Текст книги "Королева его сердца"

– Я полагаю, что появится целая армия мужчин, претендующих на вашу руку, миледи. Их участь будет зависеть только от вашей воли. Если, разумеется, вы уже не были помолвлены, что не оставило бы вам возможности выбора… – Он затаил дыхание, ожидая ответа, так много значившего для него.

– Я была помолвлена по меньшей мере полдюжины раз. – Она пренебрежительно усмехнулась, выказывая тем самым мнение о своих так называемых суженых. – И ни один из них не стоил даже чернил, потребовавшихся для того, чтобы вписать в книгу наши имена.

Ди сочувственно хмыкнул, спрятав чувство облегчения от того, что его вмешательство в судьбу Данте Тре-вани прошло незамеченным.

– За исключением одного, – добавила Елизавета после короткой паузы, и облегчения у Ди как не бывало. Она прижала руку к груди, а другой погладила какой-то предмет на своем запястье. В бледном свете луны Ди увидел черепаху с горевшими огнем бриллиантами вместо глаз. Голос Елизаветы стал мягче: – Один из них старался быть добрым ко мне. Я… я часто думала о том, что с ним случилось.

– Вы жалеете о том, что он не настаивает на своих притязаниях? – Ди со страхом ждал, что она произнесет имя Данте.

– Вовсе нет. – Елизавета пожала плечами, и мягкость ее исчезла, как облако, на мгновение закрывшее собой полную луну. – Но если бы этот единственный человек появился, как это было между нами условлено, мне ничего не оставалось бы, как выйти за него замуж. Ах, если бы ваш гороскоп мог предсказывать и это – придется ли мне выйти замуж при таких тягостных обстоятельствах, доктор Ди!

Несмотря на некоторое сомнение в ее словах, на лице Елизаветы не было и тени нерешительности. Она поднялась с колен, надменно вздернула носик, свысока посмотрела на него, и Ди понял, что отныне и навсегда он будет верным слугой этой особы.

С величественным кивком будущая королева вышла, оставив Джона Ди дрожать в своей мрачной тюремной камере.

Глава 5

– Глори, вагон-ресторан в другом конце поезда.

– Я знаю.

Не обращая внимания на нетерпение Мод, Глориана вошла в соседний пассажирский вагон. Она окинула внимательным взглядом пассажиров-мужчин, которые все выглядели обескураживающе знакомыми. Она уже успела побеседовать с каждым из них.

– Завтрак закончится, пока ты тут занимаешься пустяками. – Мод не знала, как убедить свою подругу.

– Я занимаюсь не пустяками. Мне нужно время, чтобы убедиться в том, что Данте не сможет открыть замок двери нашего спального вагона и выкрасть мое зеркало в наше отсутствие, – упорствовала Глориана.

– Если ты действительно так беспокоишься об этом, нам надо быстро поесть, а потом вернуться, чтобы не оставлять его надолго одного.

– Не раньше чем я найду себе работника.

Ей не удалось нанять никого ни за какую плату. У нее ушли годы на то, чтобы научиться угадывать чужие слабости и пользоваться ими на арене – вызывать смех, убеждать скептиков, внушать ужас доверчивым. Ей часто приходилось приводить в смущение свои живые мишени, но никогда раньше она не оказывалась в замешательстве сама.

Они прошли еще по двум пассажирским вагонам, прежде чем Глори наткнулась на мужчину, которого не видела раньше.

– Смотри, Мод, я не помню, чтобы предлагала ему работу.

Мод покачала головой:

– Я тоже не говорила с ним об этом. Взгляни на его костюм. И шляпа, и зонт… Он денди, Глори, а не конюх.

– Не следует спешить с выводами. Может быть, это его воскресный костюм.

Он встретил их приветливо и с большой учтивостью выслушал Глори с ее предложениями, а затем столь же вежливо и учтиво попросил оставить его в покое, чтобы он мог вернуться к своим деловым бумагам.

Не больше успеха они имели и у двух других подобных типов. В конце концов Глори признала поражение и позволила Мод отвести себя в вагон-ресторан. А там в углу сидел возможный ответ на ее мольбы. Столы вокруг него были пусты, и Глори поняла почему, когда подошла ближе и почувствовала его запах. Он словно выставлял напоказ все признаки пьяной распущенности, которых ей не удалось обнаружить у Данте. Его рука тряслась, когда он подносил ко рту чашку с кофе. Он хлебал дымящуюся жидкость, и часть ее вытекала из уголков его рта на нечесаную бороду, которая, казалось, была способна впитать содержимое целого кофейника. Он перевел на подошедшую Глори тусклые глаза и с трудом подавил отрыжку, когда она остановилась около его стола.

– О Боже, у меня пропадет аппетит, – простонала Мод. – Только не его, Глори.

– Сэр? – почти шепотом обратилась к нему Глори и тихо откашлялась, прочищая горло. – Вам, случайно, не нужна работа, сэр?

– Не знаю. Позвольте, я проверю. – Он принялся раскачиваться из стороны в сторону, и Глори стала опасаться, как бы он не упал со стула. Потом вытащил из заднего кармана бутылку, поднес ее к окну, чтобы посмотреть на свет, нахмурился и отвинтил пробку. Пристально посмотрев на бутылку, перевернул ее вверх дном и стал языком ловить капли с выражением надежды на лице, которая, впрочем, тут же умерла, так как из бутылки ничего не капало. – Да, мне нужна работа, маленькая леди, – скорбно проговорил он. – Когда я могу начать?

Мод простонала громче.

– Вы даже не спрашиваете, что за работа? И разве вам не хочется знать, сколько я собираюсь за нее платить? – отважно продолжала Глориана.

– Это не важно, главное, чтобы хватило на выпивку. Когда начинать?

Итак, вот оно, решение вопроса. Глори изучала своего будущего работника и не могла отогнать от себя образ другого человека, того, кто никогда не поступится ни каплей достоинства, несмотря на то, что голодает дольше, чем согласился в этом признаться. Данте. Вот теперь-то несносный гордец сможет убедиться, что обойдутся и без него.

Может быть, лучше заранее определить условия найма этого типа, прежде чем он не запросил платы, на которую ей бы не хотелось соглашаться. Она опустилась на сиденье напротив него.

– Предлагаю сразу же обговорить все условия, – проговорила она.

– Как вам угодно.

– Работа состоит в уходе за двумя лошадьми, пока мы едем в поезде, а также во время небольшой поездки, которую я намерена предпринять. Я хочу, чтобы им был обеспечен исключительно хороший уход. Я очень люблю этих лошадей.

Он пожал плечами и бросил жадный взгляд на пустую бутылку, которую поставил рядом с кофейной чашкой.

– Лошади есть лошади. Когда я получу первое жалованье?

– Когда работа будет завершена.

– О дьявол! – Он нахмурился и снова поднял бутылку. – И сколько же на это потребуется времени?

– Неделя. Может быть, две.

– Вы проведете в этом поезде еще две недели? Она точно помнила, что сказала ему о своем намерении предпринять одну поездку.

– Нет. В Холбруке мы отцепим наши вагоны от поезда. Оттуда отправимся на мою ферму в Плезент-Вэлли, а потом…

– Плезент-Вэлли? Долина радости? – Он едва не подпрыгнул на месте, словно его подстегнул кофе.

– Да.

– Плезент-Вэлли, в штате Аризона? В горах, которые называются Моголон-Маунтин?

Глори и сама произносила название этого горного хребта неправильно, пока ее не поправил кондуктор.

– Произносить надо «мой-ан», хотя пишется это название «Моголон».

– Какая разница, как произносить. Нет, мне не подходит работа, ради которой придется уехать за сотню миль от здешних мест. – Он с трудом поднялся на ноги и стоял, нетвердо сохраняя равновесие и держась рукой за крышку стола. – Да и вам лучше держаться подальше от Плезент-Вэлли, маленькая леди, – проговорил он, ткнув в грудь Глори грязным указательным пальцем. – Это проклятое место. Там так свирепствуют бандиты и грабители, устраивающие засады в кустах вдоль дорог, что даже апачи берут у них уроки разбоя.

Глориана смотрела на него, потеряв дар речи – у нее душа ушла в пятки от услышанного. Уже не первый раз готовый наняться работник внезапно отказывался наотрез от своего намерения, узнав, куда ему придется ехать. Одни вдруг вспоминали о неотложных делах где-то далеко, другие заявляли, что не могут надолго уезхать из родных мест. Кто-то даже вспомнил, что ехал отдать последнюю дань уважения и любви умирающей матери, которая не должна покинуть этот мир, не повидав еще раз своего мальчика. Одним словом, каждый придумывал причины, шитые белыми нитками: кому хочется, чтобы его обвинили в трусости.

–Нельзя ли узнать поподробнее об опасностях Плезент-Вэлли, – не сдавалась Глориана.

–Вы что, не читаете газет?

–К сожалению, нет.

Он качнулся назад и уставился на нее с таким недоверием, что она пояснила:

– Я много разъезжаю, и у меня редко выдается свободная минута… По-моему, это просто потеря времени – читать о разных городах и людях, с которыми никогда не придется встретиться.

К удивлению Глорианы, этот сомнительный тип оказался откровеннее других:

– Люди в Плезент-Вэлли погибают, мисс.

– Я знаю. Там был убит мой отец. Но то был несчастный случай.

– Вот то-то и оно, могу поспорить, что несчастный случай подстроил один из ковбоев Ножа Мясника.

– Что за ковбои Ножа Мясника?

– Самые гнусные подонки на свете, вот кто они. Они работают на «Ацтек ленд энд Кэттл компани» – скотоводческую компанию, которая метит своих животных клеймом в виде ножа мясника. Банда Ножа Мясника стремится устраивать зимовку для проклятых овец в котловине Тонто. В этом районе всегда пасли крупный рогатый скот, и скотоводы вовсе не хотят, чтобы проклятые овцы травили их луга. Только в Плезент-Вэлли есть ущелье, по которому можно прогнать скот через хребет. Эти парни делают все для своих хозяев, даже если дело доходит до убийства ни в чем не повинных фермеров из поселенцев, которых только эта земля и кормит. Ваш папаша, наверное, пытался помешать им гнать овец через свои угодья.

– Я… я знаю, что он пытался что-то сделать для примирения скотоводов с овцеводами, но понятия не имела, что там все было так плохо.

Он смягчил свои слова, выказав неожиданную сердечность:

– Вам лучше запрячь своих любимых лошадей и проехаться по Калифорнии. Это было бы для вас лучше, уж поверьте мне на слово.

Он встал, кивнул, подавив отрыжку, и направился к выходу, пошатываясь отнюдь не от качки вагона.

Мод уселась на освободившийся стул. Ни она, ни Глори и не подумали позвать официанта.

Мод нагнулась вперед и взяла Глори за руку:

– Дорогая моя, меня начинает немного беспокоить эта поездка. Может быть, тебе следует изменить свои планы. Сделай так, как посоветовал адвокат, и возвращайся сюда через пару лет.

– Я не могу ждать так долго. Любой охотник до чужой земли может захватить ранчо, если я там не побываю и не дам всем понять, что намерена вступить в права владения.

– Ты говорила, что не станешь заниматься фермерством, Глори.

– Знаю… Я… я просто должна увидеть это ранчо. И должна сделать это теперь. Ковбои Ножа Мясника не тронут меня, когда узнают, что я приехала просто посмотреть, – продолжала упорствовать Глориана.

– Ты прожила на свете уже двадцать четыре года и даже мельком не видела Аризоны. И ничего не случится, если ты сделаешь это немного позднее.

Глори решила попытаться упредить дальнейшее наступление Мод:

– Моя мать всегда говорила, что для нее сидение на месте равносильно смерти. А отец постоянно твердил, что умрет без земли, в которой мог бы пустить корни. Поэтому-то он и поселился на своем драгоценном ранчо и женился на женщине, которую не любил. Мама пристрастилась к спиртному и умерла от разбитого сердца, и теперь мне не даст покоя ранчо, которое убило их обоих.

– Все говорит за то, чтобы подождать, если только не хочешь, чтобы рядом с их могилами появился твой надгробный памятник.

– Мне необходимо увидеть ранчо именно теперь. И если буду каждый раз откладывать поездку, его захватит кто-то другой, и я его никогда не увижу.

– Не увидишь – чего? Как банда убийц – любителей баранины решит отобрать без большого труда отцовскую ферму?

Глори покачала головой, прижала руку к сердцу и с горячностью продолжала:

– В этом ранчо есть что-то такое, что грызет меня изнутри. Увидеть его – мой долг. И изменить свой образ жизни. Вернуться на прежний путь. Или я сама стану одной из тех, кто ищет работу.

Мод плотно сжала губы. Глори понимала, что ее верная подруга категорически протестовать не станет. Великодушие мистера Фонтанеску, предоставившего лошадей, было еще одним примером того, как он баловал своих артистов. Работа в его цирке всегда была более привлекательной, нежели в «Уилд-Вест шоу» полковника Годи с афишами, испещренными именами звезд. Конкуренция заставляла владельца цирка обновлять свои представления в каждом городе, куда приезжала труппа. Мистер Фонтанеску высоко ценил верность и сторицей воздавал за нее своим служащим, но к работе подходил по-деловому, а сентиментальность ему претила. Его артисты знали, что работа им гарантировалась, только пока их искусство принималось публикой.

В последние четыре года после смерти матери выступления Глори постепенно теряли новизну и яркость, что стало еще заметнее после того, как она узнала, что унаследовала отцовское ранчо.

С того самого дня тайный внутренний голос не переставал ей шептать: «Твое место не здесь. Тебе есть куда уехать». Это происходило всегда в самое неподходящее время, например, когда она пыталась преодолеть страх перед публикой, овладевавший ею перед каждым выходом, или же когда костюмеры-мужчины делали комплименты ее красоте и шептали обещания, разумеется, за определенные услуги, подослать в зрительный зал своих людей, которые будут громко аплодировать, восхищаясь ее выступлением и убеждая в этом же публику. «Заходи ко мне, рыжая, я покажу тебе настоящую жизнь!»

Мать Глори, Кэтрин, умела превращать двусмысленные шутки в доброжелательные реплики. Глори никогда не видела, чтобы Кэтрин застывала от отвращения, впадала в панику или же прислушивалась к тайному голосу, который, как казалось Глориане, всегда побуждал ее расстаться с ареной цирка.

– Оставить эту работу, может быть, было бы и не так плохо, – заметила Мод. – Найдем другую.

– О, разумеется. Бьюсь об заклад, что в главном магазине Холбрука можно найти не меньше дюжины объявлений с приглашением цирковых иллюзионистов.

– Я не то имела в виду. Я говорю о том, чтобы поселиться на этом ранчо, доставшемся тебе по наследству. Жить семьей. Работы там будет более чем достаточно для пятерых женщин, судя по тому, что я слышала о фермерском хозяйстве.

– Если ты до сих пор этого не заметила, должна сказать, что у меня нет мужа.

– Так найди его. Позабудь о найме конюха и найди себе суженого.

– Нет. Женщины Карлайлов не оседают на месте, не строят семьи и не пекут хлеб.

– Я говорила тебе, всюду полно мужчин, изголодавшихся по женщине. Любой холостяк на сорок миль вокруг встанет в очередь, чтобы сделать тебя своей миссис. Они будут так бороться за тебя, что позабудут про своих овец и коров.

– Нет.

– Глори, дорогая, ты знаешь, Кэтрин хотела…

– Не пытайся убеждать меня в том, что мама хотела выдать меня замуж. – Глори внезапно охватила ноющая тоска по улыбчивой, энергичной матери.

– Я вовсе не утверждаю, что твоя мама торопилась с твоим замужеством. – Мод говорила со спокойным достоинством, и Глори почувствовала угрызения совести, усомнившись в ее дружеском расположении. – Никто лучше меня не знает, как твоя мама наслаждалась собственной независимостью. И если бы она ею так не дорожила, ты выросла бы на том самом ранчо, куда всеми силами стремишься.

– Так что же бы она тогда одобрила? – как-то надтреснуто прозвучал голос Глори. – Скажи же, Мод, скажи.

Мод притихла: перед ее мысленным взором внезапно прошли день за днем все пятьдесят девять лет ее жизни.

– Она одобрила бы, чтобы ты послушалась этого типа, который только что вышел отсюда. Она хотела бы, чтобы ты бежала отсюда как можно быстрее и как можно дальше. Но не из-за какой-то опасности, а из-за некоего внутреннего голода, который ей самой так и не удалось утолить.

– Как тебе твой желудок? – пыталась пошутить Глори, но Мод вовсе не шутила.

– Ее устраивала цирковая жизнь. – Глаза Мод подозрительно увлажнились. – О тебе этого не скажешь. Ты вся в отца. Ты была такой с первой минуты, когда улыбнулась акушерке, вместо того чтобы разреветься. Женщине трудно осуждать другую женщину, но я не думаю, чтобы твоя мама поступила правильно, отняв тебя у отца на все эти годы.

– Она не отнимала меня у него, – тихо проговорила Глори. – Просто он построил свою жизнь, в которой не было места для нас.

Но Гарри Трэск знал, где они находились, и каким-то образом ухитрялся по меньшей мере четыре раза в год доставлять по письму Кэтрин, где бы ни находился в данный момент цирк Фонтанеску.

Глори всегда знала, когда Кэтрин получала очередное письмо. Ее обычно брызжущее весельем настроение спадало. Она задергивала шторы на окнах их вагона, надевала самое простое платье и оставалась одна, «чтобы отдохнуть», отослав Глори куда-нибудь с Мод или с другими друзьями.

Кэтрин никогда не пропускала представления. Но в дни получения писем Глори казалось, что игра матери приобретала неестественный оттенок, что ее профессиональная улыбка становилась какой-то блуждающей, что прекрасные глаза смотрели на публику с плохо скрытым отчаянием. Пока не раздавались аплодисменты. Тогда плечи Кэтрин распрямлялись, она откидывала голову назад, гордо вздернув подбородок, и ее знаменитые во-лосы цвета червонного золота свободно струились по плечам. В дни получения писем она то и дело горько вздыхала, снова и снова втягивая спертый воздух в своем добровольном заточении, словно питаясь святым духом. В такие дни она ничего не ела.

После представления в день получения письма и мать, и дочь все еще дрожали от возбуждения, и Кэтрин забывала собственные наставления говорить потише.

«О, эта жизнь – самая лучшая жизнь, Глориана!» – бурно радовалась она, наполовину смеясь, наполовину плача и оставляя Глори в неуверенности, утверждала ли она при этом истину или задавала дочери вопрос.

На следующий день после получения письма Глориана находила на своей постели либо новое платье, либо какое-нибудь украшение.

«Твой отец присылает тебе это в знак своей любви», – говорила Кэтрин, когда Глори брала свое новое сокровище и прижимала его к груди, горячо желая почувствовать отцовское объятие вместо безликой ласки ткани или металла.

Иногда Кэтрин рассказывала ей об отце, описывая ранчо, где он жил, и о том, что у нее были сводные брат и сестра, которым Глори тайно завидовала всем сердцем. Мать никогда не уступала просьбам Глори объяснить причину разрыва между ней и отцом или ответить на вопрос, почему Гарри Трэск говорил, что Кэтрин Карлайл – любовь всей его жизни, а сам женился на другой женщине.

Ранчо влекло к себе Глориану, надеявшуюся получить там ответы, в которых ей всегда отказывали.

– Давай закажем завтрак, – подзывая взмахом руки официанта, сказала Глори. – Может быть, ты собираешься болтать здесь целый день, а я так просто умираю с голоду.

Данте перекатывал языком во рту кукурузное зерно. Он взял его в рот после того, как набил ясли каждой лошади щедрой мерой кукурузы, и случайно наткнулся на него, снова занявшись уходом за лошадьми. Ему не удавалось раскусить твердое как камень зерно, хотя Близзар и миссис Кристель Зи с явным удовольствием размалывали кукурузу своими мощными зубами. Он удивлялся очевидному наслаждению лошадей, а сам никак не мог почувствовать вкус своего зерна, хотя был голоден как волк. Голод терзал его так, что впору было грызть лошадиный корм. Он согласился на эту унизительную работу только для того, чтобы заработать себе на хлеб, яйца и бекон.

Нет, такое Данте мог бы простить другим, но только не себе. Как солдат армии своего отца он научился терпеть жестокий голод. Научился утолять его, когда представлялась возможность, и не замечать, когда есть было нечего. Если бы его терзал только голод, ему было бы нетрудно силой отобрать у Глорианы зеркало, дождаться появления солнца и перенестись обратно в 1544 год. И он смог бы по-королевски отобедать за знаменитым своим обилием английским столом, а не пытаться разгрызть кукурузное зерно из конского завтрака.

Но вместо этого он выгребал навоз из стойла, надеясь, что Глориана скоро принесет ему завтрак, и размышляя о том, чего он ждал больше – возможности утолить голод или увидеть ее.

Его ожидание кончилось тем, что на пороге двери возникла сухопарая фигура Мод, балансировавшая подносом с двумя деревянными тарелками с едой.

Остроглазая старуха отметила про себя его разочарование.

– Прости, что так долго. Нас втянули в… разговор да к тому же у Глори разыгралась мигрень. Мне больно смотреть, как она страдает, но сейчас это мне на руку.

– Я не подозревал, что тебе может быть на руку чья-то боль, – заметил Данте.

– Вовсе нет. Мне просто нужно поговорить с тобой с глазу на глаз, и ее мигрени трудно было найти более подходящий момент. Я еле довела ее до кровати, убедив, что ей будет только хуже, если она сама понесет тебе еду, что оказалось нелегко. Она явно к тебе благоволит.

– И неудивительно, поскольку она решила сделать меня своим слугой. – Он не скрывал своего негодования на то, что красавица не посчиталась с его желанием вернуться в свое собственное время и потребовать себе женщину, которая должна была выйти за него замуж – за него, и ни за кого другого. Он говорил себе, что своего фаворита Елизавета не послала бы в конюшню.

Мод разместила поднос на куче соломы.

– Иди сюда и поешь. Смущенный ее словами, он заколебался.

– Начинай же, Данте. Ты успел сильно проголодаться. Я знаю, что значит быть голодным. Мне нужно кое о чем тебя спросить, но думаю, что ты лучше воспримешь мой вопрос, когда позавтракаешь.

Одно из достоинств воинов состоит в том, что едят они быстро, тихо и съедают все до последней крошки, не оставляя на тарелке даже пятнышка от соуса. Мод уселась на другую кучу соломы и с явным удовольствием смотрела, как быстро Данте управлялся с первой тарелкой, словно радовалась, что ему были не чужды хорошие манеры за столом. Он принялся за другую тарелку и только после того, как полностью очистил и ее, подумал, не считала ли она эту трапезу последней на сегодня.

Мод хлопнула руками по коленям и подвинулась вперед, как человек, устраивающийся в кресле для ведения переговоров.

– О'кей. Я хочу тебе кое-что предложить.

– О'кей, – отозвался он. Ему понравилось, как звучало это короткое слово.

– Я готова помочь тебе заполучить зеркало, – заговорщически начала Мод.

Он не питал надежды на такую возможность, поскольку ему казалось, что Мод была полностью на стороне Глорианы. Поэтому ограничился только что услышанным словом: О’кеи.

– Не слишком обольщайся. Я сказала: попытаюсь, но при условии… при двух условиях.

– О'кей.

– Во-первых, тебе придется убедить Глори в том, что ты все-таки решил у нее работать и передумал требовать зеркало. Она вряд ли сразу поверит в это. Наш поезд вечером останавливается в Уинслоу, и, насколько я знаю Глори, она обратится с предложением работы к каждому новому пассажиру, прежде чем решит снова предложить ее тебе. Нам нужно сделать как-то так, чтобы она наняла тебя до того, как найдет еще кого-нибудь.

кеи.

Тупое повторение слова, которому он от нее же научился, начало ей надоедать и заставило нахмуриться:

– Ты не спятил, а?

– Нет.

Такое простое отрицание, однако, не развеяло ее сомнений. Помолчав, она покачала головой:

– Видно, мне придется тебе поверить, раз у меня нет иного выбора. Ты не должен говорить ей, что мы с тобой заодно. Она пришла бы в ужас, если бы узнала, что я сговорилась с тобой, чтобы отобрать у нее зеркало. Тем более если бы услышала о моем желании найти человека, который мог бы ее защитить. Ей всегда была ненавистна мысль о зависимости от кого бы то ни было.

Данте, который всю жизнь учился тому, чтобы зависеть только от самого себя, это хорошо понимал. И все же ему стало как-то не по себе:

– Значит, Глориане угрожает опасность? В чем же дело?

– Пару месяцев назад явился один адвокат и сказал Глори, что ее отец оставил ей недвижимость перед тем, как был случайно убит во время заварухи, когда кто-то с кем-то не поделил пастбища. Адвокат настоятельно рекомендовал ей какое-то время выждать и держаться подальше от злополучного ранчо, пока там все не уляжется. Но он не сообщил никаких подробностей, и это показалось мне странным.

– Адвокатишки! – В голосе Данте прозвучало презрение. – Все они одинаковы. Кажется, даже века не в состоянии изменить их предательских повадок.

– Да я вижу, ты в здравом уме, если ненавидишь адвокатов. – Мод просияла. – Как бы то ни было, Глори, казалось, совершенно не проявляла интереса к этому ранчо. И я думала, что она последует совету адвоката. Но она стала допускать ошибки на арене и, кажется, принялась строить воздушные замки. В последнее время она без видимых причин становится какой-то рассеянной и глаза у нее на мокром месте.

Эти признаки, которые так смущали Мод, были совершенно нормальны для знакомых Данте женщин. Он продолжал вежливо слушать Мод, не забывая о том, что она предлагала свою помощь в овладении зеркалом.

– Цирк скоро совершит трехнедельную поездку в Санта-Фе, и Глори неожиданно взбрело в голову после этого посетить унаследованное ранчо. Она сказала, что, поскольку Санта-Фе очень близко от Аризоны, мы лишь ненадолго отлучимся из цирка.

– Хорошие стратеги строят свои планы так, чтобы избегать излишней потери времени. Как ты думаешь, верно это?

– О небо, ну конечно! За исключением зимних перерывов. Глори за всю свою жизнь не пропустила в цирке и двух дней.

Одним этим замечанием Мод высветила для Данте все загадочные противоречия Глорианы, которые бросились ему в глаза, – спокойная и ровная, она в один момент могла стать недоверчивой и нерешительной. Во времена Данте женщин воспитывали в монастыре, и они выходили из обители готовыми взвалить на свои плечи управление владениями своего мужа, не имея при этом ни малейшего понятия о человеческих страстях.

– Должен признаться, Мод, что меня все больше и больше смущает то, чего ты от меня ожидаешь. Ты хочешь, чтобы я убедил Глориану вернуться в цирк?

– Да нет. Мне кажется, что она решила остаться работать в цирке, так что убеждать ее тебе не придется.

Но она полна такой же решимости отправиться в эту проклятую Плезент-Вэлли. Подозреваю, что там все гораздо хуже, чем она ожидает. Судя по тому, что я слышала, может оказаться так, что мы приедем туда в разгар настоящей войны, а вовсе не мелкой заварушки по поводу выпасов для скота. Что ей нужно, так это телохранитель.

– Телохранитель?

– Тот, кто сможет ее защитить. Ты был бы превосходным телохранителем, судя по твоему опыту убийцы, сам говорил. К этому и сводится предлагаемая мною сделка. Ты нанимаешься на работу конюхом и сможешь таким образом тайно охранять ее, а я сделаю все, что смогу, чтобы убедить ее отдать тебе зеркало.

– Это звучит так, словно есть надежда на успех, пусть и небольшая. Ты сказала, что она решила остаться в цирке, но для выступлений ей понадобится зеркало. – Данте все еще сомневался.

– Я надеюсь, что она передумает выступать в цирке, когда окажется в Плезент-Вэлли.

Плезент-Вэлли. Это название вызывало представление о пении птиц, журчании ручьев, о женщине, окруженной детьми, под ласковым солнцем и о весеннем ветерке, ласкающем завитки ее золотисто-рыжих волос.

Мысли Мод, по-видимому, совпадали с его собственными.

.– Плезент-Вэлли. Название звучит очень поэтично, не правда ли? – Мод нагнулась вперед в неудержимом желании доверить ему свои мысли. – Глори годится для работы в цирке не больше, чем ты для работы конюхом. Она не такая земная, как я. Она не имеет понятия ни о каком другом образе жизни. Она никогда не ходила в школу. Хотя она и не признается в этом, она даже читать как следует не умеет, и никогда не изучала историю, и тем более не просматривала модные журналы. Она росла с матерью, забивавшей ей голову всякими дикими представлениями о свободе и о том, что предназначение Глори – стать звездой цирка.

Быть звездой. Данте нашел, что ему очень легко представить себе Глориану сверкающей ярче всех других звезд на небе.

– Чего Глори никогда не понимала, так это того, что мечты ее матери были всего лишь мечтами ее матери и не имели ничего общего с тем, чего хочет от жизни сама Глори. Меня до смерти пугает, что она может провести всю жизнь в погоне за тем, к чему всегда стремилась ее мать, вместо того чтобы искать свое собственное счастье.

– Ты думаешь, что она найдет свое счастье в этой Плезент – Вэлли?

– Не знаю. Я была бы счастлива, если бы там у нее хотя бы созрела мысль изменить свою жизнь коренным образом. Одно не вызывает сомнения – она не найдет своего счастья, если окажется убитой на этой паре сотен акров травы.

Пока Мод довольно бессвязно рассуждала о звездах и мечтах, Данте пытался подобрать слова отказа от участия во всей этой кутерьме. Но при мысли о том, что Глориана может умереть, кровь бросилась ему в лицо. Слова отказа, подобранные с таким трудом, так и не прозвучали.

– Я буду ее охранять.

Таким образом, он в один миг лишил себя всякой возможности силой отобрать у нее зеркало. Более того, он взялся охранять ее в погоне за призраком счастья, тогда как доктор Ди предупредил его, что течение времени в настоящем может отличаться от течения его в прошлом. Здравый смысл молотками стучал в голове Данте, заставляя его взять назад свои слова. Он понимал, что не должен был давать себе волю – и потакать мимолетным желаниям, которые его смущали, как эти вызывавшие головокружение побуждения защитить Глориану и никому не позволить причинить ей вред.

А потом его озарило: может быть, он так порывисто бросился на защиту Глорианы, потому что какой-то глубинной частью своего сознания вдруг понял: это и есть то главное испытание, на которое его обрек старый астролог?

Он все еще думал о Глориане. Неожиданно для себя он обнаружил странное сходство в судьбах двух женщин. Если Елизавета должна была стать у кормила власти, по предсказаниям Ди, то Глориана, по-видимому, должна будет вступить во владение землями своего отца. Над ней, так же как и над Елизаветой, словно витала опасность, насилие, казалось, ее вот-вот закружит ветер перемен. Елизавета и Глориана. Глориана и Елизавета. Их судьбы были отражениями одна другой, хотя и по-разному. Защита Глорианы и спасение ее от врагов доказало бы его способность побеждать врага и мудрость, позволяющую превращать в союзников тех, у кого были все основания в нем сомневаться. И если Ди предложил мудрый путь подготовки Данте к встрече с различными испытаниями и Данте мог бы в один прекрасный день жениться на Елизавете, то, возможно, этот Ди вовсе не лунатик, каким казался.

Супруг правящей королевы! Почет и слава. Сыновья Данте равны в правах с законными отпрысками его отца. Сама мысль об этом заставляла учащенно биться его сердце, словно согревала его душу.