Текст книги "Девушка в лабиринте"

5

«Дом вещей» находился в ангаре, расположенном в промышленной зоне неподалеку от города. Кто-то взял в аренду бывший торговый склад и превратил его в огромное хранилище для частных лиц. За умеренную годовую плату можно было снять контейнер и поместить туда предметы, которые больше не нужны, – большей частью старую мебель и прочее барахло.

Бруно направился к въезду и, скорчившись в кабине «сааба», стал рыться в ящике под приборной панелью, ища ключ, открывающий шлагбаум. Нащупал его, воткнул в замочную скважину, расположенную на столбике, надеясь, что автоматика сработает.

Шлагбаум поднялся.

Оказавшись внутри, Бруно стал колесить по прямым дорожкам, проложенным между контейнерами. Он обнаружил, что в этом месте нашли приют не только предметы: кое-где металлические шторы были приподняты и в глубине контейнеров отмечались явные следы человеческого присутствия. Съемщики превратили склад во временное жилище. Бруно ничуть не удивился, феномен был ему хорошо знаком. Население «дома вещей» в основном состояло из субъектов мужского пола. Холостяки, потерявшие работу из-за кризиса, или разведенные мужья, которые выплачивали алименты и потому не могли себе позволить ни квартиры, ни даже комнаты. Попадались и разведенные, оставшиеся без работы. Безнадежно бедные. И озлобленные. Дженко чувствовал на себе их взгляды, полные стыда и гнева, – таясь в тени своих берлог, они подозрительно следили за продвижением «сааба». Но в глубине души были, скорее, напуганы, ведь, если они утратят это убежище, им останется только улица.

Бруно подъехал к контейнеру, который снял много лет назад.

Вышел из машины, нагнулся, чтобы поднять тяжелую штору. Ее не открывали очень давно, и, сдвигаясь на высоту человеческого роста, штора издавала пронзительный металлический скрежет. Слепящий солнечный свет замер у края этой пещеры, будто не отваживался преступить черту. Скрип прекратился, пыль осела, Дженко вытер липкие руки о полы льняного пиджака и подождал, пока глаза привыкнут к полумраку.

Мало-помалу из тьмы выступили ряды полок до самого потолка. На одной выстроились в безупречном порядке пять серых картонных коробок, на каждой – этикетка с годом, номером кода и описанием содержимого.

Бруно не любил сюда приходить. В эту дыру он отправил, как в изгнание, постыдные доказательства своих немногих провалов. Вообще-то, в этих коробках содержалась часть его жизни. Ошибки, которые уже не исправить, упущенные возможности, огрехи, которые никто не смог или не захотел простить.

Но может быть, кое-что еще можно сделать, сказал он себе. Поскольку вбил в голову, что должен оставить знак.

Выбрал коробку, третью по счету, вынул ее из ряда всех прочих, будто деталь из мозаики, поднял крышку и стал просматривать документы. Наконец нашел то, что искал.

Тощую папочку, где содержался листок, всего один.

Но как он и говорил Линде, этот лист бумаги мог оказаться ключом, дающим доступ в ад.

6

Руки. Руки другие. Это не мои руки. Это руки другой.

Но ведь она двигает пальцами по своей воле, значит обязательно должно найтись какое-то объяснение. Она больше не оборачивалась к зеркальной стене, не хватало духу. Но все смотрела и смотрела на руки, пытаясь понять, как такое могло случиться.

Пятнадцать лет, а она и не заметила.

– Сэм. – Голос доктора Грина, пробившись сквозь пустыню безмолвия, оторвал ее от этих мыслей. – Сэм, ты должна довериться мне.

Он перевел взгляд на записывающее устройство. Вот он я, пришел.

– Понимаю, сейчас тебе все кажется абсурдным. Но если ты позволишь мне сделать мою работу, все придет в норму, обещаю. – Мужчина так и сидел рядом с постелью, он не торопился, давал ей время привыкнуть к мысли, что она уже не тринадцатилетняя девочка. – Лечение дает результат, твой организм очищается от наркотика, которым тебя опаивали. Память возвращается.

Она перевела взгляд на капельницу, прикрепленную к руке. В жидкости, которая просачивалась в кровь, содержались ответы, фотограммы долгого-долгого кошмара.

Не знаю, хочу ли я вспоминать.

Доктор Грин, казалось, возлагал на нее большие надежды. Она вдруг осознала, что – странное дело – ей не хочется разочаровать его. Добрый ли это знак? В конце концов, они едва знакомы. Но нет, все хорошо. Ведь каждый раз, когда он повторял, что Саманта должна ему довериться, она полагалась на него чуть больше.

– Хорошо, – сказала она.

Грин казался довольным.

– Будем действовать постепенно, – начал он. – Человеческая память – своеобразный механизм. Она не похожа на этот магнитофон, недостаточно прокрутить ленту назад, чтобы еще раз прослушать запись. Более того: воспоминания часто накладываются одно на другое, смешиваются. Запись может оказаться неполной, в ней могут встретиться дыры, изъяны: сознание чинит их на свой лад, ставя заплатки, которые в действительности являются ложными воспоминаниями и могут все запутать. Поэтому нужно следовать некоторым правилам, чтобы отличить подлинное от ложного. Пока все понятно?

Она кивнула.

Грин выждал несколько секунд, потом продолжил:

– Теперь, Сэм, я хочу, чтобы ты вместе со мной вернулась в лабиринт.

Просьба привела ее в ужас. Она не хотела возвращаться туда. Нет, никогда. Она хотела оставаться в этой удобной постели, среди звуков наполненного движением мира, который простирался за дверью ее палаты: больничные шумы, приглушенные голоса. Умоляю, не возвращай меня в безмолвие.

– Не волнуйся, на этот раз с тобой буду я, – заверил доктор.

– Хорошо… Пойдемте.

– Начнем с чего-нибудь простого… Я хочу, чтобы ты припомнила, какого цвета были стены.

Саманта закрыла глаза.

– Серые, – произнесла она без колебания. – Стены в лабиринте серые. – Картинка быстро промелькнула у нее перед глазами.

– Серые – какие? Светлые, темные? Гладкие или, скажем, в трещинах или в пятнах сырости?

– Везде одинаковые. Гладкие стены. – Ей показалось, будто она этих стен коснулась. На мгновение открыв глаза, заметила, как доктор Грин что-то записывает в блокнот. Его присутствие ободряло. Так же как и белоснежные стены больничной палаты, чуть подкрашенные синим неоновым светом, похожие на дно океана.

– Скажи мне, слышала ли ты какие-нибудь звуки?

Она покачала головой:

– Звуки не могут проникнуть в лабиринт.

– Чувствовала ли ты какие-то запахи?

Она попыталась поточней определить ощущения, молниеносно приходившие на память неизвестно откуда.

– Земля… Пахнет сырой землей. Еще плесень… – Она сопоставила сказанное: нет ни окон, ни звуков, пахнет сыростью. – Это пещера.

– Ты хочешь сказать, что лабиринт находится под землей?

– Да… Мне кажется, да… Нет, я уверена, – поправила она себя.

– Кто дал ему такое имя?

– Я, – тут же призналась она.

– Почему?

Она вновь увидела, как бежит по длинному коридору, куда выходит множество комнат.

Помещение хорошо освещается неоновыми лампами, расположенными на потолке. Ей не холодно, но и не жарко. Она вышла босиком исследовать окружающий мир. Два ряда железных дверей, одна против другой. Некоторые открыты и ведут в пустые комнаты. Другие, наоборот, заперты на ключ. Она доходит до конца коридора и сворачивает направо: сцена повторяется. Еще двери, еще серые комнаты. Все одинаковые. Она все идет вперед, подходит к развилке. Какое ни выберешь направление, вскоре снова очутишься в исходной точке. Так, во всяком случае, кажется. Сориентироваться никак невозможно. По всей видимости, выхода нет. Входа тоже. Как я сюда попала?

– У места, в котором я нахожусь, нет конца. И нет начала.

– Поэтому там никто не живет, кроме тебя, – заключил доктор Грин.

– Это не похоже на дом, – уверенно заявляет она. Это лабиринт, сколько можно повторять.

Но Грин все хотел узнать досконально.

– Там, к примеру, есть туалет?

Маленькая, узкая каморка. Один только унитаз. И от него воняет. Ужасно воняет. Даже воду спустить нельзя. Она не хочет делать там свои дела.

– Я не хочу там делать свои дела, – смущенно произносит она, следя за реакцией Грина. – И терплю, все время терплю.

Но долго сдерживаться невозможно. Она хватается за живот, чувствуя, как теплые капли стекают в трусики.

– Почему ты не можешь сделать это – и дело с концом? – спрашивает доктор Грин. – Что тебе мешает?

– Мне стыдно, – признается она.

Она стоит и смотрит на унитаз – пожелтевшая, выщербленная керамика, ржавый ручеек вдоль стока. Тусклая пленка поверх застоявшейся воды. Ее коробит. Она переминается с ноги на ногу, уже не в силах терпеть.

– Почему тебе стыдно? – Потом он попробовал догадаться. – Ты в самом деле одна?

Услышав вопрос, Саманта вся похолодела.

Она взобралась на унитаз, стоит на корточках, едва удерживая равновесие, мочевой пузырь опорожняется, испуская мощную струю. Звук льющейся в унитаз мочи гулко отдается в пустом пространстве.

– Тебе удается кого-то разглядеть, расслышать шаги?

Грин что-то записывает в блокноте, без комментариев.

Может быть, она разочаровала доктора. Может быть, следовало лучше объяснить, как обстояли дела.

– Лабиринт смотрит на меня, – выпалила она вдруг и тут же заметила, как при этом утверждении обострилось внимание Грина. В самом деле, доктор слегка повернулся к зеркальной стене, словно подавая знак полицейским, присутствовавшим при сцене. – Лабиринту известно все, – заключила она.

– Там телекамеры?

Она покачала головой.

– Тогда каким образом ему это удается? Пожалуйста, объясни…

– Кубик, – сказала она. Но сразу увидела, что доктор ее не понимает. – Первая игра.

– Расскажи мне о ней.

– Я проснулась в том месте…

Несколько часов проблуждав в поисках помощи, она входит в одну из комнат и растягивается на полу. В изнеможении сразу же засыпает. Когда снова открывает глаза, не сразу вспоминает, где находится, – краткие мгновения спокойствия перед тем, как вернется страх. Предмет лежит на полу, в метре от ее лица. Знакомая вещь, принадлежащая прошлому. Разноцветный кубик. Зеленый, желтый, красный, белый, оранжевый и синий.

Я знаю, как он называется. Кубик Рубика, вот как.

– Шесть сторон. На каждой по девять клеточек. Все разных цветов.

– Знаю, – кивнул Грин. – Во времена моего детства эта игра была очень популярна. Ты не поверишь, но люди с ума сходили, пытаясь собрать цвета.

– Еще как поверю, – вздохнула она, поскольку и сама была близка к безумию. Но то, с чем для нее была связана вещица, отнюдь не представляло собой забаву.

Грин заметил ее волнение и чуть ли не попросил прощения.

– Продолжай, прошу тебя…

– Когда я его нашла, цвета были перемешаны.

Что ей с этим делать? Убивать время? Какая нелепость. Она не знает, где находится, кто ее сюда привез. Ей страшно. Она голодна. «Пожалуйста, я хочу вернуться домой». Никто не отвечает.

– Я сидела, забившись в угол, и глядела на эту штуку не знаю сколько времени. Не хотела даже дотрагиваться до нее. Стоит дотронуться, и случится что-то скверное: такое у меня было предчувствие. Но думала я только об одном: о том, что я здесь, и не могу выйти. И от этой мысли мне становилось плохо. Не было способа отделаться от нее. – Она помолчала. – А может, и был.

– Что ты тогда сделала?

Она подняла на доктора глаза, полные слез:

– Я взяла кубик.

Рассматривает его, потом начинает вращать разноцветные грани. Только затем, чтобы разогнать тоску, убить время, которое никак не хочет проходить. Страх гложет изнутри, мешает сосредоточиться. Но мало-помалу напряжение ослабевает, ужас отходит на почтительное расстояние – отступает, хотя и недалеко. Теперь можно кое-как справиться с ним. Все внимание приковано к сочетанию цветов. И через несколько минут ей удается собрать одну сторону, оранжевую. Она кладет кубик на пол, ужас возвращается, сжимает, словно в тисках. Она не сводит глаз с вещицы на полу. Что-то удалось довести до совершенства, хотя бы частично. Завершенная сторона – порядок, чистота. Это вселяет уверенность. Непременно должно найтись объяснение тому, что с ней происходит. И в этот момент ее обостренные чувства что-то улавливают.

Что-то изменилось.

Всего через несколько секунд рассудок распознает новый сигнал. Запах. Знакомый, так же как кубик. Она выбирается из угла, выходит в коридор. Оглядывается вокруг. Никого. Осторожно продвигается вперед, ищет. Руководствуется обонянием, хотя и боится, что это лишь галлюцинация. Вовсе нет: все взаправду. Останавливается на пороге одной из комнат. Железная дверь приоткрыта. Толкает ее рукой. Посередине комнаты – бумажный пакет.

Из «Макдоналдса».

– Гамбургер, кока-кола и жареная картошка, – перечислила она и добавила, к удовольствию Грина: – Много картошки.

Она забывает об осторожности, голод решает за нее. Бросается на еду, жадно поглощает ее. Не задается вопросом, откуда она взялась, кто ее купил. Усваивает первый урок.

Выживание.

Только насытившись, она начинает рассуждать. Возвращается в комнату, где оставила кубик: нужно дальше решать ребус. Бродит по длинным коридорам, склонившись над игрушкой. Хоть и не сразу, но сложила еще одну сторону – зеленую – и принялась за третью, красную. Не так-то легко справиться с тремя разными цветами. Проходя мимо какой-то комнаты, краем глаза замечает что-то. Возвращается и застывает на месте.

Награда за вторую сторону кубика – матрас с одеялами и подушкой.

За короткое время она добилась огромных успехов: желудок полон, больше не нужно спать на полу. Но третью сторону сложить трудней, чем она предполагала.

– Прошло, наверное, несколько дней, пока я не поняла, что сложить красную сторону не получится. Я себя переоценила. А значит, ни еды, ни воды.

– И что же было дальше? – спросил Грин. – Как тебе удалось выжить?

Она лежит на матрасе. Одежда ей уже велика, сил почти не осталось. Как давно она не пьет и не ест? Почти все время спит, и ее мучают кошмары. Иногда сама не знает, во сне это или наяву. Не то чтобы ее терзал голод: она даже и не хочет есть. Но по животу то и дело пробегает судорога, будто желудок содрогается, рвется наружу.

Через какое-то время, может через несколько дней, припадки проходят. Но становится еще хуже. Ее одолевает жажда. Никто никогда не говорил ей, что жажда хуже голода. Потому что она лишает рассудка. Потому что, чувствуя, как иссыхает твоя плоть, ты думаешь только об одном: пить. Ты бы зубами выгрызла вены из запястий и стала сосать собственную кровь, только чтобы утолить эту жажду…

Она знает, что есть способ избавиться от наваждения, но до сих пор так и не прибегла к нему. Сама мысль об этом ей отвратительна.

Но если хочешь выжить, выбора нет.

Так, собрав последние силы, она тащится к каморке. Стоит перед гнусной чашей, глядя на мутную, вонючую жижу. Сначала опускает туда руку. Разгоняет липкие комки. Потом, закрыв глаза, зачерпывает, хотя при одной только мысли ее сотрясают рвотные позывы. Не думать. Не надо думать. Когда она была маленькая и разбивала коленку, стоило сосредоточиться, как боль исчезала. Теперь нужно забыть о вкусе. И она опускает губы в сложенную лодочкой ладонь. Начинает всасывать. Жидкость просачивается между губ и десен, она глотает, не задерживая гадость во рту… Вернувшись в комнату, чувствует себя загаженной изнутри. Она еще жива. Но облегчения не наступает, ведь ясно, что ей придется сделать это еще раз.

А проклятый кубик лежит на подушке и пялится на нее.

В бешенстве она хватает игрушку и принимается перемешивать стороны, которые уже собрала.

– Я сразу же пожалела об этом, расплакалась. В отчаянии бросилась ставить цвета на место.

– Мне очень жаль, – искренне посочувствовал Грин.

– У меня получилось собрать только зеленую сторону, потом я заснула… Когда я открыла глаза, в комнате стояла корзинка, в ней – холодный суп и бутылка теплой газировки.

Доктор кивнул:

– И как ты объяснила этот подарок?

– То был не подарок, – поправила она Грина. – Всякий раз, когда мне требовалось что-то простое – еда, чистое белье или зубная щетка, – достаточно было собрать первую сторону. Не знаю, какая радость была в том, чтобы заставлять меня играть в эту дурацкую игру, ведь собрать одну сторону довольно легко. Потом я поняла… – Она закрыла глаза, слеза скатилась по щеке и исчезла в кислородной маске. – Если бы я собрала все шесть сторон, он бы меня отпустил.

– Кто – он?

– Лабиринт, – ответила она.

– Это и произошло? Ты закончила игру и лабиринт освободил тебя?

Покачав головой, она заплакала:

– Я так и не смогла собрать больше трех сторон.

7

Для целого света самой злободневной новостью стало появление Саманты Андретти. Для Бруно Дженко – то, что для него конец света еще не настал.

Пока он, открыв все окна, вел свой «сааб», по радио передавали песню «Take the Money and Run»[2]2
  «Бери деньги и беги» (англ.).


[Закрыть] группы «Стив Миллер Бэнд». Несмотря на свое отчаянное положение, слушая ее, Бруно развеселился. Но веселье длилось недолго. Такая песня не для него, а для тех, кто еще может воображать себе собственное будущее. Сам Бруно намертво встроен в настоящее. И в скором времени все для него останется в прошлом. Многие полагают, будто умирающий сожалеет о том, чего не сделал в жизни, вечно откладывая на потом. Но для Бруно тяжелее всего было то, что он не может уже наслаждаться маленькими радостями вроде беззаботной песенки, звучащей по радио.

Ибо каждый раз мог оказаться последним.

Преисполненный желчи, Дженко выключил радио и сосредоточился на дороге. Он выехал из города, направляясь вглубь региона, к болотам. По мере того как он удалялся от побережья, жара становилась все более угнетающей. Но Бруно отметил, что он хоть и погрузился в печаль, но перестал бояться.

Саманта изменила все.

На самом деле дополнительное время, которое ему подарили, хотя он об этом и не просил, представляло собой не дар, а скорее пытку. Вот почему ему нужно было обрести какую-то цель и постараться достичь ее за этот краткий срок перед неизбежным концом.

Последнее дело… Пока дышишь, живи, вспомнил он слова Линды.

Рядом с ним на пассажирском сиденье трепетала на сквозняке обложка папки, которую он прихватил со склада. Документ, лежавший внутри, – его единственная надежда.

Скоро он приедет на место, осталось немного. Интересно, объяснил ли профайлер, который работает с Сэм, насколько изменился мир за время ее отсутствия. Может быть, она спросила о своей семье. Сказали ли ей, что мать не смогла справиться с горем? Хватило ли у кого-нибудь мужества рассказать, что шесть лет назад ее унесла страшная болезнь?

Пациентка, доставленная в больницу, была официально опознана как Саманта Андретти благодаря образцу ДНК, сохранившемуся в деле об исчезновении. Иначе полицейские столкнулись бы с серьезной проблемой, поскольку отец Саманты после смерти супруги уехал, чтобы начать жизнь заново, и следы его затерялись. Его искали, дабы сообщить, что его единственная дочь жива, но так и не нашли. И по всей видимости, новость, которую без конца повторяли по телевидению, не достигла его.

То, что мужчина не объявился через несколько часов после первого выпуска, было для Дженко решающим доводом.

Пока он ехал по автостраде, лишь пара машин попалась ему навстречу. С тех пор как дорога углубилась в болотистые места, Дженко не встретил ни души. Полоса асфальта казалась подвешенной в воздухе: вокруг простиралась зеленая топь, неподвижная, как и низкорослая растительность, ее покрывавшая. Потом он проехал через густую рощу засохших берез, чьи почерневшие стволы отражались в стоячей воде. Блики скользили по ее поверхности, исполняя какой-то призрачный танец.

Бруно издали заметил патрульную машину, один из многих блокпостов, окружавших зону, где обнаружили Саманту. В машине было два агента, один вышел и жезлом подал знак поворачивать назад. Но Дженко не подчинился. Стараясь не возбуждать излишних подозрений, он сбавил скорость и положил обе руки на руль так, чтобы их было видно. Подъехав к блокпосту, подождал, пока полицейский с жезлом подойдет к окошку «сааба».

– Здесь проезда нет, вы должны немедленно повернуть назад, – заявил он непререкаемым тоном.

– Знаю, агент. Но прошу вас, выслушайте меня: дело важное. – Бруно знал, что просительная интонация – бальзам для ушей блюстителей закона. Как же ненавидел он ситуации, когда необходимо было лизать задницу полицейским.

– Ваши дела меня не интересуют. Рекомендую вам поступить так, как сказано, – проговорил полицейский, касаясь кобуры, висевшей сбоку.

Настоящий дуболом, с таким лучше не спорить.

– Я частный детектив, меня зовут Дженко. Если хотите, могу показать лицензию, она у меня в бумажнике.

– Проезд закрыт для всех, – твердил свое тупица в мундире.

– Но я не собираюсь проезжать, – возразил Бруно, на мгновение сбив спесь с собеседника. – Я должен переговорить с агентами Бауэром и Делакруа. Не окажете любезность их позвать?

– Вряд ли они захотят, чтобы их отвлекали.

– Простите, агент, но позвольте с вами не согласиться. – Изысканные речи могли сослужить службу, чтобы запутать тех, кому они в новинку. – Думаю, я располагаю информацией по делу Саманты Андретти, которую вышеупомянутые агенты наверняка сочтут весьма полезной. – Бруно кивнул на папочку, лежавшую рядом. – У меня при себе документы, с которыми, как я полагаю, они должны немедленно ознакомиться.

Полицейский протянул руку:

– Дайте сюда, я передам.

– Не могу, они для служебного пользования.

– Раз они такие важные, вы должны отдать их мне.

– Повторяю: не могу.

Полицейский начинал терять терпение:

– Знаете ли вы, что я могу вас арестовать за препятствие правосудию?

– Нет, не можете, – заявил Бруно, выходя из роли законопослушного гражданина и сверля собеседника взглядом. – Согласно уставу, частный детектив, располагающий данными, полезными для полицейского расследования, лично отвечает за них, пока не вручит лицу, которому оное расследование официально поручено. Поэтому, при всем уважении, я не могу доверить их первому встречному агенту. Думаю, вам понятно?

Тупица несколько секунд постоял молча, все с тем же воинственным видом. Потом направился к служебной машине.

Никто не проронил ни слова долгие четверть часа, в течение которых Дженко выкурил пару сигарет, прислонившись к капоту «сааба»; агенты, стоя на противоположной стороне автострады, не спускали с него глаз. Только с болот доносился стрекот цикад.

Потом вдали, на дороге, линия горизонта затрепетала.

Вскоре из жаркого разреженного воздуха высунулась морда коричневого лимузина. Словно мираж в пустыне. Рокот мотора еще не доносился до блокпоста. Машина мчалась на полной скорости, поднимая вокруг себя облако пыли.

В ней сидят крутые парни, предположил Дженко.

Лимузин резко затормозил, из него вышли два крепыша в рубашках и галстуках. Блондин, будто с обложки глянцевого журнала, и смуглокожий, с ангельским выражением лица: типичная пара полицейских из телесериала, подумал Бруно, едва завидев их.

– Раздумываю, дать ли тебе пинка под зад или начистить рыло, – тут же набросился на него Бауэр. – Если ты собирал улики без нашего ведома, я могу упечь тебя за решетку даже без судебного постановления, – пригрозил он.

Делакруа пока не вмешивался, всего лишь оценивал ситуацию, готовый вступить в любой момент. Агентов из патрульной машины эта сцена забавляла. Бруно просто читал их мысли: давай расхлебывай, частный детектив.

– Спокойно, ребята. – Бруно изобразил самую примиряющую улыбку. – Никто здесь ничего не расследовал, не проявлял никакой инициативы, понятно? Я просто выполняю свой долг честного гражданина. – Он осознавал, как раздражает полицейских такой легкомысленный тон. Но нужно было заставить их поверить, что у него в руках важная информация.

– Дженко, мой тебе совет: выкладывай, что у тебя есть, и исчезни, – вмешался Делакруа. – И без тебя сегодня день не задался.

– Пожалуйста, выслушайте, – заговорил Бруно нарочито умоляющим тоном.

– У нас нет времени.

– Всего пять минут, прошу вас.

Бауэр сильно вспотел и весь побагровел от бешенства.

– Будет лучше для тебя, если дело действительно важное.

Бруно подошел к пассажирскому месту, сунул руку в открытое окошко и взял папку. Направляясь обратно к полицейским, раскрыл ее и вытащил лежавший там листок. Затем протянул его Делакруа.

– Что это? – презрительно буркнул тот, даже не глядя.

– Договор.

Оба полицейских, оторопев, опустили взгляд на листок и прочли короткий текст.

Дженко, не дожидаясь реакции, изложил суть дела:

– Пятнадцать лет назад, когда вы, агенты, ловили бабочек сачком, родители Саманты Андретти обратились ко мне, чтобы я помог пролить свет на исчезновение их единственной дочери.

Он до сих пор помнил день, когда они встретились за столиком битком набитой забегаловки в понедельник утром. Сэм пропала несколько недель назад, и они не спали бог знает сколько ночей. Супруги держались за руки. Объяснили, что его координаты им предоставил полицейский из Управления. Дал понять, что если не попробовать другие пути, кроме официального, то, скорее всего, не так уж много надежды выяснить, что сталось с их девочкой.

Жалостливый полицейский говорил правду: возможности раскрыть дело об исчезновении таяли с каждым часом. По прошествии трех дней они практически сводились к нулю. Разумеется, если полицейские не напали на след. Но в случае Саманты не нашлось ни улик, ни свидетелей. Казалось, она растворилась в лучах бледного солнца холодным февральским утром по дороге в школу.

Бруно не занимался поиском пропавших детей, к тому же прошло слишком много времени. Через пару недель следы затаптываются, воспоминания очевидцев искажаются. Он пытался втолковать это супругам, но те стояли на своем: «Мы знаем, что вы – хороший сыщик, мы получили прекрасные отзывы. Умоляем, не оставляйте нас мучиться сомнениями». Так сказал отец Саманты.

Одно из основных правил в работе частного детектива – никогда не сочувствовать клиенту.

Может, это звучит цинично, однако Дженко хорошо знал, как важно не поддаваться эмоциям, подвигшим заказчика заказать расследование. Ненависть или жалость заразительны. Они зачастую препятствуют работе рассудка, который должен оставаться здравым и беспристрастным. Порой избыток чувств даже опасен.

Один тип украл у начальника деньги для лечения жены, больной раком. Бруно выследил его, но, движимый состраданием, дал время, чтобы тот собрал похищенную сумму и вернул ее законному владельцу. Только вот он недооценил решимость вора, который ради спасения любимой жены не колеблясь обманул его и снова пустился в бега.

Дженко отдавал себе отчет, что в деле Андретти он сильно рискует. Поэтому взялся за расследование на совершенно особых условиях. «Вы мне заплатите по удвоенному тарифу, авансом. Не станете мне звонить и спрашивать, как идет расследование, я не буду обязан перед вами регулярно отчитываться. Я сам свяжусь с вами, когда буду готов что-либо сообщить. Если не проявлюсь через месяц, знайте, что я ничего не нашел».

Супругов несколько смутили подобные условия: собственно, Дженко и надеялся, что это их отпугнет. Однако, к его великому удивлению, они без звука подписали договор, который сейчас находился перед глазами Бауэра и Делакруа.

– И что эта хрень означает? – Блондин вперил в Дженко яростный взгляд.

– То, что, согласно этому документу, меня наняли вести это расследование.

– Договор старый, прошло слишком много времени, – спокойно проговорил Делакруа, возвращая сыщику листок.

Но Бруно не сдавался:

– Ты, наверное, шутишь? Договор не имеет срока давности: он действует, пока его не расторгнут.

Бауэр хотел было наброситься на него, но Делакруа остановил напарника движением руки.

– Ну, поскольку Саманта Андретти нашлась, мне кажется, что в твоих услугах больше нет надобности. Но если ты хочешь продолжать поиски, действуй… – Почуяв издевку, блондин сменил гнев на милость и расхохотался. А Делакруа вновь попытался вернуть Бруно листок.

Но и на этот раз Бруно его не принял.

– В новостях говорится, что Сэм была найдена позавчера ночью случайно проезжавшей мимо патрульной машиной. Но мне стало известно об анонимном сигнале – как это объяснить?

Ухмылка моментально исчезла с лица Бауэра. Зато Делакруа оставался невозмутимым.

– Понимаю: популярность полиции может упасть оттого, что в свое время поиски девочки проводились не на должном уровне, – подлил масла в огонь Бруно. – Но приписать себе чужие заслуги, выставить героями двух случайных патрульных – это, честное слово, уже чересчур. – Говоря это, он перевел взгляд на полицейских у патрульной машины; те, расслышав, что речь идет об их коллегах, смущенно отвернулись.

– Мы ничего не обязаны объяснять и не должны делиться с тобой закрытой информацией. – Не теряя апломба, Делакруа давал понять, что шутка слишком затянулась.

– Вот тут ты ошибаешься, – возразил Дженко и ткнул пальцем в договор. – Согласно статье одиннадцать, пункт бэ, родители Саманты поручают мне представлять их перед полицией; кроме того, назначают меня опекуном их дочери в отсутствие других родных.

Данная клаузула предусматривала, что в случае, если он отыщет в то время несовершеннолетнюю девочку, на него возлагается ответственность за ее безопасность до тех пор, пока он не доставит ее домой. Ничего подобного не произошло, но теперь этот юридический казус мог оказаться полезным для других целей.

– Соглашение недействительно, – запротестовал Бауэр с обычным пылом. – Саманта совершеннолетняя. Кроме того, ее мать умерла, а отца невозможно найти.

– Хотя Саманта и достигла совершеннолетия, следует установить, дееспособна ли она. По правде говоря, я в этом сомневаюсь, имея в виду пережитое потрясение… Остается отец. Но пока вы его не найдете и пока он лично не расторгнет договор, в мою задачу входит как можно лучше представлять интересы моей клиентки Саманты Андретти.

Делакруа был не таким импульсивным, как коллега, и гораздо более практичным.

– Мы сейчас поедем к судье и аннулируем твой договор. Не думаю, что его придется долго уговаривать: достаточно взглянуть на тебя.

Все верно, Дженко это понимал: судья примет его благие намерения за попытку извлечь выгоду из дела пятнадцатилетней давности. Поэтому он сделал вид, будто пришел в замешательство, но следующий ход был заранее продуман.

– Ну хорошо, предлагаю вам сделку.

Агенты молча ожидали продолжения.

– В моем архиве лежит толстенная папка с результатами расследования, которое я проводил пятнадцать лет назад.

Бруно надеялся, что столь убедительная ложь произведет раскол между напарниками. На самом деле упомянутая папка содержала только тот листок, который находился у них перед глазами. Потому что дело Саманты Андретти было самым гиблым из всех, какие ему попадались. Точно так же, как и полиция, Дженко не обнаружил ровным счетом ничего.

Так не бывает, чтобы человек действовал, не оставляя следов. Особенно если речь идет о преступлении.

Этот урок целиком и полностью должен был усвоить любой частный детектив. Более того: можно сказать, что все его ремесло основывается на этом простом тезисе и еще на одном золотом правиле.