его рукопожатие на удивление оказалось почти вялым – таким бывает рукопожатие человека, знающего силу своих ладоней и потому не щеголяющего ею. Один – ноль в его пользу: такая сдержанность выгодно дополняла его мужественную внешность.

– Лу сказала, что вы фотограф.

– Верно.

– Когда-то я и сам фотографировал – очень увлекался! В нашем фотоклубе в Балтиморе я завоевал кучу призов. Но, конечно, все это не идет ни в какое сравнение с работой профессионала вроде вас... Ну, а теперь я вас оставлю, поговорите о делах. Пока, Лу!

Он отпустил мою руку и направился к двери – вот тут-то я его и вспомнил. Это было во время войны, ночью. Ко мне на летное поле привели могучего паренька и сказали, что раз я отправляюсь на задание в одиночку и в самолете полно свободного места, то если я не возражаю, они бы хотели сэкономить время и горючее и не гонять самолет туда-обратно лишний раз. Он не был одним из наших – из Управления стратегических операций или из других подразделений – и мне вовсе не улыбалось, чтобы какой-то чужак знал район моей выброски, но что я мог сделать?

Никто не удосужился нас представить друг другу. Впрочем, там мы все были безымянные – мы были только грузом, который надо доставить на место. Мы обменялись с пареньком рукопожатием, тем дело и кончилось. Тогда этот юный амбал чуть не сломал мне пальцы (ясное дело: с тех пор он выучился хорошим манерам). Потом объявили, что самолет готов к вылету, и он направился к взлетной полосе с агрессивной готовностью футболиста-громилы, который может снести любые тумаки и удержаться на ногах...

То, что произошло потом в ту ночь, я помню очень хорошо. За время полета над Ла-Маншем мы не проронили ни слова. У нас были разные задания, и мы чувствовали себя как два пассажира такси, которым предстоит проехать вместе несколько кварталов, а я, как обычно, все думал, раскроется ли мой парашют, и суждено ли мне, приземлившись, попасть прямо к чертям на сковородку и изжариться заживо. Он был занят своими мыслями – вероятно, того же рода. Он даже не пожелал мне удачи, когда иве пришла вера рыгать, но я не обиделся. В нашей организации не било этих сентиментальных традиций и примет, и более того, у нас, как и у охотников, считалось даже невежливым желать удачи при расставании.

– Ну, пока, приятель, – сказал он мне тогда. Я всегда терпеть не мог людей, которые называют меня "приятель", и я просто кивнул ему в ответ и выпрыгнул во тьму. Черт с ним. Если тебе хочется закорешиться с первым встречным – иди в пехоту. Парашют раскрылся, и я приземлился в открытом поле, и до сего момента больше не видел этого парня.

У двери он на мгновение обернулся, вздел руку на прощанье и как ни в чем не бывало посмотрел на меня. Я понял, что он просто перепроверяет свои впечатления, пытаясь рассмотреть меня с иного ракурса, чтобы подтвердить свою догадку. Ведь сколько времени прошло! Родившийся в ту ночь жеребенок теперь превратился в старую клячу. Что касается меня, то все это случилось одну жену и три ребенка тому назад. Но у него был наметанный глаз, и он меня узнал, конечно же, и вышел, ни слова не говоря, что само по себе было весьма красноречиво. Он узнал меня, но не проговорился. Это могло значить очень много. В конце концов, я ведь тоже без особого восторга вспоминал "старые добрые времена".

– Кто это? – спросил я, когда он вышел.

– Джим? – Лу Тейлор пожала плечами. – Просто друг. Он очень милый человек. Он работает представителем американской фирмы по производству пластмасс, если вам так важно знать... Шотландское или джин? Я бы порекомендовала шотландское. Здешний джин в рот невозможно взять.

– Значит, шотландское, – сказал я.

– Я бы хотела сразу договориться, Хелм, – сказала она, обернувшись ко мне и держа стакан в руке. – Когда мы разговаривали по телефону, вы высказались в том духе, что хотите отправиться в Кируну один. Знаете, не стройте иллюзий! Это же моя статья, и я хочу быть рядом, когда вы будете делать снимки. Я мало что смыслю в фотографии, но знаю, что мне нужно. Я поеду и, по крайней мере, смогу убедиться, что вы снимаете то, что необходимо снять – вне зависимости от того, будут эти кадры потом использованы или нет.

Глава 5

Все произошло так легко и естественно, что я даже удивился. Я-то думал: мне придется потрудиться! Я-то считал, что она постарается покочевряжиться. Это была простейшая и очевидная проверка.

– Прощупай ее, – сказал мне Мак. – Если она захочет отпустить тебя в арктический район и позволит сделать эти снимки рудников самому, тогда, значит, ее статейка вполне безобидная штучка, как оно и кажется, и ты просто теряешь время. В этом случае тебе придется покопаться в другом месте, чтобы за что-нибудь зацепиться. Но если она захочет сопровождать тебя в поездке, тогда, считай, ты попал в яблочко. – Он помолчал. – Эрик...

– Да, сэр?

– Строго говоря, половая принадлежность твоего объекта еще нуждается в уточнении. Я говорю о нем как о мужчине просто потому, что в статье Тейлора он обрисован как мужчина. Но информацию Тейлора нельзя воспринимать некритически. Мы же не знаем, откуда у него эта информация и насколько она достоверна. Может, у него были свои резоны направить нас по ложному следу. Что же до его жены, о ней вообще, похоже, мало что известно. Судя по всему, эту американочку он встретил в Риме несколько лет назад, и для всех стало полнейшей неожиданностью то, что они поженились, ибо он никогда, как считалось, не имел склонности к семейной жизни. – Мак криво усмехнулся. – Как бы там ни было, даже если подозреваемый объект – женщина, это вовсе не означает, что миссис Тейлор можно преспокойно сбросить со счетов. Не забывай об этом.

Я об этом и не забывал, когда разглядывал миссис Тейлор в ее гостиничном номере. Это было не трудно. В тот момент она не вызывала у меня никакой симпатии. Я никогда не испытывал влечения к женщинам в штанах. Когда я поделился этим негативным опытом со своим приятелем-психиатром, он сказал, что это подсознательный механизм защиты против моих скрытых гомосексуальных склонностей. После этого заключения я некоторое время пребывал в подавленном состоянии, пока не понял, что он вообще интерпретировал все человеческие поступки с точки зрения гомосексуальных склонностей. Он даже писал книгу, посвященную этой своей теории, но, кажется, до сих пор ее не закончил. Кто-то его обскакал. Конкуренция в области психиатрических теорий в наши дни чрезвычайно сурова.

Как бы там ни было, женщина в брюках не представляет для меня никакого интереса – как женщина – и уж тем более женщина в столь странного вида бриджах, которые в последнее время вдруг вошли в моду. Плотно облегающая нижняя часть туалета миссис Тейлор – уж не знаю, как это и назвать, – заканчивалась чуть ниже икр, и посему выглядела как обычные джинсы, сильно севшие при стирке. На ногах у нее были черные мягкие шлепанцы. У нее были темные короткие волосы, по-мальчишески зачесанные назад, так что уши оставались открытыми.

Я тотчас вспомнил, что эта женщина была – или когда-то была – замужем, и все гадал, как же мог относиться ее муж к такому наряду. Должно быть, его не покидало чувство, что он укладывается в постель вместе со своим братишкой.

– Не надо меня ни в чем подозревать, миссис Тейлор, – сказал я. – Если вам угодно отправиться на север вместе со мной, я, конечно, не возражаю. Но нам придется просить ваш журнал оплатить ваши расходы. Я не уполномочен включать вас в свой финансовый счет.

– О, я сама оплачу свои расходы, – ответила она. – Я даже не буду об этом ставить в известность редакцию. А поехать я хочу! – потом она мне улыбнулась, словно извиняясь. – Я отдала этому репортажу несколько месяцев жизни, Хелм. Вы же не можете меня осуждать за то, что я хочу проследить, какова будет ваша лепта в этот материал?

Когда она улыбнулась, ее лицо приняло какое-то странное выражение – полушаловливое, полужалобное. Лицо это было далеко не уродливое. Правильные черты, все правильных размеров, все на своем месте, без видимых дефектов – но я все же заметил на горле крошечный округлый шрам, относительно свежий. Увидев его, я ощутил легкий холодок на спине: у меня у самого есть несколько таких же шрамов. Я дождался, когда она передала мне стакан и отвернулась, чтобы затушить окурок в пепельнице. Ну конечно! На обратной стороне шеи, причем довольно низко – и как это пуля прошла мимо позвоночника? – виднелась отметинка вылета.

Я вспомнил, как Мак говорил мне, что она была ранена. Теперь в этом не было никакого сомнения. Не очень давно этой девушке в шею попала рикошетом пуля, выпущенная из армейского ствола. Можно сказать, ей крупно повезло. Пуля, выпущенная в то же место в упор, просто снесла бы ей голову с плеч.

– Да, – сказала она, резко обернув ко мне лицо. – Вот почему я квакаю, как лягушка, Хелм. У меня и раньше-то голос был не слишком сильный.

– Извините, я случайно увидел.

– Мне, знаете ли, повезло, – заметила она сухо. – Я осталась жива. А Хэл – это мой муж – погиб.

– Знаю, – ответил я. – Мне рассказывали об этом в Нью-Йорке. – Я почти не солгал. На таком удалении от восточного побережья Штатов четыреста миль, разделяющих Нью-Йорк и Вашингтон, съежились до точки.

– Стреляли из мелкокалиберного автомата, – сказала она. – Раньше иностранному корреспонденту нечего было опасаться: часовые были вооружены простыми однозарядными винтовками и за время между выстрелами можно было убежать довольно далеко. Мы были в Восточной Германии. Халу каким-то образом удалось получить разрешение. Он был мастер на такие дела. Он собирал материал для очередной статьи или серии статей – возможно, вам и об этом рассказали в журнале. Он писал для них довольно часто. Вот почему я и послала им свою статью. Словом, солдат у заграждения дал нам сигнал остановиться, потом посмотрел на номерной знак и, ни слова не говоря, выпустил очередь. Хэл увидел наведенный ствол и, прежде чем тот выстрелил, бросился прикрыть меня, и в меня попала только одна пуля... Это был, конечно, несчастный случай, очень печальный... Патрульный был пьян, у его автомата то ли оказался неисправен предохранитель, то ли слишком разболтан спусковой крючок. Когда он дотронулся до него, автомат случайно выстрелил. Мне выразили глубокое сочувствие на нескольких европейских языках. – Она скорчила гримаску. – Но факт тот, что Хэл напал на чей-то след или что-то узнал – вот они и прикончили его. Меня отпустили только после того, как поняли, что Хэл не сообщил мне никакой важной информации.

– На чей-то след? – переспросил я рассеянно.

– Человека по имени Каселиус, – ответила она с готовностью. – "Человек, которого никто не знает". Я цитирую заголовок последней статьи мужа – не очень-то оригинальное название, совсем не в его духе. Супершпион Кремля, если вы верите в подобные сказки. Даже странно, как много вроде бы умных людей этому верят. По крайней мере, они употребляют слово "разведывательный" для характеристики своих занятий. Возможно, у меня предубеждение, но, по-моему, это просто ерунда.

– Вы обозлены...

– Вы бы и сами обозлились, если бы... Слушайте, я потеряла мужа и едва оправилась сама от... – она тронула себя за горло, – и я хочу, чтобы меня оставили в покое, а вместо того, я на каждом шагу снова и снова натыкаюсь на эти... Меня уже столько раз допрашивали, что от этих вопросов мне уже блевать хочется. Откуда у Хэла эта информация о Каселиусе? Почему меня так долго продержали в госпитале на той стороне? Почему кремировали тело Хэла? Видела ли я собственными глазами его труп? Видела ли я?! – она тяжело задышала. – Я лежала на полу машины, захлебываясь своей кровью, и слышала, как пули попадают в него...

Она содрогнулась, глубоко вздохнула, потом бросила взгляд на болтающийся у меня на плече фотоаппарат и вдруг заговорила совершенно спокойно:

– Я надеюсь, что, когда мы отправимся в Кируну, вы будете там орудовать не этой милой игрушечкой?

– Этой, – ответил я. – И еще тремя такими же.

– О Боже! – устало воскликнула она. – Я-то просила их прислать профессионала с опытом съемки на местности, а приехал ковбой с любительской мыльницей.

Я оглядел ее и ухмыльнулся.

– Не срывайте на мне свое раздражение из-за того, что вас одолели своими расспросами какие-то придурки. И не сокрушайтесь по поводу иллюстраций – вы же еще не видели моих снимков.

– Я получила кое-какие деньги после всего, что случилось, – сказала она все еще раздраженно. – Страховка, компенсация и все такое, но Хэл недостаточно аккуратно вел свои финансовые дела, поэтому мне приходится теперь расплачиваться с его кредиторами. Я хочу, чтобы эта статья имела успех, – тогда мне закажут еще. Если честно, Хелм, мне позарез нужны бабки.

– А I ому нет? – сказал я. – У вас есть что-нибудь из одежды, помимо этих штанов? Она оглядела себя.

– А чем вам не нравятся мои штаны?

– Лучше я помолчу, – ответил я, – но если у вас есть с собой платье, я приглашу вас на ужин. Выберите ресторан с хорошим освещением и захватите туда свою статью. Экземпляр, который мне дали прочитать в Нью-Йорке, пришлось вернуть редактору.

Она заколебалась, смерила меня взглядом и слабо улыбнулась.

– У меня есть платье. А у вас есть темный костюм, белая рубашка и галстук? В стокгольмские рестораны люди не ходят в спортивных куртках.

– Вы сказали это так, точно предлагаете мне одеться на похороны, – сказал я. – Скажите, мэм, ботинки обязательно надеть или, если я приду босым, меня тоже пропустят?

Она посмотрела на меня несколько озадаченно, потом рассмеялась. Смеющаяся, она была довольно симпатичной, – даже невзирая на свои штаны и короткие, зачесанные назад волосы.