Текст книги "Теория зла"

Мила заколебалась. Потом все же открыла футляр, страшась того, что там обнаружит. Она сразу поняла, что это такое, и долго изучала, не постигая смысла находки.

То был зуб, весь в потеках крови. Человеческий зуб.

18

– Уж я, поверьте, навидался изувеченных трупов.

Молодого сержанта озадачило, куда подевался малый коренной зуб жертвы: неужто убийца решил прихватить с собой сувенир?

– Бывает, что уносят ухо или палец. Однажды под кроватью одного толкача мы нашли голову наркомана, которого тот убил несколько часов назад. И додумался же притащить ее домой.

Такие истории не были внове для Милы и Бориса. Не появись они, эпизод с зубом тоже попал бы в число курьезов, какими забавляют коллег в обеденный перерыв. У Милы в особенности не было настроения слушать страшилки в тот самый момент, когда за несколько километров отсюда санитары поднимают тело Нади Ниверман с рельсов, по которым проехал проклятый поезд.

К счастью, сержантик умолк, и их троица проследовала через кухню в деревенском стиле, спальню в серых тонах, викторианскую гостиную и еще через одну кухню, на этот раз современную. Пока они проходили по выставочным помещениям большого магазина подержанной мебели, Мила припоминала все, что случилось с ней этим вечером, начиная с проткнутых шин «хендая»: определенно к такой уловке прибегла Надя, чтобы заманить ее в метро. Прежде чем покончить с собой, женщина подала ей знак молчать. И подарила новую подсказку. Милу до сих пор удивляло, как легко они вышли на очередное преступление. Достаточно было ввести в поисковую систему Управления слово «зуб», и выскочила ссылка на странное убийство, произошедшее на рассвете, как раз тогда, когда лучшие умы федеральной полиции толпились в Храме Любви.

– Следов убийцы мы не нашли, – заявил сержант. – Ни единого отпечатка, хотя крови – море. Говорю вам, работал профессионал.

Жертву звали Хараш: мужчина сорока пяти лет, арабского происхождения.

– Его прозвали Могильщик, его бизнес состоял в том, чтобы опустошать дома умерших, – наскоро давал сержант характеристику убитому. – Стоило кому-то окочуриться, как он являлся к родственникам и предлагал скупить все вещи. Оптом. Многие ведь живут одни, знаете? Наследники, дети либо племянники, понятия не имеют, куда девать мебель и всякую технику. Хараш решал проблему, а им даже не верилось, что можно выручить деньги за такой хлам. Могильщику было достаточно прочесть некролог: он нюхом чуял, где можно поживиться. Но все знают, что начинал он с того, что давал деньги в рост под грабительские проценты. В отличие от других ростовщиков, когда должники не могли платить, Хараш не бросался тотчас же ломать им кости. Нет, он забирал у них имущество, а потом перепродавал, оставляя выручку себе в счет долга.

Мила разглядывала вещи, которые ее окружали. Они происходили из другого времени, других жизней. Каждая могла о многом поведать. Кто сидел на этом диване? Спал в этой кровати, смотрел этот телевизор? Остатки чьего-то существования, пустая оболочка, годная для переработки.

– Так Хараш и открыл вот эту лавочку, – продолжал сержант, пока они проходили через очередной безликий салон. – Пришло время, когда ему уже стало не нужно заниматься ростовщичеством. Бизнес у него законный, все прозрачно, никаких темных делишек. Ему еще повезло, ведь он таки заслужил пару лет отсидки. Мог бы вести себя примерно, а он исподтишка нет-нет да и возвращался к старому ремеслу. Как говорится, горбатого могила исправит. Хараш, конечно, был скупердяй, но я думаю, что прежде всего ему до чертиков нравилось держать в своих руках жизни бедолаг, которым позарез нужны деньги.

Сержант остановился перед дверью, подключенной к сигнализации. Распахнул ее, и все трое оказались на складе, битком набитом мебелью качеством ниже, чем выставленная в залах. Полицейский повел их в конец помещения, где располагалась небольшая контора.

– Это произошло здесь.

Он указал место на полу, где обнаружили труп. Теперь там остались лишь контуры тела, отмеченные желтым скотчем.

– Убийца вырывал ему зубы, один за другим, щипцами. Хотел убедить его назвать комбинацию… – Сержант показал на сейф, вделанный в стену. – Старая модель, с двойным кодом.

На стене кто-то записал последовательность цифр и букв. Почерк корявый. Надпись сделана черным маркером.

6-7-д-5-6-ф-8-9-т

Мила и Борис бросили взгляд на сейф: дверца закрыта.

– Не вышло, – заключил сержант, догадавшись, о чем они подумали. – Могильщик, этот скряга, был упрямый ублюдок, терпел до последнего. Вор выпытывал у него комбинацию цифра за цифрой, буква за буквой, но Хараш помер, так и не назвав последней части. Судмедэксперт говорит, что сердце у толстяка не выдержало: болевой шок. Вы знаете, что вырвать зуб без анестезии – все равно что получить пулю? – Сержант покачал головой, то ли недоверчиво, то ли с насмешкой. – Грабитель выдрал ему восемь штук. Семь мы нашли, последний у вас. Кто знает, зачем было его уносить…

– Затем, что не вы должны были обнаружить истинную причину, по которой убийца пришел сюда, – с уверенностью отвечала Мила.

– Что? – Сержант ничего не понимал.

– Вы должны были подумать, будто речь идет о неудавшемся ограблении. – Мила вынула из кармана куртки пару латексных перчаток. Надела их, подошла к сейфу.

– Что она собирается делать? – спросил сержант у Бориса, но тот вместо ответа жестом велел ему молчать и внимательно следить за тем, что сейчас произойдет перед его глазами.

Мила принялась крутить рукоятки, одну на цифровой шкале, другую на буквенной. Переводя взгляд с сейфа на стену, набирала комбинацию, записанную черным маркером.

– Неверно, что убийце Хараша не удалось выпытать у него всю комбинацию. Только конец ее записан в другом месте.

И она набрала последние три знака: 2-1-ч.

Дернув за ручку, убедилась, что гравировка внутри кольца, снятого с пальца Рэнди Филипса, вовсе не обозначала срок ультиматума.

– Ну и дела! – восхитился сержант.

Сейф был битком набит пачками денег, лежал там и пистолет. По всей видимости, никто ничего не тронул.

– Сейчас же вызываю Креппа, – захлопотал Борис. – Пусть классный специалист перевернет здесь все вверх дном, но найдет отпечатки.

– Наши местные криминалисты хорошо поработали, – обиделся сержант: кому приятно, когда тебе не доверяет начальство.

По сути, Мила и Борис были для него не коллегами, а чужаками, которых Управление прислало, чтобы поставить под сомнение компетенцию местных полицейских.

– Ничего личного, сержант, – отрезал инспектор. – Можете поблагодарить своих людей от нашего имени, но мы и без того много времени потеряли. Теперь нам здесь нужен лучший в своем деле. – И он стал звонить по сотовому.

Мила все еще разглядывала содержимое сейфа. Она была разочарована, поскольку рассчитывала найти здесь решающую подсказку. Неужели на этом все и закончится? Она почти желала, чтобы серия убийств продолжилась. Невозможно, не верится, чтобы все завершилось тут.

Тем временем за ее спиной сержант и инспектор продолжали препираться.

– Поступайте как знаете, но вы совершаете ошибку. – Сержант разозлился не на шутку. – Если бы вы мне уделили еще минуту внимания, я бы вам сказал, что убийца…

– Вот именно: убийца, – перебил Борис, тоже не пытаясь скрыть раздражения. – Вы все время твердите об одном преступнике, но разве их не могло быть двое или даже трое? Вам не кажется, что преждевременно бросаться такими заявлениями?

– Нет, мне ничего не кажется. Преступник был один, – стоял на своем сержант, даже как будто бросая вызов.

– Почему вы так уверены в этом?

– У нас есть видео.

19

Видеозапись могла сильно продвинуть расследование.

Сержант организовал просмотр у себя в кабинете, упиваясь популярностью, которую нежданно-негаданно принесло ему последнее заявление.

Шел уже третий час ночи, и на Миле сказывался недостаток сна и глюкозы. Прежде чем смотреть отснятые материалы, она купила шоколадку в автомате около лифта.

– Признаюсь честно: уж не знаю, чего и ждать от этой истории, – сказал ей Борис вполголоса, когда они рассаживались перед экраном.

Мила промолчала.

Сержант откашлялся:

– Мы почти уверены, что убийца вошел на мебельный склад через главный вход. Может, явился перед закрытием, а может, смешался с другими клиентами, а потом спрятался, дожидаясь благоприятного момента, чтобы начать действовать, – этого мы не знаем. Но сбежал он через служебный выход. Судьбе было угодно, что в нескольких метрах оттуда, над аптекой, расположена камера видеонаблюдения.

Местная полиция быстро изъяла запись, которую они собирались смотреть.

Видеопроектор был подключен к компьютеру, за которым сидел полицейский, разбирающийся в информатике.

– Все происходит довольно быстро, – объявил он. – Смотрите внимательно.

Появилась пустынная улица в широкоугольном формате. У тротуара припарковано несколько автомобилей. Сверху на записи обозначено время – пять сорок пять утра. Качество не ахти какое, крупное зерно, то и дело остановки. Мила и Борис молча ждали. Вдруг какая-то тень мелькнула прямо под камерой. И в тот же миг исчезла.

– Вот наш фигурант удаляется с места преступления, – объявил сержант.

– Это все? – осведомился Борис.

– Сейчас будет кое-что получше, – успокоил его сержант и подал знак полицейскому, который сидел за компьютером.

Изображение на экране изменилось: другой участок улицы, заснятой вдоль. Дата и время те же.

– Вычислив подозреваемого, мы проследили за ним по записям с камер видеонаблюдения, расположенных по всему району, и восстановили таким образом его передвижения: вот, например, запись с телекамеры в супермаркете.

В этот момент убийца прошел под объективом. Можно было отчетливо разглядеть, что на нем плащ и бейсболка.

– Жаль только, что козырек скрывает лицо, – заметил сержант.

Изображения следовали одно за другим. Камера у банкомата, у спортивного зала; камера, установленная над перекрестком для контроля за дорожным движением. Но лицо подозреваемого так и не попало ни в один объектив.

– Он знает, где камеры, – вдруг сказала Мила. Все посмотрели на нее. – Движется так, чтобы лицо не попало в кадр. Хитрая бестия.

– Не думаю, – тут же вскочил сержант. – В этом районе штук сорок камер, и не все на виду. Вычислить каждую никак невозможно.

– Но у него получилось. – Мила твердо стояла на своем.

Они продолжали смотреть на экран, в надежде, что убийца все-таки совершит оплошность. Монтаж продлился еще пять минут. Потом подозреваемый вдруг завернул за угол и скрылся из виду.

– Что случилось? – вскрикнул Борис, которому все это надоело.

– Мы его потеряли, – не замедлил сообщить сержант.

– Что значит – потеряли?

– Вам никто и не обещал показать лицо, я хотел, чтобы вы убедились: преступник действовал один.

– Тогда зачем вы десять минут пичкали нас этой мурой?

Инспектор был вне себя. Сержант не нашелся что ответить. В явном замешательстве он сделал технику знак:

– Сейчас посмотрим в замедленном темпе.

– Надеюсь, ради вашего блага, что на этот раз всплывет что-нибудь.

– Погодите, – остановила их Мила. – У вас есть записи, сделанные в день перед убийством?

Сержант не уловил связи:

– Да, мы изъяли записи за целые сутки. А зачем они вам?

– Он знал, где расположены видеокамеры. Он провел рекогносцировку.

– Не факт, что он этим занимался накануне убийства, – возразил полицейский.

В голове у Милы вызревала некая мысль. Он хочет, чтобы его опознали, но только не эти дилетанты. Это как одежда Роджера Валина или обручальное кольцо Нади Ниверман. Он подвергает нас испытанию. Убийца хотел быть уверен, что перед экраном окажутся нужные люди: в данном случае те, которые уже занимаются этим расследованием. Зачем это ему?

– Все равно давайте попробуем, – попросила Мила. – Вдруг нам повезет. – Хотя она была уверена, что везение тут ни при чем.

Борис повернулся к ней:

– Если ты права, достаточно просмотреть записи с одной камеры. Какую выбираем?

– Ту, которая над перекрестком: обзор широкий и изображение четкое.

Сержант отдал распоряжение технику, и просмотр продолжился.

На экране показалась та же улица, которую они видели недавно, но при дневном свете. Бесконечный поток машин и пешеходов.

– Прокрутите в убыстренном темпе, – попросила Мила.

Люди убыстрили шаг, машины помчались стремительней. Казалось, будто полицейские смотрят комедию времен немого кино. Но никому было не до смеха, напряжение буквально висело в воздухе. Только бы я не ошиблась, молилась про себя Мила. У них оставался единственный шанс, и Мила отдавала себе отчет в том, что интуиция могла ее подвести.

– Вот он! – триумфально провозгласил сержант, ткнув пальцем в угол экрана.

Техник перевел изображение в нормальный режим скорости. Они увидели в глубине кадра, как человек в бейсболке идет по тротуару. Он шел, нагнув голову, сунув руки в карманы плаща. Остановился у перекрестка, присоединившись к другим пешеходам, которые ждали зеленого сигнала светофора, чтобы перейти улицу.

Ты обязательно должен посмотреть наверх, твердила Мила про себя. Иначе как ты определишь, где камера? Ну, давай же, давай, подбадривала она человека на записи.

Пешеходы двинулись с места, значит зажегся зеленый свет. Но человек, за которым они следили, остался стоять.

– Что это он, а? – недоумевал сержант.

Действительно, подозреваемый вел себя странно. Мила начинала понимать. Он выбрал камеру на перекрестке по той же причине, что и мы: обзор широкий, изображение четкое, повторила она про себя. Он определенно хочет что-то нам показать.

Подозреваемый поставил ногу на кромку канализационного люка и склонился, чтобы завязать шнурок на ботинке. Сделав это, поднял голову точно в направлении камеры. Потом – совершенно невозмутимо – снял с головы бейсболку и помахал ею.

Приветствие предназначалось именно им.

– Это не Роджер Валин, – заметил Борис.

– Экий ублюдок! – разозлился сержант.

Ни тот ни другой его не узнали.

Только один человек в этой комнате вспомнил, кто это. Мила. Не только потому, что лицо подозреваемого красовалось на стене в Зале Затерянных Шагов. Истинная причина заключалась в том, что этот человек много лет ежедневно представал во плоти перед ее глазами, сидя напротив нее за рабочим столом, в Лимбе.

Я ищу их везде. Ищу всегда.

Так говорил до того, как исчезнуть, Эрик Винченти.

Бериш

ПРОТОКОЛ 511-GJ/8

Текст СМС-сообщения, отправленного убийцей Виктора Мустака – утонувшего в 19 сентября 2012 г. – с сотового телефона жертвы:

«Длинная ночь наступает. Армия теней уже в городе. Они готовят его пришествие, ибо он скоро прибудет сюда. Маг, Заклинатель душ, Господин доброй ночи: больше тысячи имен у Кайруса».

20

Всем хотелось поговорить с Саймоном Беришем.

Было в нем что-то такое, что заставляло людей раскрываться, рассказывать все, вплоть до самых личных, интимных подробностей. И это началось не вчера, ведь он – задним умом – понял, что всегда обладал таким талантом. Вот, например, учительница, непонятно почему, ему одному поведала о своей связи с замдиректора школы. То есть не открытым текстом, но смысл был тот самый: «Саймон, господин Джордан вчера прочел твое сочинение у меня дома. Он сказал, что ты неплохо пишешь».

В другой раз Венди, первая красавица школы, ему одному призналась, что поцеловала свою соседку по парте. И поделилась впечатлением: «Это было вау-лшебно». Венди придумала новое слово, чтобы открыть ему свою самую жгучую тайну. Но почему ему, самому невезучему мальчишке в школе?

В сущности, за несколько лет до Венди и учительницы его родной отец проделал более или менее то же самое. «Если в какой-то из ближайших дней ты не услышишь, как я заезжаю в переулок и как мотор моей машины рокочет на подъеме, не беспокойся обо мне, но позаботься о матери». По правде говоря, не слишком подходящая фраза для ушей восьмилетнего мальчика. И сказал ее отец не для того, чтобы сын почувствовал ответственность, а для того, чтобы самому облегчить совесть.

Воспоминания вдруг нахлынули все вместе, а с ними и всякие мысли. Не то чтобы они были грустными или неприятными. Просто по прошествии времени Бериш не знал, куда от них деваться.

– …а Джулиус так напился, что вошел не в то стойло, и вместо коровы там стоял бык весом в тонну и пялился на него. – Закончив байку, Фонтейн от души расхохотался, и Бериш вслед за ним, хотя половину анекдота прослушал.

Последние полчаса были заняты сельскими похождениями Фонтейна. Добрый знак: фермер начинает расслабляться.

– Сколько у тебя выходит овса? – спросил Бериш.

– Пару силосов[3]3
  Здесь: подземное помещение для хранения кормов.


[Закрыть] за сезон. Я бы сказал, немало.

– Черт, я и не думал, что так много! – восхитился Бериш. – А на этот год какие прогнозы? Я слышал, были проблемы с осадками.

Фонтейн пожал плечами:

– Если случится неурожай, затяну потуже ремень, больше земли оставлю под паром, на следующий год посажу кукурузу, и все окупится.

– Я думал, у тебя непрерывный цикл и тебе не обязательно давать земле отдых.

Чтобы поддерживать беседу, Бериш прибегал к тому, что мог вспомнить из уроков по сельскому хозяйству в средней школе. Но запас его знаний иссякал. Он не мог позволить себе потерять контакт с Фонтейном, ведь за последний час они сильно продвинулись. И все-таки было необходимо сменить тему, причем не слишком резко.

– Пари держу: половину того, что ты зарабатываешь, съедают налоги.

– Еще бы, эти ублюдки вечно запускают руки в чужой карман.

Налоги – прекрасная тема, чтобы поддержать разговор. Всегда срабатывает. Притом создает некую близость, превращает собеседников в сообщников. Поэтому Бериш поднял планку:

– Только в двух случаях я покрываюсь холодным потом: если звонят из налогового управления или бывшая жена передает привет.

Оба рассмеялись. Но Бериш никогда не был женат. Выдумка была ему нужна, чтобы ввести в разговор запретное слово.

Жена.

Шел уже пятый час утра, а этой темы они еще не коснулись. Хотя в ней и заключалась истинная причина того, что оба сидели здесь, а Саймон Бериш к тому же отмахал добрых семьдесят километров, чтобы доехать до места. Если бы кто-нибудь взглянул на них теперь, то и не заметил бы разницы между ними и какими-нибудь парнями, которые свели случайное знакомство у стойки бара и коротают время за кружечкой пивка. Только вот место, где они сидели, менее всего походило на бар.

Тесная комната для допросов в сельском полицейском участке насквозь пропиталась застарелым табачным духом.

Такие места, наверное, последние в государственных учреждениях, где до сих пор разрешается курить. Бериш позволил Фонтейну взять с собой табак и бумагу, чтобы сворачивать цигарки. Его коллеги давали сигареты в награду. По закону они не могли не отпустить допрашиваемого в туалет и должны были предоставить еду и питье по первому требованию. Они, конечно, отпускали в туалет не сразу и приносили бутылочки со степлившейся водой, больше похожей на мочу, но в таких случаях всегда рисковали нарваться на обвинение в превышении полномочий и использовании незаконных методов давления. Табак, однако, не значился в перечне гражданских прав, и, если допрашиваемый, к своему несчастью, был курильщиком, воздержание могло стать весьма действенным методом выколачивания показаний. Бериш в это не верил. Не верил он и в угрозы, и в тактику «хороший полицейский / плохой полицейский». Может, потому, что сам всегда обходился без этих приемчиков, или потому, что был убежден: показания, данные под давлением, не могут считаться полностью достоверными. Некоторые полицейские ими довольствовались. Но Бериш полагал, что чистосердечное признание делается один раз, в одном-единственном месте и в одно время и что в некоторых грехах нельзя исповедоваться частями.

Это относится и к непреднамеренному убийству.

Все, что делается потом, – показания, направляемые прокурору, повторяемые затем для присяжных на всех стадиях процесса, – сплошная туфта, вызванная необходимостью примириться с собой, как-то сжиться с совершенным преступлением. Ведь настоящая трудность заключается не в том, чтобы предстать перед судом других, а в том, чтобы каждый проклятый день и каждую пропащую ночь жить с мыслью, что ты вовсе не похож на того отличного парня, каким всегда себя считал.

Поэтому, чтобы очистить совесть, существовал единственный, магический миг.

Для Фонтейна этот миг приближался, Бериш чувствовал это. И окончательно в этом уверился, увидев реакцию фермера на слово «жена».

– От женщин одна только головная боль, – бросил спецагент весьма банальную фразу. Но отворил тем самым дверь для призрака Бернадетты Фонтейн, который вошел в комнату для допросов и молча уселся между двумя мужчинами.

То был четвертый раз, когда мужа вызывали на допрос, чтобы он объяснил, почему от женщины уже почти месяц нет вестей. Речь еще не шла об исчезновении, тем более об убийстве, поскольку не хватало данных, чтобы подкрепить ту или иную версию.

Согласно закону, Бернадетта была «недоступна для связи».

Такое положение сложилось из-за того, что Бернадетта имела привычку покидать супружеский кров всякий раз, когда кто-то обещал увезти ее прочь от придурка-мужа, воняющего навозом. Обычно то были дальнобойщики или коммивояжеры; подметив, насколько женщина падка на лесть, ее подкупали сладкими речами: она, мол, слишком красива, слишком умна, чтобы прозябать в паршивой деревушке. Она всегда попадалась, запрыгивала в грузовик или в легковую машину, но ни разу не уехала дальше первого придорожного мотеля. Там очередной любовник останавливался на несколько дней, а позабавившись, отвешивал даме пару оплеух и отправлял обратно к тому простофиле, который ухитрился жениться на ней. Фонтейн принимал ее, не задавая вопросов, даже чуть ли ни слова не говоря. И наверное, Бернадетта его еще больше презирала за такое великодушие, думал Бериш. Может быть, иногда женщине даже хотелось, чтобы муж ее как следует отлупил. Между тем все, что ей досталось в жизни, – этот слабак, неудачник, который, в чем она была уверена, никогда ее не любил.

Ведь тот, кто любит по-настоящему, способен и ненавидеть.

Муж был ее тюремщиком. Держал ее на коротком поводке самой своей пассивностью, своей уступчивостью, проистекавшими из убеждения, что она все равно не найдет никого лучше. Своим видом он напоминал ей каждый день – каждый злополучный, проклятый миг, – что хотя она красивее и умнее других, но все же не получила от жизни ничего, кроме такого мужа.

Но обычно Бернадетта убегала максимум на неделю, тогда как нынешнее ее отсутствие длилось дольше обычного.

Никто бы ничего не заподозрил, если бы после побега с представителем фирмы, продающей удобрения, два свидетеля не утверждали, будто видели, как она вернулась домой, на ферму. Но больше не ходила ни в деревню за покупками, ни в церковь на воскресную службу. Так разнесся слух, что Фонтейн, устав от роли придурковатого мужа, наконец избавился от нее.

Местные полицейские поверили сплетням, потому что подруга Бернадетты, которая пошла выяснить, почему та не отвечает на звонки и нигде не показывается, поведала, что в доме остались все вещи пропавшей. И когда на ферму отправилась патрульная машина, муж подтвердил, что Бернадетта ушла посреди ночи, в одной пижаме и халате. Босая, без денег.

Очевидно, что в такую историю никто не поверил. Но, имея в виду предыдущие выходки Бернадетты, у полицейских не было доказательств, чтобы обвинить Фонтейна.

Если он и правда убил жену, самый простой способ избавиться от тела – похоронить его на каком-то из полей фермы.

Агенты прочесали часть земель Фонтейна с собаками, натасканными на поиски трупов, но владения его были настолько обширны, что понадобились бы сотни людей, месяцы поисков.

Так, Фонтейна трижды вызывали в полицейский участок. Давили на него часами, по очереди. Напрасный труд. Фермер настаивал на своей версии. И каждый раз приходилось отпускать его. Для четвертого допроса был вызван специалист из города. По мнению многих, дока в своем деле.

Всем хотелось поговорить с Саймоном Беришем.

Спецагент знал, что коллеги опростоволосились. Ведь труднее всего добиться от человека признания не в убийстве, а в том, куда он спрятал тело.

Именно поэтому в четырех процентах расследований по факту убийства тело так и не находят. И даже если бы Фонтейна заставили признаться в том, что он расправился с молодой женой, из него не вытянули бы ни слова по поводу того, куда он девал труп. В этом Бериш был абсолютно уверен.

Такое поведение – в порядке вещей. При таком раскладе убийца не сталкивается лицом к лицу с тем, что он совершил. Признание представляет собой компромисс: я скажу вам – да, это был я, а вы позволите мне навсегда вычеркнуть жертву из моего существования, оставив ее там, где она сейчас находится.

Конечно, такое соглашение немыслимо с точки зрения закона. Но Бериш отлично знал, что полицейскому, который проводит допрос, достаточно создать у виновного соответствующую иллюзию.

– Я был женат только один раз, ровно на один раз больше, чем нужно, – проговорил с иронией спецагент, выстраивая свою мизансцену. – Три года в преисподней, хорошо еще, что детей нет. Хотя сейчас приходится платить за содержание ее и собачки чихуа-хуа. Ты не представляешь, во что мне обходится проклятая шавка, которая к тому же меня терпеть не может.

– У меня пара дворняг, отличные сторожа.

Он сменил тему, и это нехорошо, подумал Бериш. Нужно вернуть его обратно, пока нить беседы не прервалась.

– Несколько лет назад я завел ховаварта.

– Что за порода такая?

– Ее название означает «сторож при дворе». Крупный, красивый пес с длинной светлой шерстью. – Спецагент не врал, его собаку звали Хич. – Эта шавка моей жены ни на что не годна, жалкое насекомое, вроде комара. Мой отец всегда говорил: если берешь женщину в жены, ты в ответе за нее и за все, что она любит. – Это неправда: его отец, ублюдок, от ответственности уклонился, возложив ее груз на плечи восьмилетнего сына. Но в данный момент Беришу нужен был почтеннейший родитель, способный преподать урок на всю жизнь.

– Мой отец научил меня тяжелому труду, – вымолвил Фонтейн, помрачнев. – Я добился всего только благодаря ему. От него унаследовал ремесло хлебороба, научился переносить лишения, которыми оно сопровождается. У меня нелегкая жизнь, поверьте. Вовсе нет. – Он склонил голову и медленно качал ею, погружаясь в странную печаль.

Замыкаясь.

Бериш поймал на себе взгляд призрака Бернадетты – женщина глядела с укором: как он мог позволить ее мужу отстраниться? Нужно быстро наверстать упущенное, иначе все пойдет прахом. Оставалась единственная попытка, но если он не попадет в цель, тогда уж точно всему конец. Если Бериш правильно понял, отец Фонтейна был таким же куском дерьма, как и его собственный, поэтому он сказал:

– В том, какие мы есть, не наша вина. Мы зависим от тех, кто привел нас в этот говенный мир.

Бериш ввел еще один важный смысловой акцент: «вина». Если Фонтейн – человек мнительный или считает, что его родитель – лучший на свете, он обидится, сведя на нет шестичасовую «болтовню». Если же он досадует на то, что всегда вел себя как слабак, тогда Бериш предоставил ему возможность возложить на кого-то другого вину за свои ошибки.

– Отец у меня был строгий, – признался фермер. – Мне приходилось вставать в пять утра и делать всю работу, какая мне поручалась, и только потом идти в школу. И все должно быть сделано так, как он хотел. Если я допускал малейший промах – беда.

– И у меня в ушах звенело от оплеух, – подыграл ему Бериш.

– Да нет, он ремнем орудовал. – Фермер это сказал без обиды, с каким-то даже одобрением. – И правильно делал. Я не всегда с головой дружил, вечно фантазировал.

– Я в детстве только и мечтал что о межпланетных путешествиях, меня от фантастических комиксов было не оторвать.

– А я сам даже не знаю, о чем думал. Пытался сосредоточиться, но то и дело отвлекался, и все у меня валилось из рук. Учителя в школе тоже говорили, что я тугодум. Но отец слышать ничего не хотел: ведь когда на земле работаешь, зевать нельзя. Так, стоило мне в чем-то сплоховать, он меня наказывал. И я учился делать как надо.

– Могу поспорить: с тех пор ты больше не совершал ошибок.

Мужчина немного помолчал.

– Есть участок земли на краю болота, и на нем в этом году ничего не вырастет, – проговорил он потом вполголоса.

На какой-то момент Бериш даже усомнился, в самом ли деле фермер произнес эту фразу. Не стал отвечать, и молчание повисло между ними, словно занавес. Если фермеру это неприятно, сам Фонтейн должен раздвинуть занавес и показать, что за ним ужасный финал истории.

И в самом деле, фермер добавил:

– Возможно, это моя вина: сыпанул слишком много гербицида.

Он сам соединил в одной фразе себя самого и слово «вина».

– Не отвезешь меня на этот участок рядом с болотом? Знаешь, так хочется на него посмотреть… – совершенно спокойно предложил Бериш.

Фонтейн кивнул и поднял голову. На лице его мелькнула тень улыбки. Теперь он расставил все по местам. Утомительно было держать такое внутри, но теперь он освободился, теперь можно жить без забот, не притворяясь.

Спецагент обернулся. Призрак Бернадетты исчез.

Чуть позже патрульные машины стрелой полетели в поля. Всю дорогу убийца сидел спокойно. Он заслужил покой, подумал Бериш. Фонтейн исполнил свой долг, позаботился о жене, и теперь у Бернадетты будут похороны и более достойная могила.

Всем хотелось поговорить с Саймоном Беришем.

Но, по сути, правильней будет сказать, что всем хотелось признаться Саймону Беришу в чем-то плохом.

21

Эрик Винченти хранил в ящике рабочего стола экземпляр «Моби Дика».

Мила с трудом могла себе представить, чтобы человек, нашедший смысл собственной жизни в книге Мелвилла, оказался убийцей, который вырывает жертве зубы с единственной целью: замучить до смерти.

Коллега по Лимбу полагал, будто в романе заключено все, что следует знать об их профессии, ведь Ахав ищет белого кита точно так же, как они ищут тех, кто сгинул в океане небытия. «Но не всегда понятно, кто в этой истории злодей, истинный монстр, – говорил он, – Моби Дик или капитан? Почему Ахав упорно ищет того, кто не желает быть найденным?»

В этом простом вопросе соединились все сомнения Эрика Винченти: он уже не знал, имеет ли их работа какой-то смысл.

Убийца Хараша Могильщика был человеком невероятно глубоким и подкупающе любезным – например, никогда не забывал приносить Миле кофе по утрам, если они дежурили в Лимбе в одну смену. Когда работал, настраивал портативный радиоприемник на волну, передающую оперную музыку, регулировал звук так, что ему самому было еле слышно, и вполголоса подпевал ариям. Убийца – тот самый Эрик Винченти, который, направляясь к родителям пропавших без вести, запасался чистым носовым платком, на случай если кто-то зальется слезами. Тот самый Эрик Винченти, который всех угощал мятными леденцами. Эрик Винченти, который никогда не выходил из себя. Эрик Винченти, менее всех полицейских, каких встречала Мила, похожий на полицейского.