Текст книги "Белая ворона"

Глава 4

Два часа спустя самолет с Гроуфилдом на борту описывал неправильный круг между плотной грядой серых туч и неряшливо расползшимся по земле городом Нью – Йорком. Было восемь вечера, и Гроуфилд смотрел сквозь снежную дымку то вниз, на однообразные пересекающиеся линии огней, то вверх, на тусклые красные отражения этих огней на брюхе облачной гряды. Ни один из этих видов не радовал глаз.

Впрочем, сейчас Гроуфилда не радовали никакие виды, в особенности виды на будущее. Он мечтал о том, чтобы самолет вовсе не оторвался от земли. Эта задержка дала бы ему немного времени, и он, возможно, сумел бы как – то выкрутиться. Но тут, к несчастью, распогодилось, самолет поднялся в воздух, и вот он, Нью – Йорк, нате вам. Самолет на Квебек тоже взлетит, Гроуфилд испытывал удручающую уверенность в этом. Самолет на Квебек взлетит, даже если ему придется пилить до самого Северного полюса.

Кто же меня пасет? – думал Гроуфилд. Самолет шел полупустым, но все равно на борту было не меньше десяти человек, весьма похожих на сослуживцев Чарли и Кена. Вся подлость заключалась в том, что тайным агентам полагалось быть похожим на обыкновенных людей, а значит, тех, на кого он грешил, можно исключить из числа подозреваемых. Стоило подумать, что человек – тайный агент, и сразу становилось ясно, что по определению он никак не может быть тайным агентом.

Гроуфилд совсем расстроился, поняв, что вынужден играть по их сценарию. Даже если он и сбежит от них, скажем, в Нью – Йорке, эти люди не из забывчивых. Они не простят. Они будут искать его и, если отыщут, то найдут и способ повесить на него это проклятое ограбление броневика. Значит, надо менять имя и вступать в актерскую гильдию как совсем другой человек; возможно, даже отпустить усы и шевелюру. А это означает отказ от не очень доходной, но неплохой актерской карьеры, на которую потрачены годы. Волей – неволей придется избегать встреч с театрами, актерами и режиссерами, которые знали его как Алена Гроуфилда.

Все это чревато болью, грустью и опасностью. Начать новую жизнь у всех на виду и при этом остаться незамеченным трудно, но у этой перспективы есть одно решающее преимущество по сравнению с теми играми, в которые играют Кен и Чарли: он останется живым. А если отправиться в Квебек и начать расхаживать на цыпочках в толпе полковников и генералов, прячущихся под чужими личинами, если выйти на сцену международного заговора и играть роль, которой вовсе не знаешь, – вот тогда, похоже, конец один, и ничего лучшего ждать не приходится. Это будет его собственный конец. Лучше уж быть бесприютным, чем найти приют в гробу. Загвоздка в том, как сбежать. Трудно уйти от погони, если не знаешь, кто за тобой гонится. И все – таки попытка – не пытка.

Загорелась табличка, призывающая не курить и пристегнуть ремни, самолет наконец перестал описывать круги и пошел вниз по длинной пологой траектории, будто по бесконечной подъездной аллее к какому – нибудь дому. Тусклые багровые тучи за иллюминатором уходили все дальше ввысь, грязный кегельбан внизу приближался. Вдруг все огни исчезли, за исключением нескольких одиноких точек света, голубых, мерцающих желтых, белых. Они виднелись сквозь снежную мглу. Внезапно. Гроуфилд почувствовал, как быстро мчится самолет, и мгновение спустя шасси коснулось земли. Посадка получилась довольно жесткой, самолет сильно вздрогнул, подпрыгнул, снова поймал полосу, немножко заелозил по бетону, и Гроуфилд ощутил ремень безопасности, готовясь отразить покушение на свою жизнь еще и со стороны авиакомпании. Но в следующий миг он почувствовал, как самолет выровнялся и снова стал слушаться штурвала. Гроуфилд откинулся в кресле и выглянул в иллюминатор. Вдалеке светились крошечные огоньки аэропорта Кеннеди. Самолет затормозил, моторы взревели, потом смирились со своей участью, и следующие десять минут лайнер бестолково и бесцельно ползал туда – сюда по аэродрому, сворачивая, казалось, наобум то влево, то вправо. Огоньки на низких зданиях вроде бы горели все так же далеко, а потом самолет ни с того ни с сего остановился. Гроуфилд посмотрел через проход и увидел сквозь противоположный иллюминатор зал для прибывающих пассажиров. Проход между креслами начал заполняться людьми. Гроуфилд перебросил пальто через руку и медленно двинулся к трапу вместе со всеми. Никто, похоже, не обращал на него особого внимания.

В здании бесконечный широкий коридор с бежевыми стенами вел к ряду стеклянных дверей. Пройдя в одну из них, Гроуфилд неожиданно столкнулся нос к носу с маленьким улыбчивым человечком в черном пальто и шляпе, покрытой пластиковым колпаком от дождя. Улыбчивый человечек сказал:

– Мистер Гроуфилд! Хорошо долетели? Гроуфилд взглянул на него.

– Мы знакомы?

– Я друг Кена, – ответил улыбчивый человек. – Зовите меня Мюррей.

– Привет, Мюррей.

– У вас печальный голос. Трудный перелет?

– Должно быть, от этого, – согласился Гроуфилд.

– Неудачный день для полетов. Что ж, идемте за вашим багажом.

Они забрали чемодан, и Мюррей настоял, что сам понесет его. Потом подошли к стеклянным дверям на улицу и стали ждать автобуса наземной службы.

– Судя по последнему сообщению, – сказал Мюррей, – самолет на Квебек взлетит, но с часовым опозданием.

– Какое облегчение, – ответил Гроуфилд.

– Может, пообедаем в международном зале? – предложил Мюррей. – Или вы уже перекусили в самолете?

– Так, заморил червячка, – буркнул Гроуфилд. – Правительство угощает?

– Уж такую малость мы всегда рады сделать, – весело ответил Мюррей.

– Вы чертовски правы насчет малости, – сказал Гроуфилд.

– Сейчас только зарегистрируем ваш билет в кассах северного направления, сдадим чемодан, а потом пойдем есть.

– Замечательно.

Так они и сделали. Им пришлось дважды проехаться на аэродромных автобусах; во второй раз они вылезли около международного зала прилета и поднялись по эскалатору на второй этаж к ресторану, который круглосуточно работал тут под чужим именем. Он назывался «Золотая дверь», хотя был отделен от зала простыми медными перилами. В ресторане почти никого не было, возможно, из – за снегопада.

Их провели к столику, и после того, как была заказана выпивка, Гроуфилд сказал:

– Я на минутку. Только ополосну руки.

– Разумеется, – ответил Мюррей. – Времени у нас в избытке. – Хорошо, – бросил Гроуфилд и пошел к мужскому туалету.

Вместо того чтобы войти внутрь, он раздвинул ветки искусственных деревьев и принялся наблюдать за Мюрреем. Наконец тот отвернулся. Тогда Гроуфилд забрал в гардеробе свое пальто и проворно спустился по лестнице.

Должен быть, по крайней мере, еще один соглядатай, в этом Гроуфилд был уверен. Но вот задержат они его или просто увяжутся следом? Если не задержат, надо будет попытаться бежать.

К нему никто не подошел. Гроуфилд быстро покинул здание, на ходу натягивая пальто. На улице сбились в кучку штук шесть заснеженных такси. Он сел в первое и бросил:

– Манхэттен.

– Будет сделано, – ответил шофер.

При таком снегопаде обнаружить слежку было невозможно, но Гроуфилд исходил из предположения, что она есть. Он откинулся на спинку сиденья и попытался немного расслабиться.

Машин было не очень много, а те, что все – таки были, еле ползли. Снег падал крупными ленивыми мокрыми хлопьями, на сером слякотном месиве чернели следы колес. Такси выбралось из лабиринта подъездных дорог возле аэропорта и поехало на Манхэттен по шоссе Вак Вик. За кольцевой Белт – Паркуэй поток машин двигался рывками, то и дело останавливаясь. Прошло минут двадцать. Гроуфилд подался вперед, указал на виадук впереди и спросил:

– Это Ямайка – авеню?

– Она самая.

Гроуфилд протянул водителю два доллара.

– Я выйду здесь, – сказал он. Водитель изумленно посмотрел на него.

– Посреди автострады?

– Все в порядке, – ответил Гроуфилд.

Поток машин как раз остановился. Гроуфилд открыл левую дверцу и вышел под снег. Он захлопнул дверцу и увидел, как шофер пялится на него сквозь боковое стекло, разинув рот, словно золотая рыбка в аквариуме. Обойдя такси, Гроуфилд прошмыгнул между машинами и поднялся на правый тротуар. Галош у него не было, и мокрый снег уже набился в туфли и просочился сквозь носки.

Гроуфилд полез вверх по крупному заснеженному склону. Он скользил и спотыкался, раза два падал на колени. От прикосновений к снегу руки намокли и замерзли. Но, добравшись до верха и оглянувшись, Гроуфилд не увидел ни одного преследователя. Он дошел до Ямайка – авеню и свернул направо, к бульвару Куинс, где был вход в подземку. Поезда пришлось дожидаться минут десять, и за это время Гроуфилд так и не смог понять, следит за ним кто – нибудь на перроне или нет. Он проехал четырнадцать остановок до Восточной Паркуэй, вышел из вагона, бесцельно побродил по этой бестолково построенной станции, не заметил слежки и сел на поезд линии Канарси – Манхэттен, а на Юнион – сквер перешел на Лексингтон – авеню и поехал к окраине. И снова его, похоже, никто не выслеживал. Добравшись до Центрального вокзала, Гроуфилд вышел из метро, поднялся к платформе электрички и приобрел билет на поезд до Олбани, отправлявшийся через десять минут. Он купил газету и семь минут просидел, прикрывшись ею, на лавочке и конце перрона. И вдруг кто – то сказал:

– Не пора ли нам обратно, мистер Гроуфилд? Он опустил газету, поднял голову и увидел двух плечистых субъектов в ветровках и кепках. Вид у них был отнюдь не дружелюбный и далеко не веселый. Ни того, ни другого Гроуфилд прежде не встречал.

– Прошу прощения, – сказал он, – должно быть, вы меня с кем – то путаете.

– Мюррей ждет вас, чтобы заказать обед, – ответил один из парней. – Может, поехали?

– Я правда не понимаю, о чем вы говорите, – заявил Гроуфилд.

Другой парень сказал:

– Гроуфилд, вам от нас не уйти. Но если хотите поиграть в прятки, валяйте. До вылета у вас еще два с лишним часа. Мы можем дать вам полчаса форы и все равно, когда надо, возьмем вас за шиворот. Так что на самолет вы успеете. Ну как? Будете два часа бегать по снегу или предпочтете отобедать с Мюрреем? Гроуфилд смотрел на них, вытаращив глаза. Как они это сделали? Как км удалось так легко найти его? Как они могли бросить ему такой дерзкий вызов? Может, они блефуют? Почему – то Гроуфилд очень в этом сомневался.

Ну и что теперь? Бежать? Драться? Гроуфилд оглядел физиономии парней, их ручищи и плечищи, вздохнул и, свернув газету, встал со скамьи.

– Не будем заставлять Мюррея ждать, – сказал он.

Мюррей поставил на стол пустой коньячный бокал и блаженно улыбнулся.

– Да, вкусно, мистер Гроуфилд, – сказал он. – Благодаря вам я пережил несколько очень приятных минут. Эх, если б только все мои задания были такими, как это.

Гроуфилд отказался от послеобеденной выпивки и хмуро сидел над третьей чашкой кофе. В продолжение всего обеда он был мрачен, но Мюррей умудрялся вовсе этого не замечать. Он рассказывал смешные истории про Нью – Йорк, нахваливал еду, в ролях живописал свои путешествия на самолетах, и все это время Гроуфилд угрюмо хмурился, думая свои тяжкие думы. Но вот он поднял глаза на Мюррея и сказал:

– Одежда запачкана.

Мюррей испуганно оглядел себя.

– Моя? Где?

– Он где – то у меня в одежде, – заявил Гроуфилд. – Я знал, что должен быть какой – то ответ, и вот он.

Мюррей прищурился и стал рассматривать грудь Гроуфилда.

– Я ничего не вижу, – сказал он.

– Вы запачкали мне одежду чем – то излучающим, – задумчиво проговорил Гроуфилд и устремил в пространство взор мыслителя. – Извините, – сказал Мюррей. – Я не понимаю, о чем вы.

Гроуфилд снова уставился на него.

– За мной не следили, – объяснил он. – В этом я совершенно уверен. По крайней мере, с той минуты, когда я вылез из такси, за мной никто не шел. На Центральном вокзале тоже. Так почему же меня замели там? Вот что я пытаюсь выяснить.

Мюррей прижал палец к щеке рядом с носом и подмигнул на манер иудейского Санта – Клауса.

– У нас есть свои способы, – сказал он.

– Вы чертовски правы, – согласился Гроуфилд. – Один из штурмовиков, которые меня подобрали, предложил мне полчаса форы, и у меня не возникло впечатления, что он шутит. Вот я сижу тут и думаю, как вы, ребята, можете находить меня, не следя за мной. И теперь я знаю, как это делается.

– Очень хорошо! – воскликнул Мюррей. Казалось, он испытывал гордость за дедуктивные способности Гроуфилда.

– Вы вшили мне в одежду какой – то излучатель, – продолжал Гроуфилд. – Все, что на мне напялено, дали ваши люди. Только башмаки мои. При сегодняшней миниатюризации и печатных схемах…

– Рисованных схемах, – поправил Мюррей.

– Рисованных?

– Конечно. Металлосодержащую краску можно использовать вместо проволоки, это делают сплошь и рядом.

– Такие схемы даже меньше, – сказал Гроуфилд. – Или в швах, или под подкладкой в моей одежде спрятан маленький передатчик. Вам нужно только два переносных приемника, и все. Можно выследить меня хоть на краю света.

– Весьма любопытно, – ответил Мюррей с таким видом, будто размышлял о занятной научной разработке, которая его лично совершенно не занимает. – Однако вовсе не обязательно прятать эту штуковину в одежде.

– Где же еще?

– Ну… как я понял, вы несколько дней пролежали в больнице.

– Что?! – Гроуфилд в ужасе уставился на него. – Так она внутри меня? Передатчик у меня под кожей? Мюррей озорно усмехнулся.

– Я просто вас подначиваю, – сказал он. – Мы таких номеров не выкидываем.

– Боже мой! – вскричал Гроуфилд, почувствовав слабость. Подумать только!

Мюррей, казалось, призадумался.

– А вы знаете, – медленно проговорил он, – это неплохая мысль. Берешь известного коммуниста или, скажем, неисправимого преступника вроде вас, или еще кого – нибудь, кто нас интересует, вставляешь в него маленький передатчик, а если надо узнать, что он замышляет, сводишь на нем лучи, выясняешь, где он находится, идешь к нему и проверяешь, что и как.

– В жизни не слыхал ни о чем более зловещем, – признался Гроуфилд.

– Отчего же? – возразил Мюррей. – В честных людей мы их вживлять не будем, только в плохих. – Он широко улыбнулся, довольный собой. – Знаете, что я сделаю? Вернусь в контору, все это запишу и кину в ящик для рацпредложений.

Гроуфилд смерил его взглядом.

– Сдается мне, что для блага еще не народившихся поколений я должен вас придушить здесь и сейчас же, – сказал он. Мюррей игриво хихикнул.

– Да ну вас, – ответил он. – Вы просто пристрастны. Вор, и все такое прочее…

Гроуфилд не отрываясь смотрел на Мюррея, но, заметив, что тому становится не по себе, покачал головой.

– Бесполезно, – сказал он. – Ни одна армия не способна остановить мысль, если пришло ее время.

– Вы так полагаете? – оживился Мюррей. – Вы очень хорошо сказали.

– Иногда в голову приходят всякие мудрости, – ответил Гроуфилд. – Ну что, пойдем к самолету? Мюррей взглянул на часы.

– Совершенно верно! – воскликнул он и помахал меню, требуя счет.

Глава 5

Гроуфилд вытащил из бумажника доллар, но на нем было изображено лицо мужчины, и он затолкал купюру обратно. Найдя доллар с женским ликом, Гроуфилд удовлетворенно кивнул. Канадские «зеленые» были ярче, серийный номер тут писали красной краской, и узор заметно отличался. Наконец, на бумажке крупными буквами было начертано «КАНАДА». Доллар Гроуфилду понравился, а значит, и коридорному тоже. Гроуфилд протянул деньги мальчишке, тот вскинул брови и проговорил:

– Сье.

Это означало «мсье». Коридорный вышел, закрыл дверь, и Гроуфилд остался в одиночестве.

Он начал зевать. Скоро челюсть свело, но Гроуфилд никак не мог остановиться и зевал во весь рот. Интересно, сломается хрящ или нет? Может, ему до конца дней будет суждено ходить с отвисшей челюстью. Как же ему тогда произносить реплики в театре? Гроуфилд завертел головой, пытаясь положить конец своей зевоте, и мало – помалу она прекратилась, а сведенный судорогой рот медленно закрылся, будто театральный занавес. Было без пяти восемь утра. Самолет принял на борт всех пассажиров только в час ночи, а потом еще два с лишним часа ждал разрешения на взлет. Гроуфилд подремал с полчасика, пока самолет стоял на земле, зато в воздухе поспать оказалось совершенно невозможно. После своей мученической кончины сын божий воскрес в новой ипостаси, как баскетболист, и всю дорогу до Квебека вел крылатую машину, будто баскетбольный мяч. Где – то на полпути снег, тучи и непогода остались позади, но поднялся ветер, который играл самолетом, как котенок – смятой сигаретной пачкой. Большую часть полета стюардессы бегали по проходу, таская пакетики, в одну сторону пустые, в другую – полные.

На рассвете Гроуфилд, наконец, приземлился в Квебеке. Самолет напоминал зачумленный корабль, и Гроуфилд немного удивился, когда аэродромное начальство разрешило пассажирам покинуть борт. Стюардесса с остекленевшими глазами, стоявшая у входа, пробормотала свое дежурное «Спасибо, что летели на нашем лайнере», и Гроуфилд решил не отвечать.

Водитель такси был угрюм, хоть и не летел в одном самолете с Гроуфилдом. От аэропорта до гостиницы было двадцать миль, дорога шла на юго – восток, где только что взошло солнце, и Гроуфилд все время просидел, прикрывая ладонью глаза. К гостинице такси подъехало с западной стороны, не примечательной ни красотой, ни драматичностью, но нынче утром Гроуфилду было не до драмы. Перемещение с чемоданом из такси в номер было довольно мудреным делом и осуществлялось в соответствии со строгим ритуалом, так что шевелить мозгами при этом почти не требовалось. Гроуфилд и не шевелил. Но в конце концов добрался, куда хотел.

У него, разумеется, были дела. Во – первых, купить новую одежду, не напичканную электроникой. Во – вторых, оглядеться и изучить гостиницу, а потом и весь город. В – третьих, придумать какой – нибудь способ без помех убраться из этой части света. Словом, дел было много, и все важные, все срочные. Гроуфилд преисполнился решимости справиться со всеми этими задачами. Но не сразу.

Спать. Сначала необходимо немного поспать. Отдых стоял на первом месте в повестке дня, а восстановив силы и обретя способность соображать, можно будет заняться разработкой планов бегства. Пока же – спать.

Но прежде – душ. После всех событий последних пятнадцати часов, перелетов, блужданий по охваченному бураном Нью – Йорку и всего прочего, Гроуфилду требовался не только отдых, но еще и омовение, и успокоение. Вероятно, слишком большое нервное напряжение не даст ему забыться, как бы ни хотелось спать, но душ во многом поправит дело.

Поэтому Гроуфилд принял душ, предварительно усеяв своей одеждой путь от середины комнаты до ванной. Он стоял под горячими струями с поникшими плечами, опущенной головой и отвисшей челюстью, стоял до тех пор, пока напряжение не начало ослабевать. Веки перестали нервно дрожать и отяжелели, и Гроуфилд понял, что теперь сможет уснуть. О да, теперь – то сможет.

Он вылез из – под душа, вытерся насухо и голышом вошел в комнату. Но так и застыл в дверях. На стуле у дальней стены сидела юная угольно – черная негритянка в зеленом брючном костюме, похожая на Робина Гуда, готового отправиться в набег с шайкой боевиков. Она оглядела Гроуфилда с ног до головы и сказала, будто обращаясь к себе самой:

– А он меньше.

– Нет, не может быть, – пробормотал Гроуфилд.

– Поверьте моему слову, – ответила она.

– Не может быть, чтобы Господь наш был столь жестокосердечным, – сказал Гроуфилд. – Я хочу только лечь спать и больше ничего. Я не желаю усложнять себе жизнь.

– Ничего сложного, – быстро ответила девушка. Несмотря на свой костюм защитного цвета, она выглядела сногсшибательно: большие сияющие глаза, коротко остриженные волосы, очень густые и курчавые, едва заметный британский выговор. – Ничего сложного, – повторила девица. – Все, что от вас требуется, это сказать мне, кто и зачем прислал вас сюда. А потом я уйду, и спите себе на здоровье.

– Врач, – ответил Гроуфилд. – На воды.

– Что?

– Меня отправил сюда мой врач. На воды.

– Какие воды? – Она скорее рассердилась, нежели растерялась.

– Меня ввели в заблуждение. Все из – за Хамфри Богарта и Клода Рейнса с их «Касабланкой», это фильм сорок второго года. Надеюсь, вы найдете выход, поскольку вы уходите, – забормотал Гроуфилд и поплелся к кровати.

Теперь уже растерянность взяла верх над раздражением.

– Что вы, черт побери, такое плетете?

– Почем мне знать? Я сплю. – Гроуфилд стащил с кровати покрывало и бросил его на пол.

– Слушайте, вы! – вскричала девица, наставляя на Гроуфилда палец. – Я вас по – хорошему спрашиваю. Если не ответите, вместо меня придет другой человек, поладить с которым будет потруднее, чем со мной.

Гроуфилд зарылся в накрахмаленные простыни.

– Не забудьте захлопнуть за собой дверь, – сказал он и без сил откинулся на подушку.

– Эй! – позвала девица. – Эй!

Глаза Гроуфилда закрылись. Может, она говорила что – то еще, но ее слова потонули в мягком шелесте крыльев Морфея.